Текст книги "Алракцитовое сердце. Том I (СИ)"

Автор книги: Екатерина Годвер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

Чародей спал беспробудным сном; выглядел он не так скверно, как накануне, потому Деян посчитал, что лучше его пока не тревожить. Чтобы не заснуть, достал инструмент и взялся разбирать ружье. Не так уж ржавчина его и попортила, как оказалось, но возможно ли его привести в порядок, Деян не знал: Беоновы объяснения забылись за годы, и инструмента ружейного он сам в руках сроду не держал. Отрешенно он водил прутом изнутри ствола, рассуждая в мыслях, что за странная вещь – такое мудреное оружие, вся хитрость которого служит тому, чтоб сподручней было человеку убивать человека. Предназначение подобное отталкивало, но мощь – притягивала. Приятно было ощущать ее в руках… Однако даже эта чудовищная, противная воле небес мощь уступала колдовству.

«Намного уступала: у Кенека с Хемризом не было ни шанса. – Деян, вспомнив развороченное ружье, взглянул на чародея.– Чудны дела твои, Господи!»

Невозможно было поверить в то, что этот человек – обессилевший, измученный – обладал невообразимым могуществом; способен был разрывать металл, выворачивать землю наизнанку одним движением руки.

Наконец мясо подоспело; можно было позволить себе еду, отдых и сон.

– V –

Что-то разбудило его. Деян немного полежал, притворяясь спящим, затем открыл глаза – но ничего не изменилось: вокруг стояла непроглядная темнота, густая и вязкая, как смола, поглотившая все цвета и звуки.

Захлестнутый страхом, он вскочил с лавки, оступился и больно ушиб ногу о ящик. Лишь тогда мир снова стал нормальным: проступил силуэт великана в углу у стены, стол, потухший очаг, темная фигура на лавке напротив. Чародей был в сознании и, приподняв голову, смотрел на него.

Чародей и разбудил его, окликнув, – теперь Деян это понял.

– Это было… что-то произошло сейчас? – Деян нащупал кремень и подпалил сразу три смолистых щепки, чтобы скорее разогнать темноту.

– Может быть. Не знаю. – Чародей откинулся на набитый мхом мешок, служивший ему подушкой, и уставился в потолок. – Я подумал, что снова ослеп.

– И все? Поэтому нужно было меня будить?

– Я сейчас не чувствую силу. И не почувствую еще долго.

– Спасибо за отличную новость, – проворчал Деян. Никакой «силы» он не чувствовал и плохо себе представлял, что это такое, зато всем телом ощущал, насколько устал, хотя проспал не так уж и мало, раз воздух в хижине успел выстыть. Разламывалась голова, ныли все кости, все ссадины и порезы, и особенно обожженное запястье. Снаружи тянулась ночь, и сколько оставалось еще до рассвета, не хотелось и думать.

Вообще ничего не хотелось.

Но пора было прогревать хижину, потому Деян запретил себе смотреть на лежанку, развел в очаге огонь и поставил греться воду.

– Мне нужно наружу. Помоги встать, – подал голос чародей. Тон его оставался раздражающе спокойным, без хотя бы толики смущения, с какой приличествовало бы просить об одолжении.

«Приказывать привык, повелевать, мерзавец. – Деян не двинулся с места. – Что стоит сказать – так все сразу по-твоему…»

Чародей повторил просьбу.

– Я слышал. Досадно, наверное? – Деян, наклонившись над лавкой, заглянул ему в глаза. – Быть колдуном, каких свет не видывал, – и не мочь самому выйти по нужде. А, Голем?

– Раз я тебе отвратителен пуще прокаженного, – чародей равнодушно встретил его взгляд, – зачем тогда спас?

– Отец научил: негоже людей в беде бросать. Успел научить до того, как его задрал шатун. Тот в медвежьей шкуре был, но я вот смотрю на тебя и думаю – сильно ли вы различаетесь? Твари бессовестные, забери вас Мрак! Суда Господнего на вас нет. – Деян с трудом заставил себя умерить голос. – Так ты идешь или передумал, князь немощный?

Голем молча обхватил его за шею, садясь на лавке.

