Текст книги "Былой войны разрозненные строки"
Автор книги: Ефим Гольбрайх
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 33 страниц)
Грустно.
Пока шла война, у нас была одна мысль, одна мечта, одно желание победить!
Но была и другая: после войны расправиться с предателями. К началу войны еще были живы люди, которым не за что было любить советскую власть. Кое-что мы уже тогда начинали понимать. Но целые армии: Власова, Украинская повстанческая. Туркестанский легион, старосты, полицейские? Многие ли знают, что шофера душегубок были добровольцами? Их руки обагрены кровью. Эта расхожая фраза не выражает всей чудовищной сущности содеянного ими. Перед их преступлениями средневековое варварство кажется детской забавой. Они были не просто предателями, а активными помощниками фашистов, более жестокими, чем их хозяева. Уничтожение Хатыни приписывали немцам у них своя вина. Хатынь была уничтожена 118-м батальоном УПА Украинской Повстанческой Армии.
В конце сороковых годов стали укреплять восточную границу. На Курилах был создан военный поселок Буревестник. Во время навигации на весь год корабли завозили продовольствие, вооружение, фураж все необходимое. По прибытии кораблей для ускорения разгрузки создавались рабочие команды три смены по триста военнослужащих.
В разгрузке принимали участие и команды кораблей. На пирсе обычно собиралось много народа не так часто швартовались к причалу Буревестника суда. Молодой старшина, призванный на службу уже после войны, услышал свою фамилию: Иванов! Мало ли Ивановых. Но он непроизвольно обернулся и вдруг с криком бросился на спускавшегося по трапу человека и стал его душить. Еле разняли.
…Во время войны мать этого старшины и он сам, еще мальчишка, помогали партизанам. Пришли каратели. Один из них убил мать и выстрелил в него самого, взял его комсомольский билет, по которому потом легализовался и стал жить под фамилией Иванов. Но мальчик выжил, в положенное время пошел служить и вот, спустя несколько лет, лицом к лицу встретился с убийцей.
Карателя чуть не растерзали прямо на пирсе.
После войны многие предатели бежали на Запад и ушли от возмездия. Ну, а те, кто не успел или не сумел бежать? Кто был помоложе, давно отсидели свои сроки и вышли на свободу. Теперь они такие же граждане, как и мы. Один из них, молодой водитель душегубки, отсидев двадцать пять лет, вышел на свободу и сказал знакомому еврею: «мало я вас перевозил…» С этим трудно смириться. И ничего поделать нельзя. На лбу у них ничего не написано.
То ли учили нас неправильно, то ли воспитывали так, но мы были твердо убеждены, эта война последняя. С энтузиазмом пели: «За вечный мир, в последний бой, лети стальная эскадрилья». Вот, думали мы, разгромим фашизм, повесим Гитлера, и никогда уже больше не будет войны, «и благодарные потомки…»
Обнадеживало сотрудничество в войне с крупнейшими капиталистическими странами. Наше миропонимание было ограниченным. Зато наша наивность безгранична.
Неужели наши жертвы были напрасны, и человечеству предстоит новая, еще более ужасная война?
И это самая большая тревога.
Спустя годы
Когда-то сводку погоды по телевидению сопровождала грустная лирическая мелодия дорожной песни. А мне каждый раз виделось одно и то же: под эту музыку по лесной дороге уходят на фронт батальоны. Мерно качаются солдатские спины, в такт шагам колышутся штыки. Никто не оборачивается.
Они уходят в небытие…
В юности мы самонадеянно склонны передоверять памяти и бываем жестоко наказаны. Многие фамилии и имена забылись, а за иными не вырисовывается живой образ.
…Ко Дню Победы «Известия» напечатали очерк о снайпере Ольге Федоровне Кисе. Фамилия была совершенно незнакома, отчеством в нашей фронтовой юности никто не интересовался. Мало ли женщин-снайперов, да и Ольга имя распространенное. И все же по мере чтения очерка волнение нарастало. Что-то подсказывало, что это та самая Ольга, знатный снайпер было такое звание 51-й Армии. А в конце очерка промелькнула и девичья фамилия Бардашевская!
