Текст книги "Алракцитовое сердце. Том I (СИ)"

Автор книги: Екатерина Годвер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)

– «Не мне» – что?

Лицо чародея побелело больше прежнего, глаза пылали гневом. И что-то еще, какое-то другое чувство было в его взгляде: неясное, непонятное – и оттого еще более жуткое. Будто сам Владыка Мрака касался мира вместе с этим взглядом.

«А я ведь еще не успел ничего сделать… – Деян заставил себя сидеть неподвижно, не отодвигаясь от Голема ни на пядь. – Сорвался хуже Эльмы. Дурак».

– Оставьте его, милорд Ригич, – вдруг забормотал от печи Кенек. – Деян и раньше был не в себе. Чудной. Он не понимает, с кем говорит… что говорит… Оставьте его, милорд. Деян, проси прощения, глупец!

Деян скосил глаза: Кенек отчаянно жестикулировал уцелевшей рукой, призывая его прислушаться; стоило думать – это была такая благодарность за то, что по старой дружбе не поддержал затею с кочергой.

Голем не обратил на потуги Кенека ни малейшего внимания, продолжая жечь Деяна взглядом.

«Каленое железо таким, как он, без надобности, – неужели ты не понимаешь, Кен? Извиниться перед ним? Поздно… И я не могу. Я не должен… я не стану лебезить перед ним лишь потому, что он может изувечить меня или убить. Я – не ты, Кен», – Деян подмигнул Кенеку, который в ответ замахал еще отчаянней. Даже в Кенеке Пабале оставалось что-то человеческое. Он был мерзавцем и трусом – но даже он не был скотиной, лишенной души и разума.

– Ты явился из ниоткуда, чтобы исчезнуть в никуда, когда получишь то, что тебе нужно, Голем. – твердо закончил Деян. – А мы, наши отцы, деды и прадеды жили здесь и выживали из века в век. Это наша земля. Наш дом. Даже если мы смешны и достойны осуждения – не тебе смеяться над нами, и не тебе нас осуждать!

Стало очень тихо.

– V –

– Дурак, – пробормотал Кенек, – ты и правда не понимаешь…с кем связался.

– А ты, мразь, умнее и понимаешь больше? – Голем бросил на него короткий взгляд через плечо и вновь обернулся к Деяну. – Редко когда мне приходилось выслушивать столько оскорблений зараз. И от кого? Ты мелешь языком про то, кем я себя считаю и чего хочу, на что я имею и не имею права, – на том, должно быть, основании, что я не дал твоему бывшему дружку перерезать тебе глотку?

– Я бы не стал… – неуверенно начал Кенек, но поперхнулся и замолчал, когда чародей наградил его еще одним взглядом.

– Может быть, мне подать ему нож и уйти? – На лице Голема вновь появилась кривая ухмылка. – И пригласить сюда вашу подругу? Занятная получится сцена! Но я обещаю не смеяться. Этим я заслужу твое высочайшее одобрение, молодой человек?

Деян сглотнул. Голем наклонился к нему так близко, что Деян видел каждую отметину на его лице, мог разглядеть в уголках глаз багровую сетку лопнувших сосудов. Сочащийся мраком взгляд чародея гасил ярость и вместе с ней уничтожал всякую решимость сопротивляться, лишал воли.

Этой ночью Голем явился в Орыжь не по собственному желанию: его позвали на помощь, и он спас их. Если б чародей не вернулся – сам Деян наверняка был бы мертв, а Эльма…

Каким бы Голем ни был чудовищем, какова бы ни была его вина в случившемся, по какой бы причине он не решил вмешаться, – они были обязаны ему.

Это меняло многое. И в то же время ничего не меняло. Пастух, отгоняя волков, заботится не об овцах, а о своем кошельке и желудке, и в нужный день и час сам пустит скотину на мясо.

«Но он не пастух. И мы не скот», – Деян заставил себя сесть прямо и снова взглянуть на чародея:

– Даже очень глупый пес не побежит ласкаться к шатуну за то, что тот спугнул волков, – хрипло сказал он.