Вода бурлила в котелке, чадил очаг. Деян прошелся из угла в угол, вдоль одной стены, вдоль другой, пнул подвернувшееся под ногу поленце, вернулся к огню. От свежего воздуха злость остыла и обернулась жгучим стыдом. Что, если бы в прошлом – в те дни, когда он жизнь готов отдать был за то, чтоб хоть раз еще вот так пнуть еловую чушку – если бы тогда сумасшедшая Вильма разговаривала с ним так, как он сейчас с чародеем? Укоряла бы слабостью? Вряд ли он дожил бы до нынешнего дня. Наложил бы руки на себя, а то и на старуху, если б смог… Глупо и подло было пользоваться беспомощностью чародея, чтобы уязвить его.

«Лучше б он на меня в ответ наорал».

Деян снова встал и принялся ходить по хижине. Голем – вопреки легенде о безудержности своего гнева – воспринял грубость внешне с полным равнодушием. Извиняться не хотелось, но на душе было муторно.

– Я… глупость сморозил, – наконец выдавил из себя Деян. – Сорвался. Прошлые мои беды – не твоя вина, а это… это ерунда все.

Чародей, приподнявшись на локте, взглянул удивленно.

– Я ведь сам когда-то… так же лежал, встать без чужой помощи не мог, – запинаясь, продолжил Деян. – Бес дернул за язык. Извини, Голем.

– Сделай одолжение: «Рибен», – поправил чародей и, откинувшись на подушку, снова уставился в потолок. – Голем – так звали нас обоих с Джебом во времена оно, когда он был самим собой. А у меня есть имя. Осталось, так сказать, на память. Об отце и всем прочем.

– Как пожелаешь, – растеряно сказал Деян. – Не держи зла: я не хотел тебя задеть.

– Хотел, но не смог. – В голосе чародея послышалась тень былой язвительности. – Не важно, Деян. Я когда-то выслушивал намного худшее. Забудь.

– Ладно… Ему нужно что-нибудь? – Деян указал на Джибанда.

– Нет. – Чародей закрыл глаза. – Ничего ему не нужно.

– VI –

«Не иначе тоже какое-нибудь колдовство!»

Деян, наблюдая за чародеем, усмехнулся. Тот маленькими быстрыми глотками пил смешанный с отваром ведьминых камней бульон. Деян пробовал варево – вкус был гадок невероятно; однако исхудавшее лицо чародея выражало неподдельное наслаждение.

Зрелище это – кроме некоторого удовлетворения – вызывало в равной мере отвращение и зависть. Все происходящее, начиная с его появления у развалин, было для чародея неприятно и даже мучительно, жизнь для него утратила всякий смысл – и все же он, несмотря ни на что, хотел жить. Жить! «Жити ради самоей жизни», как писалось в Белой книге. Это глубинное, животное желание имело над ним большую власть; или же, вернее, оно попросту лежало в самой сути, в самой сердцевине его существа? Возможно, оно и служило тем щитом, что берег его измученный разум от окончательного краха….

Чародей был еще совсем слаб, едва мог сидеть без посторонней помощи, но смерть отступила от него. И теперь он с наслаждением и жадностью поглощал пищу, которой побрезговали бы свиньи.

– Ты правда князь, Рибен? – не удержался от вопроса Деян.

Чародей неохотно оторвался от еды:

– Был когда-то. Что, не похож?

– Не слишком... наверное. – Деян пожал плечами. Он, ясное дело, никогда прежде князей не встречал, но по рассказам и сказкам представлял их иначе.

– Мне многие говорили, что я слишком быстро ко всему привыкаю, а титулы в кругу свободных людей поминать негоже. Впрочем, – Голем вдруг улыбнулся, – в сравнении с манерными столичными ослами я всегда был неотесанным солдафоном. Так что твоя правда: не похож.

– То свободные люди вокруг, – Деян постарался скопировать издевательскую интонацию чародея, – то манерные ослы: не везет тебе, горемычному. Или это всем остальным с тобой не везет?

Голем взглянул недоуменно, затем хмыкнул:

– Поддел, хвалю. Однако ж, в сущности, одно другому не мешает.

– Да мне-то что? Я так, любопытствую.

Чародей почти все время спал, а, когда просыпался ненадолго, то молчал, глядя в пустоту; мысли его витали где-то далеко. О чем говорить и как с ним следовало держаться теперь, Деян не понимал. Слишком уж быстро все встало с ног на голову…

Себя он чувствовал совершенно вымотанным, тогда как возни с убогим хозяйством и заготовкой припасов было – и обещало быть в будущем – предостаточно. Но когда после полудня зарядил дождь, и ничего не оставалось, кроме как на время укрыться в хижине и в свое удовольствие отдыхать, – сон не шел…

Стоило задремать, как наваливалась на грудь и сдавливала горло какая-то непонятная тревога, беспрестанно чудился чей-то тяжелый взгляд; Деян надеялся, что виной тому всего лишь сидящий с открытыми глазами Джибанд. Надеялся и – без особого успеха – старался убедить себя также и в том, что великан не таит в себе никакой скрытой угрозы и от крепко спящего человека ничем существенным не отличается. Чем дальше, тем сложнее было не замечать его; загадка исполинского «неправильного человека» притягивала мысли.

