Текст книги "Каллиграф"
Автор книги: Эдвард Докс
Жанр:
Прочие приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 24 страниц)
– Это трудно назвать книгой, скорее нечто вроде литературного путеводителя. По крайней мере, я надеюсь, что получится именно это.
Мадлен покосилась на вторую миску с чили, которую только что принес официант.
– Ну, ее же будут рекламировать, – сказал я. – Издатели позаботятся о твоем успехе. Они делают на тебя ставку.
Мадлен скрестила пальцы.
– И что вы там описываете? Не знаю, можно ли так сказать, что-то я запуталась, – бабушка чуть заметно нахмурилась, как будто всю жизнь провела в отчаянных попытках преодолеть языковые трудности.
– В основном, речь идет о Сирии, но немного и об Иордании. Это что-то вроде путеводителя для женщин.
Профессор Уильяме снова включился в беседу:
– А могу я спросить: почему именно дляженщин?
Бабушка ответила за Мадлен:
– Потому что мужчины не стоят того, чтобы для них писать, Фергюс. Они думают, что сами все знают.
Мадлен усмехнулась:
– Причин много. Во-первых, в книжных магазинах и без того хватает обычных путеводителей, так что еще один издатели покупать не станут. Во-вторых, многие считают, что женщинам трудно путешествовать по этим странам, а меня это раздражает. Мне хотелось бы чуть-чуть приоткрыть эти места, сказать: смотрите, здесь есть все, что вам может понадобиться, если только вы знаете, где искать. – Она взяла еще чили. – Ну, а главное, мне просто нравится писать для женщин, что-то в этом есть – мне кажется, женщины читают книги гораздо внимательнее.
– Нет, ну слушай, – я отхлебнул немного вина. – Так нельзя говорить, мужчины точно так же…
– А вот и нет, – перебила меня Мадлен. – Мужчины тратят все силы на поиски скрытого смысла, а женщины воспринимают все гораздо проще. Правда. Женщины просто читают, вот и все, – она обернулась и улыбнулась мне. – И вообще, откуда тебе знать? Ты ведь читаешь только книги, написанные другими мужчинами сотни лет назад, и ты сам говорил, что понятия не имеешь о том, как пишут о путешествиях – и вообще обо всем, что не имеет отношения к Европе. Для тебя даже поездка в Португалию – целое приключение.
Бабушка и профессор Уильяме рассмеялись. Я поднял руки:
– Я ничего об этом не знаю. Это правда. – Я был пристыжен.
– Не бери в голову, – сказала бабушка с притворным сочувствием. – У тебя впереди еще масса времени, чтобы начать учиться.
Дальше беседа потекла гладко, в ритме журчания фонтана. Я наблюдал и слушал, но в разговоре не возникало ничего кроме доброго юмора и искренней симпатии в глазах. И хотя я никогда не пытался отгадать, что на уме у моей бабушки – и тем паче у Мадлен, – мне казалось, что они поладили между собой. (Я подумал, что только полный идиот мог ожидать чего-то иного.) По предложению Мадлен бабушка заказала еще выпивку для всех, и лишь около полуночи мы достигли травянистого безумия «Аверны» – ликера, который по праву можно назвать ликером всех ликеров.
Когда мы уже уходили, бабушка спросила:
– А твой друг Уильям, как у него дела?
– Совсем забыл сказать: он собирается жениться.
Мы дошли до угла Виа Джустиниани, где находилась бабушкина квартира: это была плохо освещенная улица, которая, вероятно, не меняла свой облик на протяжении последних четырех столетий. «Мы представляем собой забавную группу», – подумал я, когда мы остановились перед огромной входной дверью с массивными железными петлями и рядами фигурных металлических скоб, покрывавших всю деревянную поверхность. Бабушка достала ключ, до смешного большой (словно он был изготовлен для какой-то средневековой сокровищницы), и вставила его в замок.
– Тут есть одна хитрость, – объяснила она. – Надо немного потянуть на себя – буквально на пару миллиметров, и тогда он легко поворачивается влево.
