Текст книги "Вскрытые вены Латинской Америки"

Автор книги: Эдуардо Галеано

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 29 страниц)

Добыча селитры быстро распространилась и на боливийскую провинцию Антофагаста, хотя бизнесом этим заправляли здесь не боливийцы, а перуанцы, а впоследствии его стали прибирать к рукам чилийцы. И когда правительство Боливии вознамерилось обложить налогом действовавшие на территории страны селитряные компании, армия Чили вторглась в провинцию, и чилийцы остались хозяевами этой земли навсегда. До тех пор безжизненная пустыня фактически была как бы «ничьей землей», что смягчало издавна существовавшие пограничные трения между Чили, Перу и Боливией из-за этого района. Открытие селитры резко изменило ситуацию – драка стала неизбежной. Тихоокеанская война вспыхнула в 1879 г. и длилась до 1883 г. Чилийские вооруженные силы уже в 1879 г. оккупировали перуанские порты Патильос, Икике, Писагуа и Хунин, откуда морем вывозили селитру, и в конце концов вошли победителями в Лиму, а на следующий день сдалась и крепость Кальяо. Поражение обернулось для Перу потерей значительной части ее территории, утратой важнейших источников богатства страны. Перуанская экономика лишилась основных ресурсов, ее производительные силы замерли, курс перуанской валюты резко упал, стране стали отказывать в заграничных кредитах[16]. Но эта /199/ экономическая катастрофа, как отмечал Мариатеги, не привела к разрыву с прошлым: несмотря на поражение в войне, структура колониальной экономики Перу осталась неприкосновенной. Что касается Боливии, то она тогда не могла еще в полной мере оценить свои истинные потери, понесенные в войне: «Чукикамата», самый крупный медный рудник капиталистического мира, находится как раз в провинции Антофагаста, с тех пор принаделжащей Чили.

А что сталось с победителями? В 1880 г. экспорт селитры и йода составлял в доходе чилийского государства 5%; 10 лет спустя больше половины налогов государственная казна получала от вывоза селитры с завоеванных Чили территорий. За то же время английские капиталовложения в этой стране возросли в три с лишним раза: селитряная зона превратилась в огромный британский индустриальный комплекс[17]. Англичане присвоили селитру почти задаром. Дело в том, что правительство Перу еще в 1875 г. экспроприировало селитряные залежи, выплатив компенсацию бонами. Война ударила по стоимости этих бумаг, сократив ее до одной десятой первоначальной. И тогда известные авантюристы Джон Томас Порт и его компаньон Роберт Харви воспользовались конъюнктурой. Пока чилийцы, перуанцы и боливийцы решетили друг друга нулями на полях сражений, англичане скупали боны, причем используя для этого кредиты, которые им весьма охотно предоставляли «Банко де Вальпараисо» и другие чилийские банки. Солдаты воевали за интересы именно этих банков и вообще британских дельцов, хотя, конечно, об этом и понятия не имели. Позже чилийское правительство по достоинству оценило «самопожертвование» Порта, Харви и их трудолюбивых соратников на ниве бизнеса – Инглиша, Джеймса, Буша, Робертсона: в 1881 г. было принято решение, согласно которому залежи селитры должны быть возвращены законным хозяевам. К этому моменту половина всех бонов находилась в руках ловких британских спекулянтов. Англия практически не потратила и пенса на то, чтобы приобрести несметное богатство, – это был просто грабеж.

К началу девяностых годов прошлого века Чили отправляла в Англию три четверти всей экспортируемой продукции и получала из Англии без малого половину /200/ своего импорта: коммерческая зависимость Чили от Британии была даже большей, нежели зависимость Индии. В результате тихоокеанской войны Чили стала монопольной обладательницей естественных нитратов всего мира, однако подлинным королем селитры стал Джон Томас Норт. Одно из принадлежавших ему предприятий, «Ливерпуль нитрат компани», выплачивало своим пайщикам до 40% дивидендов на каждую акцию. А между тем этот прохвост сошел с борта судна в Вальпараисо в 1866 г., имея в кармане своего поношенного костюма всего 10 фунтов стерлингов. А 30 лет спустя принцы и герцоги, наиболее известные политики и крупнейшие промышленники почитали за честь быть приглашенными к его столу в лондонском доме. Норт к тому времени присвоил себе звание полковника и, как положено истинному джентльмену, стал членом консервативной партии, записался в масонскую ложу в Кенте. Лорд Дорчестер, лорд Рандольф Черчилль и маркиз Стокпул принимали участие в его экстравагантных праздниках, во время которых Норт танцевал, нарядившись в костюм короля Генриха VIII[18]. А между тем в его далеком селитряном королевстве чилийские рабочие вообще не знали, что такое выходной день, работали по 16 часов в сутки, вместо жалованья получая билеты, которые оценивались в два раза дешевле обозначенной в них стоимости в столовых и трактирах, принадлежащих компании.