Отчаявшись заснуть, Деян вновь принялся возиться с ружьем. На не сгнившем еще прикладе обнаружились глубоко выцарапанные буквы "Ж.Г.", на стволе – почти стершийся номер.

Инструмент валился из рук.

На лавке заворочался чародей; откинул одеяло и с трудом сел, потирая глаза.

– Ты сказал, он полуживой. Но его тело – мертвая человеческая плоть? – Деян указал на Джибанда. – Как моя ступня? Или как у этих, как их… недоумерших?

– Немертвых, – поправил чародей. – Хотя недоумершими их называть было бы вернее, поскольку дух их не желает покидать плоть. Привнести призванный дух в мертвое тело возможно, но это значит – создать озлобленное и несчастное чудовище, которому не будет удержу. Слышал когда-нибудь об острове Виктора? Этот клочок суши однажды был нечаянно заселен подобными созданиями.

– Нет, – сказал Деян.

– А жаль. Напомни потом – я расскажу… Грустная, но поучительная история. У Джибанда искусственное тело, Деян. – Чародей нашарил что-то кармане Беоновой куртки и не глядя протянул ему: это оказался небольшой рыжий самородок. – Алракцит – камень будущего и несбывшегося. Камень перемен, возможностей и связей. Священник сказал, вы по-прежнему добываете его и сдаете людям Венжара, но ничего не знаете о том, зачем он нужен. И не очень-то это вас интересует.

– Да.

– Поражаюсь вам… На Островах и Дарбате мне доводилось бывать в закрытых и оторванных от мира поселениях, но нигде я не встречал такого чудного общества, как у вас. – Чародей помолчал. – Дарбатские отщепенцы видят во внешнем мире угрозу и тратят много сил на защиту от нее; налогов и податей не платят, а членов общины без колебаний казнят за одно лишь подозрение в связях с чужаками. Вы же безропотно выполняете для неведомых правителей работу, смысла которой не знаете и не хотите знать. Удивительное миролюбие и столь же удивительная нелюбознательность.

– Так что об алракците? – перебил Деян. Его и самого, случалось, посещали подобные мысли, но слушать разглагольствования чародея на этот счет он не желал.

«Когда до большого мира много дней пути, а руки и голова от рассвета до заката загружены работой, кто станет предаваться праздным раздумьям о том, что и почему?»

Деян сжал самородок алракцита в ладони. Любопытство в Медвежьем Спокоище было уделом детей и бездельников поневоле вроде него, и не ему – и тем паче не кому-нибудь вроде Голема – было осуждать орыжцев за равнодушие к собственному невежеству.

– Прежде Старожье получало неплохую прибыль с алракцитовых шахт, но они, мне сказали, давно затоплены, – продолжил чародей. Говорил он охотно и многословно; так, что в пору было задуматься: чего ради?

– Затоплены, – подтвердил Деян. – Нарех говорил, что пытался с друзьями спуститься вниз, но не смог.

– Алракцит редок, но для работы обычному колдуну его нужно немного: такого самородка, какой ты держишь сейчас, хватит надолго, потому не так уж он дорог. А истинная ценность алракцита проявляется, если растолочь его и смешать с крошевом валадана: камня прошлого, постоянства и смерти. В смеси с алракцитовым песком валадан становится тем, что древние ваятели называли «унио» – первоосновой.

– Основой чего? – спросил Деян. – Взялся объяснять – так объясняй понятно.

– Сам спрашивал, так не перебивай, – огрызнулся чародей. – Я лишь пытаюсь ответить. Первоосновой – основой бытия, значит… Так вот. Чтобы создать искусственное тело, алракцит и валадан замешивают на женской лунной крови и мужском семени и добавляют в глину. Но прежде призывают нерожденный дух. Наделяют его малой частицей своего «я», чтобы он мог жить в мире, и творят чары уже в союзе с ним, иначе искусственная плоть будет отторгать его, и существование обернется пыткой… Но тебя ведь с самого начала не секреты чародейского ремесла интересовали, а Джеб, верно?

– В основном, – признал Деян.