Она замешкалась на секунду. Потом меньшая по размеру дверь, врезанная в большую, бесшумно открылась, и мы друг за другом вошли внутрь. Воздух пах по-другому – старым камнем и кипарисом, растущим во дворе. Мы немного прошли в темноте, потом бабушка включила свет, и мы начали восхождение по скрипучей деревянной лестнице, которая вскоре свернула налево.
– Увы, мы с Джаспером всегда жили на самом верхнем этаже, – сказала бабушка, обращаясь к Мадлен, когда мы остановились на одном из пролетов лестницы, чтобы перевести дыхание. – Понятия не имею, почему так сложилось. Это сплошная мука. Особенно в моем возрасте. Но, по крайней мере, это означает, что визиты нам наносят только те, кто очень нас любит. Не правда ли, Фергюс?
Через некоторое время свет на лестнице погас. Я услышал, как профессор Уильяме щелкнул выключателем у меня за спиной.
– Правда, – ответил он, задыхаясь. – Совершенно верно.
По римским стандартам квартира у бабушки просто восхитительно просторная. Но все равно горы книг и манускриптов громоздились повсюду – они полностью покрывали огромный обеденный стол (за которым никто никогда не обедал), тянулись стопками вдоль всех стеллажей (там книги были сложены є уверенной небрежностью и практицизмом бывалого библиотекаря), возвышались башнями и пирамидами под ее любимой настенной картой («Европа: 1492 год»), лежали кучками вокруг ее любимого кожаного кресла, в котором она всегда читала, и постепенно, но неотвратимо захватывали комнату – и это несмотря на то, что в квартире был и отдельный кабинет, и спальня, тоже полная книг. А на место в бабушкиной квартире претендовали не только книги.
– Что делают здесь эти статуи? – поинтересовался я.
– И как вам удалось поднять их сюда? – добавила Мадлен.
Профессор Уильяме многозначительно прокашлялся.
Вдоль всей стены, сразу возле входной двери, стояла коллекция из пяти белокаменных статуй высотой примерно мне по плечо, под ногами у них лежал и страницы газеты «Стампа». Вокруг статуй на полу, тоже на газетах, валялось несколько фрагментов скульптур: рука, голова, кусок бедра, ухо.
– Ах, это. Я храню их для одного человека, – пробормотала бабушка, включая многочисленные светильники. – Не беспокойтесь, это не римские древности, и могу вас заверить: я их не крала. Это шестнадцатый век, второстепенный мастер. Теперь сварю кофе, а затем мы…
– Мадлен, – профессор Уильяме прервал ее на полуслове. – Я хочу выкурить трубку на террасе. Не присоединитесь ко мне? К сожалению, Грейс не разрешает курить в доме. Кажется, это вредно для рукописей. Но снаружи можно делать все, что вздумается. Мы вдоволь накуримся, чтобы потом перетерпеть еще часок, а я вам покажу панораму города.
– Это было бы здорово, – Мадлен сказала это с искренним энтузиазмом.
Они открыли двери, ведущие на террасу и расположенные в дальнем конце комнаты, и на мгновение в квартиру проник далекий городской шум. А потом двери закрылись, и все снова стихло.
Я прошел в кухню следом за бабушкой и смотрел, как она роется в буфете, где у нее хранился кофе.
– Тебе помочь? – предложил я.
– Нет-нет. Конечно нет. Как думаешь, что лучше: «Кибо-чагга» или «Сан-Августин»? Что предпочтет Мадлен?
– Ей понравится все, что бы ты ни приготовила.
– Это я понимаю, Джаспер. Я просто хотела бы подобрать – ну, ты понимаешь – оптимальный вариант.
– «Кибо-чагга».
– Отлично, – Бабушка взяла нужный пакет, раскрыла его и насыпала зерна в электрическую кофемолку. – Значит, будет «Кибо-чагга».
Высокий резкий гул заполнил кухню. Бабушка встряхнула кофемолку и еще раз на мгновение включила ее. Она обернулась ко мне, одновременно поднося перемолотый кофе к носу.
– И не спрашивай меня, что я о ней думаю, Джаспер, потому что это нечестный вопрос.
– Что ты о ней думаешь?
Она улыбнулась:
– Я ничего не думаю.
– Нет, думаешь. Ты всегда и обо всем думаешь.
– Не будь дурачком и не остри.
– Извини. Но все равно: что ты думаешь?
