Текст книги "Дикий, дикий запад (СИ)"
Автор книги: Екатерина Лесина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)
Глава 30 Поезда бывают разными
Глава 30 Поезда бывают разными
Поезд?
Мать его, поезд?
Здесь? Чарльз сперва решил, что ослышался. Или там недопонял. Но… поезд? Ладно, дело даже не в том, что он находится в самой, мать его, заднице мира, где взяться-то поезду неоткуда. Дело в том, что рельсы Чарльз бы заметил.
Определенно.
Он даже осмотрелся, на всякий случай. Вдруг бы рельсы все-таки наличествовали? Но нет, трава. Земля. И ни куска металла окрест.
В общем, рельс не было, а вот поезд имелся.
– Собираемся… – Эдди уже сложил нехитрые пожитки и седельные сумки перебросил через плечо. Лошади пританцовывали, а земля гудела все сильнее. И в звуке этом, низком, вибрирующем, не было ничего-то знакомого.
– Поезд? – переспросил Чарльз на всякий случай, и не без сожаления выпустил руку Милисенты, которую до сих пор держал.
Тотчас смутился.
Покосился на Эдди.
– Какой…
– Увидишь, – тот кривовато усмехнулся. – Помнишь, я говорил, что туда не так просто попасть? Так вот, теперь главное, чтобы нас взяли.
– Кто?
– А вон, – Эдди махнул рукой куда-то, где протянулась тончайшая нить горизонта. В этой нити слались темные дымы приближающегося… Чарльз так и не понял, чего именно.
– И вправду поезд, – Милисента закинула на плечо ружье и перчатки зарядные поправила. – Ох…
Она покосилась на Чарльза и выдавила:
– Очень удивительно.
И Чарльз с ней всецело согласился. Действительно, очень удивительно. Настолько, что просто ох…
– Это все ж таки станция, – Эдди все-таки снизошел до объяснений. – Лошадей держите, они этого не любят. Мой-то привычный, случалось уже.
Станция.
Поезд.
Посреди прерий, где из живого только падальщики. Но поезд. И станция. И… что он еще об этом мире не знает? Чарльз поглядел на Милисенту, та легонько пожала плечами: мол, сама поражена.
Или как-то так.
– На самом деле станций таких много, и поезд обходит их кругом, собирая тех, кто едет в город. Ну и высаживает тех, кто из города. Но тут мало кто… я обычно садился ближе к востоку. И добираться легче, и ехать ближе.
То, что именовалось поездом, подходило ближе и ближе. И теперь, окруженное клубами пара и дыма, гляделось огромным стальным чудовищем. До Чарльза донесся характерный запах раскаленного металла. И конь его, почуяв тоже, завизжал.
– Тише, – Чарльз покрепче стиснул повод. – Это просто такая штука…
…поезд, чтоб его.
Настоящий.
Один в один как тот, который доставил Чарльза в эту дыру. Или нет? Та же вытянутая морда паровоза, украшенная медными блямбами. Трубы. Огромные колеса. Пляшущие поршни. Дым. Пар. Почти невыносимая вонь, которой не бывает от угля. И чудовищное сооружение, выкладывающее рельсы прямо перед паровозом.
Чарльз моргнул, отчаянно надеясь, что ему примерещилось.
Но нет. Мелькали в воздухе суставчатые лапы, спеша уложить полотно, которое потом же собирали. И в этом движении было что-то донельзя завораживающее.
Поезд издал тонкий протяжный свист, от которого конь Чарльза встал на дыбы.
– А ну тихо, – Чарльз стукнул его по морде, а потом, подумав, накинул полог сна. И лошадь осоловело захлопала глазами.
Так оно и лучше.
Меж тем чудовищное порождение научной мысли стало замедляться. Оно вновь издало свист, пыхнуло паром и огнем. И стало видно, что в остальном-то ничем оно не отличалось от прочих поездов. За паровозом стоял вагон с углем, следом крепился другой, на котором высились стопки готовых рельс, кажется, сразу со шпалами, а уж далее крепились и другие.
– Ущипни меня, – тихо сказал Чарльз, и Эдди поспешил исполнить просьбу.
– Ай!
– Ты сам просил.
– Ущипнуть, а не вырывать кусок мяса, – Чарльз во все глаза разглядывал громадину, что остановилась в сотне шагов от хижины. Она отдыхала, распуская клубы пара. И судя по характерной вони, в воду добавляли какие-то зелья.