– Шатун, значит? А что, похоже, – вдруг миролюбиво согласился Голем, хотя взгляд его по-прежнему был чернее самой темной ночи. – После всего, что ты тут мне наговорил, молодой человек, в иные времена тебе могли бы вырвать язык. Но кое в чем ты прав – и с этим, как ни жаль, ничего не поделать…

Деян не сразу поверил своим глазам, когда нависшая над ним тень вдруг исчезла.

– Выкладывай, что тебе есть сказать, кроме оскорблений. – Голем, тяжело ступая, прошел через комнату и встал на прежнем месте у стены.

– Я не хотел тебя оскорбить, – сделав над собой усилие, сказал Деян. Нет, он не извинялся, нет. Но… так было справедливо.

– Верю: не хотел. Он тоже не хотел. – Голем поворотом головы указал на Кенека. В жесте и тоне чародея сейчас чувствовалась огромная усталость. – Грабить и насильничать не хотел, убивать не хотел, однако все равно оказался здесь. А я не хотел… становиться шатуном. И что теперь?

Деян промолчал, не найдя что ответить.

– Давай, рассказывай свою страшную сказку. И постарайся сделать это так, чтобы я не уснул от скуки. – Голем усмехнулся. – Иначе придется начинать сначала.

– Она короткая. И она тебе не понравится.

– Это я уже понял. Первым делом – повтори, от кого и где ты ее слышал?

– Старуха Вильма выхаживала меня полгода после того, как мне в малолетстве раздробило ногу на Сердце-горе, – начал Деян. – Вильма была не в своем уме, но заботилась обо мне, как могла. Рассказывала много чудных историй, и среди других – о древнем чародее, которого называли Големом. Она всегда начинала с того, что….

– VI –

Деян внушил себе, что разговаривает с Кенеком, но не мог удержаться от того, чтобы время от времени скосить глаза на Голема. Чародей слушал, вперив взгляд в стену перед собой, не перебивая и не задавая вопросов. Его лицо напоминало белый поделочный камень. Что скрывала эта маска – невозможно было даже предположить, как и угадать момента, в какой скрытое за ней может вырваться наружу. Деян пересказал историю Вильмы во всех подробностях, какие только смог припомнить, но на лице чародея ни разу не дрогнула ни одна жилка.

Возможно, стоило радоваться его сдержанности: начиная говорить, Деян сомневался, сумеет ли закончить; однако и странное спокойствие внушало тревогу, нараставшую с каждым мгновением. Какая буря могла разразиться после такого затишья?

– Больше я ничего не знаю, Голем. Я переиначил историю для девочек, поскольку она казалась хоть в чем-то подходящей. Они стали очень беспокойными… после того, как их отец ушел в большой мир воевать. – Деян заметил, как Кенек вздрогнул от упоминания Петера Догжона. – Не думаю, что такая сказка была тем, что им нужно, но я не мог придумать ничего лучше. Не стал упоминать твоего прозвища, чтоб не объяснять им, что оно значит. Я, даже когда был мальчишкой, в знахаркины сказки всерьез не верил и не думал, что человек с таким именем когда-то действительно жил в наших местах… И уж тем более я не допускал мысли, что настанет день, когда ты вдруг сам появишься здесь. Это все, что я могу рассказать тебе. И никто другой большего не расскажет – слишком много прошло лет. Вильма часто сетовала, что людская память коротка. Должно быть, так и есть.

Тишина в доме стояла гнетущая, жуткая.

«Он вообще слушал?» – Деян присмотрелся к чародею.

Голем был мертвенно неподвижен, почти как убитые им Хемриз и Барул, чьи тела по-прежнему лежали на полу. Только отвороты куртки над скрещенными на груди руками чуть шевелились от дыхания. У печи, баюкая изувеченную кисть, сгорбился Кенек. Чародей молчал – долго, очень долго…

– Голем? – не выдержав ожидания, окликнул Деян.

– Что?

Ставить собеседника в тупик чародей умел, как никто другой.

«И правда – что? – Деяну уставился в пол. – Я только что сказал ему, что он собственными руками убил свою семью. И что я хочу услышать в ответ? Признание, что все так и было? Или заверения, что он этого не делал? Что он ничего не помнит? Глупо. С чего бы ему со мной объясняться… Довольно и того, что он до сих пор не убил меня».