Она достала чашки для эспрессо и пожала плечами:
– Что ты хочешь от меня услышать? Ты хранишь молчание в течение десяти лет обо всех своих отношениях – ты прилагаешь серьезные усилия, чтобы твоя частная жизнь оставалась по-настоящему частной, – и я тебе за это благодарна. А потом в один прекрасный день ты вдруг появляешься… с кем-то. Очевидно, ты испытываешь сильные чувства. Более того. Очевидно, что ты испытываешь очень сильные чувства – Она включила кофеварку. – И я не имею никакого права сомневаться в твоих решениях. Я доверяю твоим чувствам, потому что я знаю… Я знаю, что ты не склонен к необдуманным выводам.
– Ладно, бабушка, перестань изъясняться загадками. Что все это должно означать?
– Только то, что я уже сказала. – Она поставила чашки на крышку кофеварки, чтобы они прогрелись. – Правда, Джаспер, сам перестань. Я знакома с Мадлен меньше пяти часов. – Она проверила пар. – Может, взбить молоко?
– Не обязательно, – отмахнулся я.
– Хорошо.
– Я не прошу тебя делать глубокие заключения. Просто скажи: она тебе нравится?
– Повторяю, Джаспер, мое мнение не имеет никакого значения. Я умру…
– Бабушка!
– Я умру довольно скоро. А тебе придется жить с последствиями любого принятого тобой решения. Именно поэтому только твое мнение имеет значение. И дело в том… – Она нажала магическую кнопку, заставляющую пар устремляться в металлический сосуд и обрабатывать перемолотые зерна. – Дело в том, что я знаю: ты уже принял решение. Я вижу это по тому, как ты с ней обращаешься. И я рада за тебя.
Ее аргументация была настолько ясной и четкой, что я почувствовал себя обязанным возразить ей:
– Я вовсе не принял никакого решения!
Она внимательно посмотрела на меня, прежде чем вернуться к хлопотам вокруг кофе.
– Нет, принял. Ты совершенно определенно его принял. Иначе ты не стоял бы здесь и не спрашивал бы меня, что я думаю. Ты спрашиваешь, что я думаю, только в том случае, когда ты сам прекрасно знаешь, что думаешь ты.Так что не надо лгать – а если тебе так этого хочется, лги поубедительнее.
– Я запрещаю тебе говорить о том, что ты скоро умрешь. Это…
– Правда. Это правда, – она улыбнулась – без характерной для нее иронии, мягко и спокойно. – Джаспер, пора тебе перестать быть таким романтиком. Послушай меня, – она развернулась и посмотрела мне прямо в лицо. – Конечно, она мне очень понравилась. Да, да, это так. Я думаю, она умная и тебе никогда не будет с ней скучно. Полагаю, ты всегда будешь считать ее привлекательной, а это очень важно. Уверена, что она способна поладить с тобой, а ты с ней. Я думаю, она… как бы найти точное слово… она подходит тебе. В моем возрасте появляется инстинкт: чувствуешь, что людям по-настоящему нравится, потому что уже много раз видел нечто подобное. Да, она во многих отношениях равна тебе.
– Но что? Она вздохнула:
– От тебя ничего не скроешь, да?
– Но что?
– Но я думаю, возможно, ты будешь не слишком… не слишком удовлетворен.
– И что это должно означать? Бабушка, ты не можешь вот так сказать это и не…
– Джаспер, не надо злиться. Я…
– Я не злюсь. Я просто… Я просто хочу знать, что ты на самом деле думаешь, потому что… потому что мне важно знать, что ты думаешь. Я хочу – хочу знать – я…
– Хорошо, хорошо. О Боже, Боже, Боже мой. – Чашки были наполнены, но она не трогала их. – Если так сильно хочешь знать, – она покачала головой, – я думаю, что Мадлен несчастлива, и она использует тебя как средство преодолеть это – что, кстати, она никогда не признает. Может быть, родители. Может быть, просто глобальное невезение. Я не знаю. Она еще очень молода, а большинство людей испытывают значительное влияние родителей на протяжении первых сорока лет жизни, чем бы они ни занимались. И вполне возможно, что она начнет мучить тебя – чтобы хоть немного отдохнуть от собственных мучений, если хочешь. Следовательно, единственный вопрос, который ты должен задать себе: можешь ли ты мириться с этим? И если да, то как долго? Год? Десять лет? Всю оставшуюся жизнь? Потому что, как мне кажется, ты должен быть очень сильным и готовым перенести множество… превратностей, – бабушка глубоко вздохнула. – Я могу предположить, что она никогда не позволяет себе полностью расслабиться в эмоциональном смысле – правда? Она никогда не говорит тебе, что любит тебя, или даже, что она заинтересована в тебе; ты тратишь массу времени, пытаясь угадать ее чувства? – Я медленно кивнул. Бабушка продолжала: – С этим трудно жить – особенно мужчине. Я уверена, что у вас будут моменты близости – у всех они бывают, но большую часть времени она будет далека от тебя, как горизонт. И ты должен быть готов к тому что тебе придется годами заботиться о ней, в то время как она и не подумает заботиться о тебе.
Она помолчала, позволяя этим словам улечься в моем сознании, а затем на мгновение в ее глазах блеснула хорошо мне знакомая ироническая искорка:
– С другой стороны, она может оказаться именно тем, что ты всегда пытался – скажем так – найти. Человеком, который отвлечет тебя от собственной личности, раз и навсегда. Возможно, это тебе и нужно. И знаешь ли, не только худшие, но и лучшие браки – отношения, партнерство, называй это как угодно – основываются на взаимной необходимости и зависимости. Иногда это превращается в непрерывную борьбу. Иногда – в полное блаженство. Но с ней, полагаю, ты можешь быть уверен: у вас никогда не будет безмятежно спокойной и счастливой жизни, – она подняла руку, чтобы не дать мне перебить ее. – Да, я знаю, ты думаешь, что спокойная и счастливая жизнь – это нечто непереносимо скучное, и ты бы лучше умер, чем стал заурядным, или безразличным, или посредственным, – это моя вина. Я научила тебя так думать – но теперь сама я считаю иначе. Я чувствую, что многое можно сказать в пользу простоты, радости и реализованности – есть свое очарование в повседневности, которое часто недооценивают. Во-первых, так проще добиться результатов в любом деле. Во-вторых, так легче добиваться прогресса в других сферах жизни. Подумай об этом. Как бы то ни было, они уже возвращаются. Это все, что я могу сказать. Тебе пора назад, и придется снова приехать сюда, если захочешь еще что-нибудь от меня услышать. А с этого момента мои уста сомкнуты.
– Спасибо, – произнес я и обнял ее за плечи. – Я тебя понял.
– Нет, не понял. Кофе остыл, Я сделаю свежий. И, кстати, я не забыла: завтра я хочу взглянуть на твою работу.
После этого мы пошли в ночной клуб – там мы оставались часов до четырех или даже дольше – где-то в районе Тестаччио. На обратном пути я немного заблудился, и мы попали в Трастевере, пройдя через рынок на площади Сан-Козимато. Прилавки уже были установлены – женщина доставала из грузовика инжир, а продавец цветов расставлял лилии. Рука об руку, изрядно усталые, мы прошли дальше. На площади Санта-Мария начался дождь.
Часть пятая
24. Прощание с любовью
Тот способ, который она избрала, даже нельзя назвать жестоким. Тихий убийца-ассасин, занимающийся рутинной повседневной работой по приказу горного старца: шорох невесомого плаща, интимный блеск тонкого как бритва кинжала, первый надрез, рука, закрывающая рот, внезапный удар слева, разрез справа, небольшой замах для последнего удара, который проходит между ребрами и проникает в сердце; жертва оседает на землю, но убийца уже растворился в толпе и скрылся во мраке.
Она должна была прибыть в мой дом на Бристоль Гарденс около семи. Очевидно, она пришла раньше, потому что я еще был в ванне (дверь в спальню оставалась открытой, чтобы я мог слышать сюиту до-мажор Баха), когда раздался сигнал домофона. Без раздражения, я встал, торопливо вытерся и поспешил в прихожую. Замок внизу тихо щелкнул. Я спустился, чтобы подождать ее на лестнице.
Это была последняя пятница сентября. Прошла неделя после нашего возвращения из Рима. Мы хотели вместе пойти на фейерверк. Нет, мы не собирались уходить далеко. Надо было просто спуститься в сад, на пикнику огня, организованный ассоциацией домовладельцев. (Этот праздник проводили ежегодно, в последнюю неделю сентября. Согласно брошюре, которую прислали нам обоим, объявленная цель этой календарной акции заключалась в том, чтобы помогать местной пожарной охране в том, чтобы «распространить традиционный риск возгорания, связанный с 5 ноября, на весь год, с тем чтобы обеспечить более экономичное и эффективное реагирование в отдельных случаях возникновения риска возгорания».) Да, я знаю, знаю, знаю: перспектива собрания ассоциации домовладельцев, фейерверка, открытого огня, искр от костра, возможности держаться за руки под любовным венком звезд – все это должно было привести к массовому пьянству и обратной перистальтике. Но чертова любовь – больной, маленький сукин сын, и его последний вальс всегда оказывается самым сальным.
Я открыл входную дверь, облаченный лишь в полотенце. Она улыбнулась, и я поцеловал ее. Я заметил, что на ней более практичная одежда, чем обычно: темные брюки, черные легкие спортивные тряпичные туфли, тонкий джемпер из шерсти мериноса и кожаный пиджак, которого я раньше не видел. Погода уже впадала в привычное сезонное безумие, и день был необычайно холодный. Я помню приятные мысли, которые приходили мне в голову: целую зиму я буду снимать с нее кучу разнообразной одежды.
– Извини, – сказал я, делая шаг назад, чтобы дать ей войти. – Я еще в ванной, но скоро вынырну. Там на столе есть открытая бутылка вина. – Я захлопнул дверь и пошел по лестнице вслед за ней.
– Все в порядке, нет никакой спешки, – бросила она через плечо. – Они только начинают разжигать огонь. Я видела из окна, как они несли канистры с парафином.
– Это означает, что вскоре они займутся приготовлением закусок. Мне надо поторопиться. – Но я медлил, глядя на нее через проем двери из своей спальни, заново пораженный невниманием красоты к себе самой.
Она достала из кухонного шкафа бокал и сказала:
– Уборщик пришел рано, так что я управилась со всеми делами к пяти. Я подумала, что могу прямиком пойти к тебе.
– У тебя теперь есть уборщик?
– Нет, это разовый вызов. Приятный парень из новой студенческой компании. Он выполнил работу исключительно аккуратно.
Она подошла ко мне и положила руку мне на грудь, растопырив пальцы и надавив на кожу, так что я почувствовал ее ногти. Но поцеловала она меня нежно.
– Я думаю, сегодня надо надеть мой изумрудный саронг; как ты считаешь?
– Нет. Категорически нет.
Я на мгновение задумался.
– Полагаешь, лучше что-нибудь коричневое?
– Или черное. – Она оставила меня и пошла за бутылкой.
Я развернулся, но стоило мне войти в ванную, звонил телефон.
Мадлен сняла трубку.
Она просунула голову в дверь и сказала:
– Это Рой Младший.
Я нахмурился. Рой звонил только в случае, когда был готов очередной заказ и его следовало забрать, но я ничего не заказывал.
– Что ему нужно?
Она пожала плечами.
– Скажи, что я перезвоню.
Я вытащил пробку из ванны и включил душ.
Клавесин Баха начал свой медленный и торжественный марш за спиной у охваченной горем скрипки.
Мы пробились сквозь нескончаемую стену машин (в основном, припаркованных по краю дороги и на мостовой) и прошли к главным воротам сада. Импровизированный проход был устроен между спинками двух деревянных скамеек, и люди выстроились в короткую очередь. Когда мы подошли к контрольному пункту, пришел черед продемонстрировать красные билеты жильцов района пожилому мужчине, стоявшему на посту. Он кивнул и поднял глаза. Я ответил ему улыбкой и легкомысленно обнял Мадлен за талию.
Сад был разделен на три части. Большинство людей собралось у входа, где были установлены передвижные столы. Горячий пунш, горячая картошка, горячие сэндвичи с сосисками, подогретое вино с пряностями и нечто, подозрительно напоминающее имбирные пряники, – все это было разложено на столах.
Чуть дальше находился сам костер – как оказалось, совсем небольшой, а дальше огороженная веревками территория, в пределы которой допускались только трудолюбивые и ответственные организаторы празднества, чьим делом было порхать туда-сюда в пастельного цвета костюмах и заниматься фейерверком.
Собралась уже изрядная толпа, наверное, не меньше полутора сотен человек. Дети сидели на плечах отцов, стоявших вокруг костра, или крутились около своих нарядно одетых матерей, сжимая влажными ручками замусоленные куски торта. Тем временем старшие дети бегали по саду, рискуя опрокинуть столы с закусками, налететь друг на друга или споткнуться о слишком длинный шнурок и полететь в огонь головой вперед. Как обычно, было совершенно невозможно определить возраст подростков, а потому возле винных столов господствовала система избирательной и субъективной оценки – кому можно, а кому нельзя наливать спиртное. Разливом занимались два мужчины лет пятидесяти, они ловко орудовали бутылками и пластиковыми стаканчиками, отпуская параллельно оживленные реплики: «Полегче, сынок, это уже третья», или «О, привет-привет, Джонатан, снова здесь? Знаешь, это сильно скажется на твоей работе», или «Ну, ладно, Луиза, только не рассказывай маме», или «Прости, Стейси, но тебе придется еще пару лет обходиться фруктовым пуншем. Да не расстраивайся, успеешь еще напробоваться».
Уже совсем стемнело, и подъемные краны в Паддингтонском бассейне рассекали небо, как жуткие инопланетные существа из комического фантастического фильма. Каждые несколько минут с приглушенным тарахтением от вокзала отъезжал очередной поезд.
В течение первого часа мы бродили на ограниченном участке сада, изучая предложенное угощение, обмениваясь любезностями, дрейфуя во всеобщем круговороте. Мадлен выпила свое вино, потом мое, потом опять свое и еще чуть-чуть моего (я не мог пить эту гадость), а я съел легкомысленную картошку в мундире и кусочек имбирного пряника.
Немного позже мы стояли у огня, лениво разговаривая с унылой четой лет тридцати с небольшим. (Женаты уже давно: вместе навсегда, но все же иногда оплакивают свою уходящую сексуальность.) Потом прошел слух, что начинается фейерверк, и мы воспользовались общим смятением, чтобы присоединиться к зрителям, спешившим занять лучшие места.
Потом начался свист и звон, отчаянные вопли, похожие на плач баньши, и канонада, неотличимая от той, что мы слышим, когда по телевизору передают репортажи из горячих точек. Всполохи света озаряли чернильное небо – сначала синеватые, затем карминно-красные, потом мягкого серебристо-серого оттенка, ярко-белые магниевые, кремовые, ярко-зеленые, кадмиево-желтые… Все перешептывались, восклицали, показывали пальцами на особенно эффектные вспышки фейерверка, отчасти для того, чтобы привлечь к ним внимание детей, отчасти потому, что вопреки собственному желанию были захвачены тем, что когда-то считалось магией. (Перехватывает дыхание, как при взмахе волшебной палочки, внезапно учащается сердцебиение, словно тебя касаются запахи из ведьмовского котла, где варятся зубы ящериц и голубиный зоб…) Мы стояли бок о бок в небольшой, но довольно плотной толпе и распахнутыми глазами смотрели на небо, приоткрыв рты, – ведь именно так все человечество глядит на фейерверк, независимо от возраста, пола, вероисповедания или обстоятельств.
В каком я был настроении? Помимо картошки и цветовых ощущений, я не могу вспомнить ничего о первой части вечера. Полагаю, что в тот момент я ни о чем не думал, не загадывал на будущее, не оглядывался на прошлое и даже не смотрел по сторонам; я просто жил и наслаждался. Без сомнения, я надеялся, что потом мы отправимся в постель. Но даже это не было больше острой, настоятельной необходимостью; мы с Мадлен были вместе уже несколько месяцев, и стрелка на эмоциональном барометре поднялась на несколько делений, предвещая менее бурное море и большее спокойствие стихий. И если бы мне пришлось погрузиться в воспоминания, я бы сказал, что был… скажем, доволен. Я точно помню, что думал о том, чтобы взять Мадлен на Рождество в Италию – после того, как я закончу цикл стихов.
В каком она была настроении? M-да, это вопрос. В каком настроении была Мадлен Бельмонт? Я могу сказать, каким казалосьее настроение: расслабленность, уют, комфорт, спокойствие и легкость. Я бы даже рискнул сказать: дружелюбие. И я готов поклясться, что она сжала мою руку, прежде чем спросила, пойду ли я с ней на лужайку.
Фонари отбрасывали призрачный свет сквозь лилейно-белые занавески, висевшие теперь в дверях ее нового патио. Я вдохнул пахнущий дымом ночной воздух. Она достала ключи и отомкнула замки один за другим: клик, клик, клик.
Первой мыслью, пришедшей мне в голову, была такая: должно быть, она спланировала возвращение в ее квартиру заранее, чтобы мы провели эту ночь в ее постели – мы никогда этого не делали – чтобы получилось своего рода священнодействие. Хотя там все еще не было книг или других реальных следов ее присутствия, главная комната выглядела совсем готовой. Там, где раньше были только подвешенные провода, теперь находились медные краны и выключатели, а там, где были только дыры и штукатурка, стены сияли чистотой и теплом кремовой краски, контрастирующей с темным, мореным деревом полированного пола, который, когда я снял туфли, оказался гладким и немного скользким на ощупь. У стола висел рисунок с изображением силуэтов Нью-Йорка.
– Садись, Джаспер, – сказала она, указывая на бесстыдно новый, покрытый набивным ситцем диван возле окна. Я выполнил это распоряжение, принимая ее серьезный тон за очередную игру. Она прошла в зону кухни.
– Где ты это взяла?
– Заказала по Интернету. Хочешь выпить?
– А что у тебя есть?
– У меня есть вода.
– Отлично. Звучит заманчиво, – я откинулся назад. – Эй, знаешь, для раскладного дивана совсем неплохо, довольно удобно. Я никогда не умел их раскладывать.
Она не ответила. Я все еще думал, что она готовит мне небольшой сюрприз – новая одежда, подарок, новая кровать. Я оглянулся туда, где она стояла, спиной ко мне, ломая кубики льда. Часы над плитой показывали 10.35.
Она вернулась с двумя стаканами воды и поставила их, не взглянув на меня.
– Спасибо, – произнес я. – Квартира выглядит потрясающе. Тут все так изменилось.
– Ты просто не был здесь некоторое время, только и всего, – она поставила свой стакан и прошла в сторону прихожей, оказавшись у меня за спиной. – Все закончено.
Я слышал шум воды в ванной комнате. Я глотнул охлажденной воды из стакана. Вместе со льдом она положила в стакан и кусочек лайма, как я любил. Я подумал, не включить ли музыку, и огляделся в поисках ее небольшого, переносного плеера. Его нигде не было видно.
Когда она вернулась через пару минут, я был немного удивлен, потому что она не переоделась. Она бросила куртку на спинку одного из обеденных стульев и обошла кругом другой, чтобы сесть напротив меня. Лампа была у нее за спиной. Она потянулась к пепельнице, стоявшей на обеденном столе, и переставила ее на пол перед собой. Выражение ее лица было бесстрастным. Но кожа блестела. Я понял, что она только что умылась.
Некоторое время она сидела молча, но смотрела на меня совершенно пустым взглядом – неподвижные глаза, плотно сжатые губы, язык двигается вдоль зубов. Сначала я тоже сидел молча. Но через некоторое время я протянул руку, чтобы коснуться ее лица и спросить, что не так. Спокойно и твердо она перехватила мое запястье и убрала мою руку.
А затем размеренным голосом заговорила:
– Джаспер, я хочу поговорить с тобой о Люси.
– Люси?
– Да. Люси.
– Какая Люси?
– Та самая Люси, с которой ты был до меня, Джаспер. Та самая Люси, которая приходила посмотреть на тебя на балу – когда я пыталась тебя отмыть. Люси Гиддингс.
– Люси, с которой я встречался?
– Люси, на которой ты обещал жениться.
– Я никогда не говорил… – И только теперь я наконец понял.
Мадлен произнесла негромко:
– Люси – моя сестра.
