Текст книги "Алракцитовое сердце. Том I (СИ)"

Автор книги: Екатерина Годвер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

– Что это? – Джибанд поднял из-под навеса странной формы палку.

– Усни, – надтреснутым голосом приказал ему чародей. Джибанд послушно улегся прямо там, где стоял; чародей, пытаясь удержаться на ногах, навалился на стену хижины, но так и сполз по ней на землю.

Деян забрал из рук великана странный предмет и невольно присвистнул, рассмотрев вблизи: палка оказалась ружьем, просто перепачканным в земле и заржавевшим.

– Вроде бы у Кенека было чуть другое… Или я ошибаюсь? Голем?

– Не знаю. Я почти ничего не вижу. – В голосе чародея явственно слышалась панические нотки. – Что это за место?

Деян обошел хижину кругом. Дверь была не заперта, но стены слишком перекосило: открыть ее до конца смог бы разве что Джибанд, если бы вся постройка не рухнула от его усилий. Через щель в два пальца толщиной ничего в темноте не получалось разглядеть, а дымовые оконца находились слишком высоко, чтобы в них заглянуть.

Позади хижины были когда-то разбиты грядки с зеленью: среди сорняков виднелись пожелтевшие стрелки лука и пировника. Вокруг одной из елей оказалась обмотана толстая веревка с петлей на конце; разбросанные у корней кости выглядели слишком крупными для собачьих.

В последнюю очередь Деян заметил небольшой земляной холм с наваленным на него камнем. Могила это была или нет, но от нее веяло каким-то потусторонним холодом. Рокотавший вдалеке гром добавлял жути.

– Наверное, укрытие тут чье-то… было. Честно сказать, Голем, мне здесь не нравится. – Деян положил ржавое ружье туда, откуда его забрал Джибанд, – к останкам под навесом. Череп лежал чуть поодаль: через дыру в темени пробивалась сорная трава. – Но грозу переждать можно. Разбуди Джибанда – пусть выбьет дверь.

– Нет.

– Что?! – изумленный Деян повернулся к чародею. – Почему?

– Еще ранний час. – Чародей, сидя под стеной, потирал глаза; открытую фляжку он держал горлышком вниз. Голос его чуть окреп, но лицо оставалось таким же бескровным. – Нужно идти дальше.

– Мне неохота мокнуть из-за того, что ты торопишься помереть, – сказал Деян.

– Не сахарный, не растаешь.

– Грубишь, колдун. А что ты будешь делать, если я никуда не пойду? – с любопытством спросил Деян. – Или пойду в обратную сторону… Неплохая идея, если так подумать.

Чародей мрачно взглянул исподлобья, но ничего не ответил.

– Ты сумасшедший, Голем, – сказал Деян.

Про себя он подумал, что до сих пор не знает даже, зачем тот взял его с собой. Ведь, в сущности, никакой пользы от него чародею не было; напротив, пришлось затратить немало сил на то, чтобы он смог ходить на двух ногах.

– Джеб! – Чародей встал, держась за стену. – Просыпайся, выходим.

Великан не пошевелился, но чародей, ничего уже вокруг не замечая, побрел вперед.

– Время дорого. Нужно скорее добраться до Венжара, чума на его дурную голову…

Голем был упрям, невероятно упрям. Но зелье, каким бы могущественным оно ни было, исчерпало свои возможности.

Деян невозмутимо ждал, стоя у хижины, и случилось то, что однажды неизбежно должно было случиться: пройдя еще десяток шагов, чародей споткнулся о корень и рухнул лицом вниз.

Уже по тому, как он падал, резко и беззвучно, словно неживой, ясно было – сам он больше не встанет. И все же он попытался подняться – раз, другой, третий.

Деян подошел, выждав еще немного. Чародей, услышав шаги, перекатился на спину.

– Всё? – Деян заглянул в испещренные красной сеткой сосудов глаза.

Дыхание с хрипом вырывалось из потрескавшихся губ чародея. В невидящем взгляде не было просьбы о помощи, как и надежды на нее.

Деян вернулся к хижине, потянул еще раз заклиненную дверь – безо всякого результата. Забрал мешок и вытянул топор из-за пояса Джибанда, стараясь не смотреть на «спящего» великана, и пошел прочь.

