Текст книги "Привратники (ЛП)"

Автор книги: Эдвард Ли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

XN/PCD 21^[67] начал клацать. Волны «xоппера» прошли через 5-значные дискриминаторы. Затем мобильный принтер выплюнул их сетку назначения.

Бок, стуча зубами, выпустил карту из рук. Лицо Джонса окаменело. Они были простыми парнями, и им было страшно до усрачки, но Рубен задался вопросом, испуган ли он также? Он положил руки им на плечи.

– Мы должны разгребать наше дерьмо вместе, девочки. Мы – бескомпромиссная армия конкретных пиздюлей, и мы не ссым в нашу униформу каждый раз, когда приходят директивы тревоги. Мы не боится ничего. Мы хаваем напалм на завтрак и ссым дизельным топливом и, когда мы умираем и попадаем в ад – готовы засунуть голову дьявола в его же задницу, а затем вытрахать ее наружу. Сейчас мы должны сделать работу, и я должен знать, что вы со мной, ребята.

Бок вытер пот со лба своим рукавом.

– Без базара, сержант. Я не какая-та там ссыкливая пизда. Мое дерьмо утрамбовано плотно, и я с тобой.

– Джонси?

Джонс поднял большой палец вверх.

– Ад на чертовых колесах, братан! Никто не живет вечно, так что давайте прокатимся!

– Без базара, – поддержал Рубен. – Еб-твою-мать-на-пополам! Умирать-за-Decon-нечто-охренетительное!

– Давайте надерем задницы! – заорал Бок.

– Decon!!! – скандировал Джонс.

Рубен вручил сетку Джонсу.

– Заставь этот двухгусеничный детройтский гроб прокатиться, Джонси. Дави на газ!

Джонс с гиканьем газанул. Двигатель Cummins V8 с турбонаддувом взревел. Бок пристегнулся за коробкой передач. Рубен оживил их, но надолго ли? Что происходит там? Что нас ждет? – задавался он вопросами.

– Переход к зоне поражения положительный, – пробормотал он.

* * *

Насколько мощна сила истины?

Это был больше лозунг, чем вопрос. Это было все, что побуждало его. Конечно же, Писатель не верил в Бога. Но сейчас, если бы он увидел Господа, то он поверил бы в Него. Он поверил бы в нечто, что он не мог видеть, но именно поэтому он и был здесь, не так ли? Чтобы увидеть?

Позади него, автобус исчез в темноте. Я вижу это, – подумал он.

Впереди синим неоном пылал знак: ПЕРЕКРЕСТОК.

Я вижу это тоже. Один глоток помог бы мне думать.

А потом он услышал слово, или подумал, что услышал. Это был не его голос, не его собственные мысли. Он услышал это в своей голове:

ПРОПИТАНИЕ.

Итак, сейчас он слышал голоса? Возможно, он пил слишком много. Или, недостаточно, подумал он с полуулыбкой. Все великие писатели пьют. Однако, он не мог развеять мнение, что он вступал в нечто большее, чем просто кабак маленького городка.

Из щелей деревянного пола выползла пыль, когда он шагнул внутрь и поставил свою сумку.

Да, здесь был настоящий "кусочек жизни": бар-помойка. Эта затхлость, эти дешевые столы, мишени "Дартс", игровые автоматы – это общее Vacuus Spiritum^[68] – восхищало его. Это была реальность, та реальность, которую он искал. Ищите, – подумал он, – и обрящете.

– Добро пожаловать в "Перекресток", незнакомец, – приветствовал жлобоватого вида бармен.

Это подтолкнуло Писателя к размышлениям над аллегорическими возможностями названия бара. У бармена был пивной животик, размером с баскетбольный мяч и зубы, которые заставили бы дантиста рассмотреть другие варианты карьеры.

– Чем могу помочь? – спросил он.

– Алкоголь. Впечатлите меня своим миксологическими доблестями, сэр.

Только трое других персонажей украшали собой это "выразительное" пространство бара. Парень с печальным лицом, в белой рубашке, сидел рядом с невысокой, пышногрудой рыжей. Казалось, что они спорили. Чуть ближе сидела нереально жирная бабища с длинными, светлыми волосами, пила темное пиво и ела огромную пиццу. Ее вес заставлял ножки стула заметно гнуться.

Ты здесь, чтобы искать, – напомнил себе Писатель. – Так ищи.

– Могу я к Вам присоединиться?

