Текст книги "Северные рассказы и повести"
Автор книги: Эльдар Ахадов
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц)
ЭЛЬДАР АХАДОВ
СЕВЕРНЫЕ РАССКАЗЫ И ПОВЕСТИ
СЕМЬ ГЛУХАРЕЙ
Жили-были семь глухарей. И не просто жили, а по адресу: Красноярский край, Сухобузимский район, речка Малая Кузеева, правая сторона. Сидели они как-то по осени на одной огромной разлапистой ели. Леса в тех местах широкие, места много. И чего им было всем на одной ёлке громоздиться – вроде непонятно даже.
Это на первый взгляд. А вот если по-человечески рассудить, то очень даже понятно. День-то был осенний промозглый октябрьский. С неба хлопьями сыпал мокрый печальный снег. Рядом с елью тоскливо скрипели от ветра высоченные осины. В такое время да в таком месте у любого на душе слякотно может стать. Вот и глухари собрались вместе, чтоб не так одиноко казалось, наверное.
А ехали мимо по заросшей дедовской дороге семеро мужиков на самодельном грузовичке. Места новые золотоносные до той поры изыскивали, а теперь вот домой возвращались. Тоскливо мужикам. Погоды никакой. Одежонка на них сырая вся. А борта у грузовичка открытые, даже у водителя кабины над головой нет: машина-то деревенская, самодельная Едут, носы повесили, мерзнут помаленьку, не жалуются.
И тут на тебе: целых семь глухарей навстречу! Сидят на одной ёлке, не шелохнутся: чучела, да и только! Обрадовался водитель, ружьё из-под сиденья достал, патроны в стволы вставил, но машину не глушит. Знает: пока птицы слышат, как машина тарахтит, они за себя не беспокоятся. А вот стоит лишь заглушить мотор, как они тут же насторожатся. Не грохота дичь боится, а охотника.
Однако, погода мужиков шибко подвела: отсырели патроны, нет от них никакого прока. А глухари-то – вот они, рядом, чуть ли не на расстоянии вытянутой руки, если с водительского сиденья смотреть. Сидит дичь, не шелохнется по-прежнему.
И такая мужиков досада взяла, что слезли двое с бортов, начали возле дороги палку искать, чтобы хоть ею с невозмутимой птицы сбить спесь. Морально, так сказать, удовлетвориться. И тут у них тоже ничего не вышло: снег вокруг рыхлый, глубокий, все сучья им позасыпало, а вслепую под снегом много ли нашаришь? Стали тогда взрослые мужики детские снежки лепить и в птицу ими кидаться. Не сразу, правда, но попали в одного, самого нижнего.
Очнулся глухарь, взлетел с места, сделал над скрипящими осинами широченный круг и… обратно на ель взгромоздился, только на одну ветку выше. Покричали мужики на глухарей, руками поразмахивали и дальше поехали, не солоно хлебавши.
Долго им потом те сухобузимские глухари вспоминались: семеро красавцев на одной разлапистой ели. Вот диво-то дивное!
МУЗЫКАЛЬНЫЙ МЕДВЕДЬ
Как-то раз собрался я в Мотыгинский район на речку Бурему за ягодой-брусникой. Дело было в конце августа. Билет на самолет до Мотыгино из краевого центра стоил 11 рублей. Отчего бы за такие деньжищи да и не поехать в тайгу за ягодой? Ну, и поехал.
Добрался до речки Буремы, побывал в поселке у старателей, поздоровкался со всеми, чаю попил и айда в лес. Возле поселка в лесу делать нечего. Всё поистоптано, поисхожено. Что было – того уже и след простыл. Что делать?
И решил я идти вдоль лесной дороги да по обочинам смотреть: когда следы местных ягодников закончатся. А чтобы мне и ягоду из виду не потерять, решил я выбрать на обочине какие-нибудь одиночные следы и идти за ними.. На мягком мху следы нечетко видны. Вроде есть – и ладно.
Заторопился я , чтобы путь ягодника моего из виду не потерять. По сторонам на мох-траву смотрю, брусничку взглядом подмечаю. А той и вправду всё больше и больше становится! Вот повезло-то как! Было у меня с собой тогда ведро, больше ничего не было. Начал я помаленьку в него ягоду насыпать. А той всюду – видимо-невидимо! В такой азарт вошёл: ничего вокруг кроме брусники не вижу!
