Текст книги "Король-Предатель"
Автор книги: Егор Михнегер
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 34 страниц)
Глава 3. Безбородый
Надежда – одно из тех лекарств, которые не излечивают, но которые позволяют страдать подольше.
Марсель Ашар
Скалозуб беспомощно полустоял-полувисел. Ноги не слушались и подгибались, но боль в шее не позволяла полностью повиснуть на колодках. Всё тело страшно ломило, левый глаз не открывался. С каким-то отстранённым омерзением Скалозуб осознал, что во время побоев успел конкретно обгадиться – дерьмо засыхало на ногах вперемежку с запёкшейся кровью. Внутренности выворачивало наизнанку, казалось, его сейчас вот-вот вырвет, но получалось лишь пускать слюни и время от времени выхаркивать какую-то желчь. Голова готова была лопнуть и отвалиться, шея затекла так, что при всём желании он не смог бы сейчас её повернуть. Дыхание стало прерывистым, сломанные рёбра и скрученное в три погибели тело не давали сделать ровный глубокий вздох.
В паре шагов от колодок несколько грязных ребятишек, разинув рты, наблюдали за осуждённым.
– Ну и воняет же от него! – воскликнул старший, поймав на себе взгляд Скалозуба. – Интересно, законнорожденные все такие вонючки?
– Григги, мама не разрешила сюда нам ходить! – проконючил совсем ещё маленький гномик, потянув того за рукав.
– Цыц, маменькин сыночек! Будешь хныкать, больше никуда тебя не возьмём!
Паренёк взял длинный прут и бесцеремонно ткнул Скалозуба в щёку.
– Смотри, как дёргается! Ха-ха-ха! А ну-ка покажи свои зу-у-убки! – теперь прутик тыкался закованному гному прямо в рот. – Ого, гляди какие зубища! Правду говорят, законнорождённые жрут новорождённых детей!
Хныкавший малыш кинул в Скалозуба ком грязи:
– Мама сказала, что он плохой! – послышался смех его сотоварищей. – Давайте накажем дядю!
– Побьём его?
– А вдруг начнёт брыкаться?
– Тогда покидаем в него камнями!
– Может, лучше отрежем ему бороду? Вот это будет позорище!
– Да, давайте побреем дядю! Ха-ха!
Скалозуб безучастно взирал на подростков. Где-то на задворках сознания внутренний голос вопил, – нужно защищаться, спасаться, кричать! – но сил не хватало даже просто сказать пару слов.
Сбегав за ножницами, старший из ребят, Григги, с деловым видом начал неуклюже обстригать его бороду. Лишиться бороды считалось высшим унижением для чести и достоинства взрослого гнома, однако сейчас это убеждение казалось Скалозубу смешным. Что значит остаться без бороды в сравнении с тем, чтобы лишиться всего? Дома, семьи, любимой женщины, здоровья, самой своей жизни… Борода отрастёт всего лишь за год-другой, а вот всего остального не будет уже никогда.
– Пффф, без бороды он стал ещё страшнее!
– Фу, фу, дядя противный! Григги, я хочу домой! – законючил снова малыш и ребятишки, довольные собой, удалились, оставив Скалозуба мучиться в одиночестве.
Скалозуб очнулся от беспокойного сна, виной тому стали жгучая жажда и шум. На площадь вновь стал стекаться народ.
«Наверно, пришли меня добить», – со смесью страха и надежды решил обессиленный гном. Он даже не знал, чего ему хотелось бы больше. Умереть, прекратив наконец свои муки, или протянуть существование на несколько тягостных мгновений подольше.
Собравшихся было не столь много, как в прошлый раз – лишь несколько разрозненных кучек, не слишком дружелюбно смотревших как на Скалозуба, так и друг на друга. Бедняки тихонько о чём-то переговаривались, мрачное выражение лиц не предвещало ничего доброго.
В конце концов, вызывающе вальяжной походкой вперёд вышел долговязый гном. Начинающая седеть борода кучерявилась, как и лихо закрученные кверху усы. Запавшие глаза, однако, несколько противоречили бодрому виду, каковой тот явно пытался изобразить.
