Текст книги "Алракцитовое сердце. Том I (СИ)"

Автор книги: Екатерина Годвер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

Чародей подполз ближе к костру.

– Твои «мирные люди» весьма изобретательны в способах убийства. Они довольно хитроумно покушались на жизнь того, кто не сделал им ничего дурного, – чародей указал взглядом на Джибанда, – за одно то, что он пришел со мной вместе и защищал меня.

– Но они… – Деян запнулся. Хоть он и говорил Киану, что великан – кукла, тот не поверил. А остальные вовсе ничего не знали: для них Джибанд был человеком. Которому они собирались проломить голову, не испытывая по этому поводу никаких угрызений совести. – Они посчитали вас врагами. И не ошиблись: ты пришел как враг.

– Твои односельчане сами убили бы меня, если б я дал им такую возможность, – сказал чародей. – Ваш староста намеренно меня провоцировал, чтобы получить повод от нас избавиться и оправдать убийство в глазах людей. Я не виню его: нынче не подходящее время привечать чужаков; и признаю, что погорячился… Но если б твой дом назвали бы хлевом и предложили поискать родню среди свиней – ты бы сумел остаться невозмутимым? А, мирный и свободный человек?!

«Сумел бы, куда б я делся: на одной ноге невелик выбор», – с досадой подумал Деян, невольно отодвинувшись чуть назад: чародей смотрел на него не мигая, с таким внутренним напряжением, будто он сжимал в руке не кусок лепешки, а нож.

Доводы, которые не зазорно было высказать вслух, оказались исчерпаны: спор зашел в тупик. Невеликий запал, какой был, – и тот пропал. Даже продолжать ругаться не хотелось: в мокром, холодном лесу и без перебранки было достаточно паскудно.

– Надеюсь, покойникам полегчало с твоих оправданий. Есть будешь? – буркнул Деян. Чародей шумно втянул носом воздух и скривился:

– Воздержусь. Но благодарю за предложение.

Рядом ухнула сова.

– Тут не княжеский стол, разносолов не припасено, – зло сказал Деян.

– Не в том дело. Извини, не хотел тебя обидеть.

Чародей протянул руки к огню. Взметнувшееся пламя высветило запачканное землей лицо и покрасневшие, воспаленные глаза.

«Постойте-ка. Действительно, что-то тут не то…».

Деян замер, не донеся лепешку до рта.

Джибанду пища была, очевидно, без надобности, но чародей был человеком. Однако Деян не мог припомнить, чтобы тот хоть раз за все время прикоснулся к еде. Только изредка пригублял воду – смочить горло – да прикладывался к своей маленькой фляжке.

Деян растерянно моргнул. Не верилось, чтобы древнего чародея что-то страшило, тем более какой-то пустяк: не могло такого быть! Однако взгляд Голема по-прежнему был прикован к нему, вернее сказать – к куску лепешки в его руке, и то выражение, которое Деян сперва принял за брезгливость, теперь казалось совсем иным. Так орыжские мальчишки когда-то смотрели на украденный из волковской «ресторации» бочонок крепкой браги – с вожделением и страхом.

– Ты что же это… – Деян замялся, не зная, как точнее спросить то, что хотел.

– Я слишком долго провел в смертном сне. – Чародей отвернулся. – Мне повезло уже в том, что тело хоть на что-то годится. Но если я дам себе волю, боюсь, без надзора целителей меня ждет очень паршивая смерть.

– Понимаю. – Деяну приходилось однажды наблюдать, как подыхает обожравшийся с голодухи пес. – Но разве колдуны могут жить вообще без пищи?

– Недолго – могут; даже должны, если принимают... лекарство. – Чародей нащупал флягу во внутреннем кармане, но доставать не стал. – Так что выбор у меня простой. Этого хватит, чтобы добраться до Венжара. Должно хватить.

– Зелье в твоей фляжке как-то поддерживает в тебе жизнь?

– Можно сказать и так. Забирает возможности будущего времени и передает их настоящему. – Чародей, нахмурившись, снова тронул флягу через тонкую кожу жилета. – Позволяет взять у самого себя взаймы.