Вдруг почувствовал я на себе чей-то долгий уже взгляд. Оборачиваюсь… Медведь. Огромный. Бурый. Стоит на четырех лапах и на меня смотрит, как я ягоду собираю. Похолодел я весь от страха. Замер на месте. Что делать-то? Встать и побежать? А если погонится? Это в сказках медведи неповоротливые да медлительные, а в жизни-то как бы не так. И придумал я, на коленках сидючи, перевернуть ведро с ягодой и барабанить по нему. Ну, и запел вдобавок что-то эстрадное. Рассчитывал, что медведь сразу же уйдет.
А медведь моими песнями заинтересовался и давай слушать, как я от страха распеваю во всю глотку. Внимательно так слушает. Никуда не уходит.
Окончился мой репертуар песней «Я люблю тебя жизнь и надеюсь, что это взаимно» Допел я евтушенковский текст как мог и совсем голос потерял. Медведь ждал-ждал. Потом шумно выдохнул, обошел меня полукругом и величественно удалился в кусты.
А я ещё с полчаса на коленках стоял, в себя прийти не мог. После уже попятился на тех же коленках , попятился, вскочил да как бросился наутек! Оба сапога с меня по дороге слетели. Вот как бежал до самого поселка. Хоть и не гнался за мной никто. Зверь – он всё-таки зверь и есть, это ведь вам не в зоопарке пальчиком на клетку медвежью показывать.
Слава Богу, время было сытное, летнее, да и медведь – особый попался, музыкальный можно сказать.
ИРИСОВЫЕ СТЕПИ
Хакасия и Красноярский край – не просто соседи. Столетиями многие тысячи людей, селившихся в этих местах, собственно и не отделяли ни судеб своих, ни истории своей друг от друга. И до сей поры оно как-то так сложилось: только наступит жаркое лето, как целыми табунами спешат автомобили с красноярскими номерами к хакасским озерам Шира и Белё или мимо них к южным красноярским Ермаковскому да Шушенскому районам на отдых. Да и по служебным надобностям не мы ли то и дело устремляемся на юг – то в хакасский Абакан, то в близлежащий к нему красноярский Минусинск?
Ну, что я о других? Со мной-то ведь самое было. То на отдых поедешь, то по работе надо. И вот от одной из служебных таких поездок остались у меня на всю жизнь волшебные воспоминания. Захочу о чем-то хорошем подумать, закрою глаза, зажмурюсь и снова вижу…
Ехал я поездом – простым, не скорым. Когда поезд нескорый, многое можно в дороге увидеть такого, чего на скором поезде – пролетишь и не заметишь никогда. Был самый конец мая. Поезд после Ачинска свернул к югу. Он и до Ачинска не шибко спешил, ну, а после… Про такое говорят, вспоминая некогда популярный мультфильм – «поезд из Ромашково». Это когда: где собака залаяла – там и остановка. И вот в в вечерних сумерках уже среди голых хакасских холмов выплыла навстречу несуетному моему поезду железнодорожная станция со сказочным названием «Сон».
Помню: на станции торговали пирожками и молоком местные бабушки. Поскольку станция называлась так странно, то и всё местное казалось мне таким же: сонные бабушки, сонные собаки, да и поезд, минующий хакасские степи сквозь, так сказать, Сон. Но самыми сонными были пирожки. Только во сне могли привидеться такие пышные пирожки столь чудовищных размеров! По виду все они были обычными жареными пирожками с картошкой и капустой. Но по размерам – скорее больше гармонировали бы с мамонтами, а не людьми. Чуть ли не до полуметра в длину каждый!
Я не знаю: может быть, у них просто тесто было такое сонное, что продолжало неуклонно раздуваться и разрастаться даже в кипящем масле? Никогда в жизни – ни до, ни после я не видел больше ничего сходного по размерам с теми пирожками!
Не доев и до половины один-единственный пирожок, и запив его несколькими глотками сонного молока, я , разумеется, тут же уснул.