– Ладно, извини. А теперь, будь добр, держи невесту при себе. Оружие тоже.
– Я думал, что если мы здесь, то договоримся.
– Много думать вредно, – сказал Эдди и осклабился во всю ширь улыбки.
Наверное, пытался выглядеть дружелюбным. Чарльз лишь надеялся, что люди, которые шли навстречу, были знакомы с Эдди. Или хотя бы, что нервы у них крепкие. Не всякий человек способен выдержать такое проявление дружелюбия.
– Эдди! – воскликнул господин в высоком атласном цилиндре. С одной стороны цилиндр украшало алое перо. С другой – череп какой-то птицы, в глаза которой вставили камни, верно, для пущей выразительности.
– Итон, мать тебя в… – Эдди раскинул руки, будто намереваясь обнять гостя. Или правильней, хозяина? И тот благоразумно остановился.
Был он высок. А из-за цилиндра казался еще выше.
Сухопар.
Облачен в кожаный плащ, накинутый прямо поверх лонгдога. Плащ поблескивал металлическими чешуйками, которые складывались в весьма характерный узор. Щиты? Похоже на то.
– Давно не виделись, Эдди! – во рту Итона заманчиво сверкнул золотой зуб. – А ты нынче с приятелями?
– Моя сестра, – сказал Эдди. – С женихом.
– Сразу с женихом? А жених хороший? Мое вам почтение, леди, – Итон наклонился и цилиндр приподнял, обнаживши яркую лысину с выбитым на ней узором.
– Лучше не бывает, – сказала Милисента, а Чарльз взял её под руку. На всякий случай.
– Лучше всегда бывает!
– Не слушай его, Милли. Итон у нас дважды женат.
– А так можно?! – искренне удивилась Милисента.
– Были бы деньги, – Итон вновь блеснул зубом. – У меня, дорогая, и на третью хватит… будешь жить в своем доме. Любить стану, баловать стану…
– Спасибо, воздержусь.
Как ни странно, Итон воспринял отказ спокойно.
– Сколько?
– Трое. Плюс лошади. Вы…
Эдди повернулся к сиу, но те покачали головой.
– Люди зло, – сказала Великая мать, и спорить с ней никто-то не решился.
– Отлично, цены знаешь. Деньги вперед.
За спиной Итона держались двое, спокойно, уверенно, но… полы плащей раздвинули так, чтобы были видны рукояти револьверов. К этой местной привычке выставлять оружие напоказ Чарльз почти привык. Что поделаешь. Места вокруг дикие.
Меж тем Эдди бросил кошель, который Итон поймал с легкостью. Не постеснялся развязать – то ли джентльменам на слово не верили, то ли с джентльменами на диких землях было сложно – и заглянуть внутрь.
– На охоту сходил? – поинтересовался он небрежно.
И рукой взмахнул.
– Лошадок отдайте. Грей позаботится. Не бойтесь, вернем в целости и сохранности. Сам знаешь, Эдди, у меня приличный поезд. И своим о правилах расскажи.
– Всенепременно.
– Так что с охотой?
– На чай пригласи, там и поговорим, – улыбка Эдди стала еще шире, хотя, казалось бы, это напрочь противоречило законам анатомии.
– Тогда заходи. Ты меня знаешь. Всегда рад почаевничать с хорошим человеком… третий вагон. Там твоя родня едет. Глядишь, не поссоритесь.
Итон поправил цилиндр, и синие камушки в птичьем черепе блеснули.
– А сестрица твоя пусть подумает. Мои жены меня любят…
На третьем вагоне сияла медная цифра, под которой обнаружилась пара скрещенных костей. Причем кости были самыми натуральными, бычьими, судя по размерам. Сходни скинул мрачный тип в сером плаще. Рук подавать не стал, как и в принципе здороваться. Да уж, над сервисом им определенно стоило поработать.
– От Чарли не отходи, – велел Эдди и, забравшись первым, подал руку. А Чарльз – сходни до земли не доставали – подхватил девушку.
Та только пискнула возмущенно.
– А что за правила? – уточнил Чарльз, забравшись в вагон. Пахло… пахло той алхимической смесью, которая рано или поздно пропитывает стены любой лаборатории.
Или конструкта.
Еще хлебом. Пирогами.
– Питаться будете? – мрачно поинтересовался тип.