– Но любой долг приходится отдавать, – заметил Деян. – Значит, со временем ты будешь слабеть все быстрее. А зелья нужно будет все больше.

Чародей кивнул, уставившись в огонь.

– Каррайер, или «Вдовьи слезы» – так оно называется; наследие первых войн с Островами. В мое время многие старались всегда держать при себе порцию… Если выпить все разом – умрешь меньше чем через полдня. Но перед тем горы свернешь и море высушишь. Обычно так каррайер и используют – весь разом, перед безнадежным боем… А я вынужден попытаться растянуть удовольствие. – Чародей поморщился.

– И что же ты будешь делать, когда зелье закончится? – спросил Деян.

– Надо полагать, умру, – без тени улыбки ответил чародей.

– Но тебя это, похоже, мало беспокоит?

– Если б не беспокоило, я бы забрал веревку у того несчастного старика и тоже перекинул через сук, – сказал чародей с неожиданной злостью в голосе. – Но у меня нет выбора.

– Почему же? Есть: оставь свою колдовскую отраву и помри по-людски. Или живи по-людски, если выдержишь все же, – добавил Деян. – Ты ведь не знаешь точно, как оно выйдет.

Лицо чародея исказила неподдельная мука; но через мгновение все закончилось.

– Нет. – Он, сглотнув, отвел взгляд. В борьбе голода и страха победил страх. – И не искушай меня впредь. Пожалуйста.

«Чушь какая-то».

Деян поспешно, пока чародей смотрел в сторону, затолкал остатки лепешки в рот. Все услышанное не складывалось в единую картину. Не хватало кусочка головоломки, маленького, быть может, но важного, – или же от всей головоломки у него в руках был лишь один-единственный кусок?

– Тот человек, которого ты упоминаешь… По имени Венжар, – попробовал Деян зайти с другого бока. – Думаешь, если ты его найдешь, он отыщет для тебя целителя?

Чародей неопределенно хмыкнул.

– Кто он тебе – друг или враг? – продолжал допытываться Деян.

– Стань он врагом – давно убил бы меня. Останься он другом – мой дом не лежал бы в руинах, а моя родина не превратилась бы в забытое миром захолустье. – Чародей помолчал немного. – Ты никогда не задумывался, почему до вашего края никому нет дела?

– Задумывался. Но причины не знаю.

– Я тоже не знаю. Но готов на что угодно спорить: без Венжара тут не обошлось. Как я – мастер по земле и камню, так Венжар ен’Гарбдад – мастер морочить людям головы. Выдающийся мастер: как-то раз он убедил городской совет Иразмара в том, что солнце восходит на юге. – Чародей слабо улыбнулся. – Думаю, он хорошо постарался, накладывая отводящие сети; только чары со временем ослабли…

– Зачем?

– Сам бы хотел знать. Уничтожить память обо мне, но не тронуть меня самого? Бессмыслица.

– Я не про то. Зачем убеждать кого-то, что солнце восходит на юге?

– А, это! – Чародей усмехнулся. – Ему позарез нужно было сбыть крупную партию мяса, пока оно не протухло. В Иразмаре есть поверье, что особенно хорош тот товар, который «приходит с солнцем», через восточные ворота. Поэтому на въезд с востока всегда очередь из торговцев, досмотра приходится ждать много дней. Венжара время поджимало, так что он заехал с юга и потолковал с советниками.

– Могущественный колдун сам развозил товар и жульничал, как простой купец?

– Что ты: он жульничал гораздо лучше! – Чародей хрипло рассмеялся. – Если крепко держишь в руках торговлю, то можешь вертеть любым правителем как душе угодно. А Венжар так любил свою власть, что не гнушался никакой работы: собственноручно проверял все расчеты, сам сопровождал караваны. Разве что землю сам не пахал и коров не пас. Даже когда добился кресла в императорском совете – все равно совал свой нос во все мелочи: все время ему казалось, что кто-нибудь его дурит или наживается за казенный счет… Во всей Нарьяжской Империи не было другого такого въедливого сановника.

– Нарьяжская Империя – где это? – с любопытством спросил Деян.