И вот, проснувшись ранним-ранним утром в абсолютно спящем поезде где-то посреди чуть всхолмлённой бескрайней хакасской степи, я, естественно, потянулся к окну. Раз у меня «поезд из Ромашково», то как бы пора и рассвет встречать! Отодвинул занавеску, взглянул на степь и мысленно, чтоб не разбудить соседей по вагону, – ахнул…
Про то, что где-то в южных степях каждой весной сплошным ковром зацветают алые маки – слышал. Даже видел в каком-то фильме. Про то, что в других степях повсюду цветут дикие тюльпаны, тоже знал. Но тут!...
Степь не алела маками и не пылала от желто-красных тюльпанов. Степь была аметистово-фиолетовой. Как космос. Как небо в горах! Она цвела ирисами. Цветами, которые я до той поры считал прихотливой и исключительно садовой культурой.
Ирисам не было ни конца, ни края! Свежий утренний ветер шевелил нежные цветы. И оттого вся степь казалось живой, дышащей, чувствующей нечто такое, что даже и вовсе нам, людям, недоступно. Так хорошо, так привольно было на душе от всего этого… И, повторюсь, вправду с той поры: как захочу себе настроение поднять, так зажмурюсь крепко-крепко, притихну и смотрю на волшебные ирисовые степи. Долго-долго смотрю.
СИБИРСКИЙ ЭЛЬ-КОЙОТ
Жил в деревне Ворогово на берегу Енисея водитель по имени Колька а по фамилии – Тихоня. И до того он не соответствовал значению своей фамилии, что многие начинали улыбаться от одного её произнесения вслух. Какой там тихоня! Живчик и балабол каких мало! В селении все друг друга знают, потому никто на Кольку никогда не обижался. Посмеивались только, когда заводил он свою волынку да приседал на уши очередному заезжему кренделю.
Как-то раз устроился Колька на предприятие, работающее ещё севернее, в Бору, на устье Подкаменной Тунгуски. И направили его туда зимней автодорогой на «Ниве-Шевроле» с какими-то деловыми бумагами. Дело было к весне, ехать одному да ещё таким, прямо скажем, не самым простым путём Кольке показалось скучновато.
Не долго думая, Тихоня принялся уговаривать ехать с ним свою соседку Светку. Глядя на её мощные формы можно было сразу сообразить, что коварных намерений у Кольки не было. Ему действительно, ну, страсть как хотелось иметь рядом чьи-нибудь уши для своих дорожных бесед.
Характер у Светки – серьёзный, усидчивый, к дальним (впрочем, и недальним тоже) передвижениям не располагающий. Всю свою рабочую сельскую жизнь прожила она на одном месте, никогда никуда из деревни своей не перемещалась. Однако, великая любовь к телепередаче «В мире животных» оказалась тем слабым местом в ее характере, которое удалось использовать Кольке Тихоне, дабы выманить-таки «невыездную» Светульку из дома.
Тихоня так живописал красоты Севера, так упивался собственными фантазиями о постоянных встречах с дикими животными, которые иногда случались, конечно, но далеко не так часто, как в его рассказах, что соседка сдалась. Погрузившись на задние сидения «Нивы», Светка тут же начала нудеть. Как будто дикие звери, словно в телевизоре у Дроздова, обязаны были немедля выскакивать изо всех кустов вдоль дороги и рассказывать о себе. Такого, естественно, не случилось.
Часа через два настроение у неунывающего Коляна испортилось окончательно. Светка из-за отсутствия у дороги каких бы то ни было признаков животного мира, аппетитно хрустя то ли чипсами, то ли печеньем и смачно при этом чавкая, продолжала причитать и винить Тихоню во всех смертных грехах. Признаться, в голове у безбашенного Кольки уже начинали роиться кое-какие нехорошие мысли по поводу своей пассажирки. Но в этот момент через мерзлую дорогу вдруг пробежало какое-то маленькое, непонятное, мохнатое живое существо. «Ондатра!» – заорал Колька и бросился вон из машины. Светка затихла.
Маленький зверек сначала бросился наутек, а потом вдруг заверещал, резко становился, развернулся и кинулся в атаку на ошеломленного Тихоню. Впрочем, Николай быстро опомнился, ловко ухватил ондатру за хвост и аккуратно сбросил её в багажник «Нивы».