– Я погрузил его сознание в сон, и сейчас он не нуждается ни в чем: можешь за него не беспокоиться. И по поводу него, – Голем слабо усмехнулся, – тоже можешь не беспокоиться. Я не вполне понимаю, что он теперь собой представляет, но он проснется, чтобы наброситься на тебя. Не сможет. А даже если б смог, то не стал бы. Вы ведь с ним вроде неплохо поладили.

– Надеюсь на то, Деян Деян поежился. Ему хотелось бы, чтобы в словах чародея слышалось чуть больше уверенности.

Застывший взгляд Джибанда царапал кожу, в шуме дождя за дверью слышался какой-то тревожный речитатив. Объяснения чародея не вселяли спокойствия. Казалось, что поза великана со вчера чуть переменилась, и «смотрит» он чуть по иному, будто вскользь.

«Пустое. – Деян усилием воли заставил себя отвернуться от великана. – От духоты еще и не такое примерещится».

– VII –

– Алхимическое противопоставление алракцита и валадана сыграло некоторую роль в истории той доктрины, которую ты разъяснял Джебу, – продолжал тем временем говорить чародей. – Есть записи о казнях копьем с алракцитовым наконечником: если острие ломалось – считалось, что приговоренный оправдан Небесами, то есть Господином Великим Судией, по-вашему… Хотя, спрашивается, зачем ему, всемогущему, лезть в людские дела? Не обижайся за вашу веру: я слишком долго прожил на свете, чтобы всерьез верить хоть во что-нибудь; но, глядя на вас, не знаю уже, что и думать. Прежде Высшему Судье служили и в служении находили себя, вы же – попросту преклоняетесь перед ним безо всякого для себя толка.

– Не обижаюсь: не случайно преподобный Терош всегда звал меня безбожником. – Деян с грустью вспомнил последний свой разговор со священником. – Но скажи мне, колдун: что же, по-твоему, – Небеса пусты, немы и слепы?

Чародей пожал плечами:

– Кто знает? Одно известно точно: невежественные люди почитают за богов обычных духов и многое другое, чего они не могут уразуметь. Страшно вспомнить: кое-где на Дарбате меня самого нарекли богом. Представь себе, что они сказали бы сейчас!

Он зашелся смехом, тотчас перешедшим в тяжелый приступ кашля, едва не сваливший его на пол; Деян в последний момент успел его удержать.

– Ну, ну! Полегче, князь: слаб ты пока для долгих речей. – Деян усмехнулся, помогая чародею лечь.

Тот, похоже, любил поговорить; а лицо его при этом принимало выражение благородное и торжественное, какое Деян не раз подмечал у Тероша Хадема, когда тот пускался «безбожника уму-разуму учить». Некоторого сходства не заметить было невозможно, и особенно оно казалось забавным в свете того, что говорил Голем зачастую вещи прямо противоположные науке преподобного.

– «Вера и предубеждение есть основа всего. Истинным может зваться лишь способ нашего рассуждения о предмете, но не наши суждения о нем», – процитировал Деян по памяти. – «Ибо суждения наши из чувственного мира берут начало, а чувства истины не ведают, лишь самое себя знают: с мороза в нетопленый дом зайти – все одно тепло, а коли жаркий дом зимним утром чуть выстынет – зябко делается; и во всем так».

– Профессор Фил Вуковский, «О суждениях и рассуждениях», глава вторая, – сказал чародей. – Вот уж не думал, что сочинения пьяницы Фила запомнят на многие века.

– Откуда ты… – Деян замолчал. Если уж он сам, деревенский неуч, волею судеб и Тероша Хадема был с трактатом Вуковского знаком, то не стоило удивляться, что книга известна чародею.

– Я и самого старину Фила знал, – сказал чародей. – Он давал мне уроки риторики. Затем мы вроде как приятельствовали… Он был добряк, но любил пошуметь. Мог простить долг в сто доренов и в лепешку ради тебя расшибиться, а затем обидеться ни за что и затеять поединок. Эта двойственность его натуры отражалась во всем, что он делал. Как сейчас помню: в черновиках к последней своей книге, посвященной вопросам морали, он восхвалял супружескую верность так рьяно и многословно, что издатель просил его поубавить текста, чем Фил был возмущен до крайности… А умер он в постели со шлюхой, перебрав вина, – и это в годы, когда седая голова его уже совершенно облысела! При жизни он редко бывал чем-то доволен; надеюсь, хотя бы смерть встретил с улыбкой.

