Текст книги "Дар Менестреля (СИ)"

Автор книги: Эл Ибнейзер

Соавторы: Алексей Колпиков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

Глава 5

По вечерней улице Бренсалля шли двое взрослых и третий, которого по росту прохожие принимали за мальчика, пока взгляд не наталкивался на вызывающе торчащую из-пот капюшона серого плаща бороду. Замаскироваться под монахов было идеей Аргвинара, который обратил внимание, что немало серых плащей встречается на улице, и что удивительно, горожане, столь недружелюбные к пришельцам, ничем не высказывают его, а наоборот, как будто опасливо сторонятся и дают дорогу. Прием подействовал, и никто действительно не торопился выяснять откуда они такие взялись или как-то повторять недавние события. Тот же серый плащ позволил также проникнуть в ратушу и в пыльной задней комнате найти записи рождений многолетней давности. Конечно, это был не просвещенный Джемпир, где подданные не то что родиться, чихнуть не могли без того, чтобы какой-нибудь чиновник аккуратно не занес этот факт в книгу, а может и обложил соответствующей пошлиной или налогом, но все-таки это было лучше чем ничего. Они и так уже выяснили, что дома, где жили приемные родители Дастина, уже нет на месте, сгорел во время пожара, через несколько лет после того как те умерли, а сам он подался из города искать счастья. Один из соседей рассказал, что Дастина подобрали с рук умирающей женщины, которую забрала подвода направлявшаяся в общественую лечебницу. Корджер содрогнулся подумав, что мать его сына и его жена умирала здесь в грязи, пока он воображал, что она погибла, и топил свое горе в вине. Но ничего все равно было уже не поправить. В равной мере это ничего не говорило и о том, откуда пришла эта женщина.

След потерялся бы, если бы Аргвинар не предположил, что Дейдра родила ребенка также в Бренсалле. Версия, что она могла родить где-то в другом месте каазалась весьма сомнительной, поскольку сосед сказал, что когда Дастин попал к своим приемным родителям ему от силы было несколько дней, может пара недель, не больше. А поскольку родить прямо на улице было непросто – стража обязательно доставила бы рожающую женщину в общественную лечебницу и какой другой приют, то оставалась надежда, что осталась и запись о рождении. И надежда эта оправдалась. Среди множества записей того времени, когда по расчетам Корджера могло произойти это событие, их не интересовали записи о родах местных замужних горожанок, так что запись похожая на то, что они искали, нашлась достаточно быстро. Некая Дейдра родила ребенка в приюте, оставалась там несколько дней, а потом, во время буйства эпидемии ушла из приюта навсегда, унося вместе с собой ребенка. Имя, кратное описание и время совпадали.

Роды у нее принимала управляющая приютом, некая госпожа Цваль. Она уже не управляла приютом, а жила уединенно в небольшом домике в чернильном квартале, прозванном так за то, что там жили в основном отошедшие на покой чиновники, а также всякий мелкий чиновный люд, вроде помощников столоначальников, младших писцов, или рядовых стражников. Вся эта информация обошлась им совершенно бесплатно благодаря тем же серым плащам, которых в ратуше боялись настолько, что даже и не пытались это скрывать.

Собственно занялись они расследованием лишь потому, что Дастин с компанией так и не появлялись на условленном месте встречи, а стало быть где-то задерживались, дав время Корджеру и его спутникам на разрешение старых загадок. Так что теперь они шли в этот самый чернильный квартал, чтобы поговорить в этой самой «госпожой Цваль».

На стук в дверь сначала никто не откликался, потом раздался какой-то негромкий шум, будто кто-то тихо пытался подкрасться к двери с другой стороны, и потом их долго рассматривали в щель.

– Открывая, старая карга! – Рявкнул гном, и как ни странно, дверь тут же открылась.

