Текст книги "Говорите правильно. Эстетика речи"
Автор книги: Ефрем Язовицкий
Жанр:
Языкознание
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)
Прощаясь с нами, Иван Яковлевич сказал, что сегодняшняя встреча-экзамен, это в некотором роде репетиция к тому «испытанию», которое ждет нас и его самого в воскресенье, 25 декабря. Заинтригованные и заинтересованные, мы стали просить его раскрыть секрет этого испытания. Но он решительно отказался и просил нас прийти к нему в этот день не позднее 17 часов, так как ровно в 18 мы вместе с ним отправимся туда, где все и объяснится. Промаявшись четыре дня подряд, мы прибежали к нему в воскресенье не в 17, а в 16 часов, в то время, когда он что-то писал, сидя за письменным столом.
– Так, явились? – встретил он нас шутливым вопросом. – Возьмите книги, садитесь на диван, читайте и ждите.
Мы достали книги, уселись на диван, но читать не стали. Нас волновали вопросы: куда, зачем и почему? Иван Яковлевич выглядел сегодня по-иному. На нем был новый костюм, белоснежная рубашка, галстук, повязанный бантом, и шерстяной жилет светло-серого цвета.
– Идем в филармонию,– шепнул Виктор Козаков.
– Не в филармонию, а в кинолекторий, – перебил его Леша Веретенников.
– В театр,– уверенно сказал я.
– Детям до 16 лет в вечернее время ходить в театр воспрещается,– поддел меня Виктор Козаков и начал перечислять разные места.
Тут были и цирк, и публичная библиотека, и планетарий, и даже общество филателистов, членом которого с детства состоял Иван Яковлевич.
– Я вижу, вы чем-то взволнованы, – сказал он, отрываясь от письма.
– Мало того, Иван Яковлевич, умираем от нетерпения.
– И любопытства?
– Да, да и любопытства.
– Потерпите несколько минут, и я вам все объясню.
Эти несколько минут показались нам вечностью. Наконец, Иван Яковлевич запечатал конверт, положил его в боковой карман, встал и сказал торжественным голосом:
– Сегодня мне исполнилось 60 лет.
– Какой кошмар!
– Почему же, собственно, кошмар?
– Потому что мы без подарков, и вообще вы нехороший, – закричали мы и бросились обнимать и поздравлять его, кто как мог.
– Открою вам еще один секрет, – сказал он после того, как все утихомирилось. – Школа, в которой я учился и много лет работал, решила отметить мое 60-летие своеобразным праздником, назвав его «Карнавал стилистики». Будучи от природы человеком не очень храбрым, я решил отправиться туда не один, а вместе с вами.
– Ура! – закричали мы. – Да здравствует Стилистика и славный карнавал!
В вестибюле школы, куда мы пришли через полчаса, гремела музыка. Огромное полотнище с надписью «Карнавал стилистики», украшенное гирляндами огней, переливалось всеми цветами радуги. По широкой лестнице, ведущей в актовый зал, навстречу нам спускался Русский язык, сопровождаемый Фонетикой, Морфологией и Синтаксисом. Приблизившись, они остановились, и Русский язык сказал взволнованным голосом:
Хвала тебе, Стилистика,
И вам, ее друзья!
Наш карнавал не мистика,
Клянусь вам в этом я.
Вы здесь найдете устную
И письменную речь,
Веселую и грустную,
Способную увлечь.
Найдете речь чеканную
И ясную, как день,
И речь весьма туманную,
И бледную, как тень.
Хвала тебе, Стилистика,
И вам, ее друзья!
Наш карнавал не мистика,
Клянусь вам в этом я.
С этими словами Русский язык обнял Стилистику. Они расцеловались и под звуки торжественного марша направились в актовый зал. Мы последовали за ними и были потрясены открывшейся картиной. Всюду, где только было возможно, сидели и стояли участники карнавала, одетые в яркие красочные костюмы, подчеркивающие принадлежность к той или иной части речи или выразительному средству языка. Тут были и Существительные, и Прилагательные, и Местоимения, и Глаголы, и Синонимы, и Омонимы, и Паронимы, и Метафоры, и Метонимии, и Синекдохи, и Перифразы, ну, в общем, весь состав русского языка и его стилистики, включая суффиксы, приставки, знаки препинания и прочее.
