Текст книги "Былой войны разрозненные строки"

Автор книги: Ефим Гольбрайх

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 33 страниц)

Побывали почти во всех ВТОвских домах: Рузе, Мисхоре, Плесе, Щелыково. Но больше всего, шесть или семь раз, в Комарове Из-за близости к Ленинграду, к его музеям и театрам, к его проспектам и дворцам, к его паркам и набережным, к его каналам и оградам, к его пригородам. Где бы ни отдыхали, заканчивали отпуск в Ленинграде. Там были родственники, друзья. Иных уж нет, а те далече…

На всю жизнь сохранили мы любовь к русской природе. Уезжая в отпуск, мы летели в Москву, а из Москвы в Ленинград ехали дневным поездом, чтобы полюбоваться из окна вагона непередаваемо прекрасными далями, как будто нарисованными рукой гениального художника, по которым мы так соскучились, живя в Таджикистане.

Поневоле вспоминаются слова русского писателя Н. С. Лескова, одного из ярых противников строительства железной дороги Петербург – Москва, мотивировавшего свой протест тем, что из «быстродвижущегося» поезда невозможно будет любоваться красотами природы.

Впрочем, и Лев Толстой был сдержан: «Раньше мы ездили из Москвы в Петербург две недели (на перекладных), а теперь двое суток (с такой скоростью шли первые поезда – прим. авт.), но стало ли человечество от этого счастливее…»

Не стало. Но остановить прогресс невозможно.

На Московской площади, за спиной памятника Ленину, было построено громадное, помпезное здание, в которое собирались перевести Ленсовет. Над парадными дверями в течение десятилетий красовалась внушительная вывеска: «Ленинградский городской совет депутатов трудящихся».

И никто этого не замечал! Не дозвонившись до Предгорисполкома, я написал письмо и получил дипломатичный ответ: «Указанная вами надпись в настоящее время заменяется». – Это был конец бредовой идеи о переносе центра города.

Уезжать в Израиль мы не собирались. Но когда в Таджикистане начались события, выбора не оставалось – в Израиле уже год жила Ирочка с мужем и дочерью. Приезд стал для Мифы роковым. Она никогда не была на пенсии, вечером еще работала, оставила кому-то бумажку на зарплату, а утром улетела.

«Куда ты меня привез! На кухню и на диван? – говорила она горько, – пошли в ульпан».

Преподавание велось на иврите. А мы и идиша не знали. Через месяц она сказала: «Я не могу больше чувствовать себя дурой. Ходи один». – Один я ходить не мог. Вернувшись, я бы ее не застал…

Ушло все. Театр. Друзья. Музыка. Она проработала в театре почти четыре десятилетия, у нее был лучший класс, лучший рояль, она была членом Худсовета, получила звание Заслуженной артистки, ее ценили и уважали. Когда она приходила, каждый стремился с ней поздороваться, сказать комплимент. В театре она расцветала. За год до отъезда театр отметил ее 70-тилетие. Было торжественно, остроумно и весело. Коронным номером был танец маленьких лебедей, на полном серьезе исполненный четверкой солистов балета под симфонический оркестр. По окончании вечера мы устроили банкет в театральной столовой.

Это был ее звездный час.

И вдруг все рухнуло.

Она не примирилась до конца. Незадолго до ухода сказала: «Хочу в Душанбе». – В театр вернулась ее близкая приятельница, исколесившая перед этим полстраны (и растерявшая все свое имущество). Это на нее подействовало.

Мифа не увяла в обычном смысле слова. В ней не было ничего от пожилой женщины. Она оставалась привлекательной. Но интерес к жизни ушел. Я говорил: «Тебе надо встряхнуться. Заведи легкий флирт, это ни к чему не обязывает», – пытался я ее заинтересовать. – «Кто?» – отвечала она.

Она почти нигде не бывала, у нее не было друзей, никто ей не нравился.

Бальзак как-то сказал: «Здесь, в постели, рождается или умирает истинная любовь». Что рождается – спорно, а что умирает – пожалуй.

Мы сохранили друг к другу нежные чувства до конца. Дорожили каждым часом, когда оставались вдвоем. Наедине друг с другом. Я ложился поздно, она уже спала. Утыкался лицом в ее теплое плечо и вокруг воцарялось спокойствие и уют. Она была легким человеком. Легко и ушла. Ни стона, ни вздоха. Закрыла глаза и отключилась. Мир праху ее.

По вечерам, когда спадала жара, мы любили сидеть возле входа в квартиру. «На золотом крыльце сидели»… Я ее обнимал. Она смущалась: «Люди ходят!»

Вспоминал ее увлечения. Ей было приятно. Никакой ревности не испытывал. Наоборот – гордость за ее женскую судьбу. Было бы обидно уходить из жизни, зная только меня.

Ведь она была для меня самым дорогим человеком!

И она была счастлива!

Я говорил: «Твоя женская судьба удалась. Я рад за тебя. Я тобой горжусь!».

Она улыбнулась: «И я тобой».

Алексей Дикий и его студия

^{Алексей Дикий}

Творческая биография Алексея Денисовича Дикого началась в 1910 году во МХАТе и МХАТе-2, где он работал вместе с другим талантливым актером Михаилом Чеховым. Их творческое кредо не совпадало. Дикий был более земной, реалистичный. М. Чехов склонялся иногда к мистике, богоискательству. Они разошлись и Дикий с четырнадцатью актерами покинули МХАТ-2. Некоторое время он ставил спектакли в различных московских театрах, а в последствии основал свою студию. Одним из лучших спектаклей того времени был у Дикого «Человек с портфелем» по пьесе А. Файко с Марией Бабановой в главной роли – спектакль, прославивший режиссера и исполнительницу. Первоначально студия, в духе времени, называлась театрально-литературной мастерской и находилась на ул. Воровского при Федерации объединений советских писателей – ФОСП.

Дикий мечтал о такой студии, в которой рождалась бы и сама пьеса. Частыми гостями студии были крупные советские писатели: А. Серафимович, В. Инбер, А. Новиков-Прибой, В. Луговский, Н. Огнев, П. Лавут, А. Тихонов (Серебров), И. Уткин. Но пьеса, которая была бы написана в самой студии, так и не родилась и через год студия покинула Федерацию писателей и перебралась под гостеприимный кров Московского Дома Ученых, которым руководила жена и друг Горького Мария Федоровна Андреева. Человек высокой культуры, она близко к сердцу принимала дела студии, посещала комсомольские собрания.

Как и везде, в студии выходила стенная газета. Ее редактор – Коля Волчков (о нем ниже), попросил Андрееву написать заметку Она написала небольшую рецензию на спектакль «Интермедии» по Сервантесу, ругала его за некоторый налет пошлости и отсутствие современности. Дикий прочел заметку и был взволнован. Но не такой это был человек, чтобы просто возмущаться – он задумался. В Испании на перекрестках дорог стоят статуи всевозможных святых, большей частью деревянные. Дикий «установил» вместо этих идолов живых актеров. Облаченные в хламиды, они стояли в соответствующих позах, как изваяния, но вдруг оживали, участвовали в мизансценах, подавали реплики и снова застывали. Это была счастливая находка, она придала спектаклю социальную остроту, сделала его живым, увлекательным, интересным. Об «Интермедиях» заговорила вся Москва, одобрила спектакль и М. Ф. Андреева.

Студия Дикого стала популярна.

«Жертвой» этой популярности стал Вениамин Яковлевич Ланге, в будущем Народный артист Таджикской ССР, в течение полувека руководивший русским театром имени Маяковского в Сталинабаде-Душанбе. Приехав в Москву, он решил показаться Дикому, был допущен, прочел ему басню Крылова «Кот и повар» и вознамерился прочесть «Мцыри» Лермонтова, но Дикий прервал его: «У вас ужасный акцент. На русской сцене нужно владеть чистой русской речью».

Вернувшись к себе в Замоскворечье, где он жил на кухне у родственников, Ланге стал писать «Записки племянника». Они отличались большим юмором и все, кто их слушал, хохотали до слез.

Через год упорной работы Ланге решил снова показаться Дикому. Встреча была назначена на квартире Алексея Денисовича. Потоптавшись на площадке, Ланге позвонил. Очень волновался. Увидев на более чем скромном пиджаке абитуриента шахматный значок, Дикий спросил: «Вы шахматист?». – «Не шахматист, но играю». – «Так давайте сыграем!».

^{Народный артист Таджикской ССР В. Я. Ланге}

И тут Ланге совершил ошибку, едва не ставшую роковой. Он дважды обыграл Дикого… Мэтр насупился, слушать дальше отказался. Но в студию принял! Это был самый счастливый день в жизни Ланге.

В школе Дикого каждый студиец был индивидуален, не растворялся в коллективе. Дикий любил повторять: «Идеально здоровых, со спортивной выправкой не принимаю. Я их направляю в институт им. Лесгафта. Для сцены нужно дарование актера, его неповторимость».

Дикий все больше привязывался к Ланге: «Ты не мозгляк, ты чувствуешь кожей», – говорил он.

Один из главных заветов Дикого звучал так: «Скупее! Скупее, а потому дороже. Оставить зрителю место для догадки, для улыбки».

В. Я. Ланге был наиболее верным и последовательным учеником Дикого: «Если мне что-нибудь и удалось сделать, то это благодаря творческому наследию, которое я получил от Учителя», – говорил Ланге.

Невозможно прожить большую жизнь гладко. Не была она гладкой и у Дикого. Ему не удалось избежать репрессий и он оказался в тюрьме… Я долго сомневался – писать об этом или нет. О мертвых ведь либо хорошо, либо ничего. Но из песни слова не выкинешь.

В тюрьме Дикий оказался в одной камере с будущим Маршалом Рокоссовским и другими военными. По словам Рокоссовского очень скоро они обнаружили, что их разговоры известны следователям… В своих воспоминаниях он прямо указывает на Дикого. Реагировали они соответственно…

Не спешите записывать Дикого в стукачи. Чтобы судить нужно окунуться в то время. Каждый из арестованных, естественно, считал и знал, что он невиновен и попал случайно. Но другие…

Трагедия…

Выпустил Дикого Сталин, пожелавший увидеть его в своей роли в кино.

Алексей Денисович умер в 1955 году не старым еще человеком, ему было всего шестьдесят пять лет.

Позвонил Менглет: «Если хочешь проститься – приезжай немедленно».

Пришли вдвоем: Ланге и Менглет. Из комнаты Дикого вышел академик Блохин. Жена спросила, что можно больному. Уже от дверей Блохин сказал: «Ему все можно». – От этой фразы они похолодели…

Менглет предупредил Ланге: «Не удивляйся, я начну с анекдотов».

Вошли. Еще недавно крупный, массивный, с лепным лицом и орлиным взглядом, Дикий казался маленьким, усохшим. Когда-то большая и крепкая рука утонула в ладони Ланге. Жена пожаловалась, что он не хочет принимать обезболивающее.

«Я хочу посмотреть, как ЭТО будет», – сказал Дикий.

На траурном митинге на Новодевичьем кладбище от имени студийцев выступил Ланге. Что говорил – не помнил…

После таких грустных воспоминаний надо дать читателю передохнуть и хотя следующий эпизод не связан напрямую с Диким, его участником был его преданный ученик Вениамин Яковлевич Ланге, который в течение нескольких лет был членом Художественного совета Министерства культуры СССР.

На одном из заседаний с докладом выступил начальник Управления театров А. Н. Тарасов. Председательствовал Рубен Симонов, в зале находились Г. Товстоногов, Ю. Завадский, Карел Ирд, С. Бирман и многие другие корифеи театра.

Доклад был долгим и подробным. В прениях хвалили и доклад и докладчика. Но вот слово взял Акимов. Зал насторожился. И Акимов удивил всех – он стал так хвалить доклад, что переплюнул всех! Исчерпав все эпитеты, Акимов сказал: «Все добрые слова у меня кончились и я вправе высказать сомнение. Мне показалось, что этот доклад я уже слышал лет восемь-десять назад. У меня такое впечатление, что он пролежал в папке все эти годы. Он такой же хороший как и был».

Воцарилось молчание. Затем раздался всеобщий гомерический хохот. Хохотал и председательствующий Симонов, не мог вести заседание. Но Акимов еще не закончил и продолжал: «В докладе все очень правильно раскрыто: и современность, и тема, и идея. Мы выполняем указания руководства и ваши, Андрей Николаевич. И какие рецензии, и какой успех! Только одна маленькая помеха – зритель. Он не хочет смотреть эти спектакли, ему не интересно, он не ходит».

Пауза и буря аплодисментов.

«И вы знаете, если бы не зритель, театр ушел бы далеко вперед», – закончил Акимов.

После заседания Товстоногов сказал: «Я так не умею. Я боюсь».

В 1935 году студия Дикого стала одним из московских театров, а через год А. Д. Дикий был назначен художественным руководителем Ленинградского Большого драматического театра им. Горького, взял с собой театр-студию и влил ее в основную труппу ленинградского коллектива. Искусственное слияние двух творчески разных коллективов не принесло пользы ни тем, ни другим и это особенно остро почувствовали молодые студийцы. И тогда по инициативе П. М. Ершова и Г. П. Менглета, всю жизнь выяснявших кто первым сказал «Э», Комитет по делам искусств направляет студию в столицу Таджикистана. По-видимому, театр был не единственным, в чем нуждалась молодая республика и в таджикское постпредство в Москве поступила телеграмма: «Театр не нужен. На эти деньги купите легковую автомашину». Впрочем, вскоре телеграмма была дезавуирована. И вот они в Сталинабаде. Приютил их Дом Красной Армии, а жили в общих комнатах Дома Дехканина.

Вот имена этих подвижников искусства – чтобы представить меру их подвига, нужно помнить, что все они уехали из Москвы, а потом и из Ленинграда, имея прописку в обеих столицах. Добровольно. Не по распределению. Вот их имена: П. И. Беляев, А. А. Бендер, Л. А. Бергер, В. Н. Бибиков, Я. Ю. Бураковский, М. Г. Волина, Н. Н. Волчков, А. Т. Дегтярь, П. М. Ершов, В. Я. Ланге, Н. А. Лепник, К. А. Лишафаев, Г. П. Менглет, А. В. Миропольская, В. В. Михайлов, В. С. Русланова, И. Я. Савельев, О. П. Солюс, Г. Д. Степанова, А. Г. Ширшов, Я. С. Штейн, О. И. Якунина, СИ. Якушев. Захватили они с собой из Ленинграда и молодую актрису БДТ Е. Д. Чистову. Вот было время! А люди!

Почти все они стали народными и заслуженными артистами Таджикской ССР, а двое – Николай Николаевич Волчков и Георгий Павлович Менглет – народными артистами Советского Союза.

Сейчас трудно себе представить в каких условиях они работали. Когда на одном из спектаклей погас свет – случай в те годы обычный, зрители ближайших домов принесли керосиновые лампы и спектакль продолжился. Театр любили, билеты спрашивали за квартал. Во время войны театр не отапливался и отогревали его собственным дыханием. Перед спектаклем, пока был закрыт занавес, актеры выходили на сцену, занимали свои места и собственным теплом отогревали их, чтобы не ежиться и не стучать зубами от холода, когда начнется действие.

Г. П. Менглет, М. Г. Волина и А. А. Бендер выехали на фронт. Менглет стал художественным руководителем фронтового театра, имевшего большой успех в действующей армии, об этом он написал в своей книге. По возвращении театра был устроен митинг и на этом митинге было объявлено о присвоении Г. П. Менглету – первому русскому актеру в республике, звания Народного артиста Таджикской ССР.

Ланге посчастливилось сблизиться с Николаем Павловичем Акимовым. (Ленинградский театр комедии был эвакуирован в Сталинабад). Внешне не эффектный, небольшого роста, худенький Акимов обладал яркой, неповторимой индивидуальностью. В художнической среде он занимал одно из ведущих мест. Вместе они поставили спектакль «Фронт» Корнейчука.

Ланге – режиссер, Акимов – художник. Спектакль имел ошеломляющий успех, чему в немалой степени способствовало оформление Акимова. Дружба двух творческих людей продолжалась до конца жизни.

Дикий никогда не приезжал в Сталинабад. Встречаясь в Москве, он неизменно спрашивал: «Ну как там у вас, в Ашхабаде?». – «Сталинабаде», – поправляли его. – «Ну какая разница!» – упорствовал он. Для него все это было далеко, на краю света. Сталинабад был городом новым, не все о нем и слышали, и Дикого волновало, как там живут и работают на краю света его питомцы, студийцы.

Из этой плеяды всесоюзную известность приобрели Г. П. Менглет, О. П. Солюс – оба театр Сатиры, П. М. Ершов – преподаватель «Щуки», написавший несколько книг о режиссуре, автор «Денискиных рассказов» Виктор Драгунский, М. Г. Волина, написавшая книгу о выдающейся актрисе Малого театра Е. М. Шатровой, а ее пьеса «Босая птица» была поставлена почти во всех детских театрах страны. В 2001 году вышла книга о Менглете, большая и лучшая часть которой была написана Маргаритой Георгиевной Волиной. Добавим, что О. П. Солюс был и неплохим режиссером и поставил в Сталинабаде несколько спектаклей, актеры охотно с ним работали. Более позднее поколение помнит его по «Кабачку 13 стульев». Менглет мечтал о театре Вахтангова и его туда приглашали, но без жилплощади… А «Сатира» предоставляла комнату. И она перевесила. До конца жизни Георгий Павлович проработал в «Сатире» и до конца жизни с грустью вспоминал о театре Вахтангова.

Двое из этой плеяды провели последние годы своей жизни в Израиле и похоронены на Святой Земле. Это Вениамин Яковлевич Ланге – народный артист Таджикской ССР и Николай Николаевич Волчков – народный артист Советского Союза, совершенно русский человек, приехавший в Израиль со своей еврейской женой и многочисленными домочадцами, скончавшийся в возрасте 93 лет.

Здесь уместно сказать несколько слов о Николае Волчкове – одном из двух студийцев Дикого, удостоившихся звания Народных артистов Советского Союза. В юности он успел увидеть в «Гамлете» выдающегося русского актера Михаила Чехова, а с 1931 года его жизнь связана со студией Дикого. В «Испанском священнике» по Флетчеру, Волчкову повезло встретиться с талантливым режиссером А. П. Тутышкиным: главную роль они исполняли в очередь с постановщиком.

В 1957 году, на Декаде Таджикской литературы и искусства в Москве Николай Николаевич играл Протасова в горьковских «Детях Солнца» (реж. Л. Бочавер) и его большой портрет висел на фасаде театра Вахтангова, где шел спектакль.

Но большую часть ролей Николай Волчков подготовил и сыграл под руководством В. Я. Ланге. А началось это содружество с роли «лукавого старца» Луки в горьковском «Надне» – первой постановке Ланге в театре. Сложный и противоречивый образ получился убедительным и интересным.

Роль Ленина – дело всей жизни Волчкова («Грозовой год», «Третья патетическая», «Кремлевские куранты»). Много раз выступал Волчков с речью Ленина на 3-м Съезде Комсомола. Когда актер в гриме и костюме появлялся в дверях и, заложив палец за пройму жилета, энергичной походкой шел по проходу к трибуне – зал вставал.

Смешно? Трогательно?

Решайте сами.

Чтобы не заканчивать на этой грустной ноте, вернемся к нашим студийцам в Сталинабад. Все они были молоды, энергичны, все могли, всего хотели. Хватало времени и на работу и на озорство, не всегда безобидное, а иногда и трагикомическое.

Валентин Рублевский и его невеста, тоже Валентина, поехали на озеро отдохнуть, покататься. Пристроили примус и стали жарить яичницу. Пока она жарилась Валентин взял невесту на руки и стал петь «Из-за острова на стрежень». Раскачивал, раскачивал и на словах «И за борт ее бросает…» – бросил в воду. Место было глубокое, плавать она не умела, стала тонуть. Валентин, не раздеваясь, бросился спасать невесту. Стали тонуть оба… Сидевший на веслах Петя Словцов встал на борт и кинулся спасать друзей. Мужчина он был грузный, лодка перевернулась вместе с примусом и яичницей… Кое-как выбрались. Больше всего было жаль яичницы – шла война и время было голодное.

Замуж она за него все-таки вышла.

Немало розыгрышей было на спектаклях.

В «Без вины виноватых» на сцене появились два идеально загримированных Шмаги. Один стоял, как истукан, прижав руки, и произносил текст, второй молча жестикулировал. Кручинина, ее играла Г. Д. Степанова, не МХАТовская, но тоже прекрасная актриса, которую, естественно, никто не предупредил, поперхнулась и с трудом довела сцену до конца.

Но больше всего досталось спектаклю «Разлом» по романтической пьесе Лавренева. На эсминце готовится бунт белых офицеров. Представитель судового комитета «братишка» Годун по ходу спектакля идет по палубе и заглядывает в трюм. Трюм – он и на корабле, и в театре, под сценой.

Первый раз из люка высунулся безобидный кукиш. На следующем спектакле жест был усилен – появилась рука с энергично сжатым кулаком, по локоть подчеркнутая ладонью… Еще на одном спектакле, игравший Годуна актер С. И. Якушев, увидел в люке «повесившегося» актера, с высунутым, синим от грима языком.

Но всего этого, казалось, мало. Не зная, что его ждет в очередной раз, Якушев уже боялся подходить к люку.

В театре еще был жив студийный дух, не было ведущих и рядовых, все были равны. Актер, накануне игравший Незнамова в «Без вины виноватых», в «Разломе» бегал в массовке 3-м матросом – был такой персонаж в пьесе. Практически свободный, он отважился на более решительные действия: разделся до пояса. Мы-то с вами понимаем: если врач просит раздеться до пояса – нужно снять рубашку. Но актер – человек творческий, рассудил: раз пояс находится посередине, то и доступ к нему возможен с обеих сторон… Он вошел в трюм, снял брюки, остановился под люком и согнулся пополам…

И когда Якушев-Годун в очередной раз открыл люк и заглянул в трюм – перед ним открылась впечатляющая картина…

Этим 3-м матросом был Георгий Павлович Менглет.

Правда, было ему тогда – двадцать пять лет.