Текст книги "Камертоны Греля. Роман"

Автор книги: Екатерина Васильева-Островская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

Екатерина Васильева
Камертоны Греля
Роман

Прелюдия

Нет больше сил что-то выдумывать. Поэтому придется говорить правду. Вычерпывать себя по ложечке, как яйцо из скорлупы.

Я родилась в Ленинграде (факт, неоднократно вызывавший замешательство у работников зарубежных бюрократических структур, не желавших верить, что Ленин так бесповоротно мог вписаться в чью-то биографию), на Васильевском острове. Наш дом стоял возле старого немецкого кладбища, давно и безнадежно заброшенного, на котором хотелось скорбеть о двойной смерти – сначала людей, а затем и могил.

За неимением поблизости других природных оазисов кладбище считалось лучшим местом для прогулок. Бабушка настаивала на том, что там самый свежий воздух, намного здоровее, чем на детской площадке, отделенной от проезжей части лишь кромкой чахлых кустов. Поэтому, оставив позади запесоченную горку и проржавевшие качели, мы шли к утопающим в зелени гранитным склепам и скорбящим ангелам, у которых из глаз вместо слез падали гусеницы.

Зимой мне разрешали брать с собой санки и лопатку. Я старательно кромсала снег в надежде докопаться когда-нибудь до того света. Но на глубине меня ждала та же темнота, что и снаружи, и я в конце концов сдавалась. По дороге домой возникала мысль, что мы, возможно, еще не родились, а застряли где-то на подступах и что тот канат, который в сказке перетягивали между собой боги и антибоги, чтобы взболтать космический океан, на самом деле порвался от напряжения, так и не возмутив гладкой поверхности небытия.

В зарешеченных окнах полуподвальных этажей мерещились зловещие старцы, проникавшие в свои убежища прямо из-под земли. Они выглядывали из-за занавесок, опираясь на заставленные геранью подоконники, и даже через стекло обдували холодным дыханием коченеющие ноги. Дома недвигающиеся пальцы надо было отогревать у батареи, что причиняло дикую боль, заставлявшую корчиться и кричать.

Иногда что-то похожее на настоящую жизнь мелькало по телевизору, в снах, в журнале «Веселые картинки». Но и эта жизнь была призрачной и быстро заканчивалась (как кусок торта).

Весной на улицах начинался потоп. В садик добирались по доскам, не касаясь земли.

– Что нас ожидает? – качала головой мама, стараясь не попасть каблуком в зазор. – Никто ведь не знает, что нас ожидает завтра! То ли дождь, то ли опять заморозки?

В спальном зале одна койка уже неделю пустовала. На ней раньше спал Антон – единственный мальчик в группе, который на тихий час вместо пижамы переодевался в ночную рубашку. Рубашка была длинная, почти до пола, в пунцовый горошек, напоминавший скарлатинную сыпь. Антона сбила машина. Теперь ему никогда не надо больше снимать своей рубашки и никто не пропоет в ухо, расталкивая за плечо: «Подъем – куриный водоем!» Как странно и как легко, что тебя в любой момент могут выключить, как свет в коридоре.

Только бы дожить до перехода в старшую группу! У них на площадке стоит огромный раскрашенный петух, на котором можно раскачиваться взад и вперед, свесив по бокам ноги. Взад-вперед, взад-вперед, взад-вперед… Нет, самой мне никогда не остановиться!

Впервые полюбила в семь лет. Он был старше примерно в два раза. Встретились на даче в поселковом клубе. Сидели вместе в кинозале: я – рядом с бабушкой на пятом ряду, он – с подругой на третьем. Шел индийский фильм про Али-Бабу и сорок разбойников. «Сим-сим, откройся!» И скала разъезжалась. Но нельзя было понять, что там внутри. Тот, кто заглядывал туда, почему-то сразу убегал со всех ног или получал стрелой в лоб. Красная точка на лбу у индусов – это ведь просто мишень! Знак того, что от судьбы не уйдешь, если она сама тебя не отпустит. Будь готов – всегда готов!

После фильма начались танцы. Приехал из города рок-ансамбль и пел песни Юрия Антонова:

 
Время разлучает часто
С теми, кто нам дарит счастье.
 

Мне еще никто никогда не дарил счастья! Если вдруг кто-то подарит, то я от него, конечно, и сама убегу – пока не передумал и не забрал обратно.