– Здесь. – Чародей постучал ладонью по земле. – На карте такого государства больше нет. Ваш священник неплохо образован, но считает Нарьяжский союз кратковременным военным соглашением и путается в датах. Нет больше города Иразмар, нет прежней имперской столицы, Радора. А Нарьяжский хребет теперь пишут как «Выйский». Даже звезды не те, что прежде! Одни погасли, другие зажглись… Однако Венжар по-прежнему на коне.

Деян решительно не знал, что на это можно сказать. Что-то в голосе чародея предостерегало от дальнейших расспросов о цели их пути и о Венжаре ен’Гарбдаде в особенности. Трещал костер; снова расшумелась сова.

– Скверный знак, – мрачно заметил чародей

– Что он предвещает?

– Он указывает на уже свершившееся. В эту пору разве всегда так дождливо и холодно?

– Нет, – сказал Деян; по правде, он вообще не помнил, чтобы холода хоть когда-нибудь приходили так рано. – Но как это связано с совами?

– Совы чувствуют чары, – объяснил Голем. – Это не обычные дожди: кто-то торопит зиму. Стоит скоро ждать снега.

– Но как… Зачем?!

– Надо думать, чтобы замедлить армию неприятеля.

– Такое возможно?! Изменить вот так вот погоду… – Деян недоверчиво взглянул на чародея.

– Что-то в мире совсем неладное творится. Я видел ваши поля: начало осени сейчас, да?

– Да.

– Сам понимаешь: зима намного раньше срока – большая беда. Мало людям войны – быть в будущем году голоду, – сказал Голем; болезненно скривившись, потер виски. – Круг чародеев не должен был допустить подобного! Но, по-видимому, он тоже переживает не лучшие времена. Если вообще еще существует.

– Преподобный Терош, когда рассказывал о большом мире, не упоминал никаких кругов.

– О большом мире?

– Так мы называем все, что лежит по эту сторону тракта, – объяснил Деян.

– Ясно.

Разговор прервался. Деян развернул одеяло и устроился на куче нарубленного лапника. Подумав, переложил топор под руку, чтоб сразу пустить в ход при необходимости.

– Хочешь верь, хочешь нет, но мне жаль. Что так вышло с твоим старостой и его другом. – Чародей говорил, глядя в пламя. В слабом свете костра кожа на его лице казалась алракцитово-рыжей, что придавало ему вид больной и жуткий.

Деян предпочел промолчать, притворившись спящим.

Но сон все не шел. Небо прояснилось: сквозь густую хвою проглядывали белесые огоньки звезд.

«Сколько лет нужно, чтобы они переменились? – Деян много лет не присматривался к небу, потому не мог вспомнить в точности, как выглядел в его детстве рисунок созвездий. – Чтобы исчезли с карты города и государства, чтобы от прожитой жизни осталась только груда камней?».

Чародей, обхватив себя за плечи, безмолвно смотрел на тлеющие угли.

«Века, тысячелетия? Или же память человеческая не хранит долго ни величия, ни низости, ни ненависти, ни любви? И не нужно многих лет, не нужно колдовства, чтобы все кануло в забвение…»

Деян плотнее закутался в одеяло и перевернулся на бок, спиной к костровищу. От последней мысли защемило в груди. Вспоминать оставшуюся позади Орыжь было мучительно; но забывать он не хотел. Ничего не хотел забывать.

– VII –

У чародея оказалась с собой карта, взятая им, очевидно, у кого-то из Кенековых дружков: сложенный вшестеро лист вощеной бумаги, истершийся на сгибах и помятый, весь в бурых брызгах. Ветхая карта Тероша Хадема, устаревшая и неподробная, завораживала; эта была куда лучше – но внушала отвращение: Деян, мельком взглянув, поспешил ее вернуть. Она служила не тем целям, не тем людям и насквозь пропахла смертью: такая вещь не могла принадлежать простым солдатам; наверняка Кенек и Хемриз забрали ее у убитого командира или еще у кого-нибудь.

Чародей, разглядывая карту, хмурился и бормотал ругательства: ему она тоже не нравилась, но совсем по другой причине: она служила лишним напоминанием, что прошлое потеряно безвозвратно… Пользы от нее в густом лесу было мало, и, убрав ее при выходе с ночной стоянки, больше он ее не доставал.