Но чутье, которое со вчерашнего дня ни разу не подводило, подсказывало: это не конец. Что-то еще… Что-то должно было произойти. Даже Кенек затих, не решаясь пошевелиться.

В доме будто замерло само время.

– Если ты собираешься призвать меня к ответу за мой рассказ или за вчерашнюю ложь – не тяни, сделай это сразу, – сказал Деян то, о чем думал, но про что говорить совсем не собирался.

– Похоже, до того, как разыщу Венжара, мне ничего не выяснить, – ровным тоном произнес Голем. – Так что завтра я уйду из этих мест. А ты пойдешь со мной.

– VII –

– Что? Я?! – пораженный Деян вскочил со стула, но тут же осел обратно. – Но зачем?!

– Будешь читать мне мораль и учить меня вежливости. Мне неохота каждый раз ввязываться в драку из-за того, что я не знаю современных законов и обычаев.

– Но я…

– Ты, ты. Кто же еще? – перебил Голем. Сейчас в его взгляде чувствовалось какое-то злое, безудержное веселье. – Тут одни старики и дети, бабы да твой бывший приятель. Но мне он за сегодня уже достаточно надоел. К тому же Венжар его непременно повесит, а я пообещал отдать его твоей подруге. Кроме тебя некому. Считай это расплатой за ложь, если тебе угодно.

Деян чувствовал себя так, будто снова попал под обвал. Мысли наскакивали друг на друга. Он не должен был никуда уходить. Нет! Он не должен был оставлять Эльму. Но если он скажет «нет» – чародей принудит его или возьмет все же кого-то другого; например, кого-нибудь из мальчишек Солши, и это будет еще хуже…

Он не должен был уходить, но не мог отказаться: Голем был не тем, кому можно просто взять и отказать. Значит, он должен был идти. Но как он вообще мог куда-то уйти из Спокоища, уйти в большой мир, на многие десятки, на сотню верст?! Чародей все же был безумен, раз заговорил о подобном, и его безумие зашло куда глубже, чем могло показаться с виду.

– Если ты настаиваешь, я пойду с тобой. У меня нет выбора, – хрипло сказал Деян. – Но как ты себе это представляешь? Не думаю, чтобы я смог уйти далеко. – Он вытянул вперед оканчивающуюся протезом ногу.

– Это несложно подправить. Тем более тут такое разнообразие подходящего материала.

– Как… Эй, ты же не имеешь в виду…

Деян осекся: Голем взглянул сперва на тела Хемриза и Барула, затем перевел взгляд на Кенека.

И широко ухмыльнулся, не оставляя надежды на то, что имел в виду нечто другое.

Кенек, перебирая ногами, пытался отползти вдоль печи в дальний от чародея угол. Обвал набирал силу.

– Я обещал отдать твоего дружка живым. Но не целым, верно? – Голем показным жестом почесал в затылке. – А те двое – так вообще никому не сдались.

– Не надо, – прошептал Деян.

– Не надо? В самом деле? В таких случаях первым делом спрашивают, насколько подправить и надолго ли, молодой человек!

Скала обрушилась вниз.

– Нет… – Деян, вжимаясь в стул, тщетно пытался отодвинуться от наползавшей на него тени. В памяти разом возникли все жуткие сказки о кровавых жертвоприношениях Мраку, о созданных колдунами полулюдях с козьими головами и чудовищах-химерах – и о недоброй колдовской мудрости: чародеи как никто другой знали человеческие слабости и не гнушались пользоваться ими; как будто мало было колдовства! Голем попал в цель: прежде всего другого Деян подумал о том, сможет ли снова по-настоящему ходить, чувствовать землю обеими ногами – как в детстве, как во сне. И не мог избавиться от этой мысли, несмотря на отвращение и ужас.

Недопустимо было думать о таком! Он должен был бороться. Но как бороться с обрушившейся на тебя скалой?

– Вынужден огорчить – не полностью. И не слишком надолго. – Голем стоял прямо перед ним, загораживая чадящую лампу. – Но для наших нужд должно хватить.

– Нет, – из последних сил прохрипел Деян, когда ладонь Голема легла ему на затылок, принося с собой сонную одурь.

«Не со скалой, нет, с самим Владыкой Мрака! С шатуном. Чародеем-шатуном…»

– Чего у тебя действительно нет, так это выбора. – Лицо Голема скрывала тень, но Деяну казалось, что тот скалит зубы в злой улыбке. – Не обессудь.