Гроза приближалась. Стоило найти надежное укрытие, без мертвых, полуживых и полумертвых.

– Стой! – окликнул чародей неожиданно звучно.– Подожди… Дождись. Это… не продлится долго.

– Время дорого, – на ходу хмыкнул Деян.

– Подожди! Тогда добей меня. Прошу.

Деян против воли оглянулся – такой невообразимый ужас звучал в голосе чародея.

– Прошу тебя. Ты ведь с самого начала хотел этого… – Голем отчаянно пытался подняться: судорожные, бессмысленные движения выдавали глубину охватившей его паники.

– Когда ты мог, ты не просил – ты приказывал. Теперь приказать не можешь – и начал просить? – Деян вложил в голос всю злость, какая у него только нашлась. Воспоминания о страхе и бессильной ярости, о мучительных последних часах в Орыжи, об остекленевших глазах старого Киана-Лесоруба, о черной гаревой плеши, оставшейся в семи верстах к югу.

Он не хотел смотреть на мучения чародея и не хотел резать ему горло, ни из ненависти, ни из милосердия. А уйти у него была причина: чем дольше жил чародей, тем дольше должна была служить приживленная ступня; тем больше оставалось надежды еще раз увидеть Орыжь до того, как она превратится в груду горелых бревен.

– Мне не с руки тебя убивать, – сказал Деян, подавив сомнения. – Ты сам довел себя до смерти из страха и гордыни. Причем тут я?

– Стой! Я не…

Чародей потерял сознание.

Деян отвернулся и быстрым шагом направился обратно на юг.

– XI –

Стало темно, как в сумерках, но дождь все никак не начинался. Ветра не было. Лес замер: только рокотал гром – часто, почти что беспрерывно – и хрустели под сапогами ветки.

Деян остановился глотнуть воды и побрел дальше. Он ушел еще не далеко, но хижину уже надежно укрыли деревья. Каждый шаг давался с трудом. Давила на плечи поклажа, ныла спина, болели ноги, родная пуще чужой.

Пока гроза колотила насухую, но скоро обещал начаться огромной силы ливень. Деян шел, и ему ясно представлялось, как по распахнутым глазам великана сбегает вода, как собирается в огромных ладонях; как заливается в приоткрытый в последней невысказанной просьбе – или в недосказанном оправдании? – чародейский рот.

Сырой тяжелый воздух не давал глубоко вздохнуть.

«Если повезет – он захлебнется раньше, чем очнется. Кому повезет – ему или мне? Куда я иду? – Деян распустил ворот. – Домой. Где меня никто не ждет».

«Но я не о том беспокоюсь, – одернул он себя. – Сперва нужно дойти…»

Побеспокоиться было о чем: как не сбиться с пути, как не замерзнуть в сырости насмерть, как избежать встречи с волками в человечьей шкуре и с волками настоящими, как раздобыть пищу, как справляться, когда нога перестанет служить? На все эти вопросы – кроме разве что первого – не было ясного ответа. Деян понимал, что, скорее всего, не сумеет преодолеть и половины пути. Но со времени последней Орыжской ночи на месте прежнего страха перед концом он чувствовал лишь муторную пустоту. Теперь, когда он остался один, нечем стало ее заполнить…

Что осталось за спиной, что ждало впереди? О чем ни подумай, все было не так, и от мешка ныло плечо, как его ни вешай.

«Что я скажу, когда вернусь? Герой, одолел колдуна: оставил подыхать под кустом, как паршивую собаку. А он, между прочим, спас нас… презираемых им «свободных людей» – спас, когда мы просили о помощи».

Деян еще раз поправил мешок. Снова встала перед глазами хижина и собачьи – или волчьи? – кости под елью. Привязь сгнила, но свобода псу уже давно была без надобности: год-два, может, больше – хижину забросили давно, раз мыши начисто объели кости.

Верст от нее до деревни насчитывалось меньше, чем от Орыжи до Волковки, но никто не пришел хоронить мертвых, никто не искал в ней спасения, когда случилась беда, и некому больше было рассказать, что за люди поселились когда-то уединенно в лесу, почему заросла к ним тропа. Их поглотило забвение: без долгих лет, безо всякого колдовства, безо всякой жалости к их надеждам и чаяниям.