– Охренеть, как ты благоухаешь, безбородый красавчик. Эй, молодежь! Да, ты, Григги, не делай вид, что не слышишь, орочий сын! Сгоняй-ка по-быстрому за ведром воды. А то я в обморок упаду от такой вони и накроется весь наш самый справедливый и гуманный народный самосуд, хе-хе-хе.
К эшафоту подтянулось ещё несколько оборванцев. Их лица не были обезображены интеллектом, и что-то подсказывало Скалозубу, что пахнут они не сильно лучше него.
«И вот эти нищеброды вынесут мне приговор?! Похоже у Праотца весьма чёрное чувство юмора. А впрочем, какая разница…»
Подбежал запыхавшийся гномик, «подровнявший» Скалозубу бородку и лихо окатил его «водой» из ведра.
– Григги, тупой дебилоид! Я сказал принести ведро воды, а не помоев твоей драной мамаши! От него что, теперь меньше по-твоему будет пахнуть?! – гном в сердцах погрозил подростку внушительным кулаком. – Совсем молодежь соображать разучилась! Пошёл нахрен отсюда, нечего таращиться тут! Это суд, а не спектакль для безмозглых молокососов!
Вжав голову в плечи, подросток поспешил убраться от разгневанного мужа, правда, слишком далеко отходить всё же не стал. Пристроившись к группе каких-то особенно ублюдочных персонажей, паренёк дерзко заулыбался, по всей видимости, будучи абсолютно уверен, что развыступавшийся гном к этой компании не подойдёт.
– Фомлин, Фомлин… Чего взъелся на молодняка? Считаешь, сам в юности был шибко умней? – Скалозуб узнал говорившего гнома. Это был тот самый тип, что первым нанёс ему удар по голове, разорвав приколоченное к колодкам правое ухо.
– Тебя забыли спросить, пекло подгорное! Ты со своими головорезами вроде уже посовершал вчера самосуд, да так, что обвиняемый еле живой, аж обгадился! Херли вы все опять припёрлись-то, а?!
– Полегче, Фомлин, полегче, – поднял вверх руки гном с ухоженной бородой. – Мы с ребятами тут лишь для того, чтобы убедиться в справедливом решении большинства. Кстати, Фомлин, с какой-такой радости, ты вдруг стал у нас главным судьёй?
В голосе говорившего явственно ощущалась угроза. Гном, названный Фомлином, хоть и не был похож на труса, но всё же заметным образом поостыл. Тем не менее, его ответ звучал достаточно твёрдо:
– С такого, Дорки, что я не вижу тут Пастыря. Поэтому руководить судом сегодня буду именно я! А с тобой и твоими мордоворотами всем и так всё понятно – лишь бы пустить кому-нибудь кровь! – самопровозглашённый арбитр обернулся к присутствующим. – Или кто-то правда считает, что вершить правосудие следует вот этому маньяку? А если на месте обвиняемого в следующий раз окажитесь вы, тоже Дорки позвать?
Желающих оказаться, хотя бы даже гипотетически, на месте осуждённого не нашлось. Жестокое избиение видели все и каждый, имеющий хоть каплю мозгов, понимал – доверять трибунал таким типам как Дорки нельзя.
Тот тоже был явно не дурачок и настроение окружающих уловил. Его лицо потемнело:
– Нет, вы только гляньте! Фомлин – само воплощённое милосердие! И что ты предлагаешь? Может отпустить сего уродца обратно домой, пусть дальше пирует? Отлично! Только не забудь его в задницу поцеловать на прощанье! Вон она у него какая наетая, прямо как тебе нравится!
Оппонент Дорки побагровел, а многие из собравшихся потянулись к оружию, в Квартале черни запрет на ношение колюще-режущих предметов был просто формальностью. Похоже, Фомлин пользовался большим уважением и столь грубое обращение гномы восприняли на свой счёт.
– Дорки, не борзей, сволочуга поганая. Совсем страх потерял?! Думаешь, на твою банду управы у нас не найдётся? Знаешь, не все стражи забыли свои корни, могу попросить кое-кого навести в Квартале порядок!
Дорки злобно харкнул ему под ноги:
– Ну давай, вперёд! Ещё своему любимому Королю на нас жалобу напиши! Обидели, мол, им же на народный суд отправленного…
– Эй! Прекратите! Хватит! Только ваших разборок нам не хватало! И так сплошная жопа кругом… – выкрикнул кто-то. Изрядная часть бедняков относилась, по всей видимости, к спорщикам одинаково скверно. – Фомлин, Дорки, хорош грызться словно собакоморды за кость! Давайте дождёмся Пастыря, пусть он всё и решит. А вы, судьи недоделанные, займитесь уже хоть чем-то полезным!