Больше всего поразило нас присутствие в этом зале литературных героев. Евгений Онегин, Татьяна Ларина, Чичиков, Манилов, Собакевич, Коробочка, Хлестаков, Андрей Болконский, Анна Каренина, Денис Давыдов, Павел Корчагин, Чапаев, Григорий Мелехов, Разметнов, дед Щукарь, Олег Кошевой, Уля Громова, Павлик Морозов сидели, стояли, беседовали между собой, как у себя дома.
– Иван Яковлевич, – сказал я шепотом, дергая его за рукав и показывая на присутствующих. – А эти зачем здесь?
– Не знаю, мой друг, не знаю, это сюрприз. Поживем – увидим!
Я хотел сказать ему еще что-то, но Русский язык увел его на возвышение, устроенное в центре зала, усадил в кресло и, обращаясь к присутствующим, сказал:
– Сегодня мы с вами чествуем Стилистику! Мы долго ждали этого дня. И вот Стилистика среди нас. Это не только большая честь, нс и огромная ответственность. Стилистика будет не только наслаждаться атмосферой нашего карнавала, не только смотреть, как мы веселимся, но и примет активное участие в наших маленьких импровизированных дискуссиях. Я прошу вас иметь в виду, что по программе нашего праздника каждый, на ком есть карнавальный костюм, может задать вопрос Стилистике и обязан ответить на вопрос, заданный ему Стилистикой. В случае каких-либо недоразумений прошу обращаться ко мне. Тут грянула музыка, завертелся подвешенный к потолку зеркальный шар, освещаемый разноцветными огнями, и начался карнавал, подобного которому не было еще в истории русского языка.
Пользуясь танцевальной суматохой, мы увели Ивана Яковлевича в коридор и стали спрашивать, как нам вести себя в создавшейся обстановке. Откровенно говоря, мы изрядно струхнули, предполагая, что он по своему обыкновению заставит нас отвечать на задаваемые ему вопросы. Но он успокоил нас, сказав, что сегодня в виде исключения наша роль будет заключаться в подливании масла в огонь. Это нас вполне устраивало, и мы в самом хорошем расположении духа, как говорится во многих сочинениях, вернулись вместе с ним в актовый зал на прежнее место.
Первыми, кто накинулся на Стилистику, когда смолкла музыка карнавального галопата, были знаки препинания.
– Стилистика, Стилистика! – закричали они, обступая ее плотным кольцом, – скажи, что ты о нас думаешь?
– Думаю, что вы народ боевой, задорный и весьма полезный.
– Не хитри, Стилистика, говорят, ты нас презираешь и, где только можешь, перечеркиваешь!
– А за что вас любить, – сказал Леша Веретенников. – Из-за вас одни только неприятности да двойки.
– Молчи, малыш! – сказал Восклицательный знак. – Пусть говорит Стилистика.
– Пусть, пусть, пусть, – пропищали Запятые, смешно подпрыгивая на тоненьких ножках.
– Могу добавить, что знаки препинания имеют огромное значение при стилистическом оформлении мысли.
– Правильно, – хором сказали знаки препинания, – очень, очень большое значение!!!
– А ну скажи, Стилистика, кто из нас красивее? – спросила Точка с запятой, кокетливо поправляя шелковый бант, лихо торчавший на макушке.
– Все вы – красавцы расписные, у каждого своя стать, свой характер.
– И свой гонор, – добавил я с опаской, но замечание мое было пропущено мимо ушей. Тут Вопросительный знак, стоявший до этого в стороне, вышел вперед, взобрался на услужливо подставленную ему спину Многоточия и спросил на низких нотах:
– Станиславского знаешь, Стилистика?
– Знаю.
– А что он сказал про меня?
– И про меня? – воскликнул Восклицательный знак.
– И про нас? И про нас? – закричали Точки, Двоеточия, Запятые. – Скажи, Стилистика!