«Что я могу сделать? Сгину в лесу, война выжжет Орыжь – и ничего не останется, кроме костей. – Деян вздрогнул, представив Эльму на месте сестрицы Шинкви: объеденное падальщиками лицо, черные панцири жуков-могильщиков в провалившихся глазницах. – Неужели так и должно быть? Нет! Но как еще? Да никак…»

Та же судьба ждала и чародея, и его создание: белые кости на зеленом мху. Если, конечно, у неправильного человека Джибанда были человеческие кости.

«Можно понять, почему Голем так стремился на встречу с прошлым… Все-таки он тоже человек, в чем-то мы похожи. Я и сам стремлюсь назад… Охочусь за химерой. – У Деяна вырвался злой смешок. – Мрак небесный! Он раздражал меня, пока жил, но в смерти не дает покоя! Это ли не колдовство? Терош сказал бы, что я сбился с пути, но я знаю путь: мне нужно назад… Нужно! Химера виляет хвостом, а хвост скалит змеиную пасть. Может химера вилять хвостом? Спросить бы, да не у кого».

Деян выругался, поняв, что уже некоторое время топчется на месте. От дыхания парило, но со лба градом катился пот. В безветренном грозовом воздухе было невыносимо жарко и душно.

«Почему я колеблюсь? – Деян толкнул сапогом изгрызенную белкой шишку. – Почему? Чего ради? У меня нет долга перед ним: помогая нам, он лишь исправлял то, что наворотил раньше. Когда я просил оставить меня в покое, он мне выбора не дал. И все-таки…Господь всемогущий, ну почему все так?! Это неправильно. Так не должно быть. Все это не должно сбыться. Не должно!»

Громыхнуло совсем рядом; дрогнула, казалось, сама земля. Гром не принес с собой ни ветра, ни прохлады, и все же что-то раскололось, треснуло, сдвинулось. Словно скалу разрушило страшным ударом – и увлекаемый камнепадом валун вдруг оказался на вершине, замер на миг, чтобы мгновением позже покатиться вниз по другому склону, порождая новый обвал.

– Мрак небесный, вот мало натворил в жизни глупостей, нужно еще одну добавить… Да зачем?! Не зачем, а дурак потому что… Мрак, мрак бы все это забрал! – бормотал Деян, пока ноги несли его назад к хижине. Химера перед внутренним взором сыто ухмылялась.

Глава восьмая. Хижина

– I –

Деян смотрел наружу через открытую дверь, но видел только стену воды и слышал один лишь ее рокот. На его памяти не случалось еще таких неистовых ливней. Крыша пока не текла, и стены держались, но чем дольше шел дождь, тем больше становилась опасность, что хижину подтопит.

Деян отмахнулся от дыма, поправил над огнем котелок с очищенными «ведьмиными камнями». Сырые поленья в очаге сильно дымили, однако других не было. Прошедший час казался нелепым предрассветным сном, цветным и путаным. Он в самом деле вернулся назад…

Пригодилось ржавое ружье: удалось вбить ствол в щель между дверью и косяком и вскрыть хижину. Внутри оказалось грязно, смрадно и тесно: лавки вдоль стен, курной очаг в полу, стол, какие-то сундуки, лари и ящики; он не разбирался – осматриваться было некогда. Втащить чародея оказалось несложно; иное дело – Джибанд, но тут сгодились остатки веревки: отвязав ее от ели и протянув у великана под мышками, Деяну с горем пополам удалось втянуть через узкую дверь и его. Деян сомневался, что великану может повредить гроза или хищники, но проверять не хотел. Под навесом, рядом с костями, уцелели какие-никакие дрова, а на старых грядках, кроме лука и пировника, нашлась еще репа и «ведьмины камешки» – мелкие, кривые, но пришедшиеся как нельзя более кстати. Ломти очищенных «камешков» кружились в кипящей воде: уже скоро они должны были развариться в горьковатую массу, противную на вкус, но питательную. Деян помнил, как старая Вильма выпаивала жидким пюре из них девчонку, заблудившуюся на десять дней в лесу, намерзшуюся и наголодавшуюся. И ему самому в детстве вдосталь этой жижи перепало – настолько, что ее запах до сих пор вызывал тошноту.

«Господи всемогущий, не дал ума, так подсоби терпением».