– Н-да. Дела… – пробормотал Деян.

Профессора Вуковского он привык считать кем-то вроде учителя, мудрого и непогрешимого, и совсем не был уверен, что рад услышать подробности его земного существования. А от осознания, что сейчас он, Деян Химжич, разговаривает с кем-то, кто делил с почтенным профессором стол и вел беседы, и вовсе голова шла кругом.

Что Голем родился много веков назад – он, конечно, знал и не забывал, но одно дело – просто знать, и совсем другое – получить тому наглядное свидетельство.

– Сколько тебе лет? – не удержался от вопроса Деян. – Не считая того времени, что ты был… не совсем жив.

– Немногим больше ста тридцати. А ты думал – полтыщи? – Чародей добродушно усмехнулся. – Я не так уж невообразимо стар по человеческим меркам: на моей памяти некоторые долгожители под присмотром лекарей встречали столетний юбилей, хотя сами не способны были сотворить даже простенького заклятья.

«Сто тридцать лет: «Не так уж и стар!»» – Деян попытался вообразить себе такой огромный срок – и не смог. Столетье или немногим больше того прожила, должно быть, Вильма – и превратилась в дряхлую, выжившую из ума старуху. Голему же, несмотря на больной вид, нельзя было дать больше четырех десятков. Однако ж впечатление было обманчивым… Он видел в жизни несоизмеримо больше, чем Беон или Терош Хадем; прочел несоизмеримо больше книг. Разбирался в вещах, о которых другие не имели ни малейшего понятия.

Деян пододвинулся ближе к очагу, пытаясь прогнать пробивший вдруг озноб. Прежде он не смотрел на это с такой стороны и теперь на миг ощутил себя на месте заморских дикарей: да, им было с чего преклоняться перед Големом, как перед божеством! Ощущение оказалось неприятным и досадным; а ведь если так подумать, чародей даже сейчас оставался для простых людей кем-то вроде бога: слабого, немилосердного, бестолкового – но бога…

– Каково это вообще – быть колдуном? – спросил Деян.

– Мне не с чем сравнивать. Но насколько я мог заметить – ничего особенного. Можно, знаешь ли, быть колдуном и даже не догадываться об этом. – Губы чародея тронула насмешливая улыбка. – Каким чудом, по-твоему, я еще дышу, и кто это чудо сотворил?

– VIII –

Полено плюнуло угольками-искрами; Деян стряхнул их с рукава и отодвинулся чуть в сторону.

– Кто ж тебя знает, почему ты такой живучий. Не ко мне вопрос, – пробурчал он, хотя намек был яснее ясного.

– А каким чудом ты сам дожил до сегодняшнего дня? – продолжил чародей, не обращая на его слова внимания. – После ампутации у тебя в мышце застряло полдюжины мелких осколков кости: ты должен был умереть от нагноения, но выжил! И даже мог худо-бедно наступать на культю: все годы со дня ранения твое тело боролось с этими осколками и сдерживало заражение. Твои внутренности повреждены ядами и постоянной схваткой за жизнь – но ты крепче многих, к кому Хранители Небесные были куда милосерднее. Не прошло трех полных дней, как ты наловчился пользоваться мертвой ступней, словно своей собственной. Пустяк, по-твоему?

– А разве нет?

– Нет! Я вытащил осколки и тем немного поправил дело, но все же слишком много сил у тебя уходит, чтобы просто поддерживать свое существование; как ни жаль – от этого тебе никуда не деться. Однако, без сомнения, с такими задатками ты сумел бы стать отличным мастером, если бы не пострадал так серьезно от неумелого лечения и учился… С твоим лицом это не удивительно.

– То есть, по-твоему получается, что я вроде как сам колдун. И давно ты так думаешь? – с фальшивой непринужденностью спросил Деян. Последняя фраза чародея про лицо была непонятна, но это могло подождать. Как и многое другое. Еще недавно предположение о том, что ему, возможно, подвластны некие невероятные силы, взволновало бы его и озадачило; сейчас – оставило почти равнодушным. Никакие, даже самые могущественные, чары не могли исправить уже случившееся или повернуть время назад: Голем был лучшим тому подтверждением.

Но кое-что со слов чародея стало очевидным.

– С того самого мгновения, как тебя увидел, – с легкой растерянностью в голосе произнес чародей. – Быть может, я зря не сказал тебе сразу…

– Мне ты ничего не сказал. Но говорил об этом с Эльмой, – уверенно заключил Деян.