– Скажу. Станиславский, как никто другой, понимал природу знаков препинания и высоко оценивал их эстетическую роль в нашей речи. Он говорил актерам, ораторам и всем, кто занимается публичными выступлениями, что «точка, запятая, вопросительный и восклицательный знаки и прочие имеют свои, им присущие, обязательные голосовые фигуры, характерные для каждого из них. Без этих интонаций они не выполняют своего назначения. В самом деле, отнимите от точки ее финальное, завершающее голосовое понижение, и слушающий не поймет, что фраза окончена и продолжения не будет. Отнимите от вопросительного знака характерное для него особое звуковое «квакание», и слушающий не поймет, что ему задают вопрос, на который ждут ответа.
В этих интонациях есть какое-то воздействие на слушающих, обязывающее их к чему-то: вопросительная фонетическая фигура – к ответу, восклицательная – к сочувствию и одобрению или к протесту, две точки – к внимательному восприятию дальнейшей речи и т. д. Во всех этих интонациях – большая выразительность».
– А я где-то читала, что обо мне Станиславский особенно тепло отзывался, – сказала самая симпатичная Запятая, – скажи им, Стилистика, пусть знают все.
– Да, красавица, о тебе этот великий мастер речи отзывался особенно тепло. Вот его слова: «Самое замечательное в природе запятой то, что она обладает чудодейственным свойством».
– Слышите, слышите, чудодейственным свойством, – восторженно зашептали Запятые.
«Ее загиб, точно поднятая для предупреждения рука, заставляет слушателей терпеливо ждать продолжения неоконченной фразы... Если бы вы знали, какое наслаждение при длинном рассказе или фразе... загнуть фонетическую линию перед запятой и уверенно ждать, зная наверное, что никто вас не прервет и не заторопит».
– Наслаждение, огромное эстетическое наслаждение! – воскликнула Запятая. – Надо, чтобы об этом узнали все школьники от мала до велика.
– Надо, надо, надо, – проскандировали остальные Запятые и стали целовать свою подружку.
– А что обо мне сказал Чехов, не помнишь, Стилистика? – спросил Восклицательный знак.
– Как же, помню. У Чехова есть даже рассказ, который называется «Восклицательный знак».
– О!!! – вздохнули знаки препинания. – Целый рассказ!!!
– Да, представьте себе! В этом рассказе великий писатель изобразил старого чиновника – коллежского секретаря Перепелкина, который никак не мог вспомнить, где же в казенных бумагах ставится восклицательный знак, и восклицал: «Что за оказия! Сорок лет писал и ни разу восклицательного знака не поставил... Гм!.. Но когда же он, черт длинный, ставится?..
– Этот знак ставится, – напомнила ему жена, – при обращениях, восклицаниях и выражении восторга, негодования, радости и прочих чувств».
Выслушав замечание жены, старый чиновник задумался, – говорит Чехов: «Сорок лет писал он бумаги, написал он их тысячи, десятки тысяч, а не помнит пи одной строки, которая выражала бы восторг, негодование или что-нибудь в этом роде... И прочие чувства... – думал он. – Да нешто в бумагах нужны чувства? Их и бесчувственный писать может...»
– А про меня Чехов ничего не сказал? – спросило Многоточие.
– Про тебя, прелесть моя, Чехов специально ничего не говорил, но пользовался тобою в своих рассказах исключительно точно и умело, а вот Салтыков-Щедрин в одной гениальной сценке изобразил молодого чиновника, наставившего в деловой бумаге уйму многоточий и получившего от своего начальника такое замечание: «Что же это вы, молодой человек, многоточий-то наставили? Многоточие волнение чувств обозначает, а какое же волнение чувств может быть в казенной бумаге?»
– Хитрит, хитрит Стилистика, – сказал Вопросительный знак, все ссылается на Станиславского, на Чехова, на Салтыкова-Щедрина, а свое собственное мнение о нас не высказывает.
– Да, да, не высказывает, не высказывает, – поддержали его знаки препинания.
– Ну, что ж, если настаиваете, могу высказать. Во– первых, при помощи знаков препинания в устной и письменной речи передаются эмоциональные оттенки слов и выражений, помогающие писателям, поэтам и ораторам отражать своеобразие своего слога (способы словоупотребления и построения фразы). Во-вторых, знаки препинания помогают нам расчленять текст на отдельные его части, а в поэтической речи выделять ритмо-мелодические типы произношения. В-третьих, наконец, знаки препинания, выступая в основной своей роли, оформляют логико-грамматические отношения между предложениями и членами предложений.