Деян зажал нос, помешивая палкой варево. Век бы не нюхал! Но девчонка тогда выжила, и он сам выжил; а никакого другого способа, каким можно было попытаться сохранить чародею жизнь, он все равно не знал. Повезло уже в том, что хоть такой припомнил, и что «камешки» на грядке оказались…

«Чушь! Кто тут везучий – я или он? – Деян скосил глаза на Голема. – Что бы я ни делал – он наверяка умрет к утру. И я ненамного дольше проживу, если буду вот так вот впустую тратить время».

Чародей лежал плашмя на лавке под парой одеял; дыхание его было слабым и неровным. Посеревшая кожа была на ощупь едва ли не так же холодна, как у Джибадна, потому Деян обернул нашедшимися в хижине тряпками несколько разогретых камней из очага и положил ему к ногам, животу и груди: так делала Вильма. Но не очень-то пока все это помогло.

«Эх, Вильма, Вильма! Проживи ты подольше, может, научила бы меня чему полезному, не вырос бы таким дураком. Не сидел бы теперь здесь безо всякой пользы».

Деян вздохнул; взгляд его вернулся к очисткам «ведьминых камешков» на земляном полу. Только на грядках старой Вильмы он видел эти неприхотливые, но бесполезные в обычном хозяйстве корнеплоды: даже свиньи воротили от них нос. Значит, кто-то не случайно высадил их здесь: среди тех, кто скрывался в хижине, был больной.

Деян запалил от огня щепку-лучину и, переступив через ноги Джибанда, попытался получше осмотреть скудную обстановку. Судя по изъеденному молью маленькому полушубку на гвозде, жильцов было двое: пробитый пулей крупный череп в поленнице принадлежал, вероятно, мужчине, а полушубок – женщине или ребенку.

«Скорее, все-таки женщине».

Деян открыл стоявшую на столе деревянную шкатулку с резной крышкой: внутри оказались причудливого вида некрасивые костяные бусы и такая же брошь.

В одном из ларей он нашел надежно закупоренную банку с черным порохом для патронов, железные шарики, гильзы и ружейные инструменты, в другом – кучу полусгнивших тряпок, в третьем – испорченную муку и банку с солью. На стенах висело множество пучков с травами, тоже попорченными паразитами и сыростью.

Чародей иногда бормотал что-то; он бредил на иноземном языке или на многих языках сразу. Разобрать возможно было лишь некоторые повторяющиеся слова: «Венжар», «Марфус», «Мила», «Тина», «Радек», «Влад»… Деян предположил, что это все – имена, и тотчас же ужаснулся своей догадке. Люди эти – большинство из них – наверняка давно умерли, и обращенный к мертвецам зов словно призывал в лесное убежище Мрак…

Деян снял котелок с треноги и переставил боком к очагу, зачерпнул полкружки варева и поставил на стол остывать. Полкружки чуть теплых «ведьминых камешков» каждый час – так Вильма выхаживала замерзшую в лесу девчонку.

Рокочущая стена дождя за порогом надежно скрывала кости на поленнице и безымянную могилу; быть может, могилу той женщины, что жила здесь, а последний вздох испустила на той самой лавке, где умирал теперь чародей.

«Тогда тоже шли дожди?» – отрешенно подумал Деян. Ему представилось, как хозяин, крепкий мужчина – Деян не мог вообразить его лица, но почему-то явственно видел густую черную бороду и длинные руки – поутру склоняется над женой, целует ее в лоб и отшатывается, почувствовав губами смертный холод… Осеняет ее амблигоном, выходит вон, споро раскидывает лопатой сырую землю; опускает тело и ровняет холм, не замечая воющего пса; отряхивает руки, убирает лопату. Берет ружье и выходит из дому под навес, прикрыв за собой дверь: велика сила привычки – дождь ведь!

А затем садится на поленницу и, уперев приклад в землю, ногой давит спусковой крючок и пускает пулю в подбородок.