Через полчаса затихшая было Светка, начала умолять водителя немедля спасти её от мохнатой зверюшки, которая все это время прыгала по багажнику у неё за спиной , грызла там всё подряд, продолжала угрожающе верещать, а главное – ужасно неприятно скрипела зубами. И зубовный скрежет довел-таки мирную селянку до настоящей истерики. Светка тряслась, плакала и всё время просила сделать что-нибудь. Колян, наконец, сжалился. Мохнатое существо после некоторого сопротивления всё-таки было выдворено из салона автомобиля.
Но напрасно надеялись вороговцы на спокойную жизнь. «Заяц!» – дико заорал через некоторое время Колька, тыкая пальцем в промороженное лобовое стекло. И погнал «Ниву» за зайцем, который упорно бежал по зимнику впереди машины, никуда-никуда не сворачивая. Светка напряглась и, слава богу, перестала чавкать. Каким образом собирался Коля изловить зайца-беляка – так и осталось непонятным, однако, в восторге погони он, естественно, въехал-таки в сугроб и едва не завалил придорожную лиственницу.
Из сугроба было выбраться легче, чем успокоить охавшую на заднем сиденье пассажирку, совсем уж переставшую хрустеть пищей. Наконец, все успокоились и продолжили путь.
И только они начали приходить в себя, как Тихоня, лихо присвистнув, восторженно провозгласил: «Лиса!» Действительно, дорогу активно пересекала довольно крупная лиса с явно рыжим хвостом. Колян многого на дорогах навидался, но чтобы вот так, подряд, как в телепередаче или на сафари – такое с ним было впервые. На этот раз они состорожничали и ограничились сопровождением лисьего прохода пристальными взглядами. Колян, уподобившись опытному гуру, тут же начал сочинять Светке о её мистических способностях привлекать к себе весь северный животный мир. Светка развесила уши… И через некоторое время с задних сидений снова послышался её беззаботный хруст.
«А-а-а! Орёл! Орёл! Смотри: пикирует!» – вскоре вопил Николай, опять нервно тыкая в лобовое стекло всеми натруженными пальцами. И действительно, в небе невдалеке от машины кружила явно хищная птица. «Нива» остановилась. Оба её обитателя вышли и задрали головы к небу. Птица продолжала кружить. Светка начала замерзать. Колька, изображая из себя знатока соколиной охоты, тут же организовал для неё лекцию на тему воспитания охотничьих птиц. Орёл ли то был или вообще какой-нибудь сокол, Тихоня, конечно, понятия не имел, но впечатление на пассажирку произвел. Сгущались сумерки. Продрогшие, но довольные, вороговские путешественники решили продолжить движение по зимнику.
Стемнело, Под светом фар снежная дорога рельефнее выделялась, и ехать Коляну стало легче. Вообще, на севере ехать по ночам среди снегов – проще, чем днем или в сумерках, когда из-за сплошного белого цвета все вокруг сливается перед глазами.
Вдруг где-то впереди, выхваченный из темноты электрическим светом, от сугроба отделился, расправил крылья и воспарил снежный бугорок. « Полярная сова!» – опять резко завопил Тихоня, и задремавшая было Светка, тараща перепуганные спросонья глаза, снова принялась высматривать за окном живые объекты. Увы, но сову-то она прошляпила. Возмущенный её ротозейством Колька терпеливо рассказывал ей: какую именно сову он видел, чем та отличается от других пернатых и всё такое прочее. Светке его слова звучали сущим наказанием.
В расстройстве она тщетно пыталась разглядеть вдоль дороги ещё что-нибудь. Но ей всё так же не везло. Видимо, «телепередача» кончилась. Ей так хотелось встретить в пути ещё что-то невиданное доселе, так этого хотелось, что когда уж подъезжали они к Бору, она вдруг ткнула в окно пухлым пальчиком и радостно спросила, высмотрев некое мохнатое существо: «А это что такое?!»