Блондинка проглотила кусок и кивнула:

– Вы не здешний.

– Нет, – сказал Писатель, и сел.

Тогда бармен хлопнул на стол "шот". Он был желтым.

– Наш фирменный, незнакомец, – тот выглядел как моча.

– Что это?

– Мы называем его "Мочебрызг".

Писатель поморщился:

– Это ведь не, э-э... моча, не так ли?

Бармен рассмеялся:

– Конечно нет! Это водка и Гальяно^[69].

Писатель понюхал. Пахло нормально.

– ОК, за... за что? О, да. За формализм!^[70] – oн выпил.

– Ну как?

– Неплохо. На самом деле, очень хорошо, – oн потянулся за бумажником.

– Э-э-э-э, незнакомец. Не нужно этого дерьма.

– Что?

Бармен закатил глаза:

– Это за счет заведения.

– Чего же ты ожидаешь в таком жлобском дерьмогороде, как этот? – спросила толстая блондинка, жуя. Ее груди были большими в буквальном смысле, как человеческие головы. – Разве что полное ничего, кругом, на протяжении пятидесяти миль в любом направлении. Isolatus Proximus.^[71]

– Я – писатель, – сказал он. – Я езжу по всей стране. Мне нужно видеть разные вещи, разных людей. Мне нужно видеть жизнь в ее различных временных пластах.

– Ага, пластах, – сказала толстая блондинка, кивнув.

– Я приезжаю в отдаленные города, как этот потому, что они пестрые. Они существуют отдельно от остального общества, господствующей тенденции страны. Города, как этот, более реальны. Я – писатель, но в более эзотерическом смысле... Я... – oн думал об этом. Думалось с трудом. Он закурил и закончил: – Я – ищущий.

– Не еби мне мозг! – парень в белой рубашке кричал на невысокую рыжеволосую девушку. – Ты спала с ПЯТЬЮ ДРУГИМИ ПАРНЯМИ на этой неделе? Гооооосподи БОООЖЕ!

Она рефлекторно всосала свой "Tequila Moonrise"^[72], затем уточнила:

– Извини. Не пять. Шесть. Я забыла про Крейга, – oна улыбнулась. – Его прозвище – "Мистер Мясная Ракета".

– Гооооосподи БОООЖЕ! – взорвался Белая Pубашка.

– Он должно быть влюблен в нее, – заметил Писатель.

– Он не получает ее "киску", – сказала толстая блондинка.

Бармен полировал стакан.

–  Что это, то что ты сказал? Ты – ищущий?

– Ну, это абстракция, конечно. То, что я имею в виду, я в поиске. Я ищу какой-то неуловимый, необычный знаменатель, чтобы увековечить свои эстетические идеологии. Для работы над художественной литературой, чтобы существовать в рамках любой инфраструктуры непоколебимого смысла, его периферии должны отражать определенные элементы истины. Я не имею в виду объективные истины. Я говорю об эфемерных вещах: бессознательных импульсах, психологических склонностях и т.д., на нижней стороне того, что мы считаем человеческим опытом.

– Я никогда в жизни не слышал большего дерьма! – Белая Pубашка все еще орал на рыжую. – Те, другие парни не любят тебя! Я люблю тебя!

Рыжеволосая безразлично выводила каракули на салфетке.

– Мне не нужна любовь, – сказала она. Потом усмехнулась так же широко, как индийская маска дьявола, – Я просто хочу быть оттраханой.

– Гооооосподи БОООЖЕ!

– Вы должны поймать вдохновение, – посоветовала жирная блондинка, наполовину разделавшись с пиццей и начав свое третье темное пиво.

Жир украсил ее губы и подбородок.

– Ищущий, – сказал бармен. – Мне это нравится.

– Но, о чем именно вы пишете? – спросила блондинка.

– Суть не в том, о чем я пишу, а в том, как я пишу об этом.

А потом, без предупреждения, вернулась мысль: Насколько мощна сила истины? Писатель глубоко затянулся своей сигаретой.

– Честность является двигателем моей эстетики. Правда художественной литературы может существовать только в голых словах. Простите мою бестолковость, но это порядок применения образа, который должен выйти за пределы общих ощущений. Будни механика, я имею в виду структурное манипулирование синтаксическими классификаторами для того, чтобы повлиять на узкоспециализированные транспозиции образов.

– Ох, –  сказала толстая блондинка. – Я думала о том, что ты имел ввиду, это долбаное дерьмо какое-то.