Сквозь сон Деян услышал, как чародей приказывает Джибанду поискать по домам свечей или лампового масла получше.

– Сейчас, мастер, – пробасил Джибанд в ответ.

«Откуда он здесь взялся? Он был у Иллы. Там ведь Эльма. Только бы она ничего этого не видела…» – еще успел подумать Деян, перед тем как окончательно провалиться в забытье.

Глава шестая. Прощание

– I –

– …прости, Господи, грехи их: слаба плоть смертная… Прости, Господи, слабость их: мал человек, что промеж твердью земной и величием Небесным…

Терош Хадем отходную службу читал одну на всех, зато очень старательно. Он наверняка хотел как лучше, но выходило еще более заунывно, чем обычно: по-видимому, желания преподобного Тероша для чтимого им Господа тоже никакого значение не имели. Тучный неуклюжий священник ходил между обернутых погребальным полотном мертвецов, едва не спотыкаясь о них и вздрагивая всякий раз, когда холодный ветер забирался под запачканную глиной и надорванную на боку рясу. Вид он имел нелепый; но люди слушали его.

Хоть и не все.

Деян то и дело замечал на себе настороженные и любопытные взгляды: скорбь – скорбью, а новости и сплетни расходились своим чередом. Все пришедшие на погост видели его, стоящего на своих двоих, и видели труп Хемриза – с дырами во лбу и с одной ногой: чародей все же не стал трогать Кенека и использовал для своего черного колдовства мертвую плоть.

Снова чувствовать землю двумя ногами было – словно вдруг выучиться бегать на руках: вроде и хорошо, но слишком странно и не слишком-то удобно. Мышцы от бедра до новообретенной правой ступни болели немилосердно, и, чтобы ходить, по-прежнему приходилось опираться на костыль или палку, а первый час утром он и стоять толком не мог.

Никто не расспрашивал напрямую о том, что случилось ночью: скорее люди решились бы заговорить с Големом, хоть и старались держаться от того подальше. Чародей после всего случившегося был в их глазах чудом, пусть и ниспосланным к ним на помощь не Господом, а сотворенным Владыкой Мрака; иными словами, фигурой хоть в каком-то отношении понятной. А кем считать теперь бывшего калеку-соседа – мало кто мог для себя решить…

Чародей использовал на нем свою колдовскую силу, и он должен был к вечеру уйти с чародеем, – то есть получалось, что в каком-то смысле он теперь был с чародеем заодно, и оставался ли он по-прежнему самим собой?

В этом Деян и сам не был уверен. Что-то изменилось, необратимо изменилось после прошедшей ночи. Был ли в том повинен Кенек с его сбродом или же от «подарка» Голема остался след где-то внутри, омерзительный и несмываемый, как затекшая между половицами кровь? И то, и другое.

Объяснение с Эльмой оказалось неожиданно коротким и мучительным. Она знала и видела все, так как вернулась ночью сразу после прихода Джибанда, но говорила, что прихоть чародея – к лучшему.

К лучшему!

«Если ты ему нужен, он не даст тебе пропасть, а сюда за Кеном явятся другие, – говорила она так просто, будто речь шла о собиравшейся на пироги соседке. – Рано или поздно – но непременно явятся: ты сам так думаешь. Уходи – и не возвращайся».

Еще вчера она отговаривала его от того, чтоб уйти в соседний дом, а теперь сама гнала в большой мир и даже пригрозила выставить за порог, если он попробует остаться.

Все это не укладывалось в голове.

– II –

Наконец по знаку Тероша мертвецов по одному начали опускать в землю. Вакиру и старикам, несмотря на их недовольство, помогал Джибанд, без которого они едва ли смогли бы справиться.

– Помилуй, Господи Великий Судия, неразумных детей своих, что стремятся к тебе, пути не ведая… – нараспев говорил преподобный. – Прими, Господи, души их, освети им путь во Мраке милостию своей…

– Удивительное дело: прежде у Небес просили справедливого суда, а теперь просят милости, – тихо сказал Голем. – И что ваш Господь? Прислушивается?