Шел Голем строго на север, умело сохраняя нужное направление среди оврагов и бурелома.

Деян ожидал, что, как бы хорошо ни служила приживленная ступня, холод, сырость и скудная еда быстро лишат его последних сил. Долгая дорога по осени считалась делом трудным даже для здоровых и сильных, привычных людей, тогда как себе он казался не крепче гнилой доски. Однако терпеть боли в ногах и отупляющую усталость оказалось на удивление несложно – а больше пока ничего и не досаждало: быть может, как раз потому, что и так привык он к плохому, а ожидал гораздо худшего. Или же та живая часть души, что придавала любому чувству и ощущению непереносимую порой яркость, умерла в тот миг, когда он в последний раз переступил порог дома Догжонов? Или еще раньше – ночью, когда через тот же порог шагнул старый друг Кенек Пабал...

Шагая через лес за чародеем, Деян с благодарностью вспомнил отца, научившего его и братьев определять направление пути в любую погоду и время года: когда-то эта нехитрая наука казалась бессмысленной, но теперь давала надежду благополучно вернуться назад одному, если представится возможность.

Большой мир не радовал; не радовала и ходьба. Умом Деян подмечал бегущие в оврагах ручьи, причудливо сцепленные корни ясеней на осыпающихся склонах, развесистые дубы на прогалинах, необычно тонкие и высокие сосны, но вся эта красота оставляла его равнодушным.

«А ведь когда-то я мечтал здесь пройти. – Деян пнул лежавшую на лосиной тропе шишку, – попинать вот так камни… Столько лет мечтал! Потом и думать забыл, но – глядите-ка – домечтался».

Лес был и похож, и не похож на тот, что окружал Медвежье Спокоище. Чародея окружающий мир интересовал мало, зато Джибанд радовался и любопытствовал за троих. Однажды вызвавшись отвечать на его вопросы, избегать их впредь Деян не стал. От беспрестанных разговоров с непривычки сбивалось дыхание и першило в горле, но кое-какая очевидная польза в них была: рокочущий бас великана отпугивал всех зверей, какие только могли оказаться поблизости. Самого Владыку Мрака – и то бы отпугнул, имей тот привычку прохаживаться по забытым Господом дебрям.

Джибанд веселился искренне и так же искренне огорчался, если полагал что-то неприятным или не мог понять. Когда, остановившись еще засветло, чародей снова «усыпил» его, – на поляну обрушилась оглушающая тишина.

– Он мог бы помочь с лагерем, – попытался протестовать Деян. Пусть расспросы надоели до колик, но с Джибандом было проще и спокойней, и почему-то совестно было смотреть на него, еще недавно оживленно жестикулировавшего в споре с «мастером», а теперь замершего в безжизненной неподвижности.

– Если нужно, я сам тебе помогу. Чуть позже.

Чародей, сев на землю, привалился спиной к трухлявому пню и закрыл глаза.

– Не нужно, – буркнул Деян, не став спорить. Ему запоздало пришло в голову, что подвижность великана каким-то образом тоже забирает у чародея силы: Джибанд ведь жил колдовством. – Сиди уж, помощник. Я не умею рыть могилы так ловко, как ты.

– Ушам своим не верю! – Чародей на миг приоткрыл один глаз, ухмыльнувшись. – Я заслужил такую милость с твоей стороны, как могила?

– Не милость, а предосторожность, князь, – хмыкнул Деян. – Не приведи Господь второй раз оживешь – у меня хоть фора в пути будет, пока выкапываешься.

Ухмылка с лица чародея исчезла.

Деян отвернулся. Невесть откуда взявшаяся мысль, что Голема, если тот протянет ноги, стоит похоронить по-человечески, его самого немало озадачила: в общем-то, ничего такого он делать не собирался… Хотя мысль была в чем-то здравой; Терошу Хадему она бы определенно пришлась по душе.

«Помни, кто он! – Деян вполголоса выругался, поняв, что только что думал о чародее едва ли не с сочувствием. – Он опасен. И ты для него значишь меньше, чем хорошая собака для охотника. Всегда помни об этом».

