Текст книги "Иерусалимский покер"
Автор книги: Эдвард Уитмор
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 26 страниц)
Любой страной?
Джо задумался.
М‑м, сомневаюсь. Я бы так не сказал, в это я не верю. Но они правят той страной, откуда вышли твои предки с моей стороны. Тайно, конечно. Не стоило бы мне тебе об этом говорить.
Почему тайно?
Потому что так устроен мир, дружок. Разве когда‑нибудь бывает по‑другому?
Я не знаю. Я думал, что странами правят короли, парламенты и президенты.
Так оно и есть, так кажется на первый взгляд, но только для приличия, только на поверхности. На самом деле в ответе за все всегда был и всегда будет маленький народец.Когда ты бродишь по лесам, ты можешь услышать их шепот, услышать, как они танцуют и играют, но даже тогда ты не осмеливаешься проследить за ними, потому что им это не понравится. Так что ты на цыпочках крадешься прочь и возвращаешься обратно на следующий день, чтобы посмотреть на эту долину или лощину, и одного взгляда достаточно, чтобы понять: они здесь были. Это ты вполне можешь увидеть, но, конечно, ты не увидишь их.И так оно всегда и бывает. Ты никогда в жизни не увидишь их наяву, но это вовсе не значит, что их нет, они просто невидимы, они шепчут, бормочут, поют и вообще как‑то живут, играют и шалят целые годы, как положено существам вроде них, они празднуют и танцуют и не таясь играют в ирландский хоккей у моря – ночью, разумеется, в мягком свете луны, когда ты спишь себе в своей кроватке дома и не можешь их поймать. И они там не одни. Там есть домовые и банши, и их целая куча, и все они живут так, как им нравится. Но скажи мне кое‑что честно, дружок. До того как я заговорил о маленьком народце,разве ты уже не знал о них?
Бернини улыбнулся.
Почему ты спрашиваешь?
Просто интересуюсь. Ну и как же?
Я никогда никому не говорил, серьезно прошептал Бернини.
Конечно не говорил.
Это был секрет.
И хороший секрет. Ну и что?
Бернини кивнул. Он улыбнулся.
Ты прав, я знал, что они есть. Я не знал, что они так называются, и не знал, во что они одеты, но он ихя знал.
Что ж, симпатичная у них экипировка, а? Как раз для таких красивых, и величественных, и мудрых существ, которые призваны за нами присматривать. Хотя вполне может быть, что те, которых знаешь ты,носят совсем другую одежду. Разумеется, они могут себя вести по‑всякому.
Бернини теперь восторженно улыбался.
Ты расскажешь мне о них, папа? О том, как они играют, танцуют и поют – обо всем?
Расскажу, дружок. Мы обсудим их хитрые шалости, все‑все, и то, как они всегда стараются не попадаться людям на глаза, когда веселятся, подмигивая небу, когда они так весело задирают головы и, крутясь, взлетают в джиге, такой прекрасной, такой великолепной, что сам солнечный свет трепещет и смеется.
Бернини захлопал в ладоши.
Да, да, все крутятся и крутятся в своих башмаках с пряжками. А что тогда значит эта форма? Эта, странная, та, что ты носишь?
Ах, дружок, это еще одно место и время. Мы и до этого дойдем. Человек, которому она принадлежала до меня, известен под именем монастырский пекарь, и это лучший из всех людей, которым доводилось топтать мостовые Священного города. Спас мне жизнь, вот что он сделал, когда я был в бегах и приехал в Иерусалим, полуживой от голода и без гроша, бежав от несправедливости, – я тогда был гораздо младше любой из Бедных Клар, которые в том году совершали это невероятное паломничество.
А кто такая Бедная Клара?
Монахиня, дружок, монахиня одного из самых суровых орденов. Поэтому‑то паломничество и было чем‑то неслыханным. Обычно Бедным Кларам даже не разрешается покидать пределы монастыря – никогда, – а тем более поехать в такое место, как Иерусалим, где столько чудесных видов, звуков и запахов, И тем не менее я приехал в святую землю монашкой.
Но разве мужчина может быть монахиней?
Правильно, не может. Никак не может. Но очевидно, Сам решил в том году сделать для меня исключение, чтобы я смог убежать из Корка, поехать в святую землю и исполнить пророчество моего отца.