Госпожа Цваль состарилась, сгорбилась, но отнюдь не похудела и отнюдь не стала хоть сколько-нибудь приятнее. Увидев трех серых, она услужливо склонилась в поклоне и лебезящим голосом запричитала:

– Входите, входите, гости дорогие! Вы же знаете, я всегда рада помочь Ордену, только скажите. Проходите в комнату. Угостить вас нечем, извините уж, в бедности живу я, но все что скажете, господа, все что скажете. Вы же знаете…

– Заткнись! – Вновь рявкнул гном, а его спутники молчаливо ждали продолжения, поскольку у того получалось пока явно неплохо. И старуха дейсвтительно замолкла и толко попятилась, пропуская всех троих в дом. Внутри было небогато, если не сказать сильнее. Дом был грязный и весь какой-то неухоженный. В углу лежала куча тряпья, видимо заменявшая старухе постель. В соседнем углу стоял бочонок с вонючей перебродившей брагой, а на столе стояла кружка, наполовину наполненная тем же смрадным зельем. Заляпанная скамья у стола была единственным предметом мебели, на который можно было бы присесть, но лишь взглянув на нее, садится как-то сразу переставало хотеться. Вместо этого гном усадил на скамью старуху, а все трои встали вокруг нее, что явно не прибавило ей уверенности в себе.

– А теперь, рассказывай! – рявкнул гном.

Аргвинар хотел было удивиться странной манере гнома вести допрос, но увидев, что Корджер отстранился и оставил все в руках гнома, тоже не стал вмешиваться.

– Да что ж рассказывать-то? – Заверещала старуха, – Вы только скажите, господа, я вас все расскажу, как ну духу!

– Кончай нам голову морочить! Мы все знаем, как ты нас обманывала. Лучше расскажи сама! – гном продолжал наступать, так и не обьясняя что же он хочет, запугав когда-то столь спесивую госпожу Цваль до того, что она сьежилась, и с широко открытыми глазами переполненными ужасом, верещала:

– Конечно, конечно, добрый господин, я все скажу. Ты только дай знать о чем говорить?

– Давно, много лет назад в твоем приюте женщина родила ребенка…

– Так я ж отдала вам его, господин Вайер от вас приходил тогда и забрал ребеночка. К вашим в Орден, и сказал чтоб я не беспокоилась, что все в порядке будет.

Все трое удивленно переглянулись. «Господин Вайер» явно не вписывался в картину, поскольку Дастина оставила явно мать, судя по описанию. Да и какая еще женщина слонялась бы по чумному городу, прижимая ребенка к груди, пока сама не упала без сил на пороге чужого дома? Гном сообразил это, и скорчил еще более злобную рожу:

– Говорю тебе, старая карга, мы все знаем. И не пытайся нас обмануть!

– Ах, так вы о втором ребеночке говорите! Так бы и сказали. Я же не знала, я думала вы о первом спрашиваете. Первый у вас, старшенький, его господин Вайер унес.

– Ты мне зубы не заговаривай! Рассказывай куда второго дела! Почему нам не отдала? – взревел гном.

– Так ведь господин Вайер забрал ребенка и ушел, да, ушел, что ж мне было за ним бежать, я не могла бежать. Вот и решила придержать ребеночка у себя, пока господин Вайер снова не зайдет, и я бы его спросила, не нужен ли второй…

– Так чего ж не спросила, крыса ничтожная? Спрятать от нас захотела, тварь?

– Да как же можно, никак нельзя, не хотела я, не прятала…

– Так почему не отдала, когда Вайер к тебе следующий раз зашел?

– Так ведь уже не было ребеночка у меня, не было. Зашел такой же вот в сером плаще, и забрал.

– Никто от нас его не забирал, не лги.

– Так я ж не знала, что он не от вас. Пришел, потребовал ребенка, и забрал. Это уж под конец он назвался, тогда я поняла, что он не от вас, да чего ж я сделать-то могла? Уже ничего. Он развернулся и ушел.

– Говоришь назвал себя? И как же он назвался?

– Дак, разве ж упомнишь. Только он из этих оказался, из Белых гор. Я уж и не видела его с тех пор.

Разговор становился интереснее и интереснее. Уже двое детей, и оба явно не были Дастином. У всех троих уже практически не было сомнений, кто были эти первые двое. А гном продолжал:

– Илинитам! Старая дрянь, да как ты посмела! Ладно, этим потом займемся. Но ты еще не все сказала!