Нарочито “окая”, невозмутимый Колян в тон ей тут же серьёзно ответил: «Койот! Или Эль-койот, как говорят в Мексике!» «Эль-койот» возбуждённо залаял, и тут только до Светки дошло, что перед ней обыкновенная поселковая дворняга. Светка принялась ругать Коляна. А тот, ехидно прищурившись, продолжал утверждать, что койоты для Сибири не редкость, мол, туристы случайно завезли. Ну, и чего он этим добился? Мстительная Светка рассказала об этой истории всей округе, и с той поры балабола Тихоню всюду так и кличут – Эль-койотом.
ГУСИНЫЙ ПРОЛЁТ
Хороша тундра в любое время года. И в разные времена года красота эта по-своему открывается. Неправду думают, дескать, это нечто плоское и однообразно унылое, покрытое вечными мертвыми снегами. Как бы не так! Всё здесь движется и живет своей жизнью: даже ветер, даже змеящийся сквозь него снег.
Земля в тундре – где повыше, а где пониже: и овраги есть, и русла рек, и холмы удивительные – ледяные. Весной, когда только сойдёт снег, тундра – почти черная, но не совсем, а скрасна. Так набухающие почки деревьев первыми указывают на смену времени года, наполняясь свежими соками, предугадывая собой и будущее цветение, и свежую нежную зелень. Потом начинается разлив рек, могучий и широкий – от края до края небес. Только озера долго ещё стоят недвижно под полупрозрачной тонкой корочкой льда, зацветшего всеми цветами радуги. Некоторые – синеватые, другие – коричнево-зеленые с белыми зимними прожилками…
А летом тундра пахнет свежим мхом, травой и вызревающей ягодой-морошкой, живого солнечного цвета. И дышит коротким знойным покоем.
Но более всего нравится мне в тундре осень. Она здесь короткая, но неторопливая, с ясными, прозрачными полднями и сказочными непроглядными ночными туманами. Земля по осени становится в тундре цветной. Одни травы и кустики краснеют, другие желтеют, третьи становятся бурыми, а четвертые – по-августовски ещё так и остаются сочно-зелёными.
Но самое запоминающееся осеннее действо – это пролёт гусей! Бесчисленными стаями проносятся они днём на юг по лазурному небу… И не только днями летят они . Однажды глубокой осенней ночью на дальней буровой я вышел из вагончика поглядеть на звёзды. Почему-то не спалось. Увы, звёзд видно не было. Под светом прожекторов медленно клубился туман. Постояв с минуту, я уже было собрался обратно в балок, но тут услышал шуршание невидимых крыльев. Множества крыльев. Шуршание было столь явственным, что казалось: они могут задеть мою голову.
Этого не произошло, но тут в клубящейся белесой темноте возникли голоса птиц. Не крики, не зов, а именно голоса! Как на птичьем дворе. Оказывается, гуси в полете переговариваются между собой точно так же, как на птичьем дворе в какой-нибудь деревне. О том, что гуси могут одновременно и лететь, и гоготать мне в тот момент и в голову не приходило! И осталось такое ощущение, будто сам птичий двор, поднялся в воздух и движется в мою сторону.
Голоса пролетных гусей растворились в тумане. А я ещё долго стоял в темноте, всё ожидая чего-то…. Разве такое забудешь?
“ЧЕБУРАШКИНЫ УШИ”
Это было, возле устья ручья Рогатого невдалеке от покрытого густым лесом горного хребта Борус на юге Ермаковского района. Время стояло летнее, июньское. Разбили геологи на ночь палаточный лагерь посреди горной тайги.
Поздний вечер. Только что прошла гроза. А гроза в горах – явление особое. Ливень такой, будто вода с неба рушится живой прозрачной стеной. Молнии такие, что глаза на мгновение слепнут. Гром такой, что земля под ногами вздрагивает, а слух отключается, как при контузии. В общем, после всего пережитого сразу-то и не уснешь.
И только отряд полевой угомонился в полусырых спальниках, только перестал обращать внимание на неистребимый комариный звон, как в том углу палатки, где хранились харчи, послышалось некое деловое шевеление и сопение. Палатка была вместительная, четверо – двое геологов и двое полевых рабочих – умещались в ней свободно. И продукты в мешках, местами подмоченных ливнем, сушились здесь же.