«Отродья, а не гномы», – решил про себя Скалозуб. Среди собравшихся он, с неожиданным для себя чувством облегчения, увидел бывшего учителя, Хиггинса. Уловив его взгляд, тот едва заметно кивнул. После стольких несправедливых мучений, унижений и боли, даже эта ничтожная моральная поддержка заставила навернуться слёзы жалости к себе на единственный глаз – левый так и не открывался из-за кровоподтёка.
Всё тело чудовищно затекло. Боль от ссадин и синяков смешалась с мышечной усталостью. Так Скалозуб и полустоял-полувисел, переминаясь с ноги на ногу, в то время как какие-то голодранцы решали его судьбу.
«Пусть всё сегодня закончится. Я не хочу продолжать эту пытку, не желаю испытывать сей позор…
Жаль, что я так мало времени смог провести с любимой. Хоть бы с ней всё было в порядке. Её Дом довольно влиятельный, несмотря на финансовые трудности последнего времени. Надеюсь, они смогут помочь.
Прощай, любовь моя, ты самое лучшее, что было у меня за всю жизнь…»
Фомлин и Дорки хоть и смотрели друг на друга так, словно желали испепелить соперника взглядом, отдавать бразды правления толпе и ждать некоего Пастыря не собирались.
– Вы что, овцы безмозглые? Без своего Пастыря поссать сходить не можете даже?! – громко выкрикнул Дорки. – И сколько вы его собираетесь ждать? День, неделю, месяц, может быть год? Ну вас всех в зад, давай уже, Фомлин, огласи-ка нам, какие у тебя предложения насчёт наказания этого безбородого чудища!
Второй спорщик молчал, с мрачным видом погрузившись в раздумья. Тягостно тянулись минуты. Собравшиеся на площади гномы начали обеспокоено перешёптываться. Наконец, видимо взвесив у себя в уме различные варианты, Фомлин обратился с речью к «почтенным» горожанам Квартала. По их разинутым, словно бы в удивлении, ртам было сложно сказать, понимают ли они до конца, что именно сейчас происходит. Однако от их одобрения полностью зависела дальнейшая судьба Скалозуба.
– Итак, братья и сестры, мы собрались здесь сегодня, дабы решить участь сего нечистоплотного гнома. Такие как он называют себя законнорожденными и гордятся своим происхождением, называя нас чернью, оборванцами, нищими! Они считают себя высшей кастой, считают, что только они достойны нормального существования, что Оплот находится в их власти! Эти гады пируют… Пируют!!! Пока мы с вами умираем от голода. Они вытирают о нас ноги, обманывают нас, купаются в роскоши за наш с вами счёт!
Начало речи, по всей видимости, устроило всех, даже Дорки пытался скрыть улыбку, делая вид, что приглаживает бороду и усы.
– Друзья мои. Сотоварищи! Сегодня нам выпала уникальная возможность свершить возмездие над одним из тех выродков! Мы должны наказать сего монстра со всей возможной жёсткостью. Я говорю жёсткостью, а не жестокостью, ибо мы с вами вершим справедливость и кара обвиняемого заслуженная! – Скалозуб с последним утверждением был категорически не согласен, но ничего другого от самосуда черни он, в общем-то, и не ждал. – Итак, родные мои, какое наказание уготовим мы негодяю?
– Убить гада! – крикнул кто-то.
– Да! Убить эту сволочь!
– Убить!
– Убить!!!
Фомлин широко развёл руки:
– Братья, мы же с вами разумные гномы, а не тупорылые орки. Последний оплот цивилизации в гибнущем мире! Не слишком ли то примитивно – отправить мерзавца к Праотцу? Избавить его от мучений и позволить вот так вот легко умереть?! – А вот эти слова Скалозубу уже действительно не понравились.