С усилием приподняв огромную руку, Деян снял с плеча великана мешок и скатку с одеялами. Тот не проснулся; ладонь его была холодной.

– VIII –

– Что твой Джибанд такое? – решился спросить Деян часом позже, когда от разгоревшегося костра в воздухе заплясали искры, а в желудке потеплело от наваристой похлебки. Тема для разговора была, возможно, не лучшая, но молчание давило на уши. Худшей компанией, чем чародей, украдкой провожавший взглядом каждую ложку, был только мертвенно-неподвижный «неправильный человек».

– Не что, а кто, – раздраженно поправил чародей.

– Я это и имел в виду. – Деян смутился.

– Он – полуживой. Кем он еще, по-твоему, может быть?!

– Полуживой или полумертвый – мне это ничего не говорит.

Чародей взглянул зло и недоверчиво; затем взгляд его прояснился:

– Ты в самом деле не знаешь. Действительно: откуда бы.

– Представь себе!

– Не могу: разве возможно не знать столь очевидных вещей? – Чародей слабо усмехнулся. – Ладно, свободный человек: раз уж ты как дитя малое, слушай.

– Весь внимание.

– Далеко, очень далеко отсюда, за морем, за Калской островной грядой и за Линией Шторма, находятся обширные земли, мало похожие на наши. Материк Дарбат, где полгода жара, полгода дожди; такая жара и такие дожди, каких здесь, на Алракьере, не бывает. Подходы к берегам Дарбата опасны из-за штормов, рифов и течения. Лучший проход к суше лежит через бухту Белых Врат, между двумя скалами ослепительно-белого камня.

– Но за Белыми Вратами – край неупокоённых! – Деян почувствовал спиной неприятный холодок. – Тех, чьи души отринул даже Владыка Мрака. «За Белыми Вратами, что стоят в необъятных водах»… Так мать рассказывала, когда я еще пешком под стол ходил.

– Во времена, когда дед моего прадеда еще не родился, алракьерские мореплаватели впервые достигли Дарбата и прошли через Белые Врата, – спокойно продолжил чародей. Он будто не отвечал на простой вопрос, а рассказывал сказку, – но что-то неуловимо-различное было в том, как он говорил, и как говорила когда-то сумасшедшая Вильма или Терош Хадем; быть может, потому, что чародей ничего не старался приукрасить. – Тогда считалось, что на юге нет никакой суши. Те смельчаки, кто забирался далеко, редко возвращались назад. Сбивчивые рассказы рыбаков, отнесенных штормом к югу и сумевших выбраться, о суше на горизонте и о скалах среди океана императорские географы считали навеянными жаждой миражами. Но однажды верткая пиратская лоханка, преследуемая патрульным судном Императорского флота, уходила все дальше и дальше на юг, пока не наткнулась на Врата и не прошла через них. Теперь уже неизвестно, чем беглецы так досадили преследователям, что те никак не желали отступиться, но патрульный корабль зашел следом и подобрался к Дарбанту достаточно близко, чтобы в капитанскую трубу можно было разглядеть берег. Однако, едва не сев на мель, капитан повернул назад и решил выждать несколько дней у прохода между скал в надежде, что пираты не смогут причалить и пойдут обратно тем же безопасным путем. Запас воды на борту патрульного судна был достаточный, а капитаном на нем служил некто Варик Шукем. С его слов известно, что на четвертый день пиратский корабль действительно вышел из Врат – но управляли им мертвецы с покрытыми страшными ранами телами. Шукем, по многим свидетельствам, был человеком не робкого десятка, но тут перетрусил: немедля приказал поднять паруса и бежал без боя. А по возвращении на Алракьер доложил в Адмиралтействе об увиденном, изрядно все приукрасив, чтобы оправдать бегство. Так появились слухи о том, что Дарбат – земля неупокоённых… Впрочем, – чародей улыбнулся, – на побережье Дарбата есть похожие легенды насчет Алракьера.

– А что на самом деле? Пираты обманули капитана, вырядившись покойниками? –предположил Деян. Незнакомые названия и призраки давно отгремевших событий будоражили любопытство.