Неизвестные существа явно намеревались заняться исследованием, бережно уложенной провизии. При свете луны сквозь палаточное полотно явственно виднелась небольшая, но и не совсем уж маленькая, движущаяся тень. Мужики встрепенулись. Кто-то включил фонарик. Точно! На мешке с крупами прямо возле костлявых ступней немало повидавшего в кочевой жизни геолога-полевика, ошалело выбравшегося из своего спальника, сидело никому неизвестное животное.
Оно деловито перебирало рис, совершенно не обращая внимания на человеческий фактор. Так пересчитывают свою прибыль, так являются с прокурорской проверкой, так описывают имущество банкрота, но так никогда не воруют! То, что «оприходовал» зверёк, он чужим явно не считал, всем своим видом показывая, что людям тут делать нечего и претензии, как говорится, не принимаются.
Зверька осветили фонариком поподробнее и… пришли в замешательство. Никто не знал, что за животное копошится среди съестных припасов. По размеру оно было крупнее любой мыши, любого бурундука, любой белки и даже любой крысы, однако, и до медвежонка ( по размерам) ему, всё-таки было далековато.
Не хомяк. Не суслик. Но явно – грызун. «Лицом» более всего напоминающий далекого от всего таёжного экзотического австралийского коалу. Уши – смешные, «чебурашкинские». Но ведь коал-то в тайге не водится! Тогда что же это?
Кто-то запустил в него сапогом, не сдержавшись при мысли о явном опустошении отборных съестных припасов всего полевого геологического отряда! Зверёк спокойно увернулся от сапога и на мгновение задержал особый взгляд на нападавшем. Так порой из-под очков взглядывает на провинившегося обормота школьный учитель. А далее – «складской учет» продолжил свою работу.
Наутро выяснилось, что, во-первых, несколько пачек риса и гречки совершенно пусты, а во-вторых, зверек действовал не один. Их тут было целое семейство! И дневного света они, оказывается, тоже не боятся. Сколько геологи ни пытались отвадить эти существа от своих палаток – увы, все методы убеждения были напрасны. Оказывается, их нора находилась прямо под одной из палаток, и, естественно, люди в их понимании являлись здесь всего лишь гостями, причем незваными. А в гости в приличные дома принято ходить с гостинцами.
Весь полевой сезон на ручье Рогатом можно было наблюдать такую привычную картину: сидит геолог на пенечке, записывает за сколоченным из досок столом свои наблюдения, делает абрисы всякие, а тут же, у его ног, деловито копошится непонятное существо из отряда грызунов и редкостных нахалов, перетаскивая из людской палатки очередной «гостинец».
Ну, а поскольку кровожадных охотников среди полевиков не оказалось, то и среди мохнатых «экспроприаторов» потерь не было. Увы, но и фотоаппарата в тот полевой сезон не было с собой ни у кого из присутствовавших. Так и остались лишь в памяти человеческой эти чуть удивленные круглые глазки-зернышки, упитанные деловитые бока ( со складками почти как у шарпеев) и странные крупные и мохнатые «чебурашкины» уши. Так, условно, «чебурашкиными ушами» и называют их до сих пор очевидцы этой истории, когда встречаются случайно где-нибудь в городе и вспоминают о том времени.
А кто это был – да, кто ж его знает? Мы ведь на той земле таёжной – в основном гости незваные, а хозяева-то – они. Вот им и виднее: кто есть кто.
ПОСЛЕСЛОВИЕ.
После опубликования рассказа «Чебурашкины уши» в Интернете мне пришел отклик от читательницы и писательницы Татьяны Крючковой, который наконец-то объяснил мне: что же за зверь такой повстречался геологам в Саянской тайге. От всей души благодарю Татьяну за такую подсказку.
Итак, зверек, о котором идет речь в рассказе, алтайская пищуха. Вот что мне о ней удалось найти в иллюстрированной энциклопедии животных АЛТАЙСКАЯ ПИЩУХА
(Ochotona alpina). Обитает в каменистых россыпях в горах Алтая, в Саянах и Забайкалье, в Восточном Казахстане; встречается в Монголии (на Хангае). Длина тела – 20-25 см. Самка имеет обычно два помета в год (реже 1 или 3), в каждом помете 1-8 детенышей. Молодые самки вступают в размножение лишь на втором году жизни. Плотность популяции составляет 2-30 особей на га. Семья пищух обычно устраивает на каменистой россыпи от 2 до 7 кладовых на расстоянии 1-3 м друг от друга, обычно в одних и тех же местах из года в год. Излюбленным кормом является хаменерион (Chamaenerion latifolium), составляющий от 44 до 75% запасов, злаки и осоки (среди них трудно выделить предпочтение каких-либо видов), предпочтительно – крупные и сочные, горец альпийский (Polygonum alpinum), родиола розовая, которая в сыром виде часто составляет основу запаса, а из кустарников предпочтение отдается черной смородине. Пищухи очень любят запасать чемерицу, хотя ее не едят.