– Я предлагаю оставить предателя рода гномьего прикованным к колодкам, но обязательно поить водой, чтобы он подольше помучался, прежде чем издохнет от голода. Сие будет весьма справедливо, ибо и нас власть имущие морят недоеданием уже не первый год. И да, конечно, если кто-нибудь сильно хочет, то может в любое время исполнить предложение Дорки и поцеловать ублюдка в отъетую задницу! Времени для того будет навалом! Ну как вам идейка? Будем голосовать или все согласны со мной?
– Всегда знал, что ты редкая сволочь, Фомлин. Даже я предложил бы просто побольнее добить эту тварь… Но твоя затея мне нравится! – Дорки нехорошо улыбнулся, глядя на Скалозуба.
Собравшиеся на площади гномы хотя и выглядели немного разочарованными, видимо они пришли на суд, предвкушая зрелищную казнь, но согласно закивали, понимая, что предложение Фомлина предвещает подсудимому гораздо большие муки.
– Что ж, отлично! Осталось решить лишь один маленький вопросик. Желает ли кто поить законнорожденного мерзавца водой или мне назначить дежурных?
Народ потупил глаза, никому не хотелось тратить время и силы, на медленно умирающего врага. Все облегченно вздохнули, когда вперёд вышел Хиггинс.
– Я позабочусь о воде для этой заблудшей души. Все равно моё время теперь немногого стоит. Занимайтесь спокойно своими делами, сограждане.
Фомлин удовлетворенно потёр ладони. Как ни странно, он довольно сильно вспотел, словно очень нервничал, произнося свою речь.
– Жители Оплота, сегодня мы совершили важное дело и вынесли подсудимому справедливый приговор! Да будут страдания сего гнома наказом для всех остальных! – он явно с намеком посмотрел на Дорки, который ответил злобным взглядом, вызывающе выпятив грудь.
Постепенно, видя, что больше никакого представления не намечается, народ стал расходиться. На площади остались лишь Фомлин и Дорки со своими группками гномов. Да ещё старый Хиггинс не спешил уходить.
– На твоем месте я был бы поосторожнее, старый «друг», – проговорил сквозь зубы Дорки.
– Я тоже, на твоём месте, не слишком о себе бы воображал… «приятель», – огрызнулся Фомлин.
Казалось, эти двое могут простоять до конца времён, буравя друг друга взглядом.
В конце концов, Дорки сплюнул, молча развернулся и пошёл прочь. Его товарищи также, не говоря ни единого слова, потянулись за ним. Когда последний из оных скрылся из виду, Фомлин облегчено вздохнул:
– Видит Праотец, этот гном либо прикончит меня, либо окажется на месте безбородого… – он обернулся к Хиггинсу. – Спасибо за помощь, Хиг. Позаботься о нашем красавце. И заходи в гости почаще. А лучше перебирайся в мой дом, тебе все будут рады! Ну, бывай.
После того, как Фомлин со своей компанией отправились восвояси, на опустевшей площади остались лишь Скалозуб, да старик. Казалось, бывший учитель бесконечно долго с печалью и укоризной смотрит на давно повзрослевшего школяра. Остаток гордости в душе Скалозуба требовал не показывать слабости, требовал отослать прочь старого неудачника, требовал сказать, что тот не имеет права так осуждающе смотреть на него!
«Я ни в чем не виновен! Всё сложилось чудовищно несправедливо! Я стремился лишь к процветанию своего Дома, я никакой не преступник!!! Мои судьи и мучители – вот кто настоящие монстры!»
Но всё, что он мог, это из последних сил держаться на ноющих ватных ногах и моргать одним глазом. Сказать хоть что-нибудь вслух не поворачивался язык.
– Сейчас принесу тебе водички, потерпи немного, – наконец произнес Хиггинс и, чуть помедлив, добавил, – Скалик.
Он вспоминал долгие дни, проведённые в тюремной камере. Тогда ему казалось, что хуже бесконечно-тягостного ожидания ничего быть уж точно не может. Теперь Скалозуб осознал, как сильно он ошибался.
В камере он мог двигаться, ходить, пусть и в очень ограниченном пространстве. Мог стоять, мог сидеть, мог даже прилечь на холодный каменный пол. Сейчас же он был обездвижен и беспомощен как младенец. Хиггинс, исправно приносивший воду, даже поил его словно ребёнка.