Кто это Сам?
Господь Бог. Он решил вмешаться, собственной персоной, а мне обо всем этом рассказал священник, монастырский пекарь, когда сделал меня героем Крымской войны и наградил первым в истории Крестом королевы Виктории, которым до того наградили его. Крест королевы Виктории достался мне за то, что я защищал Ирландию от англичан.
Так что ты теперь очень богат?
Вовсе нет, ни капельки. Я простой рыбацкий сын с Аранских островов, я четырнадцать долгих лет был вдали от дома, в святой земле. Просто такой О'Салливан Бир, который случайно оказался в Иерусалиме, хотя известно, что мы иногда зовемся О'Салливаны Лисы, – ума не приложу почему. Но с именем Бернини, с таким прекрасным именем, ты когда‑нибудь построишь фонтаны и лестницы, теряющиеся в небе, и прекрасные колоннады для Папы Римского. Это хорошо, дружок. Если бы это зависело от меня, я бы назвал тебя Донал Кам,[75] а это и вполовину не так звучно.
Кто такой Донал Кам?
Знаменитый медведь и лис из твоих предков с моей стороны, известный в свое время как О'СалливанБир. Несколько веков назад он вел несколько тысяч людей с юга Ирландии на север, в самую зимнюю стужу – он все время сражался, спасаясь от англичан и так же голодая, как я три века спустя, когда был монахиней. Что ж, он ковылял, дрался и вел свой народ, и через две недели они пришли туда, куда шли. И теперь они были в безопасности, те тридцать пять, что остались из тысяч. Так что он совершил подвиг, сделав то, что сделал. Но, несмотря на все это, мне все равно больше нравится Бернини.
А тебя зовут Джо.
Вот именно, так меня и зовут, просто до невозможности. А после Джо имена еще пяти святых, такие же, как у моего отца, у которого был дар.
Какой дар?
Дар пророчества. Он видел мир таким, какой он есть, и таким, каким он должен быть. Он был седьмым сыном седьмого сына, а когда ты седьмой сын, у тебя есть дар. А я был тридцать третьим сыном – и последним.
Глаза Бернини засияли, когда он услышал цифры. Джо взглянул в них и кое что увидел. Тень пробежала по лицу Джо.
Ты умеешь считать, дружок? Быстро, сколько будет пять плюс восемь?
Одиннадцать или двенадцать, ответил Бернини.
Вот‑вот. А как это? Как это может быть и то, и другое?
Потому что иногда у меня получается одиннадцать «блинчиков», а иногда двенадцать. Я знаю, мама говорит, что так не учат арифметику, но я так делаю. Мне кажется, что каждое число хорошо в свое время. Я чувствую, что это число здесь так и просится, и говорю. Но если у меня нет этого особенного чувства, все равно какое‑нибудь число возьмет и вылезет само собой. Ты понимаешь, о чем я?
Джо посмотрел на сына, медленно перестал хмуриться и улыбнулся.
Да ты что. И с тобой так всегда? И в других вещах, кроме арифметики?
Да, боюсь, что так. Ты сердишься?
Ничего подобного, дружок. Я пришел, чтобы любить тебя и принимать тебя таким, какой ты есть. И вот что удивительно – ты ведь вполне можешь оказаться поэтом, ты никогда не задумывался? В поэзии все скользит и течет, как когда слышишь шепот маленького народцаи знаешь, что они прямо за стеной, но не видишь их.
Я не думаю, что я буду поэтом. Мне все время кажется, что я никем не буду. Понимаешь? Чаще всего я просто сижу здесь, у моря. И даже когда я не здесь, я все равно здесь сижу, гляжу на море и слушаю. Ты знаешь, куда оно течет?
Иногда. А иногда я становлюсь такой же, как ты. Просто сижу, смотрю и слушаю. Я делал это на берегах Синая, в маленьком оазисе на заливе Акаба. Я летал туда на своем «Верблюде» и целыми днями сидел, смотрел и слушал, просто сидел на страже в часы света и тьмы.
Бернини рассмеялся.
Ты летал на верблюде? Как на коврах‑самолетах в сказках?
Звучит странно, а? Но так назывался мой аэроплан – «Сопвич Кэмел». А скажи‑ка мне, тебе ведь больше всего на свете нравится смотреть и слушать?