ТУМАНЫ ТУНГУССКИЕ
Плывут туманы над Нижней Тунгуской. Плывут, плывут. Просвечивают сквозь них долгие, протяжные, словно эхо, берега: где высокие да обрывистые, где низкие да замшелые. Бегут по берегам деревья лесные – лиственницы, березки… Бегут, бегут, прячутся в туманах от ветра осеннего, студёного, непременного. А не укрыться им за туманами, не спрятаться! Разнесёт ветер и туманы, разнесёт, разгонит, а что не разгонит – то в небо подымет, в облака-тучи обратит, дождями на землю прольёт, снегами выметет…
Плывут туманы над Нижней Тунгуской, словно призрачными ладонями, словно пальцами белесыми чуть касаясь реки-красавицы. Ожерельями-плёсами расплескались вдоль неё бесчисленные бусинки-самоцветы – сердолики рыжие, кварцы молочные, прозрачные горные хрустали да цветные яшмы …
Говорят, если терпеливо вслушиваться в туманы, то можно порой различить в них древний, манящий, таёжный голос, сказочный голос девки-Синильги… Плывут туманы над рекой, плывут, словно души человеческие, Синильгой завороженные, влюбившиеся в эти берега, в эти оленьи тропы, в эти поющие горлом диковинные эвенкийские скалы …
Ходят в глубинах речных, изумрудных, рыбы могучие – бесценные тёмные таймени. Светом брызнувшим отражаются на речных волнах радуги небесные. И, конечно, наступают однажды, ледяные, морозные ночи долгие, дни короткие…
Утечет время, вьюгами завьётся – снегами уляжется, унесёт путника далеко-далёко от сибирской реки. И вдруг, ненароком, вздрогнет оно в самом сердце, вернётся эхом, наснится-нагрезится: и поплывут, поплывут снова сквозь память человеческую волшебные туманы над Нижней Тунгуской …
ВОТ ОНО КАКОЕ
Руками его не потрогаешь. На вкус не попробуешь. Но оно – живое. Такое же живое – как небо. Живое солнце. Вот оно переливается в радуге. А вот становится свечкой над горизонтом.. А вот – прорывается сквозь облака, прорывается, мутнеет и тонет в мареве… и опять прорывается. Пока не прорвётся окончательно. И тогда сияет, как улыбка.
Простодушно так сияет, смущается и… опять сияет.
А вот ветер бросается в него песком и пылью. А вот волны рвутся к нему, насмерть разбиваясь о скалы. А потом – опять рвутся к нему. Потому что смерти нет.
Вот оно заходит за горизонт и сияет оттуда, из-под земли, цепляется лучами-пальцами за ускользающее истаивающее аметистовое небо. А вот – не заходит совсем. На Севере. Не заходит – и всё. О, какое упрямое! С характером!
Живое солнце. Обидчивое. Зимой ему холодно. Покраснеет от мороза, уйдёт с горизонта и греется где-то на юге. Вот же нежное какое! Вообще до весны может не выглядывать. В южные края подается, вместе с птицами. Там хорошо.
Там всегда лето.
Живое солнце. Очень живое. В руки не дается. Вечно перекатывается. Вечно торопится куда-то. Мир посмотреть. Себя показать. В мире ведь всё живое. Всё живёт. Всё дышит. Всё чувствует. Всё понимает. Всему больно. Ото всего радостно. Ничему нет конца…
В ДАЛЕКОЙ СЕВЕРНОЙ СТРАНЕ…
( маленькая сказка)
В одной далекой-предалекой северной стране, где всю осень и всю весну над заснеженной землей сияет двурогое солнце, а нескончаемой зимней звёздно-морозной ночью молчаливое небо полыхает всеми цветами радуги, живут маленькие человечки сихиртя. Там, посреди бескрайней тундры, из одиноких ледяных холмов по древнему обычаю каждый день они выводят на прогулку покрытых рыжевато-коричневой длинной шерстью мамонтов с очами сияющими, как летящие голоса журавлиного клина.