– Да что же еще сказать-то? Что я могу сказать?

– Ну! – Зло рявкнул гном тоном опытного квартального полицейского.

– Ах, так вы об этом… Об… ну, словом, о том, что еще один у самой этой потаскухи остался… Да на что он вам сдался-то? У него и ножка при родах попорчена была. Калека, одно слово. Он бы вам и задаром не нужен был…

– Ты мне голову не морочь. Куда третьего девала, карга?

– Да никуда я его не девала, он у этой остался, у матери своей. Она потом, как мор пошел, с ним и сбежала.

Тут неожиданно вмешался Корджер:

– Так ты говоришь, господин Вайер забрал первого?

– Господин Вайер, он самый. Он мне обещал, что все в порядке будет, что никто меня за это не осудит.

– Напомни-ка мне, женщина, где он сейчас живет, нам надо ему еще пару вопросов задать, а с тех пор он небось переехал куда-нибудь?

– Да, нет, господа хорошие, – запричитала старуха, явно радуясь, что незванные гости скоро уйдут к «господину Вайеру» и может быть не тронут ее саму, – нет, никуда он не переезжал, так и живет на той же улице Отсеченных Голов, что невдалеке от городской ратуши. Совсем невдалеке, от ратуши прямо, прямо и направо, там и дом его.

– Улица Отсеченных Голов, говоришь, – усмехнулся гном, – ну смотри, старая, если опять чего скрыла, в следующий раз мы с этой улицы за твоей головой явимся. А пока радуйся, что она нам и задаром не нужна!

Не став больше расспрашивать старуху, они вышли из дома и зашагали прочь. Корджер не скрывал своего бешенства:

– Старая дрянь! Когда мы разберемся с этим делом, я, пожалуй, навещу этот дом еще раз.

– Может власти за нее возьмутся. Как-никак преступление серьезное – раздать детей ничего не подозревающей женщины в чужие руки… Тут за такое если не на плаху, то на каторгу точно проще простого загреметь.

Аргвинар лишь покачал головой:

– Не думаю, сам посмотри какие тут в городе порядки, если можно спокойно в дом ворваться, учинить допрос, чуть не пришибить старуху, и никто даже не почешется, поскольку на тебе эта серая рухлядь!.. Плевали власти на это…

– Ничего, – ответил Корджер, – Зато мне не наплевать! А теперь поговорим с господином Вайером. Этот, похоже, должен тоже немало знать. А илиниты-то хороши! Знали ведь все и не сказали! Послали двух сыновей за третьим, а меня даже предупредить не соизволили!

– А ты уверен, что не предупредили? На них не похоже, – с сомнением спросил Аргвинар.

– Уверен, – рявкнул не хуже гнома Корджер, и тут же встал как вкопанный. «Три раза вы роняли семя и три раза оно дало всходы…» – вспомнил он слова тетрарха. Корджер выругался, медленно пошел дальше и пробурчал:

– А может и предупреждали…

Черные глубокие тени скрыли троих в неброских серых плащах, шагавших по направлению к ценральной площади города…

* * *

Онтеро, выскочивший в окно хижины, пнул изо всех сил серого сторожившего дверь и, воспользовавшись его мгновенным замешательством, скрылся в кустах. Пробежав немного, петляя между деревьями уворачиваясь от веток, он в конец запыхался и шлепнулся на минуту на землю. Холодная земля напомнила ему о причинах бегства, и он тут же вскочил, пытаясь сориентироваться в темноте. Сначала это было непросто, но старый трюк, выученный давным давно, когда его никто еще и не думал считать колдуном, помог, и он почувствовал направление, в котором горели костры. А костры могли означать только одно – лагерь серых. Путь назад не занял много времени и он уже обычным зрением увидел свет костров, преграждавших его путь к палатке.