– Будем. Обед когда?
Тип молча протянул руку, в которую Эдди вложил крупное золотое кольцо.
Вот ведь… а это же артефакт исчезнувшей цивилизации! Можно сказать, бесценное наследие. Но… с другой стороны, кто знает, сколько им еще ехать. Да и от нормальной еды Чарльз бы не отказался, ибо сушеное мясо, конечно, голод утоляло, но и только.
А в вагоне пахло чем-то донельзя сдобным.
Съестным.
И Милисента, втянув этот аромат, горестно вздохнула:
– Булочек хочу…
– Будут, леди, – тип закрыл дверь. – От тронемся и принесу. Еще суп рыбный, рыбка свежая, только утречком вот доставили. Пирог с олениной. И запеканка. Что будете?
Милисента ненадолго задумалась и решительно сказала:
– Все буду!
– От и ладно, – неизвестно чему обрадовался тип. – А то иные сядут и нос воротят… а кушать надо. И надо кушать хорошо.
С данным утверждением Чарльз был совершенно согласен.
– Правила простые, – Эдди подхватил их под руки и увлек куда-то по темному узкому коридору. – Стрелять, применять магию и вообще что-то, что может повредить поезду, нельзя. Бить морду можно, но если в процессе что-то повредится, то или плати…
– Или?
– Или высадят. За магию и стрельбу просто высадят. А места тут такие… в общем, сидите смирно. Ешьте. Отдыхайте. Если вдруг выйти куда, к нужнику, то, Милли, только с ним! Я серьезно!
Милисента кивнула и буркнула:
– А ты куда?
– Пойду, побеседую. Итон – мужик толковый. Ну… относительно других. И слышит многое. Если кто и в курсе, чего там в городе творится, то он. Только вы тут того…
– Не беспокойся, – заверил Чарльз.
– Я серьезно. Никакой магии. А то ведь…
Договорить он не успел, потому как поезд содрогнулся, что-то загудело, затрещало. Следом раздался протяжный скрежет, от которого заломило зубы. Потом последовал рывок, едва не сбивший с ног.
Тронулись.
Я сидела, смотрела в окно, на проплывавшую мимо пустыню, и жевала булочку. Признаться, именно сейчас я ощущала дивное умиротворение и была всецело довольна жизнью.
Даже счастлива.
Почти.
Абсолютности счастья несколько мешала унылая рожа Чарли, который и пустыней не любовался, и булочки брал двумя пальцами, с таким выражением, будто кому-то услугу оказывает. Ага. И чего, спрашивается? Отлично ж едем.
Всяко лучше, чем на лошади.
Не надо думать, что я совсем дикая. Я поезда видывала. И ездила даже. Правда, с лошадьми, потому как и надежнее оно, и дешевше, и других вагонов к нам не цепляют. Это уже в Чикентауне можно поглазеть на иные, и вагоны, и поезда. Эдди, помнится, еще тогда рассказывал, будто бы есть такие, в которых не солома на полу, а ковры лежат. И еще диваны имеются.
Я не поверила, думала, шутит. А оно вот как.
И вправду имеются.
Я даже пощупала диван, обитый красной кожей. Да, потертая, а местами и латаная, но ведь сам-то диван хорош, мягонький, упругонький, небось, отменным конским волосом набит, а не всякой дрянью. Я даже подпрыгнула пару раз.
Ковер тоже имеется. Правда, не понять, то ли красный, то ли бурый, но ведь лежит же ж!
А еще стол.
На столе еда. И высокие стаканы в серебряных подстаканниках. Чай крепкий, до черной густоты. Рыбный суп наваристый. Хлеб свежий. Булочки опять же. А этот вот кривится.
И шеей крутит.
И не понять, что ему не так. Глядеть на мрачного графчика надоело, и я опять в окно уставилась. Третий час уже идем. И пора бы Эдди вернуться. А он все не возвращается, оттого в душе появляется некоторое беспокойство.
Но я сижу.
Ем булочку. Уже сыта, но все равно ем. Оно никогда ведь не знаешь, когда опять случиться нормально поесть. За окном же… окна в вагоне тоже знатные. Со шторками. И можно закрыть, тогда становится сумрачно, или вот открыть.
В пустыню мы вошли час тому.