Сихиртя – смешные, суетливые человечки, заглядывают в эти глаза, словно в темные тундровые озера с мшистыми бурыми берегами, и умолкают. И проплывает над застывшими белоснежными облаками высокое серебристое небо. И поют сихиртя свои волшебные песни. И ездят они верхом на мамонтах по широкой, раскрытой, как ладонь доброго человека, земле.
А потом, когда мамонты нагуляются, а двурогое солнце отправится отдыхать туда, где кончается небо, маленькие бабушки и дедушки сихиртя собирают вокруг себя внучат и начинают рассказывать им волшебные сказки о далеких-предалеких южных странах, где растут пальмы, кричат попугаи и шумит теплое изумрудное море.
Ребятишки сидят у костра, слушают сказки и смотрят, как в отблесках пламени возникают и вновь исчезают диковинные огненные картины: то ли тигры рычат, то ли верблюды бредут по пустыне, то ли ещё что-то…
И слушают. И засыпают.
Удивительное это место – земля. Всё у неё есть: и небо живое, и солнце двурогое, и страны – дальние, диковинные…
ЗАЯЦ-ДРАЧУН
Ехал я как-то на попутной машине с речки Панимбы мимо Старой Еруды с её дражными полигонами да золотоносными отвалами на север, в Северо-Енисейск. Горно-таежная река Еруда протекает по северной части Енисейского кряжа, а начало своё берет с восточного склона Енашимского Полкана, высокую гордую голову которого хорошо видно с любого самолёта, когда летишь из Красноярска в Северо-Енисейск.
Полкан, а по-другому Китоврас – получеловек-полуконь славянской мифологии, аналог древнегреческого кентавра – древний хранитель славянских поселений. Селились полканы рядом с людьми, дружили с ними, по-соседски помогали, даже воевали с врагами плечом к плечу. Мифы эти были настолько стойки, что даже в XIV веке на монетах, чеканившихся в Серпуховско-Боровском княжестве изображался Полкан– кентавр…
Так что пусть не смущает никого то, что самая крупная гора в Северо-Енисейском районе носит такое «странное» имя. Людей она хранит и защищает.
«МАЗ», на котором я ехал, в те времена был одним из самых распространенных грузовых автомобилей в стране. О нем ещё у Высоцкого хорошая песня есть «МАЗ – 500». Её все шофера в Сибири одно время знали. Не гоночная машина, конечно, далеко до того, неходкая, зато надежная. А если и ненадежная, то всё равно – выбора особого-то не было.
Вот сидим мы с водителем в кабине, болтаем о чем-то помаленьку, смеркается. Дело было в начале осени. Деревья в тех местах рано начинают рыжеть, но все листочки, все лиственничные хвоинки ещё на месте, ещё не опали. И, слава Богу, сухо, дождя нет. Красивая тайга стоит, краски сочные, яркие: от тёмно-бордового до ярко-рыжего и золотистого. Всех оттенков. В общем, есть на что засмотреться.
Водитель включил фары, но в принципе дорогу ещё было видно – сумерки. И вот во время нашей неспешной дорожной беседы, как говорится, краем глаза я заметил, что между колёс что-то мелькнуло. Что именно – я, конечно, не разглядел. И, слегка растерявшись, мы с шофером остановили машину не сразу, а удалившись метров на 150 от неопознанного объекта.
Я отправился пешком по дороге в обратную сторону и, действительно, вскоре начал различать посредине неё некий предмет, вблизи оказавшийся зайцем. Зверёк стоял на задних ногах и был неподвижен, как искусное чучело. Судя по нему можно было сказать, что зайцы этим летом явно не голодали. Упитанный зайчик, очень приличный. Я поравнялся с ним и, поразмышляв мгновение, решил взять его за уши, закинуть, как вещмешок, через плечо и таким вот образом доставить в кабину МАЗа.