– Да, – растерянно подтвердил чародей. – Да, говорил…

– Что именно ты ей сказал?

– Да вроде ничего особенного… Примерно то же, что сейчас сказал тебе.

В глазах чародея появилось понимание; заминка выдавала его с головой.

– Кроме этого? – прорычал Деян.

– Остынь. – Чародей предостерегающе поднял руку. – Я не помню в точности…

– Не увиливай!

– Девушка видела, как я тебя латал. Потом она сама спросила меня, не лучше ли будет, если… чтобы ты осел где-нибудь в большом городе, где тобой займутся хорошие лекари… где ты сможешь научиться использовать свои способности себе во благо, насколько это еще возможно. Я сказал, что если выйдет так, то, пожалуй, ты проживешь дольше, чем если останешься в глуши сено ворошить. Она попросила меня проследить, чтобы все для тебя устроилось наилучшим образом… И посоветовала мне помолчать до поры насчет моих соображений: сказала, ты не станешь меня слушать. И еще попробуешь выкинуть какую-нибудь глупость, лишь бы вышло поперек, – упавшим голосом закончил чародей. – Так понимаю, вы крепко поругались перед тем, как ты ушел? Но не думаю, чтобы из-за…

– Деревянная твоя башка. Мрак бы тебя побрал, колдун! – Деян в тщетной попытке овладеть собой со всей силы врезал кулаком по ящику. – Замолчи. Заткнись.

Не все, но многое теперь становилось на свои места.

«Одной загадкой меньше». – Мысль эта несла с собой облегчение. Все произошедшее в последний день в Орыжи было нелепой и досадной ошибкой. Но поправить ее могло теперь и не выйти – и тут уж было от чего впасть в отчаяние…

Ему следовало быть дома, а он сидел в сырой развалюхе посреди леса рядом с немощным чародеем, его «ненастоящим человеком» и горой непохороненных костей и не мог вернуться – да и было ли еще, куда возвращаться?

Но даже так – даже тут – могло быть терпимо; жизнь в Спокоище была нелегка: опасность и смерть, своя и чужая, всегда таились рядом. Могло быть терпимо – если б не груз дурного прощания, горечь недопонимания, недоговорок... Если б только Голему хватило ума держать свои догадки при себе!

– Послушай, я не хотел… – осторожно начал чародей, – не думал, что это может доставить неприятности… откуда мне было знать? По правде, голова у меня тогда варила не важно, и…

– Заткнись, – тихо сказал Деян. – Заткнись, пока я тебя не убил.

– IX –

Чародей замолк, поняв тщетность попыток оправдаться – или попросту обидевшись, – и вскоре забылся беспокойным сном. Деяна это полностью устраивало: тошно было и без разговоров. Он был зол, но больше – растерян; услышанное никак не укладывалось в голове. Нужно было решать, что делать дальше…

«Но какой у меня выбор?»

Деян, стоя у порога хижины, смотрел на свое отражение в натекшей у стены луже: от капель с крыши по воде расходились круги, отражение рябило, кривилось и не желало подсказать ничего, кроме того, что он знал и сам. Он мог бы во второй раз передумать и уйти, предоставив еще беспомощного чародея самому себе, но ничего этим не добился бы – только преумножил бы смерти впустую. И даже дойди он каким-то чудом до Орыжи – что с того? Все равно он мог там разве что «сено ворошить»: не помощник, не защитник, а бог весть кто…

Все то, что он знал теперь, ничего не изменило. Странно и неуютно было это сознавать.

Как бы ни было тоскливо оставаться – поворачивать назад пока не было смысла; теперь, поразмыслив спокойно, он это понимал. Стоило сперва хотя бы выйти снова на тракт, где возможно будет разузнать путь или даже отыскать попутную повозку – если повезет не получить прежде нож в бок или дубиной по затылку, что казалось исходом самым вероятным.

Дождь прекратился; быстро стемнело – словно кто-то на небе задернул занавеску. Через силу Деян заставил себя сжевать кусок зайчатины и, улегшись на лавку, сразу же заснул – но спалось на этот раз совсем дурно. Снилась каменистая пустошь посреди темной воды – как опавший лист в луже – и серокожие люди на ней, мужчины и женщины, могучие, уродливые, измученные ненавистью к самим себе и к своим создателям. Одни глиняные гиганты бесстыдно совокуплялись между камней, другие недвижно лежали или сидели на земле и равнодушно смотрели на подступающее море; волны накатывались на берег и проглатывали их – одного за другим, пока весь остров не скрылся под водой.