Позабытый пес на привязи подвывает и скулит, обессилев. Вокруг собираются волки, но пока еще держатся в стороне, ждут. Только в темноте блестят глаза, необъяснимо похожие на человеческие…

– Эй!.. – Деян вскочил, стиснув топорище. – Эй, Джибанд, – повторил он уже тише, провел ладонью перед неподвижными глазами великана. – Ау, Джеб? Ну конечно, ты не можешь меня слышать. Мрак. Что я, в самом деле…

Деян перевел дыхание и сел на ящик, сам себя успокаивая вслух. Неизвестно как он умудрился задремать, и великан нечаяно напугал его. Отсветы очага плясали в неживых глазах Джибанда, как будто тот следил взглядом за всем вокруг; от этого взгляда, от застывшей в углу огромной фигуры становилось совсем не по себе.

«Пригрезится же чушь всякая».

Деян притушил очаг, оставив одни угли, и закрыл дверь. Снаружи гремела гроза, в непроглядной серости лил дождь, и не понять было – день еще или уже наступили сумерки. Одно было ясно: как бы ни умерли те, кто жил здесь прежде, – умерли они совсем не такой спокойной и легкой смертью, которой стоило бы желать.

– Смерти вообще желать не стоит. Слышишь, колдун? – Деян, взяв кружку, склонился над чародеем, осторожно встряхнул того за плечо. – Голем! Пей. Сам говорил – за Белыми Вратами ничего нет, кроме людей вроде нас. Нечего туда торопиться.

Чародей застонал. Деян привычным жестом, как не раз проделывал с Шалфаной Догжон, обхватил ладонью его затылок, приподнял голову и поднес кружку к губам. Кисло-горький запах ударил в ноздри: чародей приоткрыл глаза и попытался оттолкнуть кружку подбородком.

Деян выругался. Он сомневался, что чародей сейчас хоть как-то соображает, – но ужас перед пищей застрял в его больном сознании крепче некуда.

– Пей! – Деян повысил голос, вспоминая, как чародей когда-то заставил подчиниться превосходящих числом орыжцев. – Давай, ну?!

Тот захрипел, пытаясь отвернуться. Деян легко удержал его.

– Пей, сукин ты сын! – Деян наклонил кружку. – Пей или умрешь!

Вряд ли чародей подчинился угрозе: просто кончились силы сопротивляться – и Деян постепенно влил варево в рот.

– Вот так бы сразу. – Он отпустил чародея. – Безо всяких…

Деян осекся; ему вдруг стало стыдно. Чародей смотрел из-под полуприкрытых век с бессильным ужасом.

– Ну, будет! Успокойся.– Деян присел на корточки у изголовья. – Ты меня слышишь? Господин Ригич… Рибен, – он с трудом припомнил имя чародея. – Я не хочу причинить тебе вред. Этим у нас детей лечат… Понимаешь? Но если станет хуже – я не оставлю тебя мучиться, – заставил себя произнести Деян. – Обещаю.

Чародей тяжело дышал, беззвучно шевеля губами.

Погасла закрепленная между камней лучина. Деян, морщась от боли в спине, встал, разжег ее заново и снова поставил котелок греться над углями.

– II –

Днем монотонный рокот ливня заглушал все лесные звуки. Ночью, когда буря улеглась, через волоконные оконца слышно было, как тут и там капает вода, как скрипят деревья. Хижина неплохо держала тепло, но отчего-то стыли пальцы; в капели с крыши чудились шаги.

На лавке сбивчиво дышал чародей.

Еще дважды Деян сумел влить ему в рот по несколько глотков целебной жижи, но никак нельзя было понять, есть ли в том польза и возможно ли вообще удержать жизнь в ослабленном немыслимым колдовством теле.

Измотанный ожиданием, Деян вновь провалился в полудрему и вновь подскочил с криком: теперь примерещилось, как чернобородый хозяин хижины душит спящую женщину.

Деян придвинулся к очагу, отогрел руки, и снова незаметно подкрался сон: безликий чернобородый был весел, блестел начищенный ружейный ствол. Чернобородый ударил прикладом женщину на лавке, хохотнул, нагнувшись к ней: у женщины оказалось круглое лицо Солши Свирки с зияющей раной на месте рта.

– Мрак небесный!

Деян ударил кулаком по стене, разгоняя сонную одурь. За испугом последовало облегчение, за облегчением – стыд. Пусть то был лишь кошмар; и все же он оказался рад – рад! – увидеть изувеченным одно знакомое лицо, потому как страшился увидеть на его месте другое.