Писатель нахмурился. Он глотнул еще один "Мочебрызг". Eще одна порция дерьма. Пицца жирной блондинки лежала наполненная дополнительным сыром, анчоусами и большими кусками колбасы под блестящим жиром. Живот блондинки издавал утробные звуки, когда она жадно ела и пила.

– Почему, почему, почему? – Белая Pубашка выглядел, будто сейчас расплачется или забьется в шизофреническом припадке, глядя на рыжую. – По крайней мере, скажи мне почему я больше недостаточно хорош?

– Ты не захочешь узнать, – невозмутимо ответила она.

Белая Pубашка соскочил со стула, и закружил вокруг нее. Гнев исказил его лицо:

– Давай! Расскажи мне! Выплюнь это! Я ХОЧУ ЗНАТЬ!

Рыжеволосая пожала плечами:

– Твой член недостаточно большой.

О, дорогуша, – подумал писатель.

Низкий стон Белой Рубашки был похож на стон только что кастрированного моржа. Он отшатнулся и с распухшими глазами, шатаясь, вышел из бара.

Бармен и жирная блондинка проигнорировали это событие. Рыжая посмотрела на писателя, улыбнулась и сказала:

– Эй, он хотел правду, он ее получил.

Правда, – подумал писатель. Внезапно, он почувствовал себя абсолютно пустым, пустынным.

– Но, если ты – ищущий, – задал вопрос бармен. – Че ищешь то?

– Ах, универсальный вопрос, – Писатель поднял палец, как будто преамбулу к сияющей мудрости. – И ответ таков. Истинный ищущий никогда не знает, что он ищет, пока он не найдет это!

Чавкающие звуки еды жирной блондинки прекратились; она полностью покончила с пиццей.

– Вот кое-что для тебя, чтобы написать об этом, – сказала она.

Толстуха наклонилась и поцеловала писателя в приоткрытый рот. Ее губы были со вкусом жира и сыра. Но вообще-то, этот поцелуй вдохновил его. Ее открытый рот сомкнулся с его ртом, беззастенчиво прощупывая все языком. Неожиданно, Писатель обнаружил у себя "стояк". Правда, – легкомысленно подумал он. – Эфемерная реальность. Это была она, не так ли? Спонтанный человеческий интерфейс, необъяснимо сложный, но и убого простой. Синаптические и химические импульсы головного мозга, скрепленные с чьим-то жизненно усвоенным поведением. Это были именно те простые истины, ради которых он жил. Они питали его. Человеческая истина – мое пропитание, – подумал он и вспомнил голос, который он слышал. Да, пропитание.

Поцелуй жирной блондинки стал более голодным. А затем...

Уррррр

Ее вырвало прямо в рот Писателя.

Блевотина лилась единой мощной струей. Он попробовал все: теплое пиво, наполовину переваренные куски колбасы и тесто пиццы, а также желчь – много желчи. От брезгливости он безмолвно выпучил глаза и его скрючило. Вторая струя, которую она направила прямо ему на колени, была больше и мощней

Писатель свалился со стула.

– Там, – сказала блондинка. – Напиши об этом.

– Ооооо-еее! – заметил бармен. – Это была жесть, да?

Писатель в шоке лежал на спине и мог только стонать, глядя вверх. Тяжелая, горячая пелена блевотины лежала толстым слоем от подбородка до паха; когда он вставал, она, как лава, медленно сочилась вниз по его ногам. Конечно же, он начал, не переставая, отплевываться и наружу вылетели несколько кусочков колбасы и нити крапчатой слизи. Почти слепой он, шатаясь, двинулся к двери.

– Приходи еще... ищущий, – смеялся бармен.

– Надеюсь, тебе понравилась пицца, – сказала жирная блондинка.

Писатель схватил свой чемодан и, спотыкаясь, вышел. Закат в небе истекал кровью до полной темноты, на улице было жарко. От него разило, он был пропитан этим запахом. Он был унижен.

Человеческая истина – мое пропитание? – подумал он. – Господи. Ужасный привкус во рту казалось жужжал, и он все еще чувствовал вкус колбасы.

Затем он снова услышал голос, но не в ушах, а в его голове.

Что это было?

Он встал, как вкопанный, на пустой улице, пропитанный блевотиной.

* * *

Сила истины? Он пришел сюда в поисках истины, и все, что он получил – было блевотиной. Также он слышит голоса. Отлично, – подумал он. – Фантастика. Но он должен был найти мотель, чтобы принять душ и переодеться.