Спрятавшись за толстым стволом старого дерева, Онтеро высматривал положение дел в лагере. То что он говорил отнюдь не вдохновляло его самого, но неумолимая логика твердила свое – или этот паренек, к которому он так привязался, или весь мир вместе с ним самим и Дастиным заодно… Проклятая логика, то что требовалось было немыслимо, невозможно, но что было делать? А если сейчас предотвратить их встречу? То есть они с принцессой все равно уже вместе, но если пока еще не зашло слишком далеко? Толстяк покачал головой. Все равно рано или поздно придет час, когда Дастин должен будет умереть, чтобы мир жил… И кому как не ему это придется сделать? Оставался еще Аргвинар, но он – теоретик, редко сталкивавшийся с практической стороной, да и болтается сейчас невесть где, а время ждать не будет…

Маги Архипелага… Не колдуны, как их называла неграмотная толпа, а Маги. Когда-то они разрушили власть Тьмы, и с тех пор, наученные страшным опытом, хранили равновесие Мира. Сторонники Единого тянули в одну сторону, темные тянули в другую, и ни те, ни другие и не подозревали, что делают одно и то же – раскачивали лодку, в которой сидели все вместе. И лишь Маги стояли на страже, храня Мир от перекосов и разрушения. Совет Мудрейших составлялся из тринадцати могущенествейших магов и был уполномочен следить за сохранностью Мира. Когда-то первый Совет Мудрейших сформировался из компании магов, которые спасли мир. По традиции их число блюлось неизменным в течении веков. Собственно в той, изначальной компании настоящих магов было всего трое, из которых лишь один был могуществен достаточно, чтобы сделать победу возможной. Остальные же были друзья, слуги, попутчики… Онтеро усмехнулся, по всему выходило, что в нынешнем Совете мудрейших если кто и остался, то слуги и попутчики… случайные попутчики. Иначе как обьяснить, что он – отвергнутый ими – сейчас стоит перед задачей спасения Мира, а они, которые и должны следить за всем этим, прохлаждаются в своей столице на островах, ни о чем не подозревая…

Мало кто уже помнил историю так, как она передавалась Магами Архипелага от учителя к ученику на протяжении столетий. А говорил история вот что. Сначала был Золотой Век, когда все было хорошо и замечательно. Потому, когда все слишком долго было смещено в сторону добра, наступила обратная реакция. Мир взорвался, причем почти буквально. В одночасье на Мир опустилась темная пелена и жуткие создания Тьмы стали творить на земле все, что хотели. Эпоха Зла не была столь продолжительна, должно быть потому что интенсивное зло значительно быстрее разрушает все вокруг и вскоре, как огонь, оно просто теряет пищу для себя. Главным событием этой эпохи было рождение Магов. Люди всегда обладали слабыми магическими способностями. Но не в условиях, когда жизнь в любой момент висела на волоске, когда даже самая примитивная магия просто означала разницу между жизнью и смертью. Магия появилась как средство защищать себя, и быстро набрала силу. Так быстро, что справилась с царящим в эпохе безобразием, и тем самым начала третью эпоху – ни Золотого Века, ни МировогоЗла, а эпоху Баланса.

Поколения Магов готовились к этому моменту, ибо Маги всегда были Стражами, Стражами Баланса в этом Мире. И вот теперь на нем лежала ответственность за исполнение, ответственность за сохранение мира… Онтеро встряхнул головой. Пора. Хочет он этого или нет, но пареньку не место в этом мире. Долг есть долг, никуда от этого не деться… Он прикинул расстояние и руки сами собой собрались в магический жест, чтобы метнуть шар пламени в палатку, виднеющуюся между костров. Пламени, сжигающего все на своем пути. А рано или поздно это все равно придется сделать, только вот времени для «поздно» уже нет, все кончилось… Онтеро вздохнул и решил не забивать голову тем, что невозможно, а просто делать, что должен. Маг поднял руку, размахнулся было, собрался прокричать заклинание… и почувствовал острие меча, упертого в его спину. Медленно подняв вторую руку и развернувшись, Онтеро удивленно уставился перед собой.