– А не можешь ли ты, Стилистика, сказать что-нибудь особенное обо мне? – спросила Точка.
Иван Яковлевич хотел; было, ответить ей, но тут заиграли какой-то веселый танец, и знаки препинания, расхватав друг друга, пустились в пляс...
Не успели отзвучать последние аккорды танцевальной музыки, как нас окружили Омонимы, Паронимы, Тавтологии и Плеоназмы. Они не задавали никаких вопросов, а только хлопали в ладоши и кричали:
– Браво, Стилистика, браво! Спасибо тебе, Стилистика! Да здравствует, Стилистика! Ура, Стилистика!
Когда они немного успокоились, Иван Яковлевич спросил:
– За что вы меня так благодарите?
– Как за что? Без тебя мы совсем пропали бы. Никто о нас не вспоминал бы.
– А вы сами о себе все знаете?
– Знаем.
– Хорошо, тогда скажите, что такое омонимы?
– Слова, одинаково звучащие, но разные по значению, – сказал важный Омоним, кричавший громче всех.
– Например?
– Например, пила – инструмент и пила – прошедшее время от глагола пить; коса девушки, коса землепашца и коса – узкая полоса отмели на море или на реке.
– Правильно, а на какие группы делятся омонимы?
– На... на... на...
– На грамофоны, патефоны и саксофоны, – подсказал ему Виктор Козаков.
– Врешь, – обозлился важный Омоним, – мы делимся на, на... на...
– На омофоны, омографы и омоформы, – выручил его тощий, как жердь, Омоним.
– Да, да, да, на омофоны, омографы и омоформы, – обрадовались Омонимы, – верно, Стилистика?
– Совершенно верно. А кто из вас скажет, чем различаются между собой эти группы?
– Я скажу, – пропищал маленький, похожий на гнома, Омоним. – Омофоны – это слова, совпадающие в произношении: труд и трут, плод и плот, стог и сток[5]5
Одинаковое звучание слов труд и трут, плод и плот, стог и сток вызвано тем, что русскому языку свойственно оглушение звонких согласных на конце слов и перед исследующим глухим согласным.
[Закрыть]. Омографы – слова, совпадающие на письме: зáмок и замóк, мýка и мукá. Омоформы – слова, совпадающие по звучанию в одной или нескольких присущих им формах и различающиеся в других, например: простой – существительное и простой – прилагательное, печь – существительное и печь – глагол.
– Молодец!
– Он у нас философ, ты с ним не шути, Стилистика, – сказал Омоним, одетый факиром.
– А я и не шучу, сейчас мы поставим перед ним один серьезный вопрос.
– Какой, какой вопрос? – заволновались Омонимы.
– Вопрос такой: чем опасны омонимы?
– Омонимы – мирный и безобидный народ. И страшны они только лентяям и лоботрясам, не желающим как следует изучать родную речь.
– А двусмыслицы, возникающие при употреблении омонимов? – спросил я.
– Двусмыслицы встречаются в тех случаях, когда в произношении совпадают, с одной стороны, слово, а с другой стороны, сочетание слов, например: мокли – мог ли, с утками – сутками, стройка – строй-ка, или когда одним словом характеризуются разные понятия: они просмотрели эти строки (ознакомились с ними или не заметили их, пропустили?), это правило надо оставить (сохранить или расстаться с ним?). Поэтому необходимо развивать в себе наблюдательность и замечать, что употребляемое слово из-за собственного омонима может быть понято неправильно.
– Ну что, правильно я сказал про него, Стилистика? – спросил Омоним, одетый факиром.
– Правильно. Он не столько философ, сколько вдумчивый и хороший ученик. Из него выйдет настоящий толк. К его словам я могу только добавить, что создаваемую омонимами возможность двусмыслицы не надо преувеличивать, так как слова в речи используются не изолированно. Обычно контекст обезвреживает омонимы, и ошибка становится невозможной. Если мы скажем, например, песчаная коса отделяла бухту от открытого моря, то никто не подумает о девичьей косе или о косе землепашца.
– А что ты про нас еще знаешь, Стилистика? – спросил Омоним, похожий на доктора Айболита.
– Знаю, что, давая повод к неверному пониманию, вы в то же время являетесь прекрасным материалом разнообразных шуток и каламбуров, создаваемых писателями и поэтами.