Чародей покачал головой:

– Нет, в главном Шукем не ошибся: пираты не сладили с жителями бухты и были убиты. Но видишь ли… Они не умерли в привычном тебе смысле слова. Это непросто объяснить вкратце. На Дарбате детей учат с малых лет тому, что смерть есть конец одной жизни и начало другой; что смерть есть рождение. Они называют это лестницей творения; хабваги говорят проще: «Путь». Движение по Пути требует от человека большого мужества: важно принять смерть и отринуть завершившуюся жизнь со всеми ее неоконченными делами и неугасшими чувствами; дух такого человека идет дальше и возрождается в мире… А тот, кого слишком сильно держит страх перед концом или долг перед живыми, кто не приемлет смерти – остается привязан к своим бренным останкам, пока последняя кость не рассыплется в пыль. Обученный и умелый чародей способен наделить такие останки – если разложение не зашло далеко – искрой своей жизни и на время оживить мертвеца, сохраняя при этом над ним полную власть. На Алракьере это удивительное искусство до той поры было неизвестно вовсе, тогда как на Дарбате оно развивалось тысячелетиями. Дарбатцы распознали в воинственных чужаках на странном корабле преступников, перебили их, а после неизвестный мастер-чародей – Страж Врат той эпохи – обратил их в немертвых и отправил обратно в подарок преследователям, корабль которых был также замечен с берега. Это был жест дружбы, который Варик Шукем, к сожалению, не оценил, потому дипломатические отношения с Дарбатом первой наладила не Империя, а Бадэй, и на полвека позже.

Чародей прокашлялся.

– Но эти подробности для моего рассказа не важны… Так вот: немертвыми зовутся те, кто не сумел принять смерть. Полуживыми – те, кто не сумел ее отринуть: нерожденные души, приведенные в мир колдовством. Суть и тех и других чар – в воплощении несбывшегося, но во многом они совершенно различны. Чары – и сам чародей – становятся чем-то вроде моста между сбывшимся и несбывшимся. Но, говоря образно, некромант и ваятель возводят мост с разных сторон реки…

««Ваятель», значит. Надо запомнить», – отрешенно подумал Деян, вспоминая останки девушки у тракта. Чародей тогда насторожился, заметив их; не потому ли, что подумал: та может оказаться немертвой?

«Если так – значит, она не нашла покой после смерти… В самом деле: какой после такой-то смерти покой?»

– Тебе повезло встретить ваятеля, немного знакомого с дарбатским искусством, – сказал чародей с неприкрытым самодовольством в голосе. – Иначе пришлось бы и дальше ковылять на деревяшке.

– Зато не пришлось бы тащиться с этим ваятелем Владыка знает куда, – проворчал Деян. Приживленная ступня ныла, как родная. – Нога сразу отсохнет, если ты умрешь?

– Через некоторое время.

– А он? – Деян указал на Джибанда. – Тоже умрет?

– Скорее всего.

– Понятно, – кивнул Деян. Тело у тракта все еще стояло перед глазами.

– Хорошо, должно быть, влет понимать вещи, которых не понимаю я сам!

Деян изумленно посмотрел на чародея.

– Он…

Голем осекся и закашлялся, словно поперхнувшись своей яростью; когда он продолжил, то гнев в голосе уже сменился глубокой горечью:

– Мы все еще связаны с ним, но связь эта отличается от той, что была прежде. А я не могу пока разобраться – в чем, почему так. Джеб не всегда был таким. Это тяжело. Ты себе представить не можешь – как.

– Что я могу представить – так это что вы оба долго не протянете, если ты продолжишь изнурять себя голодом и жаждой, – сказал Деян. – Невозможно пройти триста верст на одном лишь колдовстве.

Если б кто его спросил, он едва ли смог бы объяснить, зачем вообще начал этот разговор; «бес потянул за язык» – говорили про такое в Орыжи.

– Невозможно? Мне не впервой делать то, что считается невозможным! – Чародей оскалился, точно раззадоренный зверь. Однако Деян готов был поклясться, что видит страх в его взгляде.

– Ты быстро слабеешь, и сам понимаешь это. Если не…

– Ни слова больше! – Чародей предостерегающе поднял руку. – Ни единого!