«Господь всемогущий! Вот до чего дошло. До чего я дошел».

Деян прошелся по хижине, сел обратно к очагу, обхватив голову руками. От стен пахло древесной гнилью; запах напоминал об Орыжи – старый дом Химжичей давно пора было перестраивать. Сна больше не было ни в одном глазу, но явь причиняла не меньшие муки.

«Как там все… Эльма. Зачем ты так со мной, за что? Что я сделал, в чем ошибся? Исправить нельзя – так хотя бы понять… Да ерунда это все, морок! Обошлось бы. Храни тебя Господь, Серая. И девчонок, и всех. Пусть Терош за вами присмотрит. Пусть присмотрит…»

– Закрой глаза, Джибанд! Пожалуйста! – Деян, подойдя, похлопал великана по плечу, но тот, конечно, не отреагировал на просьбу. Деян поборол искушение набросить ему на лицо какую-нибудь тряпку. Джибанд и так «следил» за хижиной невидящим взглядом: завязать ему глаза – значило только еще больше нагнать жути… Оставалась ли у него еще надежда очнуться от забытья?

– Безумие какое-то.

Деян вернулся к очагу, снова подвесил котелок над углями. Много лет – с тех пор, как несмышленым мальчишкой пытался сбежать к большаку, – он не оставался по-настоящему один: всегда где-нибудь рядом – не дома, так на соседском дворе – находился кто-то, с кем можно было перекинуться парой слов, у кого попросить совета, помощи…

– Брехня: ни у кого я ничего не просил, гордость не позволяла. Сами мне все предлагали. – Деян помешал варево, отгоняя мысль о том, что вряд ли чародей еще может глотать. – И зачем? Дураку все не впрок.

В памяти было не найти защиты и приюта; говорить вслух с самим собой оказалось еще хуже, чем молчать. Деян понял, что невольно придвинулся ближе к лавке, где лежал чародей. В лесных шумах за бревенчатыми стенами таилась неизвестная опасность, от великана веяло потусторонней жутью – тогда как Голем, несмотря ни на что, был человеком. Единственным живым человеком на много верст вокруг.

Но искра жизни в нем неумолимо угасала. Больше он не стонал и не бредил, едва можно было расслышать его дыхание за плеском капающей с крыши воды и треском углей.

«Сам ведь хотел скорее от него отделаться. И что теперь – передумал? Совсем запутался, увяз… Дурак!»

Деян заскрежетал зубами, меняя остывшие камни у ног чародея на новые. Злость, укоренившаяся глубоко внутри, за гранью разума, не исчезла. Но теперь, оставшись в одиночестве и потеряв, даже в мыслях, родной дом, засыпая с открытыми глазами от усталости, – теперь он со всей ясность видел в чародее человека, такого же, как он сам. И оттого совсем не хотелось, чтобы тот умер тяжелой, бессмысленной смертью в позабытой людьми и Господом хижине в глуши…

Сейчас – когда в ночи срывались с крыши капли воды, и едва возможно было уловить признаки теплящейся рядом жизни – Деян вспоминал о своем недавнем бегстве с отвращением.

Чем дольше тянулась ночь, тем сильнее сжималось вокруг одиночество; чем ближе смерть подступала к чародею – тем сильнее Деяну хотелось ее отвадить. Но в его распоряжении была лишь обрывочная и позабытая наука сумасшедшей старой знахарки да неумелые примеры лечения ее преемницы. А чародея убивала не только телесная слабость, но и зелье: с такой болезнью не сталкивалась даже старая Вильма, и никакого другого лечения от болезней похожих, кроме тепла и простой пищи, он не знал; а даже если б и знал, откуда б он мог взять лекарство?

Деян провел перед приоткрытыми глазами чародея ладонью: тот был без сознания. Пытаться влить жидкость было бессмысленно… Чародей умирал, и ничего нельзя было с этим поделать.

«А что если?..»

Деян замер: взгляд его зацепился за брошенный у очага топор. Лезвие отсвечивало красным.

«Если просто попробовать…» – Деян крепко задумался.

Кенек – будь он неладен! – рассказывал, как они с братом много лет назад втащили его, уже бесчувственного, к Вильме. Их выгнали, конечно, но они остались подсматривать под окнами и видели, как старуха творила «всякое эдакое». То, что по малолетству казалось помешательством, могло быть и колдовством; Деян колдуном не был – но зато колдуном был сам Голем.