– Странно, вот мы с тобой и опять повстречались, колдун. А тебе видно не понравилось в моей темнице? – тихо спросил его король Леогонии…

* * *

В спускающихся сумерках белый шатер жрицы выглядел как маленькая часовня. И было от чего. Серые в лагере немало времени пытались угадать, судача у костров, что же все-таки происходит. Поймав пленников, их отчего-то не потащили в Ирнар, а наоборот, скоро появилась жрица с мастером Егардом и теперь вот к ней отвели одного из пленников. Да еще и на входе встал не кто-нибудь, а сам мастер Йолан со своим оруженосцем. Никто не знал, откуда взялся этот странный серый, не говоривший ни с кем и, по слухам, подчинявшийся только мастеру Йолану лично, но никто уже не сомневался, что если когда-нибудь орден будет возглавлять магистр Йолан, этот серый будет на месте мастера Егарда. И сейчас эти двое стояли спиной ко входу в шатер, расставив ноги и скрестив руки на груди, с каменными лицами как какие-то древние изваяния, кажется даже не очень дыша… Замершие фигуры в бордовом и сером на фоне белоснежной палатки впечатляли, и вызываемое ими в серых чувство силы и гордости за Орден, к которому они принадлежали, заставляло ожидать что-то большое и важное. Однако картина внутри шатра была не столь впечатляющая.

Мельсана не торопилась и спокойно приглядывалась к менестрелю, который, как она помнила, был неказистым и чрезвычайно стеснительным юношей. Пел он, правда, действительно хорошо, но это, пожалуй, единственное, что могло привлечь к нему внимание многочисленных служанок при дворе, так что было неудивительно, что теперь он стоял смущенно у самого порога и мялся, не зная что сказать и как начать. Что ж, такое она уже видела, ничего сложного, надо просто поспокойнее да помягче, начать с беседы… И приняв решение, Мельсана кивнула Дастину:

– Ну, садись, коль пришел. Времени у нас много, торопиться некуда… Садись, садись, вот сюда, недалеко от меня…

Дастин сел, но продолжал смущенно разглядывать свои руки, не зная куда их девать.

– Чего молчишь, язык что ли потерял?

– Принцесса… – Дастин поднял глаза и Мельсана увидела смущенные влюбленные глаза. Это, впрочем, ей тоже было не впервой, и посмеявшись одними глазами, как довольная кошка, она продолжила:

– Ты хоть целоваться-то умеешь, герой?

– Принцесса… я не знаю… мы должны… я верно понял?

– Ну да, верно, – снисходительно рассмеялась Мельсана, – ты не пугайся – я умею, я тебя всему научу.

Дастин посмотрел на принцессу, которая упершись рукой в щеку смотрела на него блестящими глазами, потом растерянно взглянул на свои руки… Девушка улыбнулась и спросила:

– Ты когда-нибудь мечтал о принцессе, менестрель? Ведь мечтал, скажи правду.

– Мечтал… – Дастин совсем смутился и поспешно прибавил, – но я не имел в виду ничего такого…

– Я верю, – улыбнулась Мельсана, – садись ближе, вот сюда…. хорошо, а теперь, дай мне руку и спой что-нибудь.

– Что ты хочешь, принцесса?

– Что хочешь, мне все равно. Просто хочу тебя послушать. Мне так нравилось, когда ты пел у нас в замке. Мне ведь там нельзя было делать то, что я хотела, как в тюрьме, – задумчиво сказала Мельсана, – Мне так нравилась та твоя песня – «Отпусти моих людей…» Думалось, за мной кто бы пришел так…

Принцесса лукавила только частично. Конечно, лесть была необходимой частью ее плана, а песня которую менестрель пел при дворе помогла бы ему почувствовать себя свободнее, но она не заняла бы своего положения в ордене, если бы не знала, что лучшая ложь – это правда. Она действительно плохо себя чувствовала среди ограничений замка и действительно тот припев был часто созвучен ее настроению, хоть она и не помнила о чем же была сама песня.

Дастин же, услышав просьбу сделать что-то привычное, бережно взял руку девушки, и запел. Его, правда, весьма удивил выбор принцессы в свете того, что он о ней узнал, но в конце концов она сама попросила, так чего же лучше желать… И он запел.