Хиггинс. Полуспящий. Старый учитель, от которого во времена своего тщеславия так эгоистично отвернулся наследник богатого Дома, ухаживал за бывшим учеником как только мог. Напоив пленника, бывший мастер, корячась, притащил сразу несколько вёдер с водой и как следует отмыл избитого гнома. Хотя Скалозуб считал, что ему уже все равно, после омывания он почувствовал себя значительно лучше. Хиггинс смыл нечистоты и запекшуюся кровь – ощущение было такое, словно он обновился. Кожа как будто дышала, синяки и кровоподтеки стали рассасываться, даже левый глаз чуток приоткрылся!
Пару раз Хиггинс приносил в бутылке вместо питья какую-то кашицу и таким образом незаметно подкармливал измождённого гнома. От такой заботы у Скалозуба всякий раз наворачивались слёзы.
«Как я мог отказать в помощи учителю?! Каким самонадеянным идиотом я был! Прости меня, Праотец…»
После всего произошедшего с ним за последние дни, разговаривать не хотелось, но в конце концов Скалозуб заставил себя раскрыть рот и проговорить еле ворочавшимся языком:
– Зачем ты заботишься обо мне? Мне ведь, всё едино, больше не жить. Для чего тратишь силы, учитель?
Старый гном довольно долго не отвечал, просто стоял и смотрел на Скалозуба сочувственным взглядом.
– Живи, – вот и всё что он сказал.
Глава 4. Раскрасить дядю
Малые страдания выводят нас из себя, великие же – возвращают к самим себе.
Жан Поль Рихтер
Время перестало иметь для Скалозуба какое-либо значение. Не так уж важно, день сейчас или ночь, какой день недели или какой месяц, когда ты не можешь сдвинуться с места, будучи не более чем предметом интерьера на площади.
Вероятно, Хиггинс чувствовал боль, терзавшую душу пленника, поскольку старался навещать бывшего ученика как можно чаще. Чтобы избежать косых взглядов и лишних вопросов, по большей части он сидел где-нибудь у края площади, присматривая за Скалозубом издалека.
– Сколько ещё ты будешь возиться со мною, учитель? Ведь я обречён, всё равно я не смогу тебя когда-нибудь отблагодарить… – в очередной раз вопросил его Скалозуб.
Обычно ответом служило молчание, да лёгкое покачивание головой, потому вдруг разговорившийся Хиггинс застал Скалозуба врасплох:
– Думаешь, я делаю это ради твоей благодарности? Или, быть может, ради уважения Фомлина или вот этих несчастных? – он обвёл взглядом полупустую площадь. – Ради искупления каких-то грехов? – на пару секунд старик замолчал, а затем решительно произнёс три буквы: – Нет.
– Тогда зачем? Для чего терять время на такого как я? Беспомощного, сломленного, бесполезного. Самое большее, пожалуй, даже самое лучшее, что мне светит, это скорая встреча с Праотцом…
– Молчи идиот! Кто ты такой, дабы судить о воле Праотца? Да, в своей жизни ты делал много неправильных вещей. Как, впрочем, и все остальные. Как сделал когда-то и я…
Хиггинс задумчиво уставился вдаль:
– За свою жизнь мы совершаем много поступков, о которых впоследствии горько жалеем. Ты не единственный такой, не уникальный. Но прошлого не изменишь, как бы нам того не хотелось. А будущего знать не дано. Всё, что мы можем, это делать что-то достойное в настоящем. Делать хоть что-нибудь, что в наших силах. В наших силах именно в данный момент!
Мы не изменим прошлого. И, вполне вероятно, никак не повлияем на будущее. Но действовать лучше, чем сожалеть о содеянном. Лучше, чем грезить попусту о грядущем. Лучше, чем не делать вообще ничего!
Я помогаю тебе не ради кого-то, а ради себя. Ради себя, понимаешь? Потому что это всё что я могу сейчас сделать.
Старик тяжко вздохнул. Длинные речи никогда не являлись особым даром учителя ювелирного мастерства. «Стукни туда», «подточи здесь», «чуть расширь тут» – вот и весь его обыденный лексикон. Тем не менее, свою мысль Хиггинс ещё не закончил:
– Да, ты закован. Да, ты приговорен и ситуация кажется абсолютно безвыходной. Но вспомни себя в детстве. Тебе так часто удавалось выкручиваться и выходить сухим из воды после самых озорных и безбашенных переделок!