Писатель бесцельно забрел на центральную улицу. Магазины были закрыты, дома были темными. Автобусная станция была тоже закрыта, и за время своих блужданий он не нашел ни один мотель.

Затем он увидел церковь.

Она причудливо раскинулась за деревьями, и ее чистые, белые стены отблескивали в ночи. Его подкупило то, что она казалась нормальной. Передние двери были распахнуты, а внутри виднелись свечи.

Он вошел и пересек неф^[73]. Скамьи были пусты. Впереди, за алтарем, задержалась тень, бормоча низким голосом слова, как заклинание.

Это был священник, читающий обряды перед открытым гробом.

– Простите, отче, – сказал Писатель. – Мне нужно знать...

Священник обернулся, черные одеяния оттопыривал "стояк". Он был слишком заметен. В гробу лежал труп старой женщины.

– Чево?!

– Я новичок в городе. Здесь есть какие-либо мотели?

– Мотели? Здесь? – огрызнулся священник. – Конечно нет!

Глаза Писателя метнулись к открытому гробу.

– Вы случайно не знаете, когда придет следующий автобус?

– Да как ты смеешь приходить сюда сейчас, – возмутился священник. Он резко указал на гроб. – Ты не видишь, моя мать умерла?

– Я сожалею, отче, – выдавил из себя Писатель, но подумал: Боже!

Он поспешил обратно. На улице он почувствовал себя странно: не опустевшим, как раньше, а ошалевшим и вышвырнутым. Это город, или это я? Внезапная и обильная вспышка пота сделала его рубашку, залитую рвотой, по ощущениям, как пальто слизи.

Пот был предвестником, как горн...

О нет.

...для голоса:

ИЩУЩИЙ. ИЩИ!

Кварталом ниже, на углу, светился знак: ПОЛИЦИЯ

Его шаги отзывались в голове, как какой-то нимб, когда он побежал туда. Конечно, полиция будет знать о следующем автобусе. Он толкнул дверь, собираясь что-то сказать, но замер.

Здоровенный полицейский с бакенбардами впился взглядом в него:

– Че те надо, приятель? Я занят.

– Я... – попытался Писатель.

Коп действительно был занят. Он стоял позади длинноволосого подростка, который был прикован наручниками к стулу. Шнур и дубинка образовывали жгут, который он затягивал вокруг шеи парня.

– O´кей, панк, – предупредил полицейский. – Больше никакого дерьма. Где их наркотики?

Подросток, конечно же, не мог ответить, даже если бы хотел. Его душили. Раскрытый в панике рот, исказился, лицо раздулось.

– Все еще молчишь, да? – коп сделал еще один оборот жгута.

– Какого черта ты делаешь? – закричал Писатель.

– Полицейское дело. Этот парень – наркоторговец, подписано лично им. Вероятно, продает это дерьмо детишкам в детском саду. Ну знаешь, весь этот "крэк" и "PCP"^[74]. Мы должны быть немного жестче; это единственный способ вытрясти что-либо из него.

Немного жестче? Писатель ошеломленно смотрел. Коп закручивал жгут до самого конца, пока шнур не заскрипел. Тело мальчишки напряглось на стуле, а его лицо начало синеть.

– Говори, панкота. Где ваша заначка? Кто ваш посредник?

– Как он может говорить? – выкрикнул логичный вопрос Писатель. – Когда твой жгут вокруг его гребаной шеи!

– Катись, приятель. Это дело полиции, – полицейский остановился и глянул вниз. – Ах, дерьмо, похоже он подох.

Подросток дернулся несколько раз, а затем вяло сполз со стула с мертвым, опухшим лицом.

Безумие, – подумал Писатель.

Коп размотал жгут и снял наручники.

– Простой наркоторговец, мы ничего не потеряли. Нет смысла разоряться об этом, – oн дружелюбно взглянул на Писателя. – Девчачья ли, или мальчишеская писюлька – все они розовые внутри, верно, приятель? Помоги мне стянуть его штаны, мы можем вдуть ему перед тем как он закоченеет.

Вывеска на стене гласила: Служить и Защищать. Писатель, c колотящимся мозгом, вывалился из участка.

Телефон, – промелькнула мысль. Он бросил свой чемодан посреди улицы и вдруг зашатался. Здесь что-то случилось. Надо позвонить кому-нибудь, вызвать помощь. Дома отодвинулись прочь с улицы и выглядели безвредно. Он постучал в первую же дверь.