– Сделай одолжение: замолчи, – так же тихо попросил Деян.

Чародей стоял рядом, в двух шагах, опершись спиной на сосну с видом отрешенным и уставшим. Иногда он приоткрывал один глаз, чтобы окинуть взглядом толпу, но тут же снова погружался в себя.

От Эльмы Деян знал, что на рассвете Голем забрал кобылу Беона и уехал в Волковку. К полудню вернулся, а часом позже прискакал священник. В Волковке вроде как обошлось без происшествий, хотя вид у Тероша был пришибленный и помятый.

В Орыжи все утро копали на погосте общую яму Кенековым дружкам и могилы для своих. А когда закончили – оказалось, нужно на одну больше: старый кровельщик Матак Пабал, отец Кенека, поутру помогал остальным с рытьем – а потом пошел домой, поднялся на чердак и накинул на шею петлю.

Кенек сидел связанный в сарае у Беона. С того мгновения, как ему сообщили о самоубийстве отца, он не сказал ни слова. Что с ним делать – никто до сих пор не решил. Сам староста пришел в себя, но встать с постели не мог. А если б и мог – у него хватало других забот: у Пимы, узнавшей о смерти Халека, от переживаний раньше срока начались схватки. Разрешиться от бремени ей никак не удавалось, хотя Илла суетилась вокруг нее с самого утра; Эльма тоже сидела с ней. Пока одни хоронили убитых или готовили поминальный стол, другие пытались сохранить одну жизнь и помочь появиться второй… Деяну чудилось в этом совпадении что-то сверхъестественное и жуткое. Хотя, в сущности, таков был обыкновенный порядок вещей – только сжатый до единого дня и часа.

Еще не успели упасть последние комья земли, как люди вереницей потянулись от погоста. Несколько старух – тетки и свекровь покойной Дамиши, единственная ее родня – обступили священника, однако тот попросил их обождать.

Деян и сам ждал случая попрощаться, но все же на миг пожалел, что не поторопился уйти: преподобный Терош протискивался к нему через толпу с видом самым мрачным и решительным. А что бы их ни связывало прежде, Терош Хадем всегда и во всем был служителем Господним, колдовства не одобрявшим…

– Переговорить с глазу на глаз можем? – спросил священник.

Деян обернулся к Голему, но тот уже куда-то исчез. Чародей сначала собирался уехать еще до похорон, потом – сразу после, однако отчего-то медлил.

– Думаю, есть еще время, отец Терош, – сказал Деян. – Только где?

– Это тебе лучше знать.

«Ошибаешься. Ничего я не знаю».

Деян снова огляделся: погост почти опустел. Идти к Догжонам не хотелось, и он был не уверен, пустит ли вообще Малуха его на порог: наспех собранный в дорогу мешок она красноречиво выставила на крыльцо. О том, чтобы еще раз зайти в разгромленный, оскверненный насилием и убийством родительский дом, даже думать было противно.

– Ну так что? Веди куда хочешь, – священник прокашлялся, – Сын мой.

– Идемте. Тут недалеко, – Деян горько усмехнулся. Во всей Орыжи теперь оставалось только одно место, которое он мог считать родным и откуда его никто не посмел бы выгнать. Оно и впрямь находилось близко: здесь же, на погосте, через два ряда…

– III –

Родители лежали под одним камнем, будто сбитым из двух половин, с тонкой алракцитовой прожилкой посередине. А на дедовском надгробии давно не мешало бы подновить надпись. У старой Вильмы надписи не было вовсе, так и лежала под серым валуном.

Терош Хадем молчал и ерзал на скамейке, слишком маленькой и узкой для его тучного тела.

– Ее когда-то сделал Мажел. Затем, чтоб мне не приходилось стоять. – Деян выставил вперед ногу. Сапог прежде тоже принадлежал Хемризу, оставшаяся на заднике кровь – Барулу. – Вы об этом собирались поговорить? Так говорите. Я слушаю.

Преподобный Терош нахмурился.

– Невиданное дело. И большой грех колдовством порядок, Господом сложенный, менять... Но разве ты просил о том, желал того? Большой грех, да не твой.

– Не просил. Но есть ли на свете калека, который никогда не желал бы вернуть утраченное?

– Всегда с тобой сложности.