Палачи сковали твоё тело, но твой разум, твой дух принадлежат только тебе одному. Тебе даже рот не заткнули, так что в твоём распоряжении вся сила речи и убеждения! Используй то, что имеешь, делай всё что можешь, сколь бы малыми не казались возможности тебе самому. Поверь, у большинства окружающих нету и этого.
Оглянись вокруг. Посмотри на жителей этих трущоб. Они не образованы, не дальновидны. Скажем честно, они откровенно тупы!
В сём нет их вины. Всю свою жизнь они пытаются урвать хотя бы немного еды, да самых простых удовольствий. Куда им подумать о чём-нибудь наперёд. Словно дикие орки, эти гномы живут одним днём. Поверь, я прожил в Квартале уже не один год и знаю, о чём говорю.
Хиггинс закашлялся, но спустя недолгое время продолжил:
– Используй своё преимущество. И помни, даже если ты не в силах влиять на ситуацию, ты в силах изменить своё отношение к ней. И часто, уже одного этого будет достаточно, чтобы стало немного полегче. Достаточно, чтобы вновь начать действовать!
Сколь бы ни была вдохновляющей речь учителя, но оковы волшебным образом не исчезли, и жизнь продолжала идти своим чередом. Немного вздремнуть, попить, пописать, изредка что-нибудь незаметно поесть, да стоять столб столбом, «меняя своё отношение к ситуации».
Бездействие отупляло, истощало последние душевные силы, но после некоторых событий оно перестало казаться таким уж тягостным. Порою лучше, когда вокруг не происходит решительно ничего, чем когда, к примеру, тебя навещают не очень желанные гости.
Витая в грёзах наяву, в последнее время Скалозуб часто находился в таком состоянии, он вдруг осознал, что рядом, задумчиво почёсывая бородку, стоит не кто иной, как сам Дорки. Поймав на себе его взгляд, жестокий гном обнажил неровные зубы в ухмылке:
– Смотрю, успел отмыться, безбородый уродец. И как только это тебе удалось? Будучи-то прикованным! Ай-яй-яй! Похоже, кто-то нарушает указы нашего справедливейшего говно-суда, помогая виновному.
Дорки схватил беззащитного гнома за подбородок, наклонился, приблизившись вплотную к лицу. Пахнуло крепкой выпивкой, злобные глазки буравили Скалозуба насквозь. Лидер уличной шайки явно искал повод «восстановить справедливость» в своём собственном, кровожадном донельзя понимании.
«Этот тип слишком опасен. Нужно как-то выкручиваться. Но я прикован! Думай, думай болван! Нельзя подставлять Хиггинса!» – засуетился, впервые за очень долгое время, ограниченный в своих возможностях гном.
– Фомлин велел вымыть меня, дабы не смущать детишек и женщин! – неожиданно сам для себя выпалил Скалозуб.
Услышав имя врага, Дорки разозлился ещё пуще прежнего, но объяснению поверил.
– Вот оно значит как. Наш грёбанный самопровозглашённый судья решил поиграть в благородность. Ну что ж, я тоже могу быть великодушным, смотри!
Дорки достал из кармана прогнившую сырую грибокартошку.
– Узнаешь свой товар, а, безбородый урод?!
Грибокартошка маячила у самого носа. Судя по тому, что она прогнила насквозь, то мог быть и правда «товар», что Скалозуб продал ещё до своего заключения. За такое количество времени уже изначально подпорченный провиант, естественно, никак не мог улучшить своих потребительских свойств. То было понятно любому, но попробуйте объяснить очевидную вещь отморозку, что ищет повода докопаться.
– Вот это самое дерьмецо ты продавал нам втихаря от Предателя. Да ещё и заламывал цену, словно за первосортный продукт. Думал, небось, с голодухи и не заметим, сожрём, да за добавочкой к тебе побежим?! Так ведь, да? А сам, не хочешь ли отведать гнилокартошки на вкус? Ммм, как аппетитно выглядит, правда? Жри падла!!! Жри!!!
Дорки силой запихал грибокартошку ему прямо в рот.
– Жуй! Жуй мразь, а то прирежу и срать мне на суд! Жуй!!!
Без кулинарной обработки гнилая грибокартошка была также съедобна как грязь из проточной канавы. Но другого выхода не было.
«Ради Хиггинса!» – он заставил себя прожевать и проглотить всё.
Горечь во рту была нестерпимой, от мерзости его всего аж трясло, но Скалозуб пересилил желание сблевануть. Вместо этого он выдавил через силу улыбку, пытаясь изобразить благодарность:
– Спасибо тебе, добрый гном! Не представляешь, как я был голоден все эти дни. Не мог бы ты принести мне ещё?
От удара кулаком перед глазами всё закружилось и замерцало. Скула горела огнём. Но когда земля перестала ходить ходуном, Скалозуб с удовлетворением обнаружил, что Дорки удаляется с площади.
Хиггинс, конечно, не мог не заметить свежий синяк, но даже присутствуй старик при «званом ужине», смог бы он что-либо противопоставить молодому сильному гному? Поразмыслив, бывший учитель похвалил Скалика за проявленную силу духа и остроумие.
Не верилось, что такое возможно, но постепенно Скалозуб начал привыкать к текущему положению дел. Внешне ничего не изменилось, он всё так же был прикован к колодкам, но теперь вместо бесконечной жалости к себе, изворотливый гном искал способы хоть в какой-то мере улучшить своё положение. И в определённой степени преуспел.
Для начала, дабы не чувствовать холод и унижение от наготы, Скалозуб стал демонстративно размахивать мужским достоянием, как только мимо проходила какая-нибудь гномиха. Гадил и мочился он тоже исключительно в присутствии окружающих. Посовещавшись, часто проходившие по площади гномы решили накрыть его чем-то вроде попоны. И хотя теперь возникла другая проблема, в лохмотьях очень хотелось чесаться, он всё же чувствовал себя намного комфортнее. Также под ноги ему подставили небольшое корытце. Скалозуб быстро нашёл тому не только прямое применение в роли нужника, но и использовал в качестве сидения, приводя ногами ёмкость в вертикальное положение.
Слава Праотцу, несмотря на широкое общественное возмущение, никому не пришло в голову задаться очевидным вопросом – откуда вообще могут браться какашки у умирающего с голоду гнома? По крайней мере, насчёт образованности и дальновидности черни, Хиггинс оказался полностью прав.
К сожалению, ухаживающий за ним Хиггинс был пожилым гномом, а не големом, что не знает усталости. И хотя старик присматривал за Скалозубом с таким тщанием, будто охранял сундук с золотом, ему, также как и всем остальным, нужно было спать и решать собственные бытовые проблемы. В такие моменты ждать помощи было неоткуда.
Самыми жестокими мучителями оказались детишки, подстригшие ему бороду. Вот уж воистину, юные создания не ведают, что творят.
– Салют, вонючка! – задорно поприветствовал Скалозуба старший из малолеток. Григги, кажется, так его звали. – Смотрю, твои синяки почти зажили!
– А почему дядя теперь в одежде? – поинтересовался младший из сборища.
– Почему, почему… Топорчему! Не мешайся со своими дурацкими вопросами, Моглик, мы тут по делу! – важно заявил Григги.
– И какое у вас дело к приговоренному узнику, мои молодые друзья? – отозвался нехотя Скалозуб.
– Смотри, оказывается он разговаривает!!! – искренне поразился младшенький.
– Да неужели, вот чудеса! Заткнись уже, Моглик. Понял? Зат-к-нись! И ты тоже закрой свою пасть, безбородый говнюк! Наберите камней парни, наш узник что-то больно хорошо выглядит. Надо снова украсить его рожу красным цветом! Красный к лицу говнюкам, ха!
Малолетки с рвением бросились выполнять распоряжение лидера, собирая разбросанные на площади камни. Скалозуб лихорадочно соображал, ища выход из ситуации, но сила речи вряд ли могла помочь переубедить туповатых подростков, которые видели в происходящем лишь забавное игрище.
– Ребята, раскрасить дядю красным плохая идея! Очень плохая! «Красный дядя» будет снова вонять и пугать других тёток и дядек! Но чистый дяденька, может рассказать вам много интересных исто…
– Заткнись урод! – мимо лица Скалозуба просвистел первый брошенный камень. Григги, юноша, вступивший в пору полового созревания, жаждал крови и чихать хотел на истории и прочую болтовню. – Хватить копаться, кидайте уже! Получай отродье! На!