Мужчина средних лет, ответил:

– Да? Могу я вам помочь, молодой человек?

– Я... – попытался Писатель.

Человек был накрашен тенями для век и вишнево-красной помадой. Также он был одет в трусики, подвязки и чулки. Зажимы из нержавейки были "привинчены" к его соскам, раздувая мясистые концы.

– Круто, не так ли?

– А?

Человек спустил гофрированные трусики, обнажив половой член и мошонку, сверкающую булавками. Одна булавка проколола конец крайней плоти.

– Ух... круто, да, – ответил Писатель.

– Не хотите ли прикоснуться к нему?

– Э-э, ну, нет, – Писатель побежал прочь.

Во втором доме он заглянул в полупрозрачную дверь и увидел красивую, обнаженную женщину, гоняющуюся за гигантским сенбернаром, а человек из третьего дома стоял, усмехаясь, на перилах своего крыльца с петлей на шее.

– Измена! Милый Флинс, беги, беги!^[75] – процитировал он Шекспира, и сделал шаг с перил.

Тяжелые, глухо чавкающие стуки приветствовали писателя в четвертом доме:

УАК-УАК-УАК!   УАК-УАК-УАК!

В окне кухни он увидел мужчину, с очень довольным видом, раскалывающим голову ребенка большим молотком для отбивных, в то время, как позади него женщина в фартуке готовила что-то на сковороде.

Мужчина раздробил череп на части и стал ложкой соскребать нежные мозги в миску.

– Оливковое масло или рапсовое? – спросил он жену.

Писатель отпрянул и, сдерживая рвоту, вывалился обратно на улицу. Под воздействием увиденного, он чувствовал себя, будто получил удар кувалдой прямо в лицо. Он видел достаточно; он не хотел больше быть Ищущим – он просто хотел вернуться домой. Потом его снова бросило в пот, и голос, как изношенный аккорд, прозвенел снова в его голове:

НО ТАМ ТАК МНОГО, МНОГО ЧЕГО ДЛЯ НАШИХ ПОИСКОВ...

Что бы это значило? Сдавшись, писатель наклонился и его вырвало. Это было логично по сути, в конце концов, было его долгом после того, что он видел. Безумие, – повторил он, выблевывая спазм за спазмом, как «человеко-насос» для дерьма. Нитки слюны свисали с его губ, в то время, как содержимое вылетало из его желудка. Влажные брызги разлетались по улице.

Ох, что за день.

Закончив, Писатель почувствовал себя еще хуже, почувствовал себя изгоем. Частички месива из его последней трапезы блестели, почти как драгоценности, в морозном свечении фонарей. Он чувствовал пустоту, и не только в животе, но и в сердце. Может быть он выблевал свой дух, а?

У меня же есть дух? – подумал Писатель.

Он просто охуевал от слишком многих вещей. Безумие города – конечно; и голос – наверняка. Однажды услышанные голоса в голове, вообще-то, не были признаком благополучия. Но, отчего он охуевал больше всего, так это от того, что сам находился здесь. Зачем он пришел? За истиной, за осколками человеческой реальности, чтобы питать свое творчество, задавался вопросом он теперь. Это не имело никакого смысла, но каким-то образом он чувствовал противоположное: что на самом деле отсутствие истины вызывало его. Вакуум, а не действительность. Пустоши.

Ложь.

Абсурдно, но он сел рядом с лужей блевотины, чтобы осмыслить это. Каталитическая субъективная гипотеза^[76] была разрушена? Он чувствовал себя отверженным, но кем? Господствующими? Обществом? В некотором смысле он был – всеми писателями, вместе взятыми и, возможно, это была обратная сторона его отторжения, которое спровоцировало зов, избрало его каким-то образом. Человеческая истина мое пропитание. Насколько мощна сила истины?  Но чем больше он бороздил в домыслах, тем сильнее он смеялся.

Поиски имели неприятные последствия, оставив его сидеть "ниже плинтуса", как и его блевотину, принимавшую причудливые формы между его ног.

Ищущий, на свою задницу, – пришел к выводу он. – Долбанная правда. Все, о чем он волновался теперь был следующий автобус.

– Мама! – услышал он.

Мольба прозвучала с надрывом, переходя в отчаянный визг, как у потерянного ребенка.