Да.
Джо встал на колени в песок и обхватил Бернини за пояс.
Ну, дружок, я и вправду очень рад, что нашел тебя здесь. Именно на этом пятачке у моря.
Бернини запустил пальцы в бороду отца.
Я тоже рад, и неспроста. Я знал, что ты скоро придешь, но не знал, что сегодня, и это был чудесный сюрприз. Именно сегодня. Сегодня мой день рождения.
Я знаю, дружок, поэтому‑то я и здесь. Ровно тринадцать лет назад ты родился в Иерихоне, в месте, где было много солнечного света и цветов, у реки Иордан, еще в одном оазисе. И рядом с рекой был наш маленький домик – на пути к реке, мы были совсем от нее недалеко. Так близка была она, эта река чудес, так близка она казалась, почти у наших ног. И правда то, что говорит старик. Годы, они просто ускользают и скользят вдаль вместе.
Почему ты плачешь, папа?
На самом деле я не плачу. Я просто счастлив, что нашел тебя здесь, у моря. Просто счастлив. И все.
Кто сказал это? Ну, о ком ты говорил?
Старик? Это особенный человек. Мой друг из Иерусалима. Он показал мне мир и показал, что к чему в этом мире. Его зовут Хадж Гарун. Он такой кроткий и хрупкий, так что непонятно, как ему это удалось.
Удалось что?
Прожить три тысячи лет в Иерусалиме. Удалось,видишь ли. Может быть, здесь, вдали от Священной горы, это и трудно себе представить, но это правда. Ты мне веришь?
Да. Хадж Гарун. Человек, который прожил в Иерусалиме три тысячи лет.
Джо улыбнулся. Улыбнулся и Бернини.
Может быть, когда ты подрастешь, дружок, он тебе понравится. Как считаешь?
Не знаю. Может быть.
Джо вздохнул.
Чудо, вот что.
Папа?
Да.
Ты теперь останешься с нами?
Что ж, дружок, скажу тебе честно: нет, не останусь. Пришло мое время, видишь ли, ничего не поделаешь. Так что я уезжаю посмотреть на новые места, может быть в Новый Свет, то есть в Америку. Я разузнаю кое‑что про эти новые места, и когда разузнаю, мы с тобой это обсудим. А пока у тебя есть мама, и она замечательная, Господь не создавал лучше.
Я ее люблю.
Я знаю, и я ее тоже люблю, по‑своему.
Тогда почему ты уезжаешь?
Ах ты, маленький хитрюга, это у тебя с лисьей Салливановой стороны, сказал бы я. Но ответ ты получишь прямой. Я должен уехать. Я родился сыном рыбака, а следую в направлении пустыни. Может быть, сейчас ты этого не поймешь, но ты поймешь позже.
Нет‑нет, я понимаю.
Да? Как это?
Мне сказал человек по имени Стерн. Новый друг мамы.
Да ты что? И что он сказал?
Он однажды уезжал, и я спросил его то же самое, и он сказал, что иногда мужчина должен уезжать.
Ну‑ну, я думаю, он прав. Ну разве ж ты не умница – знать все эти вещи в твоем возрасте!
Бернини повесил голову.
Я не умница, прошептал он.
Почему ты так говоришь?
Потому что я не умница.
Бернини замялся, уставившись в песок.
В чем дело? быстро спросил Джо. Ты хочешь сказать, что не умеешь читать? Это я уже знаю.
Бернини кивнул.
Это и еще другие вещи, прошептал он. Я не могу считать как полагается.
Эй, эй, мягко сказал Джо, не вешай‑ка ты голову и лучше посмотри на море. Есть уйма способов быть умницей, мы оба это знаем. Вот возьми, к примеру, Хадж Гаруна. Он чаше всего даже и не знает, в каком он веке. Ты идешь с ним прогуляться по иерусалимским улицам, а он вполне может быть где‑нибудь пару тысяч лет назад, бродить по переулкам, которые не распознает ни один умник на свете. Он совсем не с нами, как может показаться, но это не так, совсем не так. Он просто видит то, чего не видим мы. Все мы видим только то, что нас окружает, а он видит больше. Так что нельзя сказать, что есть ум, а что – нет, есть куча разных способов быть умницей. Многие скажут, что Хадж Гарун – не умница, и точно, продавать фунтами овощи или ткань – ярдами – в этом он не силен. Тут он безнадежен, он никогда не сможет заработать денег. Но если ты захочешь узнать, кто такие святые люди и что они думали или, еще лучше, что было у них на сердце, или кто такие богохульные ассирийцы или кто угодно, прогуляйся с Хадж Гаруном по иерусалимским улицам и ты узнаешь, ты поймешь. Он наш кроткий рыцарь, что стережет вечный город.