«Хуже все равно ведь не будет».

Решившись, Деян крепко сжал голой ладонью лезвие. Почему-то не хотелось брать нож: старый, помнящий прошлое и тот роковой день топор казался вернее.

Боль была блеклой, словно на крепком морозе.

«Знать бы еще, что дальше».

Он обмазал палец проступившей кровью и вычертил на лбу чародея три ровных полосы – как, по словам Кенека, делала когда-то Вильма. Еще она что-то говорила, но Кенек не слышал, что. И бросила в огонь пучок краснолистого боровника, но боровника тут все равно не было.

– Ты говорил, что не хочешь умирать. Так живи! – Деян перечеркнул полосы наискось и резко отвернулся, боясь спугнуть чудо.

Но никаким чудом и не пахло. Чародей дышал все так же слабо и неровно; трещали угли. Только закружилась от усталости голова.

– Господи, если слышишь, помоги ему. – Деян сел к очагу. – Я ненавижу его. Но он спас нас… Он хороший человек. Наверное.

Никаких других слов на ум не шло.

Деян кое-как замотал платком порезанную ладонь и сжевал без аппетита последний орыжский сухарь. Неудержимо клонило в сон.

– III –

Кошмары больше не досаждали – или же он не помнил их; но просыпаться, свалившись с ящика, оказалось немногим более приятно.

Деян зевнул, едва не вывихнув челюсть, потер слезящиеся глаза и попытался понять, сколько прошло времени. Выходило, что час или два: последние угли в очаге еще тлели, от котелка шел крепкий запах. Все так же капало с крыши в непроглядной ночи за дымовыми оконцами. Все другие звуки будто отмерли, погасли, придавленные этой темнотой. Темнота изливалась из лесу; темнота сочилась из неживых глаз Джибанда.

Подавив страх, Деян запалил от угля щепку и подошел к чародею. Рывком откинул одеяла и облегченно выдохнул: тот был еще жив. Грудь чародея вздымалась слабо, но, казалось, ровнее, чем прежде. Глаза были закрыты, лицо разгладилось. Более всего походило на то, что он спит. Или же дух его уже ступил за Белые Врата, а в мире осталось лишь последнее безмятежное дыхание…

– Голем! – окликнул Деян.

Чародей открыл глаза и тут же со стоном зажмурился на свет.

– Мрак небесный. Прости, не подумал. – Деян прикрыл лучину ладонью и воткнул между камней очага.

– Где?..

Чародей мучительно закашлялся, не договорив фразы. Деян помог ему приподняться и перевернуться на бок. Из горла вылетали капли темной слизи; лицо побагровело.

Вскоре приступ ослаб; Деян уложил обессилевшего чародея обратно на лавку. Тот видел и слышал: на лице его на миг проступило облегчение, когда он заметил громадное тело Джибанда в углу. Но взгляд был пугающе пуст.

– Что… случилось? Ты!.. – Чародей попытался приподнять голову. – Ты… Я умер?

– Нет.

– Но что тогда…почему… ты?.. Кто…

Деян похолодел. Чародей не узнавал его; возможно, принимал за кого-то другого, давно умершего. Быть может, он вообще ничего не помнил о днях, проведенных в новом времени.

Меньше всего на свете Деяну хотелось объяснять, что случилось. Он невольно отступил на шаг, лихорадочно обдумывая, как быть.

– Деян! – Во взгляде чародея вдруг появилось узнавание. – Ты?

Деян кивнул, несколько смущенный: он был почему-то уверен, что чародей вообще не потрудился узнать его имя.

– И сейчас… сейчас время…. правления... Вермана Везучего? – Чародей говорил так, будто надеялся если не ошибиться, то хотя бы поперхнуться своими же словами.

– Вимила Удачливого, – со вздохом облегчения поправил Деян. – Мы вышли из Орыжи десять дней назад искать Венжара ен’Гарбдада. Боюсь, все, что ты сейчас помнишь про последние дни, – правда.

– Чушь собачья. – Потрескавшиеся губы чародея растянулись в неестественно широкую улыбку. – Не может быть. Нет.

– Я сожалею. – Деян отвернулся и загремел котелком, наполняя кружку. Прозвучало неискренне, но ему и впрямь жаль сообщать эту неприглядную правду. Как будто от него тут что-то зависело! – Что случилось, то случилось: это твои слова, колдун.

– Ложь. Ты лжешь! – с нажимом повторил чародей. – В твоей истории концы не сходятся. Я не могу быть здесь. Я умирал… я должен быть мертв сейчас.

– Умирал, но не умер. Но это поправимо. Пей. – Деян приподнял голову чародея и поднес ко рту кружку, однако чародей отвел его руку, ухватив за запястье:

– И ты! Тебя тоже не может быть здесь. Ты ушел.

– Захотел – ушел, захотел – вернулся: на то я и «свободный» человек, о чем ты любишь мне напоминать, – буркнул Деян, пытаясь высвободить руку: хватка Голема оказалась неожиданно крепкой. – Пей, если хочешь жить. Если…

Он осекся: запястье пронзила жгучая боль.

– Прекрати! Ты что творишь?!

– Зачем?

Голова чародея без поддержки бессильно упала на лавку, но пальцы сжались еще крепче.

– Не дури… твою же мать!.. – Деян рванул руку изо всех сил, но проще было бы вырваться из медвежьего капкана. Кожа будто плавилась; боль то отступала, то вновь пронзала руку раскаленной иглой от плеча до кончиков пальцев. Деян, извернувшись, дотянулся до ножа и приставил лезвие чародею к горлу. – Прекрати немедленно, или я сам тебя убью! Слышишь меня, Голем?! Ты… – Деян, наклонившись, лучше разглядел его лицо и замер, пораженный, на миг позабыв о терзавшей запястье боли, – такая невероятная мука искажала сейчас черты чародейского лица. Глаза Голему были закрыты; из-под век проступили слезы.

– Зачем?! – глухо повторил чародей. Он не управлял своим колдовством, если вообще осознавал, что использует его.

«Что же это, Господи… Мрак Небесный!».

Деян стиснул рукоять ножа. Боль в запястье была невыносима: если чародей еще не искалечил его, то мог сделать это в любой миг. Стоило немедля перерезать ему глотку и не мучиться за то совестью. По уму, незачем было и пытаться отвести от него смерть, потому что, как он сам сказал – зачем ему было жить? В сущности, незачем…

И это было неправильно. Чудовищно и неправильно.

Тысячу раз за бесконечно долго мгновение Деян решал нанести удар, и тысячу раз отказывался от своего решения.

– Перестань. Не используй силу. Пожалуйста! Остановись, Голем… Рибен. – Деян перевел дыхание. Глаза слезились от боли, говорить спокойно стоило огромного труда. – Ты искалечишь меня и убьешь сам себя, если продолжишь. Перестань! Ну же…

Красноречие окончательно оставило его, но спокойный тон подействовал на чародея, или же у того кончились силы – но хватка ослабла, и колдовство иссякло. Расплескавшийся отвар из кружки, теплый и липкий, стекал в рукав, смешиваясь с кровью от раскрывшегося пореза на ладони.

Деян сунул нож под лавку и освободившейся рукой разжал чародею пальцы. Кисть слушалась нормально; только на коже наливался багровым свежий ожог – но эта мелочь сейчас не требовала внимания.

«Господь всемогущий… – Деян, чувствуя себя совершенно обессиленным, ткнулся лбом в лавку. – Если так продолжится, я долго не выдержу…»

– IV –

Наступило утро, холодное и пасмурное; за ним – такой же день. Лес вокруг хижины буквально кишел животными: еще до полудня в ловушки попались два зайца и куропатка. Чувствовалось в таком изобилии что-то противоестественное, и все же Деян был этому рад чрезвычайно: рядом с ручьем нашлось еще три заросших грядки, но пригодных в пищу овощей на них осталось не так много, чтобы надеяться продержаться сколь либо долгий срок.

Зайчатина просаливалась в единственной нашедшейся в хижине кадке, куропатка плавала в котелке. От густого мясного запаха рот наполнялся слюной. Деян не помнил, когда сам ел вдоволь в последний раз; сильнее, чем есть, хотелось только спать, но поесть и заготовить мясо впрок необходимо было прежде всего.