Уклониться от летящих со всех сторон камешков не было ни единой возможности. Скалозуб мог лишь прижать подбородок к колодкам, пряча лицо. Об голову больно ударилось несколько достигших цели камней. Он зажмурился, стиснув зубы и тихо рыча.
Не все камни были большими, да и сила броска малолеток не шла ни в какое сравнение с силой взрослого мужика. Шевелюра Скалозуба также немного амортизировала удары. Однако вскоре голова превратилась в один сплошной очаг боли и страшно саднила. Волосы пропитывались густой красной жидкостью.
«Вот тебе и измени отношение к ситуации, вот тебе и используй свои преимущества…» – с горечью промелькнула мысль между ударами.
– ПРОЧЬ ДРАНЫЕ ОТРОДЬЯ! УБЪЮ ОРОЧЬИ ТВАРИ!
«Хиггинс!» – с облегчением подумал сперва Скалозуб, но нет, голос был знакомым, но не его.
С трудом заставив себя перестать жмуриться и открыть глаза, Скалозуб увидел Фомлина, гнавшего прочь детвору. Тот бросал им вслед камни, видимо малолетки их выронили, испугавшись разъярённого гнома.
– Убирайтесь отсюда, ублюдки! ГРИГГИ, ТЫ У МЕНЯ ЕЩЁ ОТХВАТИШЬ, ВЫРОДОК! МАЛО НЕ ПОКАЖЕТСЯ!
Фомлин с досадой плюнул в направлении улепётывающих со всех ног мальчуганов.
– Паршивое семя! И вот эта вот мразь наше будущее?! Да драть их надо с утра до ночи всех!
Несмотря на туго соображавшую распухшую голову, Скалозуб удивился столь бурной реакции гнома на «игру» несмышлёных детей.
Скептически глянув на пострадавшего, Фомлин решительно и бесцеремонно начал ощупывать его голову. От неожиданности и боли из глаз ручьём потекли слёзы.
– Шшшшш… Хватит! Ц-с-с-с…
Также внезапно как начал, Фомлин прекратил мучительное истязание окровавленной головы.
– Хвала Праотцу, серьёзных увечий не наблюдается. Эй! Да, ты! – он подозвал проходившую мимо гномиху. – Принеси воды и промой безбородому раны. Ау! Твою за ногу, я кому говорю?! Давай, давай, закрой рот и вперёд!
Невзирая на крайнее замешательство, гномиха действительно почти сразу куда-то помчалась. Фомлин явно пользовался авторитетом у черни, хотя Скалозуб пока так и не понял, какой ранг тот имел. Если в Квартале вообще было хоть что-то отдаленно напоминающее систему рангов законнорожденных.
– Так не пойдёт… – гном угрюмо покачал головой. – Тебя либо изуродует Дорки, либо закидают камнями безмозглые малолетки. А то и просто забьёт насмерть случайная пьянь.
Фомлин стоял, сосредоточено думая, пока не вернулась гномиха с тазом воды и достаточно чистыми, по меркам трущоб, тряпками.
Скалозуб решил, что толи он, толи все окружающие посходили с ума, а может детки повредили ему всё-таки голову и он бредит. Иных объяснений, с чего бы гному, приговорившему его к долгой мучительной смерти, столь яро беспокоится о его здравии, он не находил.
Женщина грубо, но уверенно промывала свежие раны, не обращая внимания на шипение и кряхтение Скалозуба. Намотав ему на голову тряпки и выразительно посмотрев на Фомлина, гномиха, так и не проронив ни единого слова, удалилась. Тот, казалось, не заметил ни её суеты, ни ухода.
С глубокомысленным видом гном прохаживался по площади, покуда не вернулся Хиггинс. Отведя старика в сторону, Фомлин принялся оживленно тому что-то втолковывать. Хиггинс только кивал головой и поддакивал. Удовлетворившись, по всей видимости, разговором, Фомлин наконец-то ушёл. Бывший наставник и его ученик снова остались одни.
Хиггинс выглядел крайне встревоженным, но внимательно осмотрев обмотанные вокруг головы Скалозуба повязки немного подуспокоился.
– Я… вновь не справился. Я ничего не смог сделать… – Скалозуб разразился рыданиями. – Сила убеждения?! Предвиденье и планирование?! Я… я не могу управиться даже с драными малолетками!