Я стояла у стеночки, а он танцевал с подругой, слившись с нею так плотно, будто они оба были из пластилина. Иногда наши глаза встречались, и тогда мне казалось, что он смотрит на меня с затаенным вопросом или, наоборот, хочет что-то объяснить. Под конец песни на его лице ясно проступило возвышенное томление, и я решила, что следующий танец точно мой. Измятая в объятиях девушка проскользнула к выходу, роняя на ходу, как фантик, запах своих духов. Он, бросив мне напоследок душераздирающий взгляд, как будто против своей воли выбежал за ней. Придерживая одной рукой надетую вечером разве что для фасона панамку, а другой – кармашек с вышитой свинкой на животе, я вышла на крыльцо. Они целовались, расплющивая друг другу губы. Но я знала, я, конечно, знала, что он думает только обо мне. Значит, 1: 0 в мою пользу. Навсегда.

Скрытое

«Скрытое нельзя увидеть или прочитать – только услышать. А для этого его нужно произнести или спеть. Но ни в коем случае не исполнить на музыкальных инструментах. Инструменты – как вообще любая техника – это протез, мешающий нам напрямую дотянуться до царства небесных созвучий. Мы должны соприкасаться с ним без посредников, используя только голос – обнаженный, единственный и неделимый, в котором еще резонирует эхо того великого Голоса, подарившего когда-то миру загадочное Бытие, не имеющее, может быть, никакой другой субстанции, кроме его возвышенных вибраций. Чтобы снова не погрязнуть в хаосе, мы должны научиться настраивать свои голоса максимально чисто. Именно этой цели служит комплект из трехсот камертонов покойного друга моего отца, дирижера и композитора Эдуарда Греля, которые, очевидно, были изготовлены по его заказу с 1880-го по 1886 год для занятий с различными хорами в Берлине. Особенность этих камертонов в том, что они тренируют у певцов абсолютную слаженность исполнения и исключают погрешности звучания, неизбежные при обычной настройке. Если бы нам удалось использовать это открытие на практике, двери вселенской гармонии, вне всякого сомнения, были бы для нас открыты».

– Это пишет немецкий музыкальный историк Хайнрих Беллерманн, лично знавший Греля и, вероятно, передающий здесь в общих чертах то, что сам успел от него услышать, – сказал 55 725 627 801 600, захлопывая папку с материалами. – Когда-нибудь я поеду в Берлин и найду эти камертоны!

70 607 384 120 250 снисходительно относилась к его мечте. Ведь, кроме мечты, им почти ничего не оставалось! Однажды в зоопарке 55 725 627 801 600 пошутил, что они как те две птички неопределенной породы со странными мясистыми наростами на головах, которых все обходили стороной: и посетители, и соседи по вольеру. Только сами они, вероятно, и могли оценить друг друга. Для остальных это был просто каприз природы – нелепый и не имевший практического применения.

Начиная со студенческих лет они сменили несколько съемных жилищ. Но больше всего ей почему-то запомнилась комната на Петроградской, ставшая их первой личной ячейкой времени и пространства. В неисправном сливном бачке беспрерывно гудел водопад, и 55 725 627 801 600 приходилось перекрывать воду на время чтения партитур. Соседей, по счастью, не было: хозяйка съехала, закрыв свои вещи в двух других комнатах и оставив им только самое необходимое для выживания, будто хотела отвлечь их от осязаемого мира и заставить обратиться к невидимому.

Каждое утро, просыпаясь, 70 607 384 120 250 видела волнистый край кружевных гардин, выглядывавших из-под штор, как подол ночной сорочки из-под халатика, и мысленно посмеивалась над ними за эту неопрятность, хотя сама по утрам выглядела не лучше. Стулья хозяйка зачем-то обтянула полиэтиленом. В результате обивка не портилась, но сами стулья периодически расклеивались, теряя ножки и обнажая анатомические подробности каких-то внутренних креплений. Единственным и одновременно недостижимым предметом роскоши в этом спартанском интерьере была многоярусная стеклянная люстра. Электрические свечи перегорали в ней одна за другой, а достаточно высокой стремянки, чтобы менять их под четырехметровыми потолками, у них не было. Так они и жили под угрозой однажды остаться в полной темноте.

Сколько ни приходилось переезжать, 55 725 627 801 600 неизменно возил с собой свое пианино, а 70 607 384 120 250 – несколько книг, не находимых в библиотеке, и коллекцию открыток со сценками из балетных постановок далекого прошлого, собранную когда-то ее мамой. Все эти сильфиды, принцы и виллисы были лучшими друзьями ее детства, с которыми она когда-то прямо на комоде, заменявшем сцену, разыгрывала свои собственные, еще не виданные спектакли. Особенно ее поражали открытки, где танцоры висели в воздухе, будто духи на спиритическом сеансе. Если уж эти осколки танца, как милостыня перепавшие фотографу, так прекрасны, то что же будет, если увидеть всю партию целиком? Иногда искусство даже необходимо вкушать мелкими глотками, чтобы не обратиться перед ним в пепел, как Семела перед Зевсом!

На третьем курсе филфака по программе потребовался еще один славянский язык, помимо русского, и 70 607 384 120 250 выбрала сербскохорватский. В то время в Югославии как раз было особенно горячо, и у нее появилась мысль уехать туда военной переводчицей. Наглаживая для 55 725 627 801 600 по утрам рубашки, она с радостью думала о том, что скоро в их жизни все изменится. Он, конечно, поедет с ней. Музыковеды везде нужны! Будет анализировать военные марши. Разберется, какие из них действительно поднимают боевой дух, а от каких лучше и вовсе отказаться. Ведь так, на слух, это совершенно непонятно. А он держит перед глазами ноты и сразу видит музыку насквозь. Даже удивительно, как это у него выходит!

Но с Югославией оказалось трудно. Везде, где она наводила справки, на нее смотрели даже не с удивлением, а с жалостью. Судя по всему, там не требовались переводчики. На войне чем меньше слов, тем лучше. И опять они оказались не у дел – никому не нужные, кроме друг друга.

– Мы должны жить ради науки, – успокаивал он ее.

70 607 384 120 250 помнила, как однажды их пригласила в гости ее школьная подруга, с которой они не виделись лет десять. Подруга после выпускных экзаменов все никак не могла устроиться – то разносила телеграммы, то сидела в кооперативном киоске, но теперь уже успела закончить экономический факультет и работала старшим товароведом в ювелирном магазине. У ее мужа был какой-то мелкий бизнес в области деревообработки. Обычно 55 725 627 801 600 не любил говорить с непосвященными о своей работе, но тут, видимо, подействовало разливное крымское вино, которым в избытке угощали хозяева, и он, выслушав рассказ о превратностях сбыта древесины, вдруг вспомнил, как разыскивал для какого-то издательства малоизвестную рукопись Гайдна. Сколько он обошел библиотек, сколько обзвонил архивов, прежде чем нотный листок, в существование которого уже почти не верили эксперты, лежал перед ним и ждал включения в полное собрание сочинений композитора! Закончив свою историю, 55 725 627 801 600 бросил торжествующий взгляд через стол поверх еще не опорожненных блюд с закусками. Хозяева вежливо улыбались, но как будто не решались чего-то сказать. Наконец подруга заговорила за обоих:

– Все это очень интересно. Но мы никак не ожидали, что человек в твоем возрасте может таким заниматься. Это ведь работа для старичков!

– В смысле? – насторожился 55 725 627 801 600.

– Ну, я думаю, там такие зарплаты, что только для пенсионеров и хороши. Да и то – разве что для теперешних. Скоро и у пенсионеров будут другие требования, так что, боюсь, некому станет в архивах сидеть. Хотя ведь там, наверное, так скучно, что следовало бы доплачивать еще и за вредность!

Они потом долго вспоминали этот разговор с каким-то мазохистским удовлетворением. Интересно, что именно через это издательство 55 725 627 801 600 вышел на след камертонов Греля, которые действительно должны были до сих пор храниться в Берлине.

– Судя по всему, никто ими пока не заинтересовался, – разводил он руками. – А мы еще боялись, что нам нечего делать в этом мире!

Когда-то он провел несколько семестров в Германии, но в Берлине был всего два часа проездом, не найдя в этом городе ничего примечательного. Зато теперь он каждый вечер раскладывал перед собой карты берлинских улиц и представлял, как уже совсем скоро будет по ним ходить. Однако потребовался еще год, чтобы наладить контакт с институтом, которому принадлежала теперь коллекция, и договориться о возможности писать у них диссертацию. Уезжать было легко. Как неровно вырезанная когда-то в садике из фольги красная звезда, они не подходили ни к одному фону. Отовсюду им хотелось сковырнуть самих себя, хотя от переклейки становилось только хуже.

В Берлин приехали в декабре и сразу как будто попали на несколько месяцев назад. В Петербурге уже лежал снег, а здесь деревья, казалось, еще только начинали всерьез избавляться от листьев. Впрочем, делали они это как-то второпях, будто внезапно спохватились, и иногда опавшие листья, так и не успевая раскраснеться или пожелтеть, сразу серели, превращаясь в прах.

На остановке рядом с их домом чинно прогуливались неонацисты с женами, детьми и собаками. За углом у них была своя пивная. Вход туда был занавешен черной шторкой, как в секс-шопе. Иногда левые активисты под покровом ночи били им стекла. Пожалуй, вся эта черносотенная, чернофутболочная компания сошла бы за святых мучеников, не имей эти ребята такой витально-брутальный вид. Хотя что есть смирение, если не способность сносить все испытания со здоровым румянцем на щеках?

Первое свидание

Новые помещения Государственного института музыкальных исследований, находящегося в ведомстве фонда «Прусское культурное наследие», были построены в середине 80-х на восточной границе Западного Берлина. Вместе с подчиненным ему музеем музыкальных инструментов институт должен был вписаться в архитектурный ансамбль, к которому относились также филармония, публичная библиотека и два выставочных зала. Все эти здания собрали здесь, как в кулак, чтобы продемонстрировать восточной стороне превосходство западной культурной политики, осыпающей своих граждан плодами искусства и науки, как из рога изобилия.

У входа в институт 55 725 627 801 600 встретил вахтер. Не покидая своей застекленной каморки, он внимательно изучил документы, которые протянул ему новый аспирант и, немного подумав, разрешил подождать в вестибюле. На стене висела афиша с черно-белой фотографией танцовщицы, одетой только в оклеенную блестящей бумагой корону и инкрустированный бисером пояс. «Ольга Десмонд. Нагая Венера Пруссии», – успел прочитать 55 725 627 801 600. Ольга Десмонд, конечно, уже давно не танцевала, ее нагота теперь тоже была всего лишь «прусским культурным наследием». Внизу на афише значился адрес, по которому все желающие за символическую плату могли ознакомиться с оставшимися от нее реликвиями…

Кто-то окликнул 55 725 627 801 600 голосом, лежащим в верхнем нотном регистре.

«В хоре он наверняка стоит с тенорами», – подумал 55 725 627 801 600.

– Вы сразу хотите посмотреть коллекцию? – предложил возникший перед ним сотрудник, подавая руку с надежного расстояния, будто принимая позицию для менуэта. – Пойдемте, вас уже ждут.

Его провожатый двигался стремительно, но как-то хаотично, будто сам точно не знал, куда идти, и надеялся, что ноги отдельно от него вспомнят нужное направление. Исчезая за какой-нибудь колонной, он мог вдруг появиться уже за следующим поворотом, а потом снова раствориться в глубине коридора, чтобы через пару секунд вернуться назад и постучать, смущенно хихикая, в не замеченную ранее дверь.

Чем дальше они проникали в недра института, тем насыщенней и основательней казалась закрепившаяся здесь жизнь. Сначала им попадались только сложенные на полу стопки отсортированной музыкальной периодики, затем появились шкафы, из которых торчали диковинные акустические приборы. Кто-то заботливо отодвинул в сторону возникшие на пути доски. Уборщица поспешно смахнула тряпкой неизвестного происхождения лужицу, через которую 55 725 627 801 600 хотел было перепрыгнуть. Наконец начались помещения, отданные непосредственно музыке – в самом материальном ее проявлении. Валторны, тубы, геликоны свисали с деревянных стеллажей, как копченые окорока в кладовой рачительного хозяина. На одной из стен 55 725 627 801 600 заметил распятый корпус контрабаса с растянутой на нем единственной струной, которую палач-реставратор с садистским хладнокровием поглаживал защищенными резиной пальцами. Затем показались короли музыкальных инструментов – рояли. Даже с открученными ножками, сложенные друг на друга наподобие захлопнутых тетрадок, они имели царственный вид. По виньеткам на передних стенках, как по кольцам на срезе дерева, 55 725 627 801 600 попытался определить их примерный возраст. Страшно подумать, какие тайны погребены, быть может, навечно под их массивными крышками!

Они переместились на один этаж ниже – в святая святых (или преисподнюю преисподен) института. 55 725 627 801 600 знал, что здесь, в намертво закрывающихся двойными дверями камерах, проводятся эксперименты над звуком. Звуки искусственно изолируют, отнимая у них естественные функции, вроде эха и резонанса, заставляя беспомощно блуждать в стерильном акустическом пространстве в поисках своих несуществующих отражений.

Часть подвала была изначально предназначена под бомбоубежище – дань модной в 80-х тенденции. На смену эпохе «холодной войны», однако, пришла не только эпоха разрядки, но и эпоха спокойного понимания тщетности всех аварийных концепций спасения, так что убежища теперь подчеркнуто отрицали сами себя и свое предназначение стоять на страже органической жизни, давая вместо этого вечный приют списанной технике.

Провожатый театральным жестом распахнул перед ним обитую войлоком дверь, и 55 725 627 801 600 почти сразу уперся в низкий металлический стол, похожий на операционный и уходящий другим концом куда-то в глубину помещения, плохо освещенного двумя тусклыми электрическими плафонами. На столе была раскатана белая бумажная скатерть. Сверху лежали камертоны Греля, похожие на гигантские пинцеты и аккуратно обмотанные в пожелтевшие от времени тряпочки с выписанными на них тушью иероглифами, в которых только при ближайшем рассмотрении угадывались виньетки архивных шифров. Они молчали. Но в каждом из них чувствовалась нежная, пульсирующая вибрация, готовая в любой момент сорваться в воздух и заполнить собой тот уголок вселенной, который изначально принадлежал именно ей в гениальной партитуре мироздания.

55 725 627 801 600 был потрясен этим сочетанием мертвого и живого, этой бесконечной пирамидой смыслов, наслаивающихся на материальную очевидность предметного мира. Он видел перед собой алтарь, на котором дымились жертвы священного культа, братскую могилу, где возвышенно разлагались мощи узников концлагерей, свитки Торы, по строчкам которой блуждает карающий Закон…

Только сейчас, привыкнув к полумраку, 55 725 627 801 600 заметил по другую сторону стола тучную фигуру мужчины средних лет с коротко остриженной головой, в тяжелых очках, под которыми почти полностью терялся приплюснутый нос. Обе руки он положил на стол ладонями вниз, веки его были полуопущены. Казалось, он спал или медитировал.

Провожатый куда-то исчез, и 55 725 627 801 600 стоял в нерешительности, не зная, как обратиться к стражу камертонов и стоит ли это делать вообще. После затянувшейся генеральной паузы незнакомец приоткрыл чуть вывернутые наружу губы, из которых полился на удивление хрупкий голос, напоминающий по тональности григорианский хорал.

– Вы меня не узнали? – спросил он.

55 725 627 801 600 покачал головой.

– Мы состояли в переписке, – продолжал страж гармонии, не поднимая век. – Я директор института Бреннер. Мы ждали вас еще на прошлой неделе.

– Вы знаете, мы должны были найти квартиру, устроиться. Переезд в другую страну – такое дело…

– Да, понимаю. И где вы обосновались? В каком районе?

– Пренцлауэр Берг.

– А, на востоке, – причмокнул Бреннер с некоторым презрением. – Вы знаете, у нас есть сотрудники, которые сбежали к нам оттуда в свое время. Вы не представляете, через какие унижения им пришлось пройти, прежде чем они смогли пересечь границу. Теперь, конечно, вы можете приехать сюда прямо на трамвае, – заметил он почти с досадой.

– Это и есть камертоны Греля? – спросил 55 725 627 801 600, радуясь, что директор выглядит слишком погруженным в себя, чтобы заметить его волнение.

– Да, весь комплект. Вернее, почти весь. Три камертона утеряны. Возможно, еще до войны: в последний раз архив поднимался лет шестьдесят назад. Но это никак не должно сказаться на вашей работе. На основании оставшихся двухсот девяноста семи можно делать все необходимые выводы. Вы ведь ознакомились с таблицами, которые я выслал вам в Петербург?

– Разумеется.

– Тогда для вас не должно быть здесь особых сюрпризов. Каждый камертон описывается с помощью четырнадцатизначного числа, дающего в системе Греля исчерпывающую информацию о его звучании.

– Да, но когда видишь их так близко…

Директор многозначительно усмехнулся, протянул пухлые пальцы к одному из лежавших в поле его досягаемости камертонов и осторожно погладил его одними подушечками, будто желая убедиться, что это не фантом:

– Разумеется, никакая теория не заменит прямого контакта с объектом. Для этого мы и пригласили вас сюда. Ваша задача – соединить теорию с ее воплощением, математические расчеты, найденные в бумагах Греля, – с той уникальной музыкой, которой он до самой смерти пытался добиться с помощью своих камертонов. Видимое – с невидимым.

Бреннер стянул с себя очки и с заметным усилием приподнял веки. В этот момент 55 725 627 801 600 осознал, что разговаривает со слепым.