Текст книги "Каллиграф"
Автор книги: Эдвард Докс
Жанр:
Прочие приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)
По-моему, за весь этот месяц у меня была всего одна важная встреча – ланч с Гасом Уэсли. Мой знаменитый клиент прилетел в Лондон по делам – он покупал два телевизионных канала. В ту самую пятницу, когда Мадлен отправилась в дом своего отца, чтобы разобраться с Алеппо, я поехал в «Савой», рассчитывая, на худой конец, на полноценную беседу из трех блюд, состоящую из страстных и интимных разговоров о Донне между художником и благотворителем и взаимного ободрения. Но наша встреча оказалась далеко не эксклюзивной: он пригласил меня на какую-то церемонию по вручению телевизионных наград, где было множество стареющих журналистов, выражающих восхищение друг другу над тарелками с куриным паштетом. Мне великий человек уделил лишь несколько минут застольного времени.
– Как дела, Джаспер? Укладываетесь в сроки?
– Да, абсолютно.
– Это главное. Не запаздывайте ни при каких обстоятельствах. И когда вы все сделаете, приезжайте, чтобы встретиться со мной, мы пойдем куда-нибудь и поболтаем.
По крайней мере, обед напомнил мне о существовании мира за пределами Бристоль Гарденс, и к концу июля мы с Мадлен начали чаще выбираться из дома – сначала в ближайшие места, например, в «Веллингтон» – старый паб, не подвергшийся воздействию маниакального пристрастия к эфемерному стилю ложной аутентичности, столь любимому маркетологами гастро-пабов, ради создания которого они пренебрегают истинными тенденциями прежних времен, на которых сами выросли. И это было только начало.
Летнее солнце сияло на западе, как пылающий корабль. Мы вышли из дома и сидели друг напротив друга за столом-скамьей: Мадлен в шортах, майке без рукавов и солнечных очках, а я в футболке, джинсах и римских сандалиях. Теплый ветерок шелестел в ветвях сикомор. Было еще достаточно жарко, и лед в стакане Мадлен с джином и тоником сильно подтаял. И каждый раз, когда я поднимал стакан с пивом, чувствовалось, что он слегка прилипает к столу – там, где кто-то раньше расплескал напиток. Я читал одну из статей Мадлен о путешествиях: «Захваченная базаром. Мадлен Бельмонт обращена на дороге в Дамаск».
– Гас Уэсли по-прежнему владелец этой газеты? – спросил я, хотя уже сам знал ответ. Но почему-то мне вдруг ужасно захотелось рассказать ей о моем клиенте. Думаю, это было желание поделиться с ней тайной – поделиться секретной информацией с ней и только с ней. Это было бы доказательством нашей близости.
Она не подняла взгляда от книги:
– Да, думаю, что так. То есть да, является.
– Ты с ним знакома?
– Нет.
– Интересно, что он из себя представляет?
Теперь она подняла голову:
– Эта карикатура – Мистер Твердолобый – полная чушь.
– Да, будучи медиа-бароном, он обречен на плохие отзывы в прессе, – признал я. – Бедняга. Могу побиться об заклад, что большую часть свободного времени он проводит, сокрушаясь о судьбах человечества и о…
– Я уверена, что он такой же человек, как и все прочие.
Я не видел ее глаза из-за солнечных очков, но тон был весьма сухим. Я передумал. Мне вдруг вспомнились предостережения Сола. В конце концов, Мадлен была журналисткой. Не стоило рисковать. Я просто хотел порисоваться. Я расскажу ей все о заказе, когда работа будет завершена. Так что я ничего больше не сказал. Прекратил разговор и вернулся к статье – а она продолжила читать книгу.
Среди многочисленных снимков сирийских красот я нашел и единственную фотографию самой Мадлен – она сидела в центре чего-то, напоминавшего рыночный прилавок. На ней была бурка, волосы не были видны, откровенно западные по стилю ботинки, причем нога опирается на ладонь склонившегося и вставшего на колени ассистента, который помогает ей завязать шнурки, которые крепятся у колена. Платье ее приподнято, так что видна голень, которая почти что касается его лица. Но она смотрит в сторону, показывая язык кошке.
Прошло несколько минут. Я попытался почитать другие публикации, но это было совершенно бесполезным занятием. Все страницы вели назад к фотографии, а фотография вела меня к единственному человеку. Я прокашлялся и снова обратился к ней:
– Мадлен?
Она подняла взгляд от книги, ответив мне с насмешливой формальностью:
– Да, Джаспер?
– Как ты отнесешься к идее – когда немного стемнеет – пойти прогуляться в сад?
– Зачем? – Она с обычной остротой реакции мгновенно ухватила смысл. – Отлично. Ты имеешь в виду – прогулка на свежем воздухе?
– Точно.
– Конечно, – она состроила псевдопокорную гримаску. – Есть ли у тебя особые пожелания насчет моего костюма? А может быть, ты точно укажешь место?
Я отхлебнул пива:
– Голубое платье.
– Ты имеешь в виду то, что я надевала, когда ты в первый раз шпионил за мной? – Она смотрела на меня поверх очков.
– То самое.
– Ладно. Что-то еще?
– Мы можем начать на скамье?
– Конечно, можем, Джаспер. – Она выдержала короткую паузу, а затем добавила: – Только надо остерегаться Роя.
– Ты о чем?
– Он ошивается в саду с камерой, в надежде заснять меня обнаженной через окно.
– Ты что, серьезно? – Как обычно, я не мог точно сказать, шутит она или нет.
– О, да. Я поймала его за этим занятием. Он был в моем патио. Я заметила это и вышла через другую дверь, – она хихикнула. – Я просто поверить не могла; он стоял там с этой штукой, направленной прямо на мою квартиру. Он заявил мне, что работает садовником, а потому снимает проект «до и после» для муниципального совета. Лжец из него неважный, – она покачала головой: – Но бедный парень выглядел таким – знаешь – таким попавшимся. Я едва не пригласила его зайти. Он всего лишь ребенок. Такое у него развлечение. Мне он, вообще-то, нравится, хотя он и извращенец.
– Ага, так вот, в чем дело. А я уже решил, что у вас была интрижка.
– Проявляй ко мне хоть немного доверия. Я очень разборчива в отношении того, с кем крутить романы. – Она сняла очки. – А кроме того, если бы у нас и была интрижка, ты бы все равно обэтом не узнал.
– Нет, – я сделал еще глоток и прихватил очередную сигарету из ее пачки. – Это тебя оскорбило? Она тоже взяла сигарету.
– Что?
– Такого рода… эта сторона мужского поведения?
– Ты имеешь в виду похоть?
– Да.
– Похоть – да, это оскорбляет меня; но одержимость мужчин женским телом – нет. – Я помог ей прикурить. – Тут весь вопрос в том, кто обратил на тебя внимание – ну, ты понимаешь – когда мужчины пялятся и пускают слюни. Если парень просто кретин, не умеющий тебя вести, и он дышит тебе в лицо пивом, а ты устала и хочешь скорее попасть домой, тогда, конечно, это оскорбляет. Но если это кто-то вроде… ну не знаю, давай используем штамп – если это красавец киногерой, которого ты случайно встретила, и ты его явно возбуждаешь – тогда ни чуточки. В его желании нет ничего оскорбительного, – она выпустила дым через нос. – Серьезно, все зависит от того, кто – какого рода мужчина – проявляет внимание. Но само по себе оно не оскорбительно. Во всяком случае, для меня.
Она отмахнулась сигаретой от подлетевшей осы, которая жужжала у нее над головой.
– На самом деле прямолинейные женщины, которые рассуждают о том, как они не любят мужчин, которые на них глазеют, обычно лицемерят, и их слова – одно сплошное собачье дерьмо. В глубине души каждая женщина хочет, чтобы на нее иногда глазели. Только пусть это делает подходящий мужчина. Никто, конечно, не хочет этого признавать, но это, знаешь, внушает какую-то уверенность в себе. И, естественно, я не имею в виду мужчин, для которых повышенное внимание к женщинам – единственная форма поведения.
Я кивнул.
– Итак, нет, мужское поведение не оскорбляет меня. Как правило, нет. Но некоторые мужчины оскорбляют. А другие – нет. Полагаю, ты можешь то же самое сказать о женщинах.
– Да, пожалуй. В некотором роде. Хотя, вообще говоря, женщины всегда были моей слабостью, – я закашлялся, когда кисловатый дым попал в легкие.
Она улыбнулась.
– Хотя скрытая съемка – это совсем другое дело. – Она прикончила остатки джина. – Ну, ладно, мне пора двигаться домой. Надо переодеться и кое-что прибрать. А ты подготовь для меня поразительный ночной праздник.
– Договорились.
– Встречаемся в саду ровно в одиннадцать – она подмигнула, водрузила на нос солнечные очки и ушла.
«Сон» Донна похож на большинство его лирических стихотворений об исступлении любви, но к третьей строфе сомнения вновь прокрадываются в спальню: (не)постоянство, (не)верность, (не)правда. В последних строках он спрашивает свою возлюбленную: стоит ли свеч ее игра с ним? (Это меркантильное выражение, совсем не подходящее для романтического стихотворения.) Вернется ли она к нему? Если нет, он умрет:
Но я действительно не заметил этой скрытой тревоги, когда читал стихотворение в первый раз. Я был слишком занят всей этой ерундой: «Любовь моя, когда б не ты, Я бы не вздумал просыпаться…». Я был слишком занят «Сном».
19. Растущая любовь
Я не хочу, чтобы у вас сложилось представление, что к Мадлен хоть в какой-то степени прикоснулись мягкие пальцы психоза. Вовсе нет. Она была здравомыслящей и рассудительной, естественной как пара бокалов вечером в пятницу из рассказа Дороти Паркер. [96]96
Американская писательница, автор коротких рассказов и популярных интеллектуальных острот.
[Закрыть]Но чтобы пофлиртовать минутку с доктором Фрейдом, наиболее изощренным и интеллектуальным извращенцем в истории человечества, я скажу, что ее личность, ее система убеждений и, конечно, прошлое и настоящее ее семьи могли бы стать предметом блестящего исследования. Какие выводы мог бы, например, сделать бородатый, вечно полный энтузиазма Зигмунд на основании ее идеи пойти в галерею современного искусства Тейт?
Да, вернемся назад. Ее предложение, bien entendu [97]97
Внимательно выслушанное (фр.).
[Закрыть]и вовремя высказанное (на верхней площадке туристического автобуса, когда мы ели изумительно вкусные сэндвичи с копченым лососем), оказалось частью нашей программы «Знакомство с Лондоном».
Каким несчастным дураком я был: ведь сначала меня больше всего волновали вовсе не призраки Люси или Сесиль, блуждавшие по галерее, а скорее идиотская проблема – много или мало мне следует знать о ней. И хотя некоторые экспозиции в галерее должны были смениться, я понимал, что многие остаются на прежних местах, там же, где они были в марте, и в силу этого я с легкостью мог бы – если бы у меня возникло такое желание – продемонстрировать свою осведомленность в области современного искусства. С другой стороны, воспоминания об экскурсии по каналам все еще были слишком живы… и по некоторым причинам я не испытывал желания выглядеть таким же болваном. Вместо этого, когда мы свернули на Трафальгарскую площадь, я принял решение рассказать ей правду, что я в прошлый раз посещал галерею на свой день рождения с «некоторыми друзьями».
После этого заявления, думаю, ее следующего вопроса избежать было никак нельзя.
И в ответ на него я немедленно дал свои разъяснения:
– Я ходил туда с Уильямом, Натали и своей тогдашней девушкой.
Она улыбнулась, возможно, несколько злорадно, наклонилась ко мне и воскликнула:
– Тогдашней девушкой?! Прошло всего четыре месяца или чуть больше, Джаспер. Нет нужды делать подобные акценты. Если ты, конечно, не считаешь себя виноватым передо мной, перед ней или еще перед кем-то. Ты чувствуешь себя виноватым? Как ее звали?
– Люси.
– Ну, когда-нибудь ты расскажешь мне о ней.
Теперь мы сидели вместе в просторном кафе на верхнем этаже галереи Тейт. Выбрав самообслуживание (вместо того чтобы терпеливо ждать тысячу лет), я только что вернулся к нашему столику и принес жидковатый и безвкусный «дарджилинг» для себя и темный, густой, как сироп, эспрессо дляМадлен. Она была погружена в чтение путеводителя по галерее. Я тихо селрядом и принялся уговаривать свой изнуренный чай покинуть промозглую и душную тюрьму пакетика.
Снаружи брел домой летний вечер, покачиваясь, как исполнительница танца живота, возвращающаяся к своему яркому, алому шатру в верховьях реки. Некоторое время я наблюдал, как греются на солнышке силуэты вечернего Лондона. Затем я обернулся и посмотрел на других посетителей галереи, но не обнаружил ничего интересного или красивого, так что вскоре мой взгляд вернулся к лицу Мадлен. Я попытался прочитать ее мысли по тому, как менялись ее черты. Брови слегка нахмурились, лоб пересекла тонкая морщинка.
– Некоторые названия просто безобразные, – пробормотала она не то мне, не то сама себе.
– Дешевый трюк модернистов, – высказал я свое предположение. – Игра с самой работой и ее названием – агрессивный диссонанс, робкая ирония или тяжеловесный буквализм – они думают, так будет казаться, что в работе больше глубины и многозначности.
Она нетерпеливо взглянула на меня: да, мы все это знаем, Джаспер, спасибо, а затем снова погрузилась в чтение.
Я заметил, что в ее компании все чаще и чаще прямо говорил то, что думал, – пожалуй, лучшее слово для этого – «честность». Я переключил внимание на ее губы и погрузился в короткий спор с самим собой о том, строятся ли наилучшие отношения на основе эмоциональной прозрачности, взаимной откровенности или на основе некоей избирательной слепоты, взаимной недоговоренности. Но по мере того, как я развивал эту мысль и перед моим внутренним взором начинал вырисовываться лозунг: «Малодушие Откровенности и Отвага Молчания», – Мадлен закончила читать путеводитель.
– Отстой, – она вернулась к одной из последних страниц. – Ну, сам посуди, Джаспер: «Отцовство № 15: Лес», «Протухший теле-обед: 10сентября», «К Богу, кем бы Она ни была». Разве эти названия не полное дерьмо?
– Это все Мейси Блейк?
– Ага, – она взяла очередную сигарету. – Мейси Блейк, – Мадлен присвистнула, – на фотографии выглядит не слабо. – Она внимательно разглядывала портрет художницы. – Как она тебе – если бы представился шанс?
– Ты же меня знаешь: если она симпатична, я тут же пересплю с ней. Она американка?
Мадлен улыбнулась:
– Да, американка. – Не обращая внимания на то, что кафе было для некурящих, она зажгла сигарету. – Знаешь, трудно сказать, заслуживает ли такой тип женщин восхищения. Очевидно, что она полна весьма – судя по названиям и по самим работам. Но с другой стороны, мужчины здесь точно такие же; по крайней мере, она заставляет посмотреть на нечто иное, чем обычное мужское дерьмо, и… Боже, ну что в этом хорошего? Я теряюсь, когда пытаюсь понять, что хорошего в женском искусстве. Кстати, тут сказано, что она родилась в Бостоне, и это внушает мне некоторые подозрения…
Она погрузилась в чтение того, что, вероятно, предлагалось в качестве биографии художницы. Я видел, как ее взгляд скользит по строкам. Затем, автоматически, не глядя, она протянула руку и насыпала соль в чашку эспрессо, видимо, считая, что это сахар. Само по себе это было понятно: из крышечки постмодернистской солонки торчала маленькая серебряная трубочка, точь-в-точь как на сахарницах в дешевых кафе и кофе-барах. Я хотел было помешать ей выпить соленый кофе, но – не знаю почему – был заворожен моментом и тупо смотрел, как она подносит чашку к губам, делает глоток… и даже не морщится.Она просто проглотила весь кофе одним махом, По ее лицу не было заметно неудовольствия, вызванного необычным вкусом, – никакого желания выплюнуть, никаких содроганий, никаких охов и ахов, ни один мускул не дрогнул. И это серьезно обеспокоило меня.
Она спокойно подняла глаза и вслух прочитала одно из названий еще раз:
– Итак, «К Богу, кем бы Она ни была». А как ты, Джаспер, ты веришь в Бога?
Самый нелепый вопрос, который только можно придумать.
– Нет, – ответил я, изображая наигранное изумление, – не вполне. А почему ты спрашиваешь?
– Не вполне. Что это значит?
– Ты действительно хочешь знать?
– Конечно. Я действительно хочу знать. Почему ты все время переспрашиваешь? И вообще, в чем дело?
– Ты только что выпила кофе с солью.
– Я знаю. Почему ты не сказал мне, что я насыпала соль? Ты ведь смотрел на меня.
– Потому что… – найти ответ оказалось непросто. – Наверное, я хотел увидеть твою реакцию.
– Ну, что же, ты ее увидел. – Она стряхнула пепел в блюдце. – Итак: ты веришь в Бога?
– Ну, если ты хочешь знать…
– Я хочу знать.Иначе зачем я бы стала задавать вопрос.
– Извини, – я пожал плечами. – Это типично английское недоверие к серьезным вопросам; это у меня в крови. – И снова я сказал правду – раз уж начал, уже не остановишься. Пожалуй, это ненамного лучше лжи.
Она ждала от меня продолжения.
– Ну, пожалуй, я считаю Бога всего лишь вымыслом, плодом человеческого воображения. Но я также думаю, что это самый важный и вдохновляющий вымысел. Вымысел, без которого все мы были бы потеряны в мире. Вымысел, без которого нам оставалось бы лишь произносить виртуозные банальности – в лучшем случае, а в худшем – и гораздо более вероятном – жалкое падение в пламя ненасытной жадности, вульгарности и беспросветного эгоизма – иначе говоря, в ад. Я думаю, что каждое новое поколение людей, или, по крайней мере, верховные жрецы, осознавали необходимость вымысла. И еще я думаю, что наша проблема состоит как раз в том, что мы ее не осознаем. Убивая Бога, мы разрушили самое впечатляющее, жизнеутверждающее и возвышенное творение человеческого разума. Если хочешь, мы совершили акт коллективной лоботомии над самими собой. Потому что искусство, существовавшее до лоботомии, – Бах или да Винчи, например, – несравненно лучше и глубже, чем вся эта чепуха времен после лоботомии, которую можно увидеть здесь, – я откинулся на спинку стула и допил чай. – Вот так. И что скажешь?
– Очень живенько.
– Я оттачивал этот монолог на протяжении долгих лет. А что ты? Раз уж мы заговорили на эту тему.
– Бог меня утомляет. Но я буду рада расплатиться и пойти посмотреть на собрание феминистского надувательства, изготовленного Мейси Блейк, прежде чем мы отсюда уйдем. Хочешь прогуляться со мной? Я чувствую, что должна сделать это. Это может оказаться забавным.
У меня возникла та же идея – но раньше или позже, чем у нее, я никогда не узнаю. Для законченного сенсуалиста (каким я склонен себя считать) каждое место является потенциальным фоном для любовного акта. Новая обстановка. Новая акустика. Новая система ограничений. И, пусть не обижается на меня мисс Блейк – как сказал бы Рой Младший, но «Отцовство № 15: Лес» было, без сомнения, создано – и выставлено – для того, чтобы создать в галерее современного искусства Тейт подходящее пространство для приватного общения публики. Никакой другой причины для создания этого объекта не могло существовать – так же как и у кураторов не было иной причины устанавливать его здесь. С определенной точки зрения, вся работа в целом воспринималась как одна гигантская перчатка сексуального вызова. (В этом, собственно, нет ничего плохого: в конце концов, вся планета Земля не что иное, как одна гигантская перчатка сексуального вызова.)
Лес занимал часть большой комнаты. Он состоял из тридцати или сорока высоких деревянных статуй, большинство из которых были толщиной с обычное садовое дерево, высотой от 4 до 7 метров. Они были расставлены в художественном беспорядке и склонялись под самыми безумными углами: возникало впечатление, что зритель видит лес без веток и листвы, непосредственно после жуткого землетрясения. Все статуи изображали мужчин – гротескных и деформированных, искривленных и лишенных конечностей – но лица были определенно мужскими, а скрюченные гениталии, вероятно, должны были символизировать их отцовство. Вся конструкция была огорожена стыдливым тонким белым канатом.
– И что ты думаешь? – поинтересовалась Мадлен.
Я обратил внимание на то, что она взяла меня за руку.
– Не знаю. Но у меня ведь не было отца.
– Я не об этом. Что ты думаешь?
– Нас могут поймать, – ответил я слишком быстро, и тут же скосил глаза, чтобы убедиться в том, что Мадлен действительно предлагает именно то, о чем я подумал.
Так оно и было. Ее глаза смеялись.
– Тогда мы скажем, что тоже хотели сделать публичное заявление. И это не менее правдиво, чем все остальное.
Она действительно моя вторая половина.
Мы перешагнули через белый канат и быстро прошли в самый широкий просвет между статуями. Но два шага вглубь – и проход оказался прегражден; торопливо, но осторожно, мы проскользнули направо и налево, а затем поднырнули под наклонный ствол и почти проползли под ним. Инсталляция уходила вглубь гораздо дальше, чем я ожидал. А внутри было намного темнее, чем можно было вообразить: самые высокие статуи опасно кренились – мы находились теперь прямо под ними.
– Они все испортили, – прошептала Мадлен. – Нужно быть внутри, чтобы почувствовать себя как в лесу. А снаружи это не работает.
– Если один из этих деревянных мужиков упадет, нам придется несладко, – выдохнул я. – «Раздавленные Отцовством № 15».
Мадлен добралась до задней стены. Мы сделали несколько шагов в сторону, пока не нашли местечко, которое не было видно из галереи.
Она скинула туфли, наклонилась, чтобы снять трусики, намотала их на кулак и засунула в карман моего пиджака. Затем, глядя на меня широко раскрытыми глазами, она притянула меня к себе.
Из-за статуй я слышал чей-то голос:
– Je les ai vus, il y avait un homme et une femme, ils ont disparu [98]98
Я их видел, здесь были мужчина и женщина, они исчезли (фр.)
[Закрыть].
Хотя мы несколько раз говорили по телефону я не видел Уильяма около двух месяцев. Однажды вечером, через несколько дней после посещения галереи Тейт, когда Мадлен ушла к сестре, я вдруг понял что свободен, и решил позвонить ему. Но великого человека не было дома, а его мобильник оказался отключен. На всякий случай я решил проверить «Ле Фромаж».
– Я не совсем уверен, что мистер Лейси здесь сэр; могу ли я… принять для него сообщение? – Хотя в «Ле Фромаж» мало кто из персонала был старше тридцати пяти лет, все они говорили как пятидесятилетние актеры, играющие двадцатилетних клерков из пьесы семидесятилетнего Ноэля Коуарда. [99]99
Английский драматург, популярный в 1970 – 1980-х годах.
[Закрыть]
– Да, пожалуйста, – откликнулся я. – Не могли бы вы попросить его перезвонить мистеру Джексону? Я должен быть у него в списке людей, с которыми его можно соединять, – Джаспер Джексон. Скажите ему, что я дома и что дело весьма срочное.
– О, – голос внезапно изменился, опустившись на пару регистров вниз. – Это Джаспер?
– Да.
– Привет, Джаспер, это Эрик.
– Привет, Эрик. Как поживаешь?
– Нормально. Более или менее. Все еще не курю. Для меня это просто чудо. Но набрал вес.
– Плаваешь?
– Нет, бросил, – он вздохнул. – Не могу заниматься бегом из-за больного колена, не могу плавать из-за хлорки в бассейне, а про велосипед в моем состоянии и говорить не приходится. Думаю, я обречен превратиться в одного из тех, кто жалуется на природные особенности телосложения.
– А как танцы?
– Ты имеешь в виду диско?
– Танцевальный зал, диско, сальса, что угодно. Это отличный способ оставаться подтянутым, кроме того, встречаешься с людьми, кроме того, всем нравится человек, умеющий танцевать. Вообрази, как круто ты будешь выглядеть на свадьбах. Все парни будут локтями друг друга расталкивать, чтобы пробиться к тебе.
– Слушай, Джаспер, а это неплохая идея. Полагаю, танцевальные классы есть в «Слоне»; я видел объявление об этом в метро. Интересно, сколько это стоит? Завтра попробую все разузнать.
– Отлично. – Я решил, что можно вежливо вернуться к своей теме: – Так Уильям у вас?
– Да… собственно говоря, он наверху с друзьями. Я поднимусь и позову его. Не сомневайся: он тебе перезвонит.
– Это было бы здорово. Спасибо.
– Пока.
Я повесил трубку.
Минуты через четыре – как раз, когда я выковыривал шесть упрямых кубиков льда из формочки, – зазвонил телефон.
– Джексон, надеюсь, что это по-настоящему срочное дело. У меня был в самом разгаре роббер с высокими ставками, а это дурной тон – покидать стол в середине игры, тем более на такой стадии.
– Извини, Уилл, я не знал, что в «Ле Фромаж» разрешено играть в карты. Разве это не противозаконно, или правила изменились?
– Да, они не изменились. Но иногда здесь делают исключение для бриджа, при условии, если все делают вид, что играют не на деньги.
– Понятно. Эээ… слушай, Уилл, ты можешь подождать буквально одну секунду. Я как раз делал себе напиток и…
– О, Бога ради, Джаспер.
– Ну, раз уж ты все-таки вышел из-за стола именно в этот момент игры, значит, это было не так уж неудобно.
Пауза. Потом пьяница в нем победил все остальные его ипостаси, и наконец он спросил предельно серьезным тоном:
– И что там у тебя?
– Коктейль «Лонг-Айленд айс ти».
– Тогда продолжай. Занимайся своими делами и не беспокойся обо мне. Я подожду тебя и пофлиртую с Эриком. Такое ощущение, что это не ты первым позвонил мне и чего-то хотел.
– Две секунды, – я отложил трубку и вернулся на кухню, чтобы закончить приготовление коктейля. Через полминуты я снова был у телефона. Я немного побренчал кусочками льда в бокале у самой трубки, отхлебнул как следует и медленно, с наслаждением сделал глоток. После этого я издал громкий и удовлетворенный вздох человека, у которого в полном разгаре очень счастливый роман и который, оставшись ненадолго в одиночестве, мечтает восстановить давно утерянные дружеские связи.
– Итак, Уильям, дорогой мой друг, что ты делаешь сегодня вечером?
– Я уже сказал тебе; играю в бридж, тупица.
– С кем?
– Ну, с двумя парнями в нелепых костюмах – я познакомился с ними тут как-то вечерком, они утверждают, что пишут мыльные оперы, а еще здесь Дональд. Он прибыл из Нью-Йорка специально, чтобы стать моим партнером по бриджу. Мы вот-вот надерем их на шестьсот фунтов, если, конечно, Дональду повезет с четверкой червей.
– Дон вернулся?
– Естественно. Он в городе уже три дня, и ты бы знал об этом, если бы хоть раз оторвал свою бессовестную задницу от дивана и пошел повидаться с друзьями.
Я проигнорировал выпад со стороны Уильяма и сделал еще один, не такой громкий глоток.
– И что у тебя там?
– Что у меня где?
– В руках.
– В данный момент – Эрик. – Он вздохнул. – На самом деле все не так уж здорово. У меня двойка, две пятерки, еще какая-то мелочь, проблема с восьмерками, дама, совершенно бесполезный валет бубен и десятка. Но у меня весь вечер были ужасные карты. Не то чтобы совсем неудачные. Я неплохо играю болваном, и у меня есть четверка червей, – Уильям прокашлялся. – Слушай, давай короче: что тебе надо, Джаспер? Мне действительно пора возвращаться за стол. Ты хочешь мне что-то сказать или мне можно идти?
– Да, конечно: могу я к вам заглянуть?
– Само собой, старик… Мы все будем в восторге. После этого роббера, насколько я могу судить, мы закончим игру, так что посидим все вместе, поболтаем о том, о сем. Будь другом, появляйся. Кстати, не означает ли внезапное возобновление общения, что ты готов снова начать выходить в свет?
– Я этого не говорил.
Черт. Потому что, если уж об этом зашла речь, не хочешь ли сходить со своим лучшим другом на бал Ассоциации лаун-тенниса на следующих выходных? У меня есть билеты. Ручаюсь, там опять будет полно всяких идиотов, но уж такова Англия. Знаю, немного странно идти туда с партнерами,но, по-моему, самое главное, что нам всем этого хочется: тебе, мне, Мадлен и Натали. Смирись с реальностью – какой бы невероятной она ни казалась.
– Это заманчивое приглашение, Уилл.
– Обдумай все хорошенько. До скорого.
Сорок утомительных минут выматывающего нервы путешествия на лондонском общественном транспорте, и вот я наконец стою у стойки.
– Привет, Эрик, – я заговорил жизнерадостно, но чуть торопливо. – Вот и я.
Эрик улыбнулся, потом надул губы и снова улыбнулся – очевидно, никак не мог выбрать самое привлекательное выражение.
– Привет, Джаспер. Подожди секунду, меня вызывают по телефону. Пожалуйста, распишись в журнале, – он нажал на кнопку настольного телефона. – О, я думаю, это будет пользоваться огромной популярностью, мистер Джимбел, сэр. Честное слово.
Эрик развернул регистрационную книгу, а потом наклонился, чтобы посмотреть, как я ставлю свою подпись. Прикрыв рукой трубку, он прошептал мне:
– Мне ужасно нравится смотреть, как ты пишешь. Это так возбуждающе.
Я положил ручку на стол.
– Спасибо, мистер Джимбел. Я знаю, что это не просто. Сейчас так много людей, склонных поступать совершенно неправильно. Но я сделаю все, что в моих силах, чтобы все поняли. До свидания, – Эрик нажал другую кнопку, чтобы отключить связь. – Я тебя так давно не видел, Джаспер. Что с тобой случилось? Ты уезжал или это… любовь? – Он изобразил пародию на легкий обморок.
– После Уильяма не может быть иной любви, Эрик. Только воспоминания и бесконечные серые будни.
Он рассмеялся, а затем сделал большие глаза – отличное подражание Мэрилин Монро:
– Он чудесный?
– Да. Только не пытайся выйти за него замуж. Иначе он немедленно прекратит все сексуальные отношения.
В главном баре было на удивление тихо: два немолодых человека в черном и сером потягивали минеральную воду с видом людей, желающих привлечь внимание к своей воздержанности – прозрачный намек на то, какими дикими они могут стать, когда ослабят самоконтроль; группа девушек, переусердствовавших с искусственным загаром, и какое-то рептилиеобразное существо в поддельныхочках в стиле Бадди Холли, которое я, кажется, должен был узнать. Ни малейших признаков Уильяма или Дона. Я вскарабкался по крутой боковой лестнице на четвертый этаж и проверил маленькие комнатки. Еще несколько ископаемых. Наконец я нашел свою компанию, уединившуюся в мирном алькове, в дальнем конце верхнего бара-галереи.
Уильям встал, как всегда предельно вежливый:
– Привет, Джаспер, рад, что ты откопал нас, это весьма благородно с твоей стороны. Садись. Боюсь ты уже не застал Робби и Уэста, наших приятелей из шоу-бизнеса. Завтра какая-то очередная церемония вручения телепремий, и они могли говорить только о том, как Вергилий соперничает с Гомером в новых телевизионных версиях.
– Привет, Дон, – я решил проигнорировать Уильяма, который выглядел более безумным, чем обычно, – или счастливым, или еще каким-то. – Как дела? – Я сел. – Я думал, ты останешься в Нью-Йорке до конца года.
– Я прилетел ненадолго. Что-то вроде продленного мини-отпуска. Это сейчас очень популярно. Особенно с девчонками. Завтра днем свадьба матери Кэл, – Он воздел очи горе. – Номер три.
Уильям все еще стоял.
– Итак… надо выпить? – Он испытующе взглянул на меня. – Нет, прошу тебя, Дональд, не трогайся с места – я все сам сделаю. Это разумно, ведь я – единственный член клуба, значит, только меня и будут обслуживать. Как насчет сладкого Лонг Айленд айс ти?
– Ради всего святого, Уильям, просто закажи мне пива, – Дон улыбался. – Слава Богу, что ты пришел. Джаспер. Я тут проторчал с ним целый вечер.
– Мне тоже доводилось переживать такое.
– Пиво?
– Да.
– Мммм, – Уильям исчез.
– Вы победили?