Песня была пересказом старой легенды, как пророк Илин явился в земли занимаемые ныне южными кочевниками, чтобы увести свое племя на север, в Белые Горы, и как он говорил местному предводителю «Отпусти моих людей!», а тот не соглашался, и как пророк ссылался на волю Единого и повторял «Отпусти моих людей!», а местный предводитель все не соглашался, и припев повторялся снова и снова «Отпусти моих людей!», и в конце концов, пророк все-таки увел своих людей, сопрождая это последним обращением к местному предводителю, «Я же говорил, отпусти моих людей!» Песня была грустная и возвышенная, и, как обычно, Дастин отключился от внешнего мира и был только он и песня, песня и он, а потом еще принцесса рядом, и еще двое за занавесью, и свет охватывал его и этих двоих и окружал прицессу, и вдруг принцесса выгнулась как в припадке, глаза ее раскрылись, и из открытого рта с отчаянным воплем боли и ненависти вылетело что-то гадкое, мерзкое, нечеловеческое и скуля и подвывая исчезло во тьме, потом другая тварь и третья покинули прекрасное тело, начинающее светиться тем же светом…

Снаружи зрелище было более чем эффектным. В уже наступившей темноте шатер засветился ярким светом, а стоящие у дверей Йолан и Йонаш превратились в гигантов, озаренных тем же сиянием. Белое сияние исходящее от шатра сливалось с кроваво-красным сиянием Йолана и небесно-голубым сиянием, окутавшим Йонаша, и казалось окутало шатер сияющей сферой с размытыми краями. Изнутри раздавались истошние вопли боли и ненависти, а из света вырывались ужасные создания, которые не приснились бы и с тяжелого похмелься, и с тем же воем исчезали в окружающей темноте леса и неба. Бросившийся к шатру Егард был откинут прочь неведомой силой, а серые, что были невдалеке, стояли как парализованные и некоторые из них уже тоже катались по земле выгибаясь в конвульсиях, с воплями боли, и новые и новые призрачные кошмарные существа исчезали во тьме…

Но это было снаружи, а внутри шатра девушка уже прильнула к певцу, ловя каждое его слово, а он вновь и вновь возвращался к припеву, как будто поднимаясь по петляющей горной дороге к вершине, и с последним «Отпусти моих людей!» они оказались в обьятиях друг друга, окруженные своим собственным сиянием, и песня хотя и кончилась, но каким-то необьяснимым образом продолжалась, и Дастин чувствовал себя как всегда чувствовал себя в песне, уверенным и сильными, словно его поддерживала какая-то могучая рука и направляла его, подсказывала что делать. Он ощутил дыхание девушки на своем лице и увидел губы девушки открытые уже не для крика, а для поцелуя, и склонился над ней, а рука заскользила по ее плечу, освобождая его от легкой туники, и вновь как и во время пения остались лишь они двое, и их руки, губы, тела, каким-то непонятным образом продолжали ту песню, делая каждое движение неизбежным и правильным, как в песне всегда должна быть правильная нота на правильном месте, и любое другое было бы фальшью и резало бы слух, и эта продолжающаяся песня заставляла их тела выгибаться уже не от боли, а от наслаждения, и сливаться друг с другом воедино и свет изливался из него в девушку, и возвращался к нему, чтобы вновь вернуться в женское тело, и мир стал прекрасен, а небеса открылись и приняли их души…

А потом песня кончилась и уставшие и счастливые они лежали рядом, не зная что сказать.

– Я и не знала, что Единому можно тоже молиться таким способом… – наконец прервала молчание Мельсана.

– Я тоже, – ответил Дастин. – но как мы теперь?