– Каким уж уродился… Каким уж стал.

– А может, то и не грех вовсе. – Священник подергал себя за бороду. – Читал житие кузнецов небесных Козмы и Дамиана? Те тоже в странствиях своих как-то раз ногу от мертвого к живому приставили. Но то чудом Господним названо, и как святых их чтут.

– Угу, – кивнул Деян. – Но если читать с умом, сразу ясно делается: колдуны они на княжеской службе были, а не чудотворцы. Уж простите, отец.

Тот вдруг скривился:

– Отца твоего в последний путь здесь провожали, а ты безбожником каким был, таким и остался. И меня за дурака держишь! На кой ляд церемонии разводишь, а?!

Деян уставился на побагровевшего священника с изумлением и радостью. Терош Хаден за последние годы стал для него другом; утешительно было слышать, что хотя бы это не изменилось.

– Я никогда не держал тебя за дурака, Терош. Извини, если обидел… Я искренне, – Деян прижал ладонь к груди. Ребра, заживленные колдовством, почти не болели. – Просто не знаю уже, что и думать. Люди теперь смотрят на меня, как на заразного какого.

– А еще говоришь – за дурака не держишь. Ладно, Деян. Пустое это. – Терош Хадем, вздохнув, потер бок под разорванной рясой. – Дурное время, чтобы ссориться. Рассказала мне уже девица Догжонов, как ты в это встрял. И про Мажела с Нарехом сказала… Соболезную.

– Спасибо. Кто тебя отделал? Голем?

– Что вы все заладили – Голем, Голем? Скажи еще, старика Пабала ваш Голем повесил, а не сам он со стыда в петлю полез.

– И все же?

– Да с лошади упал. – Терош Хадем досадливо поморщился. – Думал, издохну прежде, чем до вас доберусь. С дорогой что-то совсем худо дело, окольной тропой ехать пришлось, а я до сегодняшнего дня последний раз в седло залазил, когда еще о вашей Господом забытой чащобе слыхом не слыхивал, – а тогда во мне весу поменьше было. И скотинка у меня смирная была. Не то что это бесовское отродье. Сбросила меня в канаву – и поминай как звали. Еле-еле поймал, а она еще лягаться удумала… Как бес вселился. Точно тебе говорю, бес! Надобно обряд провести и…

– Без сомнения, обряд нужен: обучение езде называется. – Деян, не сдержавшись, заулыбался, но тут же опомнился. – Извини. Спасибо, что приехал. И что поторопился – спасибо.

Священник покачал головой.

– Не за что меня благодарить, Деян: смейся лучше. Думаешь, чего я так спешил, что чуть шею не свернул? К вам, живым, торопился, или к мертвым? Грешен, нет.

– Зачем тогда?

– Колдуна догнать хотел. Уболтать его, чтоб мне с ним заместо тебя ехать.

– Это еще зачем?! – неподдельно изумился Деян. – Глупости. Ты здесь нужен.

Священник снова поморщился.

– Он мне то же самое заявил: мол, ему брехуны пустоголовые в попутчиках без надобности, а тут, может, еще на что и сгодятся… Но какой с меня тут толк, вот скажи, Деян? Смех один. Хоть сегодняшний день возьми. Погнался за ним, о должном не задумавшись, оборвался весь дорогой… Смех да и только!

– Что-то я не заметил, чтобы сегодня над тобой кто-то, кроме него, смеялся. Не было такого: не до смеха нынче, – отрезал Деян. – Как по мне – да, уж прости, брехун ты знатный. Но болтовня твоя людям сердце греет. Какой ни есть, а ты им нужен.

– Вот ведь… Заладил повторять одно и то же.

– Хоть о жене и ребятне своей подумал бы, чудак! – Деян с досады хлопнул ладонью по бедру. – Как они будут без тебя? Нельзя тебе никуда уезжать. И зачем? Голему проповеди читать? Кто-кто, а он тебя точно слушать не станет. Зато шкуру вмиг спустит, если злить его будешь. А ты будешь. Нельзя тебе с ним!

– Я никуда и не еду: он не разрешил. – Священник вздохнул. – А я тому и рад. Трус потому что.

– А кто не трус? – Деян развел руками. – Киан храбрец был – вот и нет его больше. Я тебе не исповедник, чтоб ты мне в грехах каялся, Терош.