– Прочти, прочти, Стилистика! – закричали Омонимы.
– Извольте:
Область рифм – моя стихия,
И легко пишу стихи я;
Без раздумий, без отсрочки,
Я бегу к строке от строчки,
Даже к финским скалам бурым
Обращаюсь с каламбуром.
Это шуточное стихотворение давным-давно написал поэт Минаев. Думаю, что кто-нибудь из вас прочитает нечто более современное.
– Я прочту, – раздался вдруг дребезжащий женский голос. И, протиснувшись вперед, в центре круга оказалась забавная старушка в немыслимом чепце, в кринолине с оборками и бантами.
– Кто это? – спросил Леша Веретенников.
– Не знаешь, чудак! – удивился тощий Синоним. – Ведь это же бабушка Полисемия, от которой мы все пошли. Читай, бабушка!
– Читай, читай! – закричали Омонимы и захлопали в ладоши.
Длился круглые сутки полет,
Забрались в африканскую даль мы,
Где с утра соловейко поет
В острых листьях кокосовой пальмы.
И горячий, как кровь, материк
Замирает и слушает с нами
Тот серебряный курский язык,
Что наполнен любовью и снами.
Как, хорошо написано?
– Это ты про омонимы читала, бабушка, а ты что-нибудь про себя, про полисемию, прочитай, чтобы все видели и красоту, и многозначность русского слова, – сказал странный Омоним, одетый Иваном-царевичем.
– А что ж, могу и про себя.
ДОРОГА
Подумать только, как много
Значений у слова дорога.
Дорогой зовут автостраду
И тропку, бегущую рядом,
И шлях, что лежит на равнине,
И путь каравана в пустыне,
И шаг альпиниста по круче
К вершине, упрятанной в тучах,
И след корабля над волнами,
И синие выси над нами...
А вскоре пополнится новым
Значеньем привычнее слово.
Представьте: готова ракета
К прыжку на другую планету,
Прощаясь с ее экипажем,
Стоящим у звезд на пороге,
Мы просто и буднично скажем:
«До встречи! Счастливой дороги!»
Подумайте только, как много
Значений у слова дорога.
– Ура! Качать Полисемию! – закричали Омонимы и хотели подхватить ее на руки, но тут грянула мазурка и старушка, ловко высвободившись, подскочила к Ивану Яковлевичу и, к величайшему нашему изумлению, потащила его в самую гущу танцующих. После мазурки его окружили Морфология и Синтаксис вместе со своими подчиненными – Существительными, Прилагательными, Местоимениями, Глаголами, Полными, Неполными, Односоставными и прочими предложениями. Они усадили его на место. И принялись допытывать по всем правилам средневековой инквизиции.
– Сколько тебе лет, Стилистика? – спросил Глагол, похожий на Илью Муромца.
– Не знаю.
– А празднуешь шестидесятилетие!
– Это не я праздную, а вы.
– Не будем вдаваться в подробности. Кто твои родители, Стилистика?
– Отец служащий, мать крестьянка.
– Кому служил твой отец?
– Русскому языку.
– А мать?
– Русскому языку.
– А ты кому служишь, Стилистика?
– Русскому языку.
– Тогда клянись.
– В чем?
– В том, что будешь отвечать нам честно, без всяких околичностей.
– Клянусь!
– Начнем. Кто первый?
– Я, – отозвалось Местоимение.
– Спрашивай.
– Любишь ли ты местоимение, Стилистика?
– Обожаю.
– А что ты можешь сказать о нем помимо того, что написано в школьных учебниках?
– Местоимение благодаря своим особым синтаксическим и морфологическим свойствам может выполнять в речи самые разнообразные стилистические функции.
– Какие функции?
– Оно может выступать как синоним любого члена предложения – подлежащего, сказуемого, дополнения, обстоятельства, служит незаменимым средством связи в сложном предложении, позволяет избегать повторении одних и тех же слов, делает нашу речь более яркой, насыщенной.
– Правильно, Стилистика, а теперь взгляни сюда. Видишь этих трех юношей, одетых в разноцветные трико?
– Вижу, это Определительные местоимения каждый, всякий, любой.
– Что ты скажешь про них?
– Они часто выступают как синонимы, однако каждому из них в отдельности присущи дополнительные смысловые значения, и надо быть очень осторожным, чтобы, употребляя их, не наделать грубых стилистических ошибок.
– А какие дополнительные значения нам присущи?– спросили хором названные Местоимения.
– Это вам лучше знать!
– Мы-то знаем.
– А раз знаете, зачем спрашиваете?
– Чтоб и другие знали.
– Хорошо, скажу для других. Местоимение каждый означает любой из себе подобных (каждый день каток открыт). Местоимение всякий означает самый разнообразный (всякие звери водятся в лесу). Местоимение любой – какой угодно (соревнование состоится при любой погоде). Поэтому можно сказать, например: каждый день каток открыт, в любой день каток открыт, но нельзя сказать «всякий день каток открыт». С другой стороны, можно сказать всякие звери водятся в лесу, любые звери водятся в лесу, но нельзя сказать «каждые звери водятся в лесу», и уж, конечно, не скажешь: «соревнование состоится при каждой погоде».
– А ведь говорят, черти! – вмешался Глагол знать.
– Кто? Кто говорит? – заволновались Существительные. – Мы не говорим, и Прилагательные, и Числительные и даже Предлоги так не говорят.
– А вот они говорят, – сказал Глагол, указывая на нас.
– Мы так тоже не говорим, нечего на нас указывать! – вспылил Леша Веретенников. – Не говорим, потому что всякий из нас...
– Ха-ха-ха-ха-ха-ха!!!.. – покатились со смеху Местоимения, – выходит, что всякий из вас занимается стилистикой.
– Я хотел сказать каждый из нас...
– Ладно, помалкивай, – перебил его ведущий Глагол. – Кто еще хочет задать вопрос Стилистике?
– Я хочу задать вопрос Стилистике, – сказало Прилагательное.
– Задавай.
– Есть такая скороговорка: шли сорок мышей, несли сорок грошей, две мыши поплоше несли по два гроша. Как ты думаешь, Стилистика, правильна ли эта моя форма сравнительной степени плоше или неправильна?
– Здесь правильна.
– Хорош ответ, нечего сказать, – возмутилось прилагательное. Значит, по-твоему, ученикам, которые то и дело говорят «слабже», «хужее», «длинше», «плоше», «красивше», надо выдавать грамоты?
– Нет, таких учеников поощрять не следует, наоборот, их надо постоянно останавливать и толково разъяснять, что подобные формы сравнительной степени прилагательного являются просторечными и в литературной речи не употребляются, что если, например, кто-нибудь, осматривая достопримечательности Ленинграда, скажет: «Этот памятник красивше того» или «Невский проспект длинше Гороховой», то он сразу создаст себе репутацию человека низкой речевой культуры.
– А как же в скороговорке?
– В скороговорке другое дело. Она создавалась народом сотни лет тому назад, когда сравнительная степень прилагательного плоше употреблялась повсеместно.
– Послушай, Прилагательное, – сказал ведущий Глагол, – что это ты вырядилось, будто радуга небесная?
– Это не я вырядилось, это меня вырядили.
– Кто?
– Учителя.
– Зачем?
– Чтобы ученики научились называть небо не только голубым, море синим, снег белым, а лес зеленым, чтобы они брали пример с тех мастеров слова, которые знают толк в имени прилагательном и умеют находить в нем краски для определения любых оттенков и цветов и настроений.
– Я вижу: музыканты собираются подарить нам новый танец, – сказал ведущий Глагол. – А это значит, что нам придется па время оставить Стилистику.
– Не надо танца, не хотим оставлять Стилистику. У нас еще много вопросов, – раздались голоса.
– Нарушать правила маскарада не будем. Вопросы после танца.
– Да, знаем, после танца удерет Стилистика, – дрожащим голосом сказало Числительное.
– Не удерет, мы к нему Добрыню Никитича и Алешу Поповича приставим, – с этими словами ведущий Глагол ударил в ладоши, и два богатыря, взобравшись на возвышение, стали рядом с Иваном Яковлевичем.
Оркестр заиграл краковяк, и вся компания пустилась в пляс, а мы залюбовались карнавалом. Его устроители немало потрудились, чтобы доставить удовольствие Ивану Яковлевичу. И не ошиблись в этом. Иван Яковлевич хлопал в ладоши в такт музыке и посылал воздушные поцелуи каждой проносящейся мимо него карнавальной группе. Когда же к нему приблизились танцующие в паре Подлежащее и Сказуемое, одетые в русские национальные костюмы, он вскочил со своего места и бросился вниз, чтобы присоединиться к ним. Но Добрыня Никитич и Алеша Попович в один миг водворили его на место и до конца танца держали свои секиры скрещенными таким образом, что танцующие видели лишь сияющее лицо и ноги юбиляра.
С первым вопросом к нему после танцевальной паузы обратился Глагол, открывший дискуссию.
– Говорят, Стилистика, – сказал он, размахивая какой-то замысловатой папкой, – что ты понимаешь толк в глаголах?
– Кто говорит?
– Мы, мы говорим, – закричали Падежи и Наклонения.
– Ну, раз они говорят, значит кое-что понимаю.
– Тогда ответь нам ка такой вопрос: как образовать форму 1-го лица настоящего времени от глаголов убедить, победить, басить, чудить и лебезить?
– Убедю, победю, басю, чудю и лебезю, – выпалил я, желая подлить масла в огонь.
– Хорош гусь, нечего сказать, – возмутился Глагол. – Таких «убедю», «победю» у меня полная папка. Я их полгода собирал. Это твой ученик, Стилистика?
– К сожалению, мой.
– В семье не без урода, – сказал Добрыня Никитич, – направляя острие своего оружия мне в грудь. – Поправь его, Стилистика.
– Образовать форму 1-го лица настоящего времени от названных глаголов невозможно, так как они ее не имеют. А неправильно образованные формы, вроде тех, которые продемонстрировал сейчас мой «незадачливый» ученик – «убедю», «победю»... – должны быть заменены близкими по значению глаголами (уговорю, заставлю) или синонимическими описательными оборотами (смогу убедить, постараюсь убедить, одержу победу и т. п.).
– Хорошо, Стилистика! Вот у меня тут в папке имеется обвинительный акт против учеников 7-го класса, которые от продуктивных глаголов махать, колыхать, хлестать образуют нелепые формы: «махаю», «махаешь»; «колыхаю», «колыхаешь»; «хлестаю», «хлестаешь». Что ты об этом думаешь?
– Думаю, что этих учеников, если не хлестать, то поправлять надо строго. Им надо объяснить раз и навсегда, что такие ошибки образуются в результате влияния форм продуктивных глаголов на формы глаголов непродуктивных, от которых идут все эти «махаю», «колыхаю» и т. п.
– Мудришь, Стилистика! – заявил Восклицательный знак. – Ты нам прямо скажи, как надо правильно говорить и писать эти глаголы.
– Говорить и писать надо: махать – машу, машешь; колыхать – колышу, колышешь; хлестать – хлещу, хлещешь. При этом надо помнить, что некоторые аналогичные пары используются в языке параллельно, но в них каждый глагол отличается особым содержанием: брызгает (водой) и брызжет (здоровьем); двигает (мебель) и движет (нами движет чувство долга); капает (лекарство) и каплет (с крыши) и т. д.
– Можно мне задать тебе вопрос, Стилистика? – спросил вдруг Алеша Попович.
– Не принимай, не принимай у него вопроса! – закричали Подлежащие и Сказуемые. – Он злой, он не пустил тебя танцевать с нами!
– Не волнуйтесь, господа, – сказал Добрыня Никитич, – Алеша не виноват. Мы с ним были при исполнении служебных обязанностей. Правильно, товарищ начальник?
– Правильно, – сказал ведущий Глагол, – говори, Алеша Попович.
– Вот я много хожу по земле русской, слушаю русскую речь. У одних она ясная, благозвучная, а у других смутная, некрасивая и неблагозвучная...
– Так он до утра тянуть будет. Говори конкретно, – перебил его Предлог из.
– А я конкретно. Вчера мне один паренек сказал на лётном поле: «Самолет летит по понедельникам, четвергам и пятницам». А девушка-кондуктор: «Автобус идет каждые 15 минут». Правильно они сказали?
– Нет, неправильно.
– Почему?
– Потому что эти люди не различают оттенков значений у глаголов, обозначающих движение. Если бы они знали, что глаголы летит и идет обозначают движение в определенном направлении, а глаголы летает и ходит – движение как постоянное действие, без оттенка определенности направления, они ответили бы вам правильно: Самолет летает по понедельникам, четвергам и пятницам; автобус ходит каждые 15 минут. А теперь позвольте мне задать вам вопрос: как это вы, будучи Алешей Поповичем, очутились вдруг на аэродроме, а затем вознамерились прокатиться на автобусе?
– Эх, Стилистика, Стилистика! Разве ты не видишь, что я советский школьник, ученик 8-го класса, изображаю Глагол ходить в образе Алеши Поповича?
– Как это «изображаю в образе»?
– Прости, Стилистика, я хотел сказать в костюме Алеши Поповича, а из-за этой вот особы, которая пристает ко мне весь вечер, оговорился.
– А что ж, эта особа довольно милая, хоть и зовут ее Тавтологией.
– Да, да, я милая, милая, а на меня все набрасываются, – закричала вдруг Тавтология, – грозно размахивая зонтиком и топая тоненькими ножками, – скажи ему, Стилистика!
– Не волнуйся, милая, у тебя кроме недостатков есть и достоинства, которые нельзя недооценивать.
– Какие у нее достоинства? – пробасил Добрыня Никитич.
– Не знаешь, невежа, – накинулась на него Тавтология, – да без меня и моего мужа Плеоназма ни один уважающий себя писатель не обходится. Правильно, Стилистика?
– Правильно. В речи говорящего или пишущего тавтология и плеоназм – явления отрицательные; художественная же литература и ораторское искусство используют их как особый стилистический прием, помогающий более яркому и эмоциональному выражению мысли.
– Слыхали! – крикнула Тавтология и, закатив глаза, с чувством продекламировала:
Мне тошно, милая моя,
Я плакать, я рыдать готова..?
– Рыдай, рыдай, – сказал Добрыня Никитич, и хотел было отстранить Тавтологию, но в эту минуту послышалась тоскливая заунывная музыка и показалась освещенная лучами прожектора какая-то процессия, участники которой были одеты в строгие, чопорные костюмы.
– Пуристы, ей богу, пуристы идут. Встречай пуристов! – заорал Восклицательный знак.
Тут произошло нечто из ряда вон выходящее. Все стали стучать, хлопать в ладоши и скандировать:
Пуристы подошли, остановились в нескольких шагах и стали размахивать флажками, на которых было написано: «Долой невежество! Да здравствуют старые нормы! Гнать просторечье! Очистим русский язык от иностранных слов! Свободу русизмам! Бей неологизмы! Круши сложносокращенные слова! Да здравствует чистая лексика!»
– Что скажете, голубчики? – спросил ведущий Глагол.
– Хотим задать Стилистике несколько вопросов, – прошамкал чернобородый пурист, одетый в средневековую мантию.
– Спрашивайте.
– Что тебе милей всего на свете, Стилистика?
– Русский язык.
– Почему же ты не борешься против засорения его иностранными словами?
– Потому что это тормозит его развитие.
– Доказательства, доказательства! – закричали пуристы.
– Хорошо, против каких иностранных слов вы протестуете?
– Против всех.
– Без исключения?
– Без исключения, без исключения! – закричали пуристы и стали плясать, изображая войну с иностранными словами и изгнание их из русского языка. Пока они плясали, ведущий Глагол сбегал за Русским языком и тот явился в сопровождении целого отряда Иностранных слов.
– Молчишь, Стилистика? – спросил чернобородый пурист после того, как прекратился воинственный танец.
– Нет, не молчу. Вы говорите, что протестуете против всех иностранных и просторечных слов, вошедших в русский язык. Вот перед вами греческие и римские слова: республика, механика, милиция, амнистия, грамматика, физика, лаборатория. Вот итальянские слова: симфония, соната, газета, бюллетень, сценарий. Английские слова: лидер, чемпион, вокзал, бифштекс, бойкот. Французские слова: партизан, сеанс, декрет, кошмар, браслет. Немецкие слова: бухгалтер, бутерброд, шлагбаум, вексель, флейта, штраф, мундир. Можно без них обойтись?