Кидаюсь к заветному свертку, в который не заглядывал лет двадцать, с наиболее дорогими фронтовыми письмами. Есть! Фронтовой треугольник ее письма, написанный крупным детским почерком, со штампом полевой почты, и посылаю ей через редакцию. Надо себе представить, что она почувствовала, увидев свое письмо тридцатилетней давности.
…Встретились.
На празднование Дня Победы съехались в Москву. Совет ветеранов снял зал в самом центре столицы, в ресторане «Москва». Начались речи, тосты, песни. Все артиллеристы выступают, штабные, медсанбат. Уже в некотором подпитии встал и долго, пока не стало затихать, звенел вилкой по бокалу. Из-за начальственного стола с опаской косились в мою сторону.
– А теперь слушай мою команду!
Зал насторожился.
– Пехота! Встать!
Встало девять человек…
На годовщину освобождения Севастополя поначалу я вообще был один из нашего стрелкового полка и бродил по общежитию радиозавода, принимавшего нашу 267-ю дивизию, вопросительно глядя на пожилых уже ветеранов. На щелчок замка из соседнего номера вывалился мокрый человек, завернутый в махровое полотенце: «Говорят ты из 844-го? А ну, давай ко мне! Только что приехал из Днепропетровска с женой, поселился в соседнем номере, шофер, всю жизнь за баранкой, багажник загрузил на весь полк, да пить-есть некому. Воевал во взводе разведки полка Колесников Александр Гаврилович. Разведчики не раз проходили через боевые порядки нашего батальона по ночам. Лиц не видно, а по именам мы их и не знали.
Рассказал ему о Пироге из саперного взвода. Я должен его знать! – твердо оказал он, но фамилии не припомнил.
В столовой Колесников подошел ко мне: «Говорят, Пирог приехал! Где? И вдруг вижу знакомый затылок: Илья! Он обернулся, обнялись. Тут из нашего полка еще один есть, из взвода разведки. Колесников Александр Гаврилович. Вижу, фамилия ему ничего не говорит, Если он из взвода разведки я должен его знать! повторил он знакомую фразу. Подвожу их друг к другу, представляю. Рядом стоят их жены, тоже знакомятся. Колесников достает из кармана пачку фронтовых фотографий и с надеждой в голосе спрашивает Пирога: «Может, вы тут кого узнаете?» Кого можно узнать через столько лет. Внимательно всматривался в фотографии Пирог. Нет, никого не узнал. Задержался на одной: молодой солдат с чубом в шапке-ушанке набекрень. Такая фотография у меня дома есть. Я ее храню с войны. Тридцать лет. Это мой лучший друг Сашка Колесников! Колесников переменился в лице и срывающимся голосом сказал: – Так это ж я!..
В книге регистрации спотыкаюсь о знакомую фамилию. И имя-отчество совпадают. Врач и комсорг медсанбата, я там лежал: «Где? Уехала в Ялту. Будет завтра утром». Еле дождался утра. Подхожу к радостной группе ветеранов, начиная издалека: может, и она забыла: «Роня Григорьевна! Капитан Чернышев приехал (мой товарищ, зампострой батальона, был к ней неравнодушен) А вы кто такой? А ну, снимите очки! Сдергивает с меня темные очки и без секунды промедления называет: Фима Гольбрайх! Я чуть не прослезился. Она единственная узнала сразу, как будто не было этих лет!
– А помнишь, в Прибалтике, мы ехали на совещание комсоргов 51-й Армии, и ты завез меня в лес?
Я насторожился:
– И что? – осторожно спросил я.
– И стал читать мне стихи Маяковского, – засмеялась она.
Подошли еще две по-украински говорливые женщины: «Вы нас не узнаете? Мы на коммутаторе дежурили. Нас все знали!» сказала одна из них с некоторым вызовом. Позже мой сосед по автобусу толкнул меня: «Эта женщина все время на вас смотрит». А я неотрывно смотрел в окно много лет не видал я этих мест. Спустился с подножки, она поджидала внизу: «А вы были красивый!»
7-го Мая поехали на Сапун-гору. На то самое место, где 7 Мая 1944 года было установлено знамя. Впереди быстро шел, почти бежал по одному ему известным тропинкам, Илья Пирог, еще подвижный, несмотря на полноту, и моложавый, с сединой на висках и очень живыми глазами. За ним с трудом поспевала худенькая миловидная женщина, его жена, и вся наша небольшая группа ветеранов 844-го полка.
В 1944 году гора была голой, одни камни, теперь выросли деревья, разросся кустарник, ничего не узнать. Неожиданно перед нами открылась пирамида из камней, в центре которой стояла высокая металлическая мачта со знаменем и надписью 51-А(армия). Вот! выдохнул Пирог. Глаза его были влажны, он был взволнован. А тогда здесь было всего три камня. Каждый год здесь бываю, а все успокоиться не могу.
Были взволнованы и мы. Стали вспоминать: «Вот здесь была зигзагообразная траншея, сказал Пирог. И раненный немец кричал оттуда: Хильфе! Хильфе! сразу вспомнил я. А вот, смотри, откуда мы наступали! и он показал на видневшийся по ту сторону долины зеленый распадок. Тогда он был голый, ни деревца, ни кустика. И снова я подивился: как могли мы одолеть эту долину. Каждый год она зацветает весной алыми маками. В народе говорят то проступает кровь солдат и офицеров Крымской войны 1856 года.
Через девяносто лет щедро добавили мы свою…
Возле обелиска 51-й Армии стоял один из героев, установивших знамя на этом самом месте неприступной Сапун-горы. На его груди красовался орден Трудового Красного Знамени и несколько медалей.
Как случилось, что Илья Пирог не получил награды за свой подвиг на Сапун-горе? Пирог не был в нашем батальоне, он был полковым сапером. Накануне штурма инженер полка направил его к нам, снять мины перед боевыми порядками батальона. Разминировав ночью полосу и обозначив проходы в минном поле, Илья не вернулся в штаб полка, на что имел полное право, остался в батальоне и наутро вместе с нами принял самое активное участие в атаке и штурме Сапун-горы. Но и укрепив знамя, он не вернулся в полк, а воевал вместе с пехотой до полного освобождения Севастополя. За эти четыре дня в саперном взводе его потеряли, может быть, подумали, что погиб. Когда кончился бой, в штабе полка, по-видимому, считали, что представление к награде напишут в батальоне, и не написал никто…
Писать приходилось не только наградные листы…
На теоретической конференции, посвященной 30-летию освобождения Севастополя, в Морском клубе, с докладом о действиях 51-й Армии выступил доктор наук, бывший работник Политуправления Армии, полковник в отставке Носов. После доклада я подошел к нему и о чем-то спросил. А как ваша фамилия? Я назвал себя без всякой надежды, что ее можно было запомнить. Как же, помню, сказал он неожиданно, ваша фамилия встречалась в полит-донесениях. И в свою очередь спросил: А помните, я пришел к вам на Сапун-гору и просил вас по свежим впечатлениям написать об этом штурме. А вы мне что ответили? Я совершенно не помнил и озадаченно смотрел на него. Вы сказали, что когда-нибудь напишете об этом сами.
Долги надо платить.
Отзывы
Уважаемый Ефим Абелевич!
Я прочитал Вату книгу мало сказать с интересом, с увлечением. Она написана о том, о чем никогда не пишут авторы книг о минувшей войне. Все правильно сделали, что отказались от хроникальной основы, всем известной и уже не производящей должного впечатления. Вы написали о тех эпизодах войны, которые были самыми значительными для Вас и стали такими же для Вашего читателя. Я уже не говорю о Вашей скромности, которая украшает настоящего человека, но мне очень понравилось, что Вы рассказываете о тех, на первый взгляд незаметных мелочах военного быта, которые кажутся незначительными, а между тем они-то и выражают главное, ежедневное, непрерывное существо войны и победы.
К безграничной скромности Вашей вплотную примыкает джентльменская порядочность и безупречность.
Крепко жму Вашу руку и желаю вполне заслуженного Вами счастья.
19. XI.85.
Ваш В. Каверин.
Р. S. И название тоже удачное.
Москва, 27.11.
Дорогой Ефим Абелевич!
Благодарю Вас за Ваши «Войны разрозненные строки». Даже среди нашей весьма обширной литературы о войне она выделяется своей искренностью, точностью, фактичностью. Как участник четырех войн, из которых две мировые, я, думается, имею некоторые основания судить об этом.
Что же касается художественной стороны Ваших записок, то манера, в которой они написаны, выдает незаурядное дарование их автора.
Вы сумели органично соединить лаконичность с выразительностью, свойство, присущее таким крупным писателям, как Андрей Платонов, или Сент-Экзюпери, или Гаршин.
Сердечно жму Вашу руку и желаю дальнейших успехов!
Лев Славин.
Уважаемый Ефим Абелевич!
Хорошую книгу Вы написали.
В ней война без сочинительства, без сюжетных украшений, война с ее бытом, работой, приметами, правилами все то, что забывается, и что Вы так скромно и точно напомнили.
О себе с юмором, о других с любовью. Множество подробностей, которые ожили для меня. Очень уж Вы стесняетесь о себе рассказать.
Не знаю, получили ли Вы мое письмо о Вашей книге «Войны разрозненные строки?»
Повторяю мне она понравилась точностью деталей, честностью и добротой.
Мне хочется использовать один-два отрывка из нее для сборника, который готовится у нас в Ленинграде о солдатской войне. Можно ли я отберу отрывки по своему вкусу? Спасибо за внимание, поздравляю Вас с днем Победы.
С наилучшими пожеланиями.
Москва, 17.4.85. Дорогой Ефим Абелевич!
С редким удовольствием прочитал Вашу книгу, и с этой минуты чувствую себя Вашим знакомым, самому странно. Особенная книга. В ее, как бы скромных художественных претензиях драгоценность. Какая-то своя и совершенно новая для меня художественность. Она в удачно найденной подробности. Хочется сказать: меткая подробность, в ней точное попадание прямо в десятку узнавания, мгновенно рождающего сочувствие, трогающее. Мало что вызывало у меня такое доверие. Но самое притягательное в книге, наверное, все-таки сохраненная довоенно-военная юность, ее опрятность, внятность чувств – уже прошлое. И юность иная, и чистота души теперь своя. Это наше драгоценное вчера для нашего сегодня.
Надо предложить более серьезным издательствам, что я с Вашего разрешения и сделаю. (Не успел. Прим. ред.) Для меня же, лично, Ваша книга будет просто справочником кинематографиста по теме войны. С этой стороны она должна бы входить в список обязательной литературы для творческих ВУЗов. Для актера же она просто клад… Рай для режиссера. Пожалуй, и для сценариста. Тут есть готовые эпизоды для фильмов. Я Ваш самый искренний пропагандист. Будете в Москве, звоните и заходите. Будем искренне рады.
Ролан Быков.
Дорогой Ефим Абелевич!
Только сегодня приступил к чтению Вашей Книги.
На чал и не смог оторваться. Бросил все дела и пока не прочитал последнюю страницу-ничем не занялся.
Прекрасная, истинно правдивая книга и читается лучше романа о войне.
Сердечно благодарю Вас за книгу и внимание.
Ваш Д. Ортенберг 14.5.85.
Иллюстрации
С женой
Со школьным товарищем Гришей Неворожкиным, погибшим во Львове
С сыном
После госпиталя
С сестрой
С братом
С дочерью
Очерки. Эссе. Судьбы
Памяти моей жены Суламифи Федоровской посвящается
Жуков. Штрихи к портрету
Словосочетание «Маршал Победы» однозначно ассоциируется с Жуковым. Георгий Константинович Жуков – единственный четырежды Герой Советского Союза (трижды героями были летчики Кожедуб и Покрышкин) – сделал для разгрома врага столько, что «присвоение» ему народом звание Маршала Победы было естественным, заслуженным, закономерным. С его именем связаны оборона Ленинграда и Москвы, разгром Сталинградской группировки противника, победа в решающей битве Великой Отечественной войны под Орлом и Курском, завершающее сражение за Берлин.
Жуков личность сложная, неординарная, противоречивая. О нем написано много и будет написано еще не раз. Он был суров, жесток, подчас груб и нетерпим. Жена однокашника Жукова генерала Горбатова вспоминала, что Жуков зачастую проявлял черты своего непростого характера и вне службы, когда в этом не было никакой необходимости.
Нет никаких свидетельств, что Жуков, как об этом пишут некоторые авторы, вызволил из тюрьмы Рокоссовского. Между ними были достаточно сложные отношения. Да и не мог он, будучи в 1940 году Командующим Округом, это сделать. Тогда это было небезопасно. Даже для него.
Вновь назначенный Нарком Обороны Тимошенко обнаружил чудовищный недокомплект высшего комсостава. Кто не был расстрелян – сидели. Тимошенко рискнул обратиться к Сталину. Сталин сказал: «Дайте список».
Список был велик. По-видимому, Сталину надоело читать, и он его перечеркнул. Но после буквы Р..
Сталин принял Рокоссовского вместе с Жуковым. Высокий, статный, в ладном кителе с орденами, будущий Маршал был смущен, скован, на вопросы отвечал невпопад. Огорченный Жуков уже решил, что Командарм провалился.
– Почему такая неосведомленность? – раздраженно спросил Сталин, – чем вы занимались перед войной?
– Сидел, товарищ Сталин.
– Нашел время, когда сидеть! – Дотронулся до плеча генерала Сталин. И обстановка разрядилась.
А вот Конева Жуков действительно спас, сделав его своим заместителем, когда после развала Западного фронта тому грозил Трибунал. Но это уже было другое время. Шла война, положение Жукова было другим, и он МОГ это сделать.
Во время последней опалы в «Правде» появилась статья Конева, в которой он беспощадно разнес Жукова. Конев этой статьи не писал и не подписывал. Тем не менее, к его великому огорчению, она появилась за его подписью. Позвонил Хрущев: «Завтра читай свою статью. И без фокусов! Понял?». -Что он мог сделать? Ни одна газета не опубликовала бы его оправдания, ни к одному микрофону он не был бы допущен. Конев это понимал и неоднократно пытался объясниться с Жуковым. Но тот его не простил. Не в его это было характере. Тем более удивительно читать в интервью младшей дочери Жукова Марии: «Отец – истинный христианин. Он всех простил. Он приехал на юбилей к тому же Коневу и обнялся с ним». Это никак не вяжется со словами Жукова, написанными им на конверте, в котором Конев послал Георгию Константиновичу поздравление с Днем Победы и просил прощения: «Предательства не прощают. Прощения проси у Бога. Грехи замаливай в церкви. Г. Жуков». Между этими двумя событиями пролегли десятилетия, и они имели место в разные эпохи жизни маршалов.
Добавлю, что, командуя Уральским Военным Округом, Жуков посетил в Свердловске Ипатьевский дом. К Жукову подошел, участвовавший в расстреле царской семьи, Ермаков и протянул руку Жуков ответил: «Палачам руки не подаю». – В те годы это был мужественный поступок.
Около полугода перед войной и в самом ее начале Жуков возглавлял Генеральный Штаб. Невозможно понять, почему за эти месяцы, когда война уже неотвратимо нависла над страной, о чем неоспоримо свидетельствовали сводки его собственного разведуправления, Генштаб не разработал не только концепции отражения противника, но и вообще не подготовил сколько-нибудь вразумительной тактики на случай внезапного нападения врага. В достаточно обширных «Воспоминаниях и размышлениях» Жуков никак этого не объясняет и о своей работе в Генштабе говорит скупо и вскользь.
Вину за растерянность, неразбериху и неудачи первых недель и месяцев войны вместе со Сталиным должен разделить и Начальник Генерального штаба.
Заметим, что задолго до войны, представляя своего командира полка Жукова на повышение, командир дивизии Рокоссовский в аттестации написал: «Склонности к штабной работе не имеет…».
Во время войны Жуков был Заместителем Верховного Главнокомандующего. Однажды к нему на стол легла бумага, начинавшаяся словами: «Первому Заместителю Верховного Главнокомандующего…» Он отшвырнул ее, не читая: «Я не первый! Я – единственный!». – Вполне возможно, что от этой бумаги зависела судьба, а может быть и жизнь людей.
После Вяземской катастрофы командующий окруженными войсками генерал Лукин получил телеграмму: «Из-за неприхода окруженных войск к Москве – Москву защищать некем и нечем. Повторяю, некем и нечем. Сталин».
Приняв Западный фронт в состоянии полного развала, новый Командующий Жуков приказал найти и расстрелять виновных командиров полков и дивизий. Нашли. И расстреляли. В этой обстановке разбираться было некогда. Но от этого не легче. Как Командующий фронтом Жуков должен был подписывать и утверждать смертные приговоры. К сожалению, есть основания полагать, что не все расстрелянные были виновны.
Тем временем немцы заняли Калинин.
Так случилось, что, обороняя Москву, Рокоссовский, через голову Комфронта, обратился к Сталину с просьбой отвести войска за Истринское водохранилище. Это давало возможность удерживать рубеж меньшими силами и перебросить часть войск на другие участки. Сталин разрешил. Жуков был взбешен – его обошли! И в свойственной ему грубой манере приказ отменил. Это стоило многих ненужных жертв… А фон Бок обошел водохранилище и вышел на Ленинградское шоссе в полусотне километров от Москвы…
Неистовство Комфронта, возможно подогретое сознанием собственного промаха, хотя на Жукова, постоянно уверенного в своей абсолютной правоте, это было непохоже, вылилось в недостойные угрозы, мат и оскорбления, которые ошеломили Командарма (через много лет Жуков пожалеет об этом разговоре). Рокоссовский положил трубку, продолжавшую изрыгать брань, и совершенно уничтоженный пошел куда глаза глядят. Заместители повисли у него на плечах, усадили в машину и отправили в штаб. Позвонил Сталин. Рокоссовский приготовился к самому худшему. Неожиданно Сталин сказал: «Товарищ Рокоссовский! Скажите, вам очень тяжело?» – и когда только успел узнать! И тон ему не свойственный. – «Я вас прошу продержаться. Я вам пришлю подкрепление – сто человек с ПТР Только Жукову не говорите».
Разговор со Сталиным вернул Рокоссовскому уверенность в себе.
Рокоссовский был талантливым военачальником, но его таланту полководца по разным причинам не суждено было раскрыться в полную силу До сих пор по-настоящему не оценена его роль в защите Москвы. Если Жукова уважали и боялись, то Рокоссовского уважали и любили.
После разгрома немцев под Москвой Жуков спал несколько суток. Не просыпался и не отвечал даже на звонки Сталина.
В конце войны Сталин произвел рокировку, поменяв Командующих фронтами. Жуков принял 1-й Белорусский фронт, а Рокоссовский – 2-й. Таким образом, Жуков получил направление на Берлин вместо Рокоссовского, оттесненного к морю. Сделал ли это Верховный под давлением Жукова? Неизвестно. Но Рокоссовскому была нанесена обида.
Объективности ради надо сказать, что к этому времени авторитет Жукова был таким, что если бы не ему было поручено брать Берлин – никто бы этого не понял – за ним шла череда побед одна значительней другой.
Но до этого еще было далеко.
Командуя Ленинградским фронтом, Жуков направил армиям и Балтфлоту шифрограмму № 4976: «Разъяснить всему личному составу, что все семьи сдавшихся врагу будут расстреляны и по возвращении из плена сами они тоже будут расстреляны». (В печально известном приказе Сталина № 270 от 16 августа 1941 года предписывалось лишать эти семьи государственного пособия и помощи, а «сдающиеся в плен врагу командиры и политработники являются злостными дезертирами, семьи которых подлежат аресту, как семьи нарушивших присягу и предавших свою родину». О расстрелах там речь не шла).
Приказ жестокий. Но кто вправе определить меру жестокости, когда на карту поставлена судьба страны! Сдача в плен в начале войны, к сожалению, не носила одиночного характера. Рука не подымается писать «массовый». Выбираясь из окружения от Витебска до Вязьмы встречал сотни людей, уже переодетых в гражданское, шедших на запад…
Когда началась война советской власти было 23 года, двадцать четвертую годовщину страна отмечала уже в войну. Еще было много людей, имевших все основания относиться к советской власти без большой любви: раскулаченные и расказаченные, разоренные насильственной коллективизацией крестьяне, бывшие нэпманы («новые русские»?), уцелевшие участники белого движения – многие из них добровольно сдавались в плен. Появилась директива Генштаба, строжайше запрещавшая направлять в одно подразделение родственников и земляков «во избежание сговора и перехода на сторону противника».
Так что все здесь не так просто. Что касается самой шифрограммы – она вполне в характере Жукова. Но надо помнить в какой обстановке и в какое время дана эта устрашающая директива.
Главный Маршал авиации Голованов свидетельствует, что под Ленинградом по приказу Жукова расстреливали из пулеметов отступающих красноармейцев…
Известно, что Жуков, мягко говоря, недолюбливал политработников. Он собственноручно вычеркнул из списка Героев Советского Союза лейтенанта Береста, только потому, что тот был заместителем командира роты по политчасти. Между тем, именно Берест, крепкий мужчина, спортсмен, втащил – буквально – на купол рейхстага молодых и менее физически подготовленных Егорова и Кантария (лестницы были разрушены).
При Жукове в армии расцвело рукоприкладство, да и сам он, говорят, был скор на руку. Не отсюда ли пошла отвратительная дедовщина?
Начальником разведки фронта у Жукова был генерал Мильштейн. Наверное, не из худших. Сохранились воспоминания генерала и вот, что он пишет: «Когда вызывал Жуков, возникало желание не ответить на оклик часового – пусть стреляет!» Красноречивое свидетельство о характере Комфронта и обстановке в его штабе.
Один из Министров Обороны Советского Союза Маршал Малиновский (при рождении Рувим Янкелевич…) как-то сказал Хрущеву: «Жуков – страшный человек». – Его не без оснований упрекали в самодурстве.
В бытность Жукова Министром Обороны армия постепенно выводилась из-под контроля партии и государства. Доходило до того, что секретари ЦК республик не могли не только вызвать – пригласить к себе Командующего Округом – ехали к нему сами. Начальники гарнизонов, не стесняясь, вызывали партийных и советских руководителей.
Перед Парадом Победы Сталин пожелал сфотографироваться с Командующими фронтами, но в это время его вызвал к телефону Черчилль. Жуков сел на его место в центре первого ряда и этот снимок стал историческим. Сталин удивился, поворчал и забыл. Впрочем, Сталин ничего не забывал.
До последнего времени считалось, что обвинения Жукова в бонапартизме беспочвенны. Мы знаем, что Маршал написал, но не знаем, что он думал. Когда с этим вопросом обратились к Константину Симонову он неожиданно сказал: «А почему нет! Перед ним был пример Эйзенхауэра!» (ставшего Президентом Соединенных Штатов).
После войны начались аресты бывших подчиненных Маршала и близких к нему людей. Многие из них показали, что Жуков готовил военный переворот. Из 75 опрошенных это подтвердили 74 человека… Но Сталин собирался воевать дальше, Жуков был ему нужен и он отправил его подальше от Москвы – командовать Одесским Военным Округом.
Прибыв в Одессу и вступив в командование округом, Жуков собрал генералов и сказал: «Вы думаете, к вам приехал новый Жуков? К вам приехал старый Жуков!». В Одессе Жуков фактически узурпировал власть. Областные и городские учреждения, в том числе МВД, были практически лишены всякого влияния на жизнь города и области. Все вопросы решал Жуков. В Москву посыпались просьбы: «Уберите от нас этого диктатора!». – Но надо признать, что Жуков, если не искоренил, то значительно сократил преступность в городе, и одесситы вздохнули свободнее. Военные патрули навели в городе порядок.