– Старики наши, те собирались Голема самого уговаривать остаться: мол, лучше колдун, чем тот сброд, что теперь по округе шарится. Но не успели: пока они решали, уехал он.

– Вот уж свезло: не приведи Господь, еще уговорили бы… Болваны! Ему же в голову взбредет – он сам тут всех порешит.

– С чего ты взял? С побасенок старухи сумасшедшей, упокой Господи ее душу? – Священник покачал головой и оглянулся по сторонам, будто высматривая, не подслушивает ли кто. – Вот что я тебе скажу: он не злодей, Деян. Сам бы он пожелал остаться – я б его гнать не стал и другим бы не дал… Лихие люди – эти не из преданий явились, с ними никакого сладу нет, кроме как, прости и помилуй Господь их души, в землю их зарыть. Но колдуну нет охоты сидеть тут и нас от беды сторожить: брехала твоя Вильма. Не злодей он, но человек пропащий. Беги ты от него, как сможешь.

– «Не злодей, но человек пропащий»? – недоуменно переспросил Деян. – То есть?

– То и есть. Никакой правды над собой не признает, милость Господня ему – плюнуть да растереть, хотя у самого во всем мире – ни кола, ни двора. Вышло бы так, как тут у вас днем вчерашним, если б его хоть кто на белом свете ждал? Нет, – ответил сам себе священник. – Куда он едет, какая ему в том надобность? Мести искать грешно, да только он и того не ищет: себя самого во всем винит, но в грехах своих и в уродстве колдовском покаяния принять не желает… У нас бы остался, хоть дело бы доброе сделал, да куда там... Нет для него ни правды высшей, ни добра, ни зла. Пропащий человек. Что бы он ни затеял – все к худу обернется. Мы с ним мало говорили, но все по глазам его больным видать... Чего хмуришься? Говорю как есть.

– Я видал только то, как он бросился на Беона, как осадил и унизил Лесоруба, мир его праху. Как Кенеку кости каблуком дробил и пальцами человеку голову проткнул, не поморщась. – Деян постучал себя по лбу. – Убить кого-то – вот это для него точно плюнуть да растереть, да ухмыльнуться потом погано. Удивляюсь я с тебя, преподобный. Не злодей он, говоришь? Прежде другое говорил, когда истории свои церковные сказывал, и в книгах твоих по-другому написано. Не иначе, цена им та же, что сказкам старой Вильмы?

– Язык придержи, безбожник!

– Я не прав?

Священник, насупившись, запустил пальцы в бороду:

– Тут, понимаешь ли, такое дело. Книги – они ведь не Господом, а людьми писаны. Праведными и учеными, но на ком в жизни не было греха? И кому о прегрешениях своих упоминать перед потомками охота, путь и надобно без прикрас писать?

– Ладно, не будем спорить, – сказал Деян. – Тебе о Големе известно что-нибудь доподлинно?

– Не то чтоб известно. Нет, – священник тряхнул головой, снова обернулся, будто проверял, нет ли чародея рядом. – Но есть одна безделица…

– IV –

– Ну? – нетерпеливо спросил Деян.

– Отец-наставник, когда направил меня в Спокоище, изустно дал мне повеление к люду местному приглядываться с особым тщанием и, ежели замечу что необыкновенное, сообщить о том в епархию. Больше он ничего не сказал. Может, и сам не знал, а тоже от кого предписание такое получил… Дурак я был набитый: чаще в кабак бегал, чем книги открывал, вот и добегался. – Священник чуть помолчал, беспокойно поглаживая бороду. – Но перед отъездом в епископский архив, где сведения учетные хранятся, заглянуть успел. Разузнать хотел побольше: куда еду, чего там – тут то есть – ждать.

– И что же ты такое узнал, о чем прежде не рассказывал?