По словам Рамиреса Некочеа, между 1886 и 1890 гг., когда президентом был Хосе Мануэль Бальмаседа, страна приступила к претворению в жизнь «самых смелых планов прогресса, какие она ставила перед собой за всю свою историю». Бальмаседа способствовал развитию ряда отраслей промышленности, развернул широкое общественное строительство, провел реформу просвещения, предпринял ряд мер, ограничивавших монопольные права английской железнодорожной компании в Тарапака?, договорился с Германией о получении кредита, ставшего первым и последним (кстати, это был также и единственный внешний кредит, который Чили получила на протяжении всего прошлого века не от Англии). В 1888 г. президент заявил, что намерен национализировать селитряные залежи, передав их чилийскими компаниям, и отказался продать /201/ англичанам богатые селитрой земли, принадлежавшие государству. Три года спустя в стране вспыхнула гражданская война. Норт и его коллеги щедро финансировали оппозицию[19], британские военные корабли блокировали чилийское побережье, а в Лондоне пресса метала громы и молнии против Бальмаседы, клеймя его как «самого заурядного диктатора» и «мясника». Потерпев поражение в этой борьбе, Бальмаседа покончил жизнь самоубийством. Английский посол сообщал в Форин оффис: «Британская община в Чили не скрывает своего удовлетворения падением Бальмаседы, ибо его победа, как полагают живущие здесь англичане, нанесла бы серьезный ущерб британским экономическим интересам». После свержения этого президента были резко сокращены государственные вложения в строительство дорог, железнодорожных путей, освоение новых земель, расходы на образование и общественные работы, в то время как британские компании укрепляли свой контроль над экономикой страны.

В канун первой мировой войны две трети всего национального дохода Чили приносил экспорт нитратов. И тем не менее казалось, что залежи селитры в чилийской пампе неистощимы – с каждым днем открывали все новые, а селитры было не меньше, чем когда приступили к ее разработке. Правда, такое процветание вовсе не шло на пользу настоящему развитию страны и диверсификации ее экономики – напротив, структурные диспропорции в ней еще больше усугубились. Чили превратилась в своего рода придаток британской экономики: она была самым крупным поставщиком удобрений на европейский рынок, однако не имела права на самостоятельную жизнь. И вот тогда немецкий химик, колдуя в лаборатории над пробирками, /202/ нанес победоносным чилийским генералам жестокий удар, сведя на нет все их завоевания, которые они достигли за несколько десятилетий до этого, сражаясь на полях тихоокеанской войны. Создание промышленного метода Габера—Боша, позволившего получать нитраты из азота и водорода, сделало разработку селитры нерентабельной и привело к сокрушительному банкротству чилийской экономики. Кризис селитры стал и кризисом Чили. Он подобен зияющей ране на теле страны, ибо Чили жила селитрой и ради селитры, хотя она и находилась в руках иностранцев, которые, кстати, при этом ничего не потеряли.