Но вскоре Сталину доложили о причастности некоторых крупных военных к мародерству и грабежам в Германии. Были арестованы генералы Телегин, Крюков, его жена Лидия Русланова (с последней Жуков был достаточно близок и наградил ее орденом Отечественной войны 1-й степени). Упоминалось и имя Жукова. Сталин не поверил и поручил провести на квартире и даче Жукова негласный обыск.
Жуков не был аристократом. Он происходил из крестьянской семьи и бесхозное имущество его, по-видимому, раздражало. Его следовало прибрать, складировать, но почему-то не в государственных закромах, а на квартире и даче Главнокомандующего оккупационными войсками в Германии…
Список обнаруженного имущества, антиквариата, картин, ковров, драгоценностей и прочего велик и впечатляющ. Не хотелось его приводить, чтобы не унижать память Великого Полководца. Привожу его для тех, кто считал и считает, что это инсинуации имевшие место в период гонений Маршала. Предвижу возмущение поклонников бесспорного стратегического таланта Маршала. Но что поделаешь.
Личный эшелон Маршала Жукова состоял из 7 вагонов с 85 ящиками с мебелью со 194 предметами из карельской березы и красного дерева. При обыске в квартире обнаружено 4 тыс. метров шелка, парчи, панбархата, 323 собольих, обезьяньих, лисьих и каракулевых шкурок, 44 ковра и гобелена старинной работы, 55 ценных картин, 7 ящиков фарфоровой и хрустальной посуды, 2 ящика с серебряными столовыми и чайными сервизами, множество статуэток и ваз из бронзы и фарфора, множество книг в кожаных переплетах на немецком языке, которого Жуков не знал. Чемоданчик с драгоценностями был впоследствии найден на квартире няни Руслановой… И это еще не все.
Тех, кто пытается это отрицать или сомневается «обезоружил» сам Жуков, написавший в объяснительной записке в Политбюро, что «дает клятву большевика больше таких ошибок не допускать и просит не исключать его из партии». И подписывается просто: «Г. Жуков».
Сталин отправил Жукова в Свердловск.
Автор вовсе не собирался копаться в грязном белье великого полководца и знакомить читателя с частной жизнью Жукова. «Спровоцировал» автора сам Маршал. Командуя фронтом, он направил Командующему 1-ой Гвардейской танковой армией генерал-лейтенанту М. Е. Катукову записку следующего содержания: «Я имею доклады, что т. Катуков армией не руководит, отсиживается дома с бабой и что сожительствующая с ним девка мешает ему в работе. Требую немедленно отправить от т. Катукова женщину. Если это не будет сделано, я прикажу ее изъять органам СМЕРШ».
Сам Маршал вовсе не был пуританином. И с полным основанием мог бы отнести записку к самому себе.
В 1929 году, когда Жуков был командиром полка в Минске, он получил партийный выговор «за пьянство и неразборчивость в связях с женщинами». И выговор был не последний.
В 1919 году Жуков познакомился с Марией Волоховой, медсестрой лазарета, где он лежал по ранению. Роман прервался с отъездом Жукова на фронт.
В 1920, командуя эскадроном в Воронежской области он познакомился с Александрой Дневной Зуевой, зачислил ее писарем эскадрона, и она стала его гражданской женой. (Обе дочери Жукова, Эра и Элла, рождены ею в неоформленном браке).
В 1923 году Жуков стал командиром кавполка в Минске, где проживала его первая любовь Мария Волохова, и в течение нескольких лет жил на два дома. Родила дочку и Мария.
В конце концов ей это надоело, она уехала из города и вышла замуж. Жуков остался с нелюбимой Александрой и дочерьми. Что не мешало ему пускаться в рискованные связи. Во время войны такие поползновения были в отношении второй фронтовой жены Маршала Конева, Антонины, с которой Иван Степанович связал свою судьбу после войны.