– В том-то и странность, что узнать – ничего не узнал, только пыли зазря надышался! Со столетия прошлого записи про края здешние начинаются: про это ты тридцать раз от меня слышал. И еще я кое-что приметил. – Священник перешел зачем-то на шепот. – Книги старые учетные, они ведь какие? Не сравнить с теми, что я с собой привез. В половину столешницы длиной, весу в них – едва подымешь, от руки писаные и временем порченые. Рассыпаются, ежели с ними неаккуратно. А у той, в которой о Медвежьем Спокоище писано, нити переплетные были – светлые да крепкие. Будто починял кто ее. Не придал я тогда этому значения: мало ли, кто да почему? Может, истлела нить старая совсем. Наставление изустное удивительным мне тем паче не показалось: край глухой, мало изведанный; конечно, приглядеться к нему надобность есть. Не увязал я тогда никак одно с другим, и до сегодняшнего дня не увязывал. А теперь вот задумался. Если кто книгу сызнова переплетал – тот страницы мог неугодные вынуть и поддельные взамен вставить… Это я к чему: друзей у колдуна в мире точно не осталось, но недруги могут и сыскаться, – закончил священник. Посопел, словно собирался что-то добавить, но все же промолчал.

– Ему ты сказал? – спросил Деян, утвердившись внутри себя во мнении, что священник знает больше, чем говорит. Молчал ли он из боязни, что чародей как-то их подслушивает, или по какой-то другой причине? Даже этого невозможно было узнать.

– Сказал. Тридцать раз повторил! – возмущенно воскликнул священник. – Просил, чтоб тебя хоть в покое оставил, не подводил понапрасну под беду, а он и бровью не повел. Ума не приложу, какая ему в тебе нужда, – но не к добру все это, Деян. Нельзя тебе с ним идти. Только, чую, сам не пойдешь – потащит; раз уж силы на колдовство не пожалел.

– Не потащит: сам пойду, – сказал Деян. – Я за вас больше беспокоюсь. Но оставаться мне здесь – ни нужды, ни возможности.

– Ну, это уж ты завернул так завернул. – Священник протестующе мотнул головой. – Понимаю, не все ладно, раз не за столом, а тут мы с тобой сидим. Не расспрашиваю, раз сам говорить не хочешь. Но и ты пойми: в сердцах всякое можно сказануть. И всякое в словах чужих услышать можно. Не след тому много значения придавать.

– Мне не то что оставаться – возвращаться не велено… Да знаю я, Терош, знаю, – со вздохом добавил Деян. – А все равно – обидно. Неправильно все это… не по-людски. Обидно, но больше за Эльму страшно. Не понимаю, что у нее в голове творится. Присмотри за ней, если сможешь.

– Присмотрю.

– Спасибо.

– Да не за что пока, Деян, и будет ли… – Священник, кряхтя, поднялся со скамейки. – Заболтались мы с тобой. Пойдем, что ли? А то окоченел я совсем.

– Идем, – согласился Деян. – Только прежде на дорогу благослови.

Взгляд священника стал неожиданно колючим:

– Никогда ты слова благого не просил и не принимал. И сейчас не от души просишь: пустой звук оно для тебя. Мне приятное сделать хочешь.

Иногда Терош Хадем был на диво проницателен.

– Ты прав: хочу, – признал Деян. – Но хуже все одно не сделается.

– Во имя Всевышнего, во благодарение Всемогущего, во славу Всеведущего – ступай в милости Его. – Священник осенил его амблигоном и возложил ладонь на голову; не дав завершить положенного лобзания, неловко обнял:

– Храни тебя Господь, Деян. Не по себе мне, что ты уходишь… Не хватать тебя мне будет.

– Мне тебя тоже. – Деян крепко обнял его в ответ. – Ну, будет на то Господня воля – свидимся еще.

– V –

Голем и Джибанд сидели во дворе Беона, на той же лавке, перед которой великан накануне устраивал «представление». Чародей сосредоточенно колупал землю носком сапога. Великан, вывернув шею, таращился на приоткрытую дверь, из-за которой доносились крики Пимы: старания знахарки и повитухи до сих пор ни к чему ни привели.

– Ну, прощай. – Деян подтолкнул замешкавшегося священника вперед, дальше по улице. – Тебя на поминках ждут.

– Ждут. Да только как бы к завтраму еще одни справлять не пришлось… – Священник хмуро уставился на дом Беона, где кричала Пима. – И эти бесы что здесь забыли?

– Что бы ни забыли, тебе Илла велела роженицу не тревожить.

– Дура она невежественная, Илла ваша, прости, Господи.