Мельсана была слишком счастлива, чтобы думать, но где-то на заднем плане сознания она понимала, что тьма из нее ушла, а сила осталась, и что теперь ей уже не нужно иметь дело со всем этим отребьем, чтобы иметь силу, и что… Мельсана сама удивилась, что эта мысль не доставляет ей былого чувства торжества сама по себе, но факт оставался фактом, оставив себе менестреля она получала доступ к источнку силы не сравнимому ни с чем, что мог бы предложить черный орден… Она удивилась про себя, что орден стал для нее с маленькой буквы, хотя собственно, чему удивляться? Он и есть с маленькой… Потом она опять подумала про себя то же самое, но поменяла местами пару слов. «Если остаться при Дастине то…» Мельсана мысленно повторила про себя эту фразу еще и еще и почувствовала тень того наслаждения, которое испытала только что. Да, подумала она, так значительно лучше. А правда, почему бы и нет. С такой силой ей никто не страшен, а Дастин… Ей даже не захотелось думать о том, что он будет послушен в ее руках, но опять же где-то на задворках сознания она это понимала, и это делало все только проще, поскольку ей самой хотелось быть с ним. Улыбаясь про себя девушка прижалась к плечу менестреля и закинув голову стала смотреть в его глаза, а он, опершись на локоть, смотрел на нее сверху вниз не в силах оторваться от ее взгляда и, смущаясь, сказал:

– Мельсана, это было так… замечательно… Ты будешь со мной и дальше?

Она улыбнулась.

– Я имею в виду… – Дастин вспомнил слова древней романтической песни и повторил их, – Пойдешь ли ты за мной?

Мельсана улыбнулась, вспомнив древний мистический обряд, о котором она слышала как о страшной тайне, и который начинался именно этими словами. Рассмеявшись она спросила:

– Всюду и всегда?

Дастин удивился, что девушка повторила слова из той песни, и продолжил словами мужской партии:

– Всюду и всегда!

Мельсана тоже удивилась. Неужели менестрель знает этот обряд? И она почуствовала, что может ответить только одним способом, если не хочет проклинать себя всю оставшуюся жизнь. Она приподняла голову и глядя глаза в глаза, с дыханием касающимся губ Дастина прошептала:

– Пойду, господин, всюду и всегда, в горе и в радости, в Рай и в Ад, в царство живых и в царство мертвых, пока есть на свете Бог.

Дастин еще более удивился, поскольку она повторила слова той песни весьма близко к тому, что он слышал. В песне мужкой голос должен был принять клятву и Дастин почти пропел последние строчки, заменив лишь имя:

– Я принимаю твою клятву, Мельсана Леогонская, моя жена.

Она улыбнулась и спросила:

– Знаешь ли ты, что сейчас сказал?

– А что, – Дастин немного растерялся, подумав, не ляпнул ли он чего лишнего и слишком нахального насчет «жены». Мельсана же ласково запустила пальцы в его волосы и обьяснила:

– Этот обряд называется Йуро Этерис, он не просто заменяет брачный обряд по любой церемонии, но и связывает души мужчины и его женщины навечно, так что даже смерть неспособна их разлучить. А те, кто посмеет разлучить их…. лучше не быть на их месте…

– Так мы теперь…. – снова растерялся Дастин.

– Да, – рассмеялась Мельсана, – муж и жена перед Богом и людьми. И наследники Леогонского престола, если это тебя волнует.

Дастин судорожно сглотнул, потом бросил отчаянный взгляд на нее…

– Не надо так, Дастин. Я честно не знала, что ты сам не понимаешь, что ты говоришь. Извини, но теперь уже обратной дороги нет.

– Да, нет, любимая, – Дастин почувствовал как с души его упал огромный камень, – ты прекрасно сделала. Я просто мечтать не смел, что ты хочешь быть со мной. Он запустил руку в волосы женщины, приблизил свои губы к ее губам и прошептал:

– Я люблю тебя, Мельсана, и я счастлив, что ты стала моей женой.

А затем медленно и нежно поцеловал ее в губы и некоторое время они уже ни о чем не говорил. Затем Дастину пришла в голову мысль и он спросил:

– Погоди Мельсана, как ты сказала, «пока есть на свете Бог»? Можно ли считать, что это то же самое что «пока стоит мир».

– Если быть точным, это несколько дольше, чем пока стоит мир. Поскольку мир когда-нибудь рухнет, а Бог останется. А почему ты спросил?

– Да так, удивительно, Онтеро поминал что-то в своих пророчествах о мужчине и женщине, которые соединятся «пока стоит мир»

– Ну это похоже о нас, – улыбнулась она.