Сперва прерия полысела. Травы стало меньше, то тут, то там сквозь нее проглядывали проплешины бурой земли, которые разрастались, сливаясь одна с другой. И вот уже травы не стало вовсе, а земля почернела, будто спеклась. Ее разломили трещины. И сквозь них время от времени прорывались клубы пара.
Глядеть на это было до жути занятно.
А еще чувствовалось что-то такое, этакое, непонятное. И чем дальше ехали, тем сильнее чувствовалось. Будто кто под кожу муравьев пустил.
Поезд загудел и прибавил ходу.
А пустыня… я всегда-то думала, что пески, они желтые. Как на картинках в той книге, которую мне мамаша Мо совала, чтоб я прониклась и открыла душу истинной вере. Там, помнится, кто-то долго по пустыне ходил. Помню только, что очень эта мне пустыня понравилась.
Желтенькая. Чистенькая.
Так вот, ничего подобного. За окном простиралась сизо-черная гладь, на которой ветер рисовал узоры. Небо и то сделалось будто бы серым, блеклым.
Я поскребла стекло, убеждаясь, что оно толстое, надежное.
– Ты бывал в пустынях? – поинтересовалась у графчика, который-таки обратил на пустыню внимание и теперь сделался еще более мрачен.
– В таких – нет.
– А в каких бывал?
Матушка говорила, что человек вежливый и воспитанный сумеет увлечь другого приятной беседой.
– В нормальных. В нормальной. Служить как-то довелось. Там не то, чтобы пустыня. В саму пустыню не заглядывали, но вот рядом часть стояла.
И опять замолчал.
Мне что, каждое слово из него вытягивать? Графчик, кажется, понял, чем я недовольна и вздохнул.
– Если там был мертвый город, то я не знаю, как эти земли назвать. Разве ты не чувствуешь?
– Что именно?
Чувствовала я много чего. Полный желудок. Усталость легкую. Желание поспать. Ну и почесаться, хотя последнее сдерживала изо всех сил. Вона, как смотрит. Еще решит, будто я заразная.
– Тут все весьма индивидуально. Я ощущаю на себе взгляд. Такой, оценивающий.
– А мурашки под кожей считаются?
– Несомненно.
– Тогда чувствую, – сказала я и все-таки поскреблась. Осторожненько. – И отчего это?
– Это… скажем так, подобные ощущения я испытывал только в одном месте, – графчик подвигал челюстью, будто решаясь. – На острове Харт.
Ничего не поняла, но…
Ветер ударил в окно, сыпанул горсть мелкого то ли песка, то ли пепла. И я потребовала:
– Рассказывай.
Глава 31 В которой рассказывается страшная история одного острова
Глава 31 В которой рассказывается страшная история одного острова
Рассказывать.
Наверное, рассказать можно, хотя, конечно, матушка не одобрила бы. С молодыми девушками не говорят о вещах подобных. И те, другие, из прошлой жизни Чарльза, которая уже самому ему казалась ненастоящей, никогда бы не стали слушать.
А он не стал бы говорить.
– Это остров…
– Я поняла, – Милисента протянула булочку. – Ешь. А то мало ли, как оно потом.
И Чарльз взял. Он был сыт, пожалуй, даже более чем сыт, но, кажется, в этом «мало ли, как оно потом» и заключена вся местная мудрость.
– Когда-то он принадлежал человеку. Был куплен у орков в те времена, когда они полагали, что земли много. И продавали щедро.
– За бусы?
– И за бусы, и за топоры, и… не важно.
– Ну да…
Почему-то стало стыдно, хотя сам Чарльз к тем временам и сделкам отношения не имел.
– Главное, что он этот остров продал городу. А город устроил приют для трудных подростков. Потом там была лечебница для душевнобольных. Дом призрения… ну и кладбище, куда свозили бродяг и нищих. Потом хоронить стали больше. Жертвы эпидемий тифа и холеры, те, кто догорал от туберкулеза, младенцы, родившиеся мертвыми. Одно время и вовсе переселяли еще живых людей, силясь остановить очередную эпидемию[1]. Или тех, кому не место среди приличных граждан. Постепенно остров стал одним большим кладбищем, куда свозили всех неприкаянных мертвецов.
Она слушала внимательно.
Как сказку.
Только сказка вышла страшноватой.
– Нас отправили студентами, на практику, – Чарльз ненадолго замолчал, сам удивляясь тому, как давно это было. – Сам остров невелик. И нет там ничего жуткого. На первый взгляд. Напротив. Он зеленый. Яркий. Нарядный.
Паром тяжко пыхтит, но ползет по глади залива. И остров проглядывается где-то вдалеке полоской зелени. Сбившиеся на палубе студенты тычут друг друга, мол, видишь?
Видит.
– Там неплохо сохранились старые здания. Храм. И остатки корпусов больницы. Есть одичавший парк. Казармы, в которых нас разместили.
Чарльз не сразу понял, что не так.
Почему все вдруг замолчали. И отступили, будто разом схлынуло прежнее любопытство. Стало тихо-тихо. А потом вдруг навалилась тоска. Будто кто-то взял да содрал с души покровы, обнаживши самую суть. И в ней-то плеснул болью.
Чужой.
Это Чарльз понимал явственно. Он даже отдавал себе отчет, что испытываемые эмоции – наведенные. И знал, что нужно поднять щиты.
Все знали.
Им говорили об этом и не единожды. И всего-то нужно было, что протянуть руку к амулету, коснуться, активировать. А он стоял и дышал ртом, пытаясь справиться с этой чужой болью.
– Кто-то не выдержал первым. Я помню отчаянный крик. И… тот парень забрался на бортик, чтобы спрыгнуть…
– Утонул?
– Кто ж ему позволит-то? Мы с сопровождением шли. Вот наставник и включил глушилку. Это такой подавитель, вроде браслетов, хотя… жестче. Я помню навалившуюся тяжесть, а потом темноту. Очнулись мы ближе к вечеру, уже в казарме. Наставники ругались. Как они ругались…
– С душой? – уточнила Милисента.
– С нею. Нам долго выговаривали, что мы болваны, не способные следовать простейшей инструкции. Что еще одно подобное происшествие, и нас отправят домой с отметкой о непригодности к службе. Да и не только. Главное, что на казармах был установлен защитный контур. И снаружи, и изнутри. Плюс у каждого имелись собственные амулеты. И наставники проверяли их работу каждый день.
Чарльз дернул шеей.
– Мы оставили там двоих.
К счастью, Милисента на сей раз воздержалась от вопросов.
– Один… я его не слишком хорошо знал. Тихий парень. Из теоретиков. Потом говорили, что он подавал большие надежды. Он просто взял и повесился. В старом храме. Второй подорвался на собственном заклятье. Сотворил конструкт, как вот ты. Что-то очень простое. Он накачивал его силой. И смеялся. Накачивал и…
– А наставники?
– Не успели. Или… не захотели, – Чарльз повернулся к окну, за которым простирались пески. Темные. Напитанные эманацией смерти, пусть и не такой плотной, как там, на острове, но все же опасной.
– В каком смысле?
– Это… студенческая байка, что ли? – почему-то именно сейчас, должно быть из-за треклятых этих песков, говорить о подобных вещах было легко. – Правда, уже не уверен, что байка. Нестабильные маги опасны.
Милисента помрачнела.
– Сила влияет на рассудок. Не знаю, может… – Чарльз накрыл рукой камень. – Может, был прав Сассекс, и разгадка в том, как формируется мозг? Главное, что сила влияет на рассудок. Это основа основ. Есть даже теория, которая гласит, что у женщин дар не развивается именно потому, что они более разумны и сдержанны от природы. Вот сама их суть и противится магии. Мне это кажется несколько упрощенным, но что-то в этом есть. Так вот, не часто, но бывает такое, что дар, открываясь, губит своего хозяина.
– Ты же говорил другое! – возмутилась Милисента. – Что магия хозяину не навредит.
– А она и не вредит.
– Не понимаю.
– Тут… наверное, проще с примерам. В учебнике, помню, был описан случай, когда мальчик, только-только открывший в себе дар, решил, что может летать. Мысль эта настолько его захватила, что он оказался не способен удержаться и не попробовать. Сперва он спрыгнул с подоконника, потом с крыши родительского дома. Отделался переломом обеих ног и угодил в лечебницу, сперва обычную, а после для душевнобольных, ибо оказалось, что никто-то не в состоянии его переубедить. Он бредил мыслью о полете, не желая говорить ни о чем, кроме как о том, что превратиться в птицу. Другой ребенок решил, что его родители – вовсе не те, кто его воспитал. И что он был украден у настоящих, найти которых он мог, только избавившись от нынешних.
Чарльз прикусил язык.
Проклятье, об этом точно говорить не следует. И вспоминать, сколько шуму наделало это убийство. В парламенте вновь заговорили об ограничительном эдикте, обязательных проверках на одаренность и психиатрических экспертизах магов.
– Короче, они свихнулись, – подвела итог Милисента, явно не собираясь ни ужасаться, ни в обморок падать.
– Именно, – Чарльз выдохнул с некоторым облегчением. – Дар у них был. И яркий, выраженный, но разум подвел.
– И остров таких, скорбных разумом, помогает выявить? – она поежилась.
И Чарльз ощутил, как накатывает знакомая волна.
– Руку, – он протянул свою и Милисента молча вложила пальцы. – Закрой глаза. Представь, что тебя окружает стена.
– Эдди запретил магию.
– Направленную кнаружи. Эта же напротив, отсечет нас от внешнего воздействия.
Она пыталась, Чарльз видел. Но щиты, тем более под давлением, требуют не только сосредоточенности, но и отличного контроля.
– Сядь ко мне. Пожалуйста.
И вновь Милисента молча пересела. Она оказалась вдруг так близко, что Чарльз невольно смутился. И тотчас обругал себя: не сейчас. Что-то подсказывала, что та, первая волна, прошедшаяся по сердцу наждачкой, лишь начало.
А могли бы предупредить.
И словно отзываясь на мысли его, поезд загудел. А гудок сменился протяжным хриплым воем:
– Внимание! Темная буря на пути… внимание…
Что-то снаружи заскрежетало, и, отсекая остатки солнечного света, стекла накрыло стальными щитами. Чарльз вздохнул с облегчением. Если поезд и вправду ходит по этим пескам, то местные должны быть в курсе опасности. А стало быть, они бы и придумали, как от неё защититься.
Определенно.
– Где Эдди? – Милисента вскочила.
– Сядь. Не маленький. Позаботится. А я должен позаботиться о тебе. И себе. Маги куда более чувствительны к темным эманациям, чем обычные люди.
Он старался говорить громко и спокойно.
– Дыши. Давай, вдох и выдох.
– Я не собираюсь вешаться! – возмутилась Милисента и попыталась руку отобрать. Но Чарльз не позволил.
– Это пока. Была лишь первая волна, но что-то подсказывает, что не последняя.
Вновь раздался гудок, и тот же хриплый голос, почти мешаясь с воем ветра, предупредил:
– Внимание. Рекомендуем активировать защитные амулеты. Внимание. Предупреждаем, что возможны ментальные пробои.
– А это что за хрень?
– Скоро поймешь, – Чарльз шкурой ощущал приближение новой волны. Пока далекая, она жила где-то там, в пустыне, которая возникла… проклятье, не сама собою возникла. Подобные места никогда не возникают сами по себе.
Сюда пришла смерть.
И осталась.
Обжилась.
– Оно… оно плачет! – Милисента вскочила, но тотчас села. – Я не хочу это слышать!
Плачет. И стонет. Говорит тоненьким голосочком, будто ногтями по стеклу. стекло закрыто, что просто-таки не может не радовать, но ментальный пробой накрывает поезд.
Или только им так повезло?
– Дыши, – Чарльз притянул девушку к себе. – Дыши и думай только о том, как дышишь.
Она икнула.
– Вдох. И выдох. И снова вдох. Выдох.
Оно просилось внутрь. Оно умоляло впустить. Оно жаловалось на холод снаружи и тоску, которой делилось щедро. Оно вытянуло все то хорошее, что было у Чарльза, оставив лишь чувство собственной неполноценности. И выставленный щит не помог.
Этот щит был сродни хрупкой скорлупе, по которой уже побежали трещины.
Тронь и осыплется.
Не трогай, но все одно осыплется, облетит сухой пылью. Так что немного осталось.
Милисента, кажется, заплакала. И слезы её заставили очнуться.
– Проклятье… – Чарльз прижал её к себе сильнее, так сильно, как мог. И ощущение живого тела рядом, тепло его, стук сердца, отрезвили.
Нет уж.
Он маг, в конце концов.
Дипломированный.
И способный удержать щит Эрмаха. Даже при том, что в прошлой жизни его и создать-то не всегда получалось. Но теперь…
– Поделишься силой? – спросил Чарльз шепотом.
Собственная казалась тяжелой, тягучей, как сироп на морозе. И он с трудом удерживал концентрацию. Но надо.
Он должен.
Он военный. И вообще… если он умрет, то… Августа вернется домой. К матушке. И они будут жить вдвоем. Недолго. Кто бы ни стоял за этой историей, Бишопы ли, матушкина ли родня, или вместе, живая матушка им не нужна, как и Августа.
Поэтому Чарльз должен.
И у него получилось.
Тогда, на экзамене, он матерился про себя, ибо изо всех щитов достался именно этот. А теперь… теперь знакомое плетение разворачивалась, отсекая ментальный шепот.
Вот так.
Стабилизировать.
Оставить питающие потоки, которые позволят удержать щит малой силой. И прислушаться к тому, что происходит. А вокруг явно что-то да происходило.
Сперва вагон содрогнулся, а потом… кажется, они пошли быстрее, что было логично. Защита или нет, а из бури требовалось выбраться. Вагон раскачивался и скрипел, и появилось опасение, что он просто-напросто сейчас завалится на бок.
А следом и весь поезд.
И они останутся…
Чарльз заставил себя успокоиться. Это остаточные эманации.
– Ты как? – тихо поинтересовался он. В темноте было не видно лица Милисенты, но дыхание её выровнялась.
– Какая же дрянь, эти ваши ментальные пробои, – проворчала она едва слышно. И руку не вынула. Уже можно отпустить, да не хочется.
Совершенно.
– Еще какая, – Чарльз позволил себе улыбнуться.
И удивился тому, что в принципе способен еще улыбаться.
Жив.
И дышит. И чувствует не только желание перерезать себе глотку. А ведь… да, еще пару минут, он бы всерьез задумался над тем, что жизнь – редкостное дерьмо, на которое не стоит тратить время.
– Это мертвецы, да? – Милисента осторожно коснулась лица. И пальцы ее оказались на диво холодными. – Как в той роще? Здесь… здесь как-то слишком много мертвецов.
С этим Чарльз не мог не согласиться.
Он нашел её руку в темноте, расправил ладонь, поднес к губам.
Нельзя было так делать.
Никак нельзя.
Но ему отчаянно хотелось прикоснуться к этой вот холодной ладони. И он подул на руку.
– Горячо, – пожаловалась Милисента, но руку не убрала. – Почему так?
– Не знаю, – честно ответил Чарльз. – Главное, что мы-то пока живы.
– Им это не нравится?
– На самом деле они не способны испытывать настоящих эмоций. Потом… после острова, нам объяснял некромант. Смерть – это процесс не только гибели физического тела, но и отделения энергетической оболочки.
– Души?
– Он утверждал, что к душе это отношения не имеет. Скорее уж речь идет о тонких оболочках, которые связаны с энергетическими потоками мира. И отделение идет по-разному. Одно дело, когда человек уходит после долгой болезни, и совсем другое, когда смерть наступает внезапно. Там много факторов.
Отчего-то он говорит шепотом. И кажется, что в темноте иначе и невозможно.
Там, за стеной, ярится буря. И Чарльз ощущает, как тьма снова и снова пробует на прочность щит, сплетенный им из собственной и чужой сил.
– Главное, что на маленьких кладбищах эти эманации рассеиваются естественным образом, а вот если кладбище большое, и постоянно пополняется…
У нее кожа на руке не такая мягкая, как знакомых Чарльза. Наверное, потому что Милисента избегает обычных дамских перчаток.
И мозоли есть.
Какая женщина допустит появление мозолей?
– Добавим, что сила эманаций увеличивается в случае преждевременной гибели. Или когда человек испытывает резкие негативные эмоции. Они словно запечатываются.
– То есть, мы едем над…
– Огромным кладбищем, очистить которое вряд ли выйдет. На остров каждые полгода отправляют пятерку некромантов, чтобы вычищали эманации. Иначе даже амулеты не справляются. И да, я думаю, что студентов возят нарочно. Ищут тех, кто психически неустойчив.
Ее дыхание касается щеки.
Оно тоже холодное.
Или это просто Чарльзу самому по себе холодно? Главное, дрожь получается сдержать с трудом.
Он не сумел додумать. И понять тоже, потому что поезд в очередной раз вздрогнул. А следом раздался протяжный визг, и их швырнуло на пол.
Да что тут твориться?
[1] Остров Харт существует на самом деле. И да, это одно из крупнейших кладбищ в мире.