Затем:

Я ПОКАЖУ ТЕБЕ ИСТИНЫ, ИЩУЩИЙ.

ИЩИ. ВЫИСКИВАЙ ПРОПИТАНИЕ ИСТИНЫ. ПОКАЖИ МНЕ ЧЕГО ТЫ СТОИШЬ.

Писатель ухмыльнулся. Что еще я должен сделать? Он почувствовал церковные стены сразу как подошел, так можно ощутить кого-то, столкнувшись лицом к лицу в толпе. Свет горящих свечей заставлял тьму нефа судорожно перемещаться, заполняя скамьи паствой теней, верующими и лишенными плоти.

– Мама! Я здесь!

О, Боже, – подумал Писатель, и это была тень мыслей, более суровых и менее мудрых. То, что он увидел, ошеломило его больше, чем увиденное ранее. Он уставился в сторону алтаря, словно скованный цементом.

Гроб стоял пустой. Его предыдущий владелец – мертвая старуха – была полностью раздета и распята на ковре; вся в морщинах, с серо-белой, сухой кожей и с лицом, как сушеный фрукт. Между ног трупа скрючился священник, со спущенными до лодыжек черными трусами, и яростно совокуплялся.

– Я приведу тебя обратно! – тяжело дыша, обещал он.

Его глаза были зажмурены в самой благочестивой концентрации. Провисшие мешки грудей колыхались на подмышках трупа.

– Ради всего святого, Вы трахаетесь с трупом! – закричал Писатель.

Трах прекратился. Ярость, прерванного полового акта, заполыхала в глазах священника так резко, как трескаются стекла.

– Чево? – гаркнул он.

– Вы трахаете труп своей матери!

– Ну и что?

Писатель поежился:

– Поправьте меня, если я ошибаюсь – я не эксперт по современному протоколу клериков^[77], но в моем понимании, священникам не полагается заниматься сексом, особенно с их матерями, и особенно, когда их матери МЕРТВЫ!

Священник замялся, но не из-за возражений Писателя, а из-за какого-то внутреннего позыва. Печаль осознания того, что он стащил и оседлал забальзамированную падаль, коснулась его лица.

– Я не могу вернуть ее, – сокрушался он. – Нет, не так.

Его эрекция пульсировала, пародируя жесткий корень. Абсолютно несчастный, он что-то поднял. Кишки Писателя похолодели. То, что священник поднял, было парой тяжелых кровельных ножниц.

– Боюсь, есть только один путь, – сказал священник со слезами.

Писатель крикнул:

– Нет, нет, нет! Срань Господня! Не делайте это! – но священник без стеснения уже обрезал ножницами головку своего члена.

Ожидаемый вопль прозвучал как выстрел около нефа; головка упала на ковер, словно круглый леденец.

Писатель пятился назад, в ушах звенело. Мне не нужно видеть это, – подумал он. Но что-то вынудило его искать, и теперь у него было довольно хорошее представление о том, чем было это что-то.

Кровь беспрепятственно выплескивалась из обрезанного члена священника – да, так же свободно, как вода из садового шланга.

– Мама, ой, мама, – пробормотал он, дрожа, когда кровь полилась сильней.

ПРАВДА, – ударил голос в голову писателя, когда он в шоке побрел обратно на улицу.

Он осознал, что что-то сделало всех в этом городе сумасшедшими.

НЕ СУМАСШЕДШИМИ. РАСЦВЕТШИМИ В ИСТИНЕ, РЕАЛЬНОЙ ИСТИНЕ.

Он проигнорировал это; он должен был. Почему же тогда я не сошел с ума?

ТЫ ИЩУЩИЙ, – пришел ответ.

Пустым взглядом он посмотрел вдоль улицы. Он не чувствовал себя сумасшедшим, он чувствовал себя прекрасно. Так почему же он слышит голоса?

АХ, ДА, – услышал он. – ПРОПИТАНИЕ!

Было ли это действительно безумие, или это чрезмерная восприимчивость кажется голосом, чтобы он сделал вывод? Все его дискуссии об истине, и о том, что есть истина на самом деле, исключали один очень важный фактор. Может быть, правда была изменчивая. Как философия, искусство, технологии – как жизнь, сама по себе – возможно, старые истины умерли и были заменены новыми.

Изменилась ли истина? Было ли это?

Писатель толкнул вращающуюся дверь "Перекресткa".

– Смотри, он вернулся! – сказала жирная блондинка. – Это писатель!