– Да мне-то что? – Деян пожал плечами. – Чем скорее ты помрешь – тем ближе мне будет идти назад.

– Вот и молчи, – отрезал чародей. – На вопрос твой я ответил?

– Некоторых мертвых, ты сказал, можно вернуть колдовством, а нерожденных – призвать в мир откуда-то, где они есть. Ну а что эта «лестница творения», о которой ты говорил в начале: есть она на самом деле или нет?

– Воплощаются ли после смерти души в мире снова и снова? – Чародей помолчал. – А ты как думаешь?

– Я думаю, вы, колдуны, просто верите в нее, как преподобный Терош – в облачные сады Господни, – сказал Деян. – А по правде никто не знает.

Чародей усмехнулся:

– А ты будто и доволен нашим незнанием! У церковников одни сказки да присказки, у колдунов – другие: кому любо, слушает, кому не любо – выдумывает свои. Так и живем; во все времена.

Тут уж Деяну ничего не оставалось, кроме как мысленнно с ним согласиться.

– Если лестница есть, – добавил чародей через некоторое время, – то лучше ступать по ней без заминок: тогда, вернувшись в мир, сможешь вновь обрести дорогих тебе людей – в их следующем воплощении. А тот, кто поддается слабости, выпадает из своего круга, надолго или навсегда. Как и тот, чья жизнь слишком коротка – или слишком затянулась.

– С такой верой только в петлю хорошо лезть, – заметил Деян.

Чародей промолчал: похоже, на этот раз был его черед соглашаться.

– IX –

Ночь прошла спокойно; только силок поутру остался пустым.

И на следующий день тоже.

«Разучился или не везет – итог один».

Деян, сокрушенно вздохнув, снял ловушку. Проволоку стоило поберечь; кроме того, не хотелось, чтобы животное пропало зазря, впутавшись, когда они уже уйдут на много верст…

Так учил когда-то отец: «Кто губит зверя напрасно, берет у леса лишку – тому в нужде удачи не видать».

В лесовиков и подобных им существ Деян не верил, но не раз подмечал, что охотничьи присловья частенько срабатывают, особенно в том, что касалось неудач и несчастий… Пусть дичи раздобыть не удавалось, зато не беспокоили пока и хищники.

Заводить с чародеем разговор о вышедших припасах было неловко, но иного не пути Деян не видел

– Скоро уже большак. А не доходя него есть пара деревень: можем пройти через них, – предложил чародей, сверившись с картой. – Наверное, есть смысл.

– Да, – согласился Деян, про себя крепко задумавшись. Насколько он слышал, в «большом мире» непросто было раздобыть что-либо, не имея денег, – а денег у него отродясь не водилось. Не считая «счастливой», с дыркой для шнура, медной монеты, подаренной когда-то Терошем Хадемом, – но ее считать уж точно не стоило: она осталась в Орыжи. «Люди болтают, деньга такая благополучие и счастие в дом приносит», – сказал когда-то Терош, вручая монету. Деян за подарок поблагодарил, но носить – никогда не носил. «Несчастия сами сыплются, а счастье должно заслужить», – такова была еще одна въевшаяся в память отцовская мудрость, потому Деяну не казалось правильным приманивать счастье монеткой… Как и не казалось, что счастье возможно заполучить кому-то вроде него.

«Что имел – и того не сберег. Брать привык, а сам бы хоть кому что хорошее в жизни дал».

Деян подумал, что монету правильно было бы давным-давно подарить братьям или – еще лучше – Эльме…

В монету – в отличие от лесовиков и Господина Великого Судии, бдящих над людскими делами, – ему почему-то верилось: слишком уж нелепой казалась эта легенда, чтобы быть выдумкой.

– В чем дело? – поинтересовался Джибанд, удивленный его долгим молчанием.

– Думаю, как припасы буду раздобывать, – отговорился Деян.

Подумать в самом деле было над чем.

За дорогой Деян почти не следил. Его тревожило, не вытворит ли чего чародей, оказавшись в деревне; смущала необходимость просить помощи у незнакомцев, да еще задарма. И донимало щекочущее любопытство: каким оно окажется, неизвестное поселение «большого мира», что за люди там живут?

Чтобы отвлечься от мыслей о доме, он напрягал воображение как мог, но все равно оно представлялось похожим на Орыжь или Волковку. Тем сильнее оказалось потрясение, когда, забравшись на вершину пологого холма, он увидел внизу лишь черную плешь

– Пригнись!

Чародей, не дожидаясь, пока Деян подчинится, толкнул его на землю и сам повалился рядом.

Над пепелищем кружили вороны.

Деревенька прежде была небольшой, на десяток дворов. Сохранился почему-то невысокий частокол: заостренные бревна торчали вокруг почерневшей от сажи земли как насмешка над теми, кто уповал на их защиту…

Орыжский частокол был чуть повыше. Но это «чуть» ровным счетом ничего не меняло.

«Господь всемогущий!»

Деян приподнялся на локтях, вглядываясь в пепелище. Случись здесь обычный пожар, рядом суетились бы выжившие люди, в поле бродил бы уцелевший скот, мертвецов бы похоронили, хотя бы в общей яме. Трижды Деян замечал среди обгорелых свай движение, но всякий раз это оказывались птицы. Если кто и выжил, то скрылся в лесу.

«Я никогда не знал этого места. Это не мой дом. Ничего похожего! – Деян сжал кулаки: обломанные ногти врезались в ладонь. – Дома все хорошо. Все хорошо…»

Деревню сожгли несколько дней назад или чуть больше того: запах пожарища был еще свеж. Те, кто это сделал, могли еще находиться поблизости, но об опасности он не думал, вовсе ни о чем не мог думать сейчас.

– Живых поблизости нет. – Чародей с видимым усилием поднялся, опершись на плечо Джибанда. – Нам тоже нельзя тут задерживаться.

В воспаленных глазах чародея не отражалось ни сожаления, ни радости. Сейчас его уже никак нельзя было принять за пастуха или объездчика: скотину не доверяли таким доходягам. При ходьбе его заметно шатало; ввалившиеся щеки и подбородок покрыла седая щетина.

– Мрак бы тебя побрал, – бормотал Деян, спускаясь следом вниз с холма. – Мрак бы все это побрал!

– Ты сердишься на мастера? – вполголоса спросил Джибанд, скорее озадаченно, чем обеспокоенно.

– Можно и так сказать, – неохотно признал Деян. Великан был совсем не глуп, и учился он быстро.

– Почему?

– Сложно объяснить. Помолчи, пожалуйста, – пресек Деян дальнейшие расспросы.

Объяснить было и впрямь непросто; ничуть не проще, чем перестать злиться на Голема. Чародей ничего не мог сделать для погибших здесь, он не мог остаться в Орыжи и уберечь ее, даже если бы пожелал, он и на ногах-то едва стоял… Как мог кто-то быть столь могущественен, как он, – и одновременно столь слаб?

Это раздражало неимоверно.

В злости было единственное спасение от гнетущей тревоги и тоски, от действительности, в которой, казалось, не было и не могло быть места справедливости – зато с лихвой хватало страха, боли, отупляющей усталости и смерти.

– X –

Чародей шел медленнее прежнего, часто останавливаясь, чтобы прислушаться или проверить окрестности колдовством. На осунувшемся лице застыло выражение отчаянного упрямства.

Джибанд вел себя необычно тихо и только изредка открывал рот, чтобы предложить помощь или указать на что-то, по его мнению, заслуживающее внимания.

– Мастер! Дом! – заявил он вскоре после полудня, показывая куда-то вперед, вглубь леса.

– Разве? Не должно быть тут никакого дома, – пробормотал себе под нос чародей.

Деян, сколько ни напрягал зрение, тоже ничего разглядеть в густом подлеске не мог, но чародей сворачивать в сторону не стал, и через сто шагов они в самом деле уткнулись в бревенчатую стену.

Затаившаяся в ельнике хижина выглядела заброшенной и заметно завалилась на угол. Из большого гнезда на крытой дерном крыше выпорхнули две неизвестные Деяну серые птицы и с гортанными криками скрылись в лесу. Под навесом у стены, среди сгнившего хвороста, белели человеческие кости.