Попав в пересохшую пустыню Тамаругаль, где земля так сверкает, что смотреть больно, я видел своими глазами последствия краха провинции Тарапака?. Вo время селитряного бума здесь действовало 120 предприятий, занимавшихся добычей селитры, теперь осталось только одно. В пампе нет сырости и жучков-вредителей, а потому остановившиеся машины стали идеальным металлоломом, а великолепные доски из орегонской сосны, из которых строили лучшие дома в этом районе, а также каламиновые плиты, даже прекрасно сохранившиеся болты и гвозди – замечательным вторсырьем. Здесь появилась новая разновидность рабочих, специализирующихся на том, что они доска за доской, гвоздь за гвоздем разбирают бывшие строения: это единственные работники, которые находят применение своим рукам в этих заброшенных и обреченных на гибель просторах. Я сам видел горы отбросов и чудовищные ямы, оставшиеся от разработок; покинутые жителями поселки, напоминающие призрачные видения, замершие навсегда железнодорожные пути, онемевшие провода телеграфа, остовы производственных зданий, которых, кажется, разбомбило само время, кресты на кладбищах, которые холодными ночами овевает ледяной ветер, хребты пустой породы, накопившиеся рядом с огромными норами бывших разработок. «Прежде деньги здесь текли рекой, все мы думали, что так будет продолжаться вечно», – сказал один из местных жителей, которому еще удается как-то перебиваться с хлеба на воду. Теперь, когда многие местные сравнивают нынешний день и день минувший, прошлое представляется им чуть ли не раем; особенно любят вспоминать о воскресеньях, хотя до 1889 г., когда в результате упорной стачечной борьбы рабочим удалось добиться права на один выходной в неделю, и по воскресным дням все работали. Эти дни вспоминаются как нечто /203/ сказочное и феерическое: «Воскресенье в селитряной пампе, – рассказывал мне один очень старый рабочий, – было для нас как национальный праздник, как еженедельное празднование 18 сентября». Крупнейший порт Икике, через который вывозили селитру (он тогда официально именовался «портом первой категории»), не раз был местом массовых расправ над непокорными рабочими. Зато в его муниципальный театр в первую очередь, минуя Сантьяго, приезжали на гастроли лучшие оперные певцы из Европы, лишь после этого они выступали в столице.

Медные челюсти сжимают горло Чили

Прошло некоторое время, и место селитры в Чили заняла медь. Она стала теперь основой чилийской экономики. К этому моменту британская гегемония в стране уже сменилась экономическим владычеством США. Накануне мирового экономического кризиса 1929 г. капиталовложения Соединенных Штатов в Чили достигли 400 млн. долл.; почти все они были вложены в добычу и транспортировку меди. До 1970 г., когда на выборах победили силы Народного единства, крупнейшие месторождения красного металла находились в руках «Анаконда коппер майнинг корпорейшн» и «Кеннекот коппер корпорейшн» – двух монополий, теснейшим образом связанных между собой и образующих фактически один консорциум, действующий в масштабах всего капиталистического мира. За полстолетия, что они обосновались в Чили, эти две монополии выкачали из страны и переправили в США 4 млрд. долл. Для этого они использовали самые разнообразные средства, а в обмен на такой беспрецедентный вывоз капитала вложили в чилийскую экономику (по их собственным и явно сильно преувеличенным данным) всего около 800 млн. долл., при этом почти целиком за счет доходов, извлеченных из страны[20]. Такой поток капиталов, напоминающий неудержимое кровотечение, возрастал по мере того, как расширялась добыча меди, в последние годы достигнув 100 млн. долл. в год.

Тот, кто владеет медью, владеет и Чили. В понедельник 21 декабря 1970 г. Сальвадор Альенде обратился с балкона президентского дворца с речью к участникам народной манифестации, охваченным радостным волнением. Он /204/ заявил, что подписал проект конституционной реформы, согласно которой будет произведена национализация горнорудной промышленности. Президент сообщил, что в 1969 г. «Анаконда» получила прибылей на сумму 79 млн. долл., а это равняется 80% всех ее доходов в мире; тем не менее, добавил президент, «Анаконда» вкладывает в Чили менее шестой части своих капиталовложений за границей. Психологическая война, развязанная правыми – планомерная и продуманная кампания, с целью, посеяв страх и панику, сорвать провозглашенные левыми силами национализацию меди и другие структурные реформы, – нарастала, подобно тому как усиливалось сопротивление реакции левым перед последними выборами. На страницах газет печатали фотографии тяжелых советских танков, якобы окружающих президентский дворец «Ла Монеда», на стенах Сантьяго кто-то развешивал рисованные пасквили, на которых обросшие бородами партизаны волокли на заклание ни в чем не повинных отроков; какие-то сеньоры, заходя в зажиточные дома, вели такие разговоры: «У вас четверо детей? Так вот, двоих увезут в Советский Союз, а двоих – на Кубу». Но все эти усилия напрасны: медь непременно, как выразился Альенде, «наденет пончо и нацепит шпоры», другими словами, станет подлинно чилийской.

Со своей стороны Соединенные Штаты, глубоко увязнув в трясине войны, ими же самими развязанной на Юго-Востоке Азии, даже на официальном уровне не скрывали недовольства развитием событий за Кордильерами. Нo в Чили не так-то просто высадить десант морской пехоты США, да и президент Альенде – глава государства, избранный по всем правилам представительной демократии, за которую США на словах ратуют. Империализм пере-лгивает первые этапы нового циклического, причем весьма острого кризиса, симптомы которого уже заметно проявляются в его экономике; быть мировым жандармом становится для него все труднее и дороже. К тому же на мировом рынке война цен не всегда оборачивается в пользу США. Чилийская медь теперь продается не только на североамериканском рынке, она может открыть для себя также и другие рынки, если ее согласятся покупать социалистические страны. У Соединенных Штатов нет достаточных средств и возможностей, чтобы на всемирном уровне блокировать продажу чилийцами своей меди, от которой они намереваются получить значительные доходы. Совсем иное /205/ положение сложилось за 12 лет до этого с кубинским сахаром, – до того он полностью закупался США, а потому целиком зависел от цен, назначаемых североамериканцами. Когда Эдуардо Фрей в 1961 г. победил на выборах, цены на медь мгновенно подскочили, ибо в США с облегчением вздохнули, узнав об этой победе, а когда Альенде победил в 1970 г., цепы на медь, уже падавшие к тому моменту, еще больше опустились. И все же цены на медь, которые вообще подвержены очень резким колебаниям, в последние годы в целом были довольно высокими, а так как спрос на этот металл обычно превышает предложение, то цены на него слишком низко не опускаются. Правда, алюминий в значительной мере потеснил медь как металл, используемый в электропромышленности, но пока в железорудной и химической промышленности не найдены еще достаточно дешевые и эффективные материалы, способные заменить ее, красный металл по-прежнему остается важнейшим сырьем для заводов, производящих взрывчатые вещества, латунь, проволоку[21].

Вдоль всего подножия чилийских Кордильер расположены самые крупные в мире запасы меди – примерно третья часть всех разведанных на данный момент в капиталистическом мире. Как правило, месторождения меди в Чили содержат также и сопутствующие металлы, такие, как золото, серебро и молибден. Это – дополнительный фактор, стимулирующий его добычу. При этом труд чилийских рабочих весьма недорого обходится предприятиям: благодаря дешевизне рабочих рук в Чили «Анаконда» и «Кеннекот» имеют возможность финансировать свои предприятия в США, с лихвой возмещая затраты на гораздо более дорогую рабочую силу в Соединенных Штатах. Одни лишь льготы, предоставляемые североамериканским законодательством тем дельцам США, которые вкладывают капиталы за границей – а в случае с чилийской медью они составляют сумму 10 млн. долл. в год, – позволяют полностью компенсировать затраты на содержание обеими компаниями своих штаб-квартир в Нью-Йорке. В среднем заработная плата на чилийских рудниках к 1964 г. составляла меньше одной восьмой от той, которую медеплавильные заводы «Кеннекот» выплачивали своим рабочим в Соединенных Штатах, хотя производительность их труда не /206/ превышала производительности труда чилийских рабочих той же компании[22]. Еще более значительна разница в уровне жизни тех и других. Как правило, чилийские горняки живут в крохотных комнатках, не имеющих даже окон, вдали от семей, которые ютятся в жалких лачугах на окраинах поселков. Само собой разумеется, они отделены от иностранного персонала, который на крупных рудниках живет своим особым миром, напоминающим государство в государстве, – там говорят только по-английски, даже издают свои газеты. По мере того как компании все больше внедряли механизацию на рудниках, производительность труда чилийских рабочих из года в год увеличивалась. Так, с 1945 г. добыча меди в Чили возросла на 50%, хотя количество рабочих, занятых на них, сократилось на треть. Национализация должна положить конец такому состоянию, ставшему нестерпимым для страны, позволит избежать того, чтобы из-за меди Чили пережила вновь ту сокрушительную катастрофу, которую она пережила с селитрой. Ведь налоги, которые иностранные предприятия выплачивают чилийскому государству, ни в коей мере не компенсируют необратимого истощения минеральных ресурсов, данных природой стране, – эти ресурсы она не сможет даровать Чили вновь. С другой стороны, и сумма этих налогов в относительном исчислении сокращается, особенно с 1955 г., когда была введена новая система их взимания, согласно которой налоги снижались, хотя производство возрастало. В еще большей степени уменьшились налоги после того, как правительство Фрея провело так называемую «чилизацию» меди. Проделав эту операцию, Фрей в 1965 г. просто-напросто превратил государство в компаньона «Кеннекот», а это позволило предприятиям корпорации увеличить свои прибыли, ибо налоговая система стала для монополии особенно выгодной. По новой системе налогообложения предусматривалось, что средняя цена за фунт меди составляет 29 центов, хотя в это время в силу растущего спроса на медь во всем мире эта цена подскочила до 70 центов. Как признал Радомиро Томич, выдвинутый христианско-демократичоской партией кандидатом в президенты на последующий период вместо Фрея, за счет такой разницы при уплате налогов (с учетом оговоренных твердых цен и реальных цеп на мировом рынке) /207/ Чили потеряла огромную сумму в долларах. А в 1969 г. правительство Фрея подписало с «Анакондой» соглашение, по которому государство должно было выкупить у компании 51% ее акций, выплачивая выкуп в течение каждых трех месяцев. Это соглашение сопровождалось такими унизительными условиями, что вызвало политический скандал, способствовало росту влияния левых сил в стране. Как сообщала пресса, в ходе переговоров президент «Анаконды» заявил президенту Чили: «Ваше превосходительство, мы, капиталисты, держимся за нашу собственность не из-за сентиментальных соображений, а по соображениям чисто экономическим. По-человечески мы вполне понимаем, что в некоторых семействах бережно хранят, скажем, старую вешалку, потому что ею пользовался еще дед. Но современное предприятие дедов не признает. «Анаконда» готова продать всю свою собственность в Чили. Все будет зависеть только от цены, которую ей предложат».

Горняки оловянных рудников: как им живется под землей и на земле

Примерно 100 лет тому назад изможденный от голода искатель сражался посреди безжизненного плоскогорья Боливии с горной породой, надеясь найти богатую жилу. После взрыва очередного заряда динамита он подошел подобрать измельченные взрывом куски породы и остановился как вкопанный, поразившись увиденному. Перед ним сверкали куски чистого олова, образцы самого богатого в мире месторождения этого металла. На рассвете следующего дня счастливчик верхом направился в город Уанини. Анализ проб подтвердил: он обнаружил несметное богатство. Это олово, не проходя обычный процесс обогащения, могло прямиком грузиться для отправки по месту назначения. Тот искатель стал королем олова, и, когда он скончался, журнал «Форчун» утверждал, что он принадлежал к числу десяти самых богатых мультимиллиардеров планеты. Звали его Симон Патиньо. На протяжении многих лет после этого, живя в Европе, он назначал и свергал президентов и министров в Боливии, обрекал горняков на голод и организовывал их массовые расстрелы, увеличивая при этом изо дня в день свое богатство, которое со временем зиждилось не только на олове – вся Боливия стала страной, попавшей к нему в услужение. /208/

После революционных событий в апреле 1952 г. (в апреле 1952 г. в Боливии произошло народное восстание, переросшее в антиимпериалистическую, антифеодальную револю¬цию. Под давлением вооруженного народа реформистские прави¬тельства в последующие несколько лет провели ряд демократиче¬ских преобразований, однако в середине 50-х гг. перешли на путь сотрудничества с империализмом. – Прим. ред.) Боливия национализировала олово. Но рудники, когда-то бывшие богатейшими в мире, к этому моменту истощились. На горе Хуан-дель-Вальс, где Патиньо обнаружил свою легендарную жилу, содержание олова в руде уменьшилось в сто двадцать раз. Из 156 тыс. тонн, которые ежемесячно добываются на руднике, лишь 400 тонн подходят для дальнейшей обработки. Общая длина подземных выработок горы теперь в два раза больше, нежели расстояние, отделяющее рудник от города Ла-Пас; сама гора Хуан-дель-Валье похожа на своеобразный муравейник – она продырявлена бесконечными туннелями, галереями, переходами, вентиляционными трубами, превращаясь постепенно в скорлупу, пустую внутри. Гора с каждым годом все больше теряет высоту, медленно оседая, вершина ее кажется изъеденной гигантскими насекомыми; когда глядишь на нее со стороны, она кажется огромным зубом, разрушенным кариесом.

Антенор Патиньо после 1952 г. получил существенный выкуп за рудники, из которых его отец уже выжал все возможное, мало того, даже после национализации ему удалось сохранить контроль над ценами на олово; он определял также, куда будет экспортирован этот металл. Сидя в Европе, Антенор широко улыбался. «Мистер Патиньо, куртуазный король боливийского олова» – так в светской хронике называли его газеты даже много лет спустя после национализации горнорудных богатств Боливии[23]. Ибо национализация, бывшая главным /209/ завоевани ем революции 1952 г., не изменила роли, отведенной Боливии в международном разделении труда. Страна по-прежнему экспортирует лишь руду, почти все ее олово обогащается в печах Ливерпуля, принадлежащих фирме «Вильяме, Харви энд компани», которая в свою очередь является собственностью Патиньо. Как показывает горький опыт, ограничиться одной только национализацией источников какого бы то ни было сырья вовсе не достаточно. Даже если страна номинально становится хозяйкой своих недр, это еще не значит, что она стала себе самой хозяйкой. На протяжении всей своей истории Боливия поставляла только сырье и изысканные речи. В этой стране, где пустые филиппики соседствуют с глубокой нищетой, бездарные писатели и ученые в докторских мантиях, как часто бывает, посвятили себя оправданию тех, кто повинен в таком положении. Из каждых 10 боливийцев 6 не умеют читать, половина детей в Боливии не ходит в школу. Лишь к 1971 г. в стране должна быть построена собственная печь для переработки оловянной руды – ее возводят в Оруро. История рождения этой единственной, пока не действующей государственной печи – история бесконечных предательств, саботажа, интриг, пролитой крови[24]. И при этом страна, которая до сих пор не сумела /210/ наладить собственное производство олова, позволяет себе роскошь иметь 8 юридических факультетов в разных университетах – в них готовят будущих судейских крючкотворов, которые, получив диплом, словно паразиты живут за счет индейцев.

Рассказывают, что будто бы лот 100 назад боливийский диктатор Мариано Мельгарехо заставил английского посла в Ла-Пасе выпить чуть ли не целую бочку жидкого шоколада в наказание за то, что тот не пожелал угоститься стаканчиком местной водки – чичи. После этого посла, посадив задом наперед на осла, прокатили по главной улице столицы и затем выслали обратно в Лондон. Говорят, что королева Виктория, узнав о случившемся, вышла из себя, потребовала принести карту Южной Америки и в гневе перечеркнула крестом Боливию, заявив при этом: «Боливии больше не существует». Можно подумать, что действительно для всего мира как в прошлом, так и в настоящем Боливии будто и не существует на свете. Это всего лишь далекий край, из которого когда-то хищнически извлекали серебро, а теперь не менее хищнически вывозят олово, причем делают это так, будто речь идет о каком-то «естественном праве», дарованном свыше небесами богатым странам. Ведь не надо забывать, что жесть, из которой изготовляют консервные банки в Соединенных Штатах, ставшие не менее распространенным символом этой страны, чем хищный орел на ее гербе или яблочный пудинг, делают из олова. Но упаковка из жести – не только символ США: это также символ, хотя об этом мало кому известно, силикоза в рудниках «Сигло XX» и Уанини; осесть делают из олова, а боливийские горняки умирают с разрушенными легкими во имя того, чтобы весь мир мог потреблять дешевое олово. И лишь полдюжины всемогущих дельцов устанавливает цены на