Бернини поднял глаза. Он улыбнулся.
Ты говоришь так, будто Иерусалим – это не место.
Да нет, это место, но, кроме того, он больше чем просто место. Это что‑то такое, что ты носишь внутри, то, что всегда с тобой, куда бы ты ни пошел. А что касается этих путешествий, и у тебя однажды будет свое путешествие.
Надеюсь.
Будет, я знаю. Когда я был в твоем возрасте, я просто изнывал, так мне хотелось попутешествовать. Просто умирал от желания выбраться в этот мир и испытать себя.
И ты испытал.
Да, испытал. Интересно, что я это и до сих пор делаю.
На лицо Бернини неожиданно легла тень. Он посмотрел на маленький дом у кромки песка. Джо быстро отвел глаза и снова посмотрел на Бернини. В его глазах была боль.
Говори, прошептал он.
Бернини покачал головой, сжав губы.
Нет, дружок, говори, прошептал Джо. Ты же знаешь, всегда лучше говорить вещи вслух. Люди все равно их услышат. В чем дело?
Ну, я просто хотел сказать, что она будет дома часов в пять‑шесть.
Да.
Ну, разве ты даже не пойдешь повидаться с ней?
Джо глубоко вдохнул.
Нет.
Даже на несколько минут?
Нет.
Но мы будем праздновать день рождения, и у нас очень красивый торт. Я видел на шкафу.
Нет. Не могу, дружок.
Всего на несколько минут? Просто съешь кусок торта и все?
Какая разница, несколько минут или вся жизнь. Кажется, разницы никакой.
Значит, ты не хочешь ее видеть?
Не в этот раз. Придет такое время, но не сейчас.
Но почему? Ты даже не скажешь мне почему? Она моя мама, а ты мой папа. Почему?
Я попробую тебе объяснить, но это трудно. Видишь ли, у нее теперь своя жизнь, и меня нет в этой жизни. Есть ты, есть старые друзья вроде Мунка, новые друзья вроде Стерна, люди, с которыми она работает, и другие, они теперь – ее жизнь. Особенно ты. Но я – я где‑то в другом месте. Я хочу сказать, что слишком долго был где‑то в другом месте, я где‑то в другом месте и сейчас.
Но она хочет с тобой увидеться.
Я так не думаю.
Ты боишься увидеть ее?
Не боюсь, нет, я просто не думаю, что это сейчас кстати. Когда‑нибудь, но не сегодня. Мы с твоей мамой не виделись тринадцать лет, а у нас есть свежие раны. Шрамы заживают только со временем. С прошлым нужно обращаться бережно.
А какие это раны?
Смерть Сиви, конечно.
Но он был такой старый. Он почти не говорил и никогда не улыбался, ни разочка не улыбнулся. Он просто сидел, уставившись в стену, и смотрел в пустоту. Мне было не по себе с ним в одной комнате.
Это с тобой, но так было не всегда. Все меняется. Было время, когда давным‑давно его знали Мунк, твоя мама и Стерн, и тогда он все время улыбался, смеялся и рассказывал разные истории, забавлял всех и делал мир добрее, чем он был до него. Я не знал его тогда, но говорят, что не было никого, кто бы наслаждался жизнью больше. Он просто принимал все так, как есть, и люди чувствовали себя с ним непринужденно с самого начала, и он умел их рассмешить, и был добрый и великодушный, и всегда говорил смешные вещи. Но потом он пережил пожары в Смирне, резню и вопли, и солдаты били его прикладами, и с тех пор он навсегда, непоправимо изменился. Я к чему веду? Он был хороший человек, и твоя мама дружила с ним очень давно, задолго до того, как я с ней познакомился, а это ужасно больно – когда старый друг так уходит от тебя. Когда старый друг умирает. Тогда кажется, что в мире нет справедливости, просто нет, и ты чувствуешь, что в этом мире больше ничто никогда не наладится. Чтобы это преодолеть, нужно время. И ты знаешь, как она заботилась о нем последние годы.
Бернини кивнул.
Да, знаешь, ты видел это. Он много для нее значил. А до того было наоборот. До того он помогал ей, как и все остальные. Сиви был ее ниточкой, ведущей в прошлое, к радостям и горестям, но все равно ниточкой, он придавал ее жизни целостность, важность, смысл. В конце концов, он был братом ее мужа, того, что погиб на войне еще до того, как мы с твоей мамой познакомились, и потом Сиви принял ее у себя, когда она уехала из Иерихона вместе с тобой, когда ты только что родился. Он сделал для нее так много и разделил с нею так много воспоминаний. Так что его уход значил для нее больше, чем может показаться, больше, чем ты можешь себе представить. Когда ты теряешь такого человека, кажется, что вместе с ним у тебя отняли все эти годы. Отняли твое собственное прошлое. Тебе кажется, что тебя обманули и ограбили, это просто ужасно – пройти через такое. Сынок?
Да?
Я так об этом распространяюсь потому, что думаю, ты должен это понять. Ты не мог понять это сам, потому что видел Сиви только таким, каким видел. Ты никак не мог понять, что значила для нее его смерть. Так что сейчас – хватит с нее прошлого. Ей не нужен еще и я.
Бернини кивнул. Он поглядел на море.
Почему она уехала из Иерихона со мной?
Что ж, вот вопрос в лоб. Она тебе на него ответит по‑своему, но мой ответ будет такой: я слишком мало знал. Видишь ли, у меня не было опыта с женщинами. Мне было всего двадцать, когда я встретил ее, и мы были вместе меньше года, и я многого не понимал. Я не знал, почему люди поступают так или эдак. Так что я все перепутал и понял неправильно. И обидел не кого‑нибудь, а твою маму.
Чем обидел?
Не понял ее молчания, не понял ее злости. Я был такой тупой, что думал – это я сделал что‑то не так. Мы всегда так думаем, пока молоды. Мы думаем, что если что‑то происходит, то это происходит из‑за нас. Вот я и подумал, что я причинил ей какую‑то боль и она больше не любит меня. Конечно же, все было совсем наоборот. Она любила меня, но боялась, потому что раньше любовь всегда причиняла ей боль. Так что она замкнулась в себе, и я не знал почему. Она оставила меня, потому что любила. Нам обоим было ужасно больно, и эту боль причиняла нам любовь, которую мы испытывали друг к другу. Жизнь бывает и такой, она может повернуться к тебе и этой своей стороной. Обратной стороной. Это очень странно. С любимым человеком надо вести себя так осторожно. Если подобраться к человеку так близко, окажется, что он очень хрупкий. В этом мире гораздо легче жить одному или даже жить с кем‑то, но все равно оставаться в одиночестве. Тогда ты ничем не рискуешь – но это всегда тебя обедняет. Кто не рискует, тот не выигрывает, и это правда, и, по правде говоря, выигрывают, оказывается, только те, кто рискует. Только они, и я это отлично знаю.
Я все равно не понимаю, что ты понял не так.
Джо улыбнулся.
Не понимаешь? Я понял все, кроме себя самого. Так всегда и бывает. Все, что ты делаешь, и все, чего ты не делаешь, – ты в любом случае или сделал это, или нет. Ты знал, что на гербе клана О'Салливан Бир есть очень славная надпись?
Какая?
Это пословица, девиз. Любовь протянет победе руку прощения.Вот такой девиз, и я не знаю девиза красивее. В нем сказано все, что нужно. Ну, слова‑то эти я всегда знал, но когда я был моложе, я их по‑настоящему не понимал. Я судил о людях по тому, что они о себе говорили и что они делали, а в нашем мире этого недостаточно. Надо еще судить о людях по тому, чего они о себе не говорят и чего не делают. Звучит вроде просто, но сначала эту простоту нужно понять.
Мне кажется, я уже понимаю.
Лицо Бернини стало серьезным и сосредоточенным. Джо кивнул.
Как это, дружок?
Ну, я не очень‑то слушаю, что люди говорят. Я слушаю то, что внутри.
Бернини засунул руку в песок. Он подвигал ею взад и вперед, сделав канавку. И внезапно словно ушел куда‑то далеко‑далеко.
Что внутри, дружок?
Ты когда‑нибудь видел, как рыбаки швыряют об скалы маленьких осьминогов?
Видел.
Осьминоги такие маленькие, никогда бы не подумал, что они могут оказаться такими твердыми. Но рыбакам приходится швырять их об скалы снова и снова, а иначе их не заготовить для сушки. Но потом, если их зажарить на углях, нарезать маленькими кусочками и полить оливковым маслом, разве из них не выйдет самое вкусное блюдо на свете?
Конечно выйдет. Каждый кусочек – как праздник.
Да, сказал Бернини, начиная копать вторую канавку в песке. Джо смотрел, как она растет.
Но мне кажется, я не понял, что ты имел в виду, дружок. Что ты говорил мне о том, что внутри?
Вот именно это. Это же очень просто. Пусть даже осьминоги маленькие, нужно серьезно поработать, чтобы они стали вкусными. Но если поработаешь – они станут самой вкусной вкуснятиной на свете.
Джо улыбнулся. Он начертил на песке линию, пририсовал сверху короткую черточку и на самом верху нарисовал кольцо.
Знаешь, что это?
Крест с кружком наверху?
Нет, это не совсем крест и не совсем кружок. Это древний символ, который называется «анк».[76] В Древнем Египте он означал жизнь или, может быть, солнце, это одно и то же. Мне рассказал об этом мой друг, Каир, а он узнал об этом от живой мумии по имени Менелик.
А бывают живые мумии?
Оказывается, да. А почему ты спрашиваешь?
Потому что я всегда хотел в это верить.
Ну, теперь ты знаешь. А почему?
Мне хочется, чтобы люди не умирали.
Да? Тогда тебе должна понравиться история о том, как моего друга Каира воспитал приемный отец, который на самом деле был живой мумией.
Погоди. Каир – это город, а не человек.
Для разных людей по‑разному. Для меня Каир никогда не будет городом. Он всегда будет человеком, огромным черным человеком, таким сильным и дружелюбным, что он оторвет тебя от земли, если захочет поздороваться. Обнимет тебя и сожмет, и неожиданно ты поймешь, что дрыгаешь ногами в воздухе. Так он и здоровается.
Правда?
Да. Ну так вот, эта живая мумия, старина Менелик, воспитал Каира. С сухой усмешкой на лице, сухой, как сама сушь, он лежал на дне саркофага у берегов Нила, там он провел долгие годы, и без конца разговаривал с Каиром, и рассказывал ему то, что полагалось знать о тайных гробницах и храмах, и о том, что происходило внутри пирамид, не говоря уже о его друге джинне по имени Стронгбоу, у которого была вечная игрушка – своя собственная комета.
Бернини захлопал в ладоши.
Старина Менелик? Джинн Стронгбоу?
Именно, дружок. Материя, из которой ткутся мечты,[77] вот кто они. Люди падали от усталости у обочины, стараясь походить на них. В этих историях есть магия, которая летает и проносится сквозь время в окружении сияющих видений, магия, которая приходит в одно и то же время – из песен давних лет и прекрасных мелодий, которым только суждено быть пропетыми.
Бернини поднялся и начал ходить кругами, выискивая камешки. Он на секунду остановился и поднял голову.
Неужели все так и есть?
Как – так?
Никогда не кончается?
Нет, и да будет оно благословенно, – никогда не кончается. Все продолжается и продолжается. Я тебе это скажу, и это же тебе скажут Хадж Гарун, и священник – монастырский пекарь, и священник‑гончар, и все остальные. И Стерн, и Мунк, которых ты знаешь, и Каир, которого ты не знаешь, и башмачник в Иерусалиме, которого я и сам не знаю, хотя мы искали его под прошлый Новый год, искали долго и в тот раз не нашли, но будет и другой раз, потому что Хадж Гарун не забывает его, не забывал и не забудет. Так что да, спроси любого из них, и ответ будет всегда один и тот же. Они все скажут тебе именно это, честно и без обиняков. Мы входим прямо в жизнь других, и конца этому не будет – никогда.
Почему?
Ах, теперь ты подбираешься к этому, и я начинаю понимать, почему ты так любишь сидеть здесь, на берегу, просто смотреть и слушать, пока не увидишь и не услышишь все. И море прошепчет ответы, дружок, оно сделает это для тебя. Нежно, понимаешь ли. Тихо, знаешь ли. Прошепчет только для тебя. Потому что оно здесь только ради этого.
Бернини улыбнулся.
Ты не хочешь бросить камешек, папа? Ты не пустишь хотя бы один «блинчик»?
Хочу. Для этого я и пришел. Чтобы посмотреть на тебя в твой день рожденья и бросить в воду камешек. Хочешь узнать еще кое‑что, пока я ищу камень?
Конечно.
У тебя в Иерусалиме есть брат или сестра.
Бернини улыбнулся.
Да ну.
Честное слово. Конечно, это только сводный братишка или сестренка.
А кто именно?
Я не знаю.
А сколько ему или ей лет?
Почти одиннадцать. Но ты не против иметь брата или сестренку?
Нет конечно. А почему такая таинственность?
А так иногда бывает. Кажется – некоторые вещи всегда таинственны.
А кто его мать?
Святая. Поэтому я и не могу с ней больше видеться, и я ничего не знаю о ребенке. Она святая и живет с Богом.
Бернини нахмурился и рассмеялся.
Кажется, не стоит верить всему, что ты говоришь.
Ах вот как? Не представляю, с чего бы это тебе пришла в голову мысль сказать мне это. Мир, конечно, полон фактов, но только мы выбираем, чему верить.
Бернини все еще смеялся.
Папа, ты все еще не нашел камень? Они здесь повсюду.
Я знаю, и я ищу. Я ищу. Вот одна возможность, а вот другая, но мне не жалко времени, я хочу найти камень, который будет в самый раз именно сейчас. Помни, это не всегда та возможность, какую ты хотел. Зависит от высоты волн, и от направления ветра, и от того, как падает свет, тоже. Иногда достаточно простой гальки, быстрой и легкой, а иногда подойдет та, в которой больше веса. Никогда не знаешь заранее. Просто надо мечтать.
Ты опять говоришь загадками, папа.
Ну да. Просто шутки, загадки и наброски стихов? Но, понимаешь ли, жизнь без мечты – и вовсе не жизнь, потеря, и жаль, что потеря. Или, как говаривал Хадж Гарун, время – это да.И всегда говорил это в самой изысканной манере.
Что это должно значить?
Ой, не знаю. Может быть, что вот они мы с тобой, вдвоем у моря? Что мы поделились друг с другом солнцем и морем и ищем камешки, чтобы они летали над водой? Это немного, то, что мы делаем. С другой стороны, это все. Пускать «блинчики» вот вся история.
Какая история?
История Хадж Гаруна, наверное. И священника‑пекаря, и священника‑гончара, и Каира, и Мунка, и Стерна, и твоей мамы, и моя, и твоя. Все эти истории подойдут к концу, когда я найду камень, который ищу.
Иногда ты так странно говоришь, папа.
Да, правда что так. Это еще с тех времен, когда я был мальчишкой и так жадно прислушивался, чтобы услышать шепот маленького народца,так пытался уловить звуки их пения и танцев, хотя я и знал, что никогда их не увижу. Шепот, вот оно. Шепот и все. Но когда ты услышишь этот шепот, дружок, ты никогда его не забудешь и никогда не станешь прежним. Потому что он напоминает о птицах, которые свободно парят под солнцем, о чайках, скользящих за тобой следом, и о прекрасном сильном приливе, который мчит тебя домой в твоей маленькой лодке после ночи в море, мчит тебя домой к новым цветам, которые улыбаются из зеленой‑зеленой травы. И потом ты наконец дома на своем маленьком острове, и ты думаешь о пении и танцах и о том, как ты взлетишь в лучах солнца, и, может быть, потом, когда взойдет мягкая луна, захочешь не таясь сыграть в хоккей на берегу. И праздновать годы напролет, даже это. Ах да, об этом‑то ты и думаешь. И ты так стараешься услышать этот шепот, а годы идут. Ты так хочешь услышать его снова, и ты пытаешься, все пытаешься и пытаешься, несмотря на то что в этом году шепот звучит глуше, дальше, чем в прошлом, а в прошлом – дальше, чем за год до того. Ах да, правда, хотя ты и знаешь, что чудеса ихмира далеко от тебя – всегда были и всегда будут. Ты никогда их не увидишь, никогда‑никогда, но ты все равно верь в них и пытайся услышать, как они танцуют и что за песни поют на своих празднествах, пытайся услышать загадочный шепот в сияющем солнечном свете, шепот, который ты слышал, когда был ребенком, давным‑давно. Так давно.
Бернини снова увидел слезы в глазах Джо. Он хотел обнять его, но внезапно им опять стало хорошо. Джо уже подпрыгивал и смеялся, бегал по песку и смеялся – человек, о котором ему рассказала мама, волшебный ирландец, которого она однажды встретила в Иерусалиме.
Нет, не рассказала. Не этими словами. Но он все равно слышал.
Что, папа? Что ты нашел?
Джо ухнул. Он подскочил и поднял вверх камень.
Видишь, дружок? Плоский и тонкий, так и просится? Настоящая пластинка, и как она полетит! Ну а теперь угадай‑ка, сколько раз она блеснет на солнце, прежде чем мы потеряем ее из виду? Прежде чем она скользнет в волны и помчится вдаль быстро, словно рыба, которая плывет с одного конца света на другой? Просто плывет себе и плывет за морем. Сколько раз, Бернини?
Девять?
Девять – легко. Одиннадцать и двенадцать – легко. И потом еще раз в честь этого особенного дня. Смотри и увидишь, что я прав, дружок, и так будет всегда, камешек будет сверкать в солнечном свете и плыть и плыть прочь отсюда, от нас, – ты ведь уже научился делать так, ты смотрел и слушал уже тринадцать раз – легко – в твой день рождения, как делал Хадж Гарун уже три тысячи лет в Иерусалиме, и как сказал священник‑пекарь прямо там, в Священном городе, замешивая четыре радения своей жизни, четыре ветра и четыре угла своего святого царства. Да, нашегосвятого царства. Созданного для нас, если только в него верить. Так что смотри, как взмахнет моя рука. Смотри, Бернини, дружок. И смотри, как этот драгоценный камень заглянет для нас во все уголки мира в солнечном свете.
Он не может улететь так далеко, папа.
Да нет, может, и может гораздо больше. В два раза больше, если уж начистоту. На самом деле он помчится так далеко, что облетит землю и вернется к нам. Вот так, именно это он и сделает. И если завтра ты как следует поищешь, то найдешь этот драгоценный камень прямо здесь, на песке, у моря, там, где ты слушаешь и смотришь, – он вернется к тебе, облетев вокруг света, побывав в долгом странствии и увидев немало замечательных чудес, вот как. Так что смотри. Это в свете солнца летит наша мечта.
[1] Юнкер – прусский дворянин‑землевладелец. Здесь и далее прим. переводчика
[2] Пасхальное восстание – восстание 1916 г. в Ирландии, продолжение непрерывающейся на протяжении многих веков борьбы Ирландии за независимость от британской короны.
[3] « Черно‑рыжие» – прозвание подразделения (черная форма, широкие ремни светло‑коричневой кожи), формировавшегося из бывших военных, которые помогали британской армии подавлять выступления ирландцев за независимость.
[4] Стронгбоу – основателем рода исторических Стронгбоу явился Ричард Клэр, граф Стригойл и Пемброк, предводитель первого норманнского вторжения в Ирландию в 1169 г.
[5] Хагана(оборона, ивр.) – подпольные еврейские отряды самообороны в Палестине в первой половине XX в., зародыш будущей армии Израиля.
[6] Друзы – представители эзотерической шиитской секты, появившейся в XI в. и вобравшей в себя отдельные элементы иудаизма, христианства и буддизма; названа по имени основателя Мухаммеда Ибн Исмаила ад‑Дарази.
[7] … Менелик был первым императором Эфиопии – Менелик II (Сале Мириам, 1844–1913) – император Эфиопии с 1889 г., воссоздал единое эфиопское государство. Прибавил к своему имени число II в честь легенды о первом Менелике – сыне царя Соломона и царицы Савской.
[8] … семи футов и семи дюймов – примерно 231 см.
[9] Феллах – арабский крестьянин.
[10] Гиксосы – общее название кочевых племен, вторгшихся в Египет из Передней Азии в XVII в. до н. э. и более чем на сто лет подчинивших себе Египет.