– Ищущий, – поправил бармен. – Готов к «шоту»?

– Ебал я в рот твои "шоты", твое жлобство и тебя самого! – он яростно указал на жирную блондинку, – Держитесь, блядь, подальше от меня!

Она рыгнула в ответ, наполовину закончив со своей следующей пиццей. Рыжая тоже все еще оставалась за стойкой; на барной салфетке она рассеянно рисовала каракули с непомерно большими гениталиями...

– Чего приперся назад? – спросил бармен.

Жирная блондинка пустила еще одну отрыжку, которая прозвучала как треск дерева:

– Может быть, он хочет еще пиццы.

– Вы не видели моего безнадежно-неадекватного дружка, бродящего поблизости? – спросила рыжая.

Господи, – подумал Писатель.

– Все, что я хочу знать, когда следующий проклятый автобус приходит в этот проклятый город.

– Позвони в "Trailways"^[78], – предложил бармен. – Платный телефон по пути в сортир.

Ну, наконец-то, телефон!

– Но, подожди сек, – бармен хлопнул желтый "шот" на стойку. – Выпей, Ищущий. И не волнуйся, это...

– Я знаю, жесть. – Не повредит, не так ли? Писатель начал пить и замер на середине глотка, а затем выплюнул его: – Ебать, что это было?

– "Мочебрызг", партнер, – ширинка бармена была расстегнута. – Фирменный напиток. Немного вкуснее, чем последний раз, да?

– Вы все – кучка психопатов! – закричал Писатель.

– Замути один из твоих "Соплебрызгов", – предложила жирная блондинка.

– Это хорошо, что я был простужен всю неделю. Сделаем его погуще, пожирнее, – бармен прижал указательный палец к его левой ноздре, а затем громко осушил правую в один из стеклянных "шотов". – Да уж, красава. Давай, Ищущий.

Голову Писателя лихорадило:

– Нет уж, спасибо. Я пытаюсь экономить.

– Твое здоровье, – сказала толстая блондинка. Она аккуратно его выпила, глотая, более-менее как единый комок. – Приятный и жирный!

Это просто никогда не закончится, не так ли? Писатель покачнулся назад к таксофону, забросил мелочь и стал ждать.

Гудка не было.

– Будь проклято это ебаное дерьмо, этот бар – кусок чoкнутого дерьма, и этот, еб твою в жопу мать, город! – Писатель сформулировал самое лучшее из его утонченной и эрудированной лексики. – Ебаный в рот жлобский город-помойка, где даже нет ебаного телефона, который работает!

– Телефоны не работают с прошлой ночи, – проинформировали его.

Это был парень в белой рубашке, который только что зашел с черного хода. Он взвешивал в руке блестящую, 1.5-килограммовую, алюминиевую бейсбольную биту.

– Тсс, – прошептал он затем. – Я хочу удивить ее.

Он подкрался сзади к рыжей, выбирая позицию как грозный бэттер^[79] и вмазал...

ТРРРАХ!

Удар битой в правое ухо рыжей, выплеснул большую струю крови из левого. Она слетела со стула, как мяч для гольфа от тройника, и приземлилась на пол.

– Как насчет этого? – мягко спросил Белая Рубашка. – Я готов поспорить, что это было достаточно большим для тебя.

Бармен и жирная блондинка рукоплескали. Писатель просто смотрел. Белая Рубашка за глотку оттащил рыжую через заднюю дверь.

– Все еще не нашел, че искал, ага, Ищущий? – прокомментировал бармен. – Все еще не нашел Истину. Ну, дай я скажу тебе че... истина может меняться.

Писатель взглянул на него.

– Я знаю, что есть истина, – заявила жирная блондинка.

– Да? – возразил Писатель. – Скажи мне тогда, жирный кусок дерьма, ходячее быдло из трейлер-парка, блевото-машина. Что есть истина?

– Она черная!

Отлично. Истина – черная. Замечательно. Писатель направился к выходу, но бармен взмолился:

– Не уходи пока. Ты пропустишь мой следующий, – он спустил штаны.

– "Спермобрызг"! – закричала жирная блондинка.

Смех все еще преследовал Писателя за дверьми. Он все еще чувствовал их взгляды. Возможно, в их безумии они знали что-то, чего не знал он. Возможно, безумие, в данном случае, было знанием.

В переулке, Белая Рубашка потрошил рыжую большим охотничьим ножом. Нетерпеливо, он рылся во влажных органах, как кто-то ищет что-то, например, запонки.

– Верни! – кричал он, весь в запекшейся крови. – Я хочу вернуть ее!

Писатель прислонился к стене и закурил.

– Приятель, – тихо спросил он. – Не мог бы ты сказать мне, когда следующий автобус проедет через город?

– Больше здесь нет никаких автобусов. Все изменилось.

Изменилось, – подумал Писатель.

ИСТИНА ИЗМЕНИЛАСЬ, – выполз голос. – ТЫ БЫЛ ПРАВ. ОНА ВОЗРОДИЛАСЬ, ЧЕРЕЗ МЕНЯ. Я ЖИВУ В НЕЙ.

Писатель задумался.

– Я ищу свою любовь, – заметил Белая Рубашка и указал на вскрытый живот рыжей. – Я дал ей свою любовь, и я хочу вернуть ее, – oн почесал затылок. – Это должно быть где-то там.

– Любовь находится в сердце, – указал Писатель.

– Да, но эта телка была бессердечной.

– Ну, патриархальные японцы привыкли верить, что любовь находится в животе, в кишечнике. Они считали, что живот был храмом души на земле. Вот почему они практиковали ритуальное самоубийство через эвисцерацию^[80] – освободить душу и освободить духовную субстанцию своей любви.

– Кишечник, – осматривался Белая Рубашка. – Итак... если я отдал ей свою любовь... – oн смотрел на развороченную кишку, перебирая свои инструменты. – Для того, чтобы получить ее обратно, я должен получить это внутрь себя?

Писатель пожал плечами.

– Я не могу советовать. Решение за тобой.

Белая Рубашка стал есть кишки девушки.

У Писателя выступил пот. Рыжеволосая была мертва, как могут быть только мертвые, если не мертвее. Тем не менее, пока ее бывший любовник постепенно употреблял петли ее внутренностей, ее глаза распахнулись, и ее голова повернулась.

Она смотрела прямо на писателя.

– Он берет свою любовь обратно, – хихикнула она.

– Я знаю, – сказал Писатель.

– Это... щекочет...

– Могу себе представить.

Луна светила в каждом из ее глаз, как идеальная белая точка.

– Настоящая истина питает нас, только по-разному.

Питает, – повторил Писатель. – Пропитание.

– Конец твоего похода ждет тебя.

Писатель сглотнул.

– Скажи мне, – взмолился он. – Это очень важно для меня. Пожалуйста.

– Ищи нечто черное, – сказала она, и снова умерла.

Писатель перепрыгнул ограду в конце переулка. Жирная блондинка говорила то же самое. Черное. Но сейчас ночное время. Как он мог надеяться найти что-то черное ночью?

Потом он услышал что-то – мощное, далекое урчание.

Двигатель, – понял он.

Он увидел... что?

Зарево?

Пятно света, которое было каким-то невозможным образом, черным.

Он стоял в школьном дворе – какая ирония – месте обучения. Свет мерцал в развороченной траншее, подобной воронке от бомбы. Оно черное, – подумал он. Неподалеку находился источник шума двигателя – приземистый бронетранспортер армии США.

Писатель заглянул в откинутый люк.

Не ходи туда, – предупредил хруст все еще приглушенного голоса.

Мрачный красный свет заливал внутреннее отделение, как кровь в освещенном бассейне. Сержант в противогазе и полной экипировке дезактивации ссутулился над консолью радиоаппаратуры. Моментально, он ткнул 9мм пистолетом в лицо писателя.

Писатель тут же обмочил штаны.

– Не стреляйте в меня. Я всего лишь писатель.

Экипированный сержант казался очень грустным:

– Бок и Джонс. Я должен был отослать их. Это область протокола DECON. Только служаки самого низкого ранга идут в окончательную изоляцию периметра первыми.

Окончательную изоляцию периметра?

– Я думаю, оно добралось до них, – сказал сержант

Оно, – повторил Писатель.

В окулярах маски, глаза сержанта выглядели безумными.

– Когда моя дочь была младенцем, я раскачивал ее на коленях каждую ночь.

– Это, ну, это мило, сержант.

– Это давалось мне тяжело... Сейчас ей четырнадцать. И я просверлил отверстие в стене ванной, чтобы смотреть как она принимает душ.

– Ну, есть консультанты для таких вещей, как эта, я думаю...

Темные, истеричные нотки проникли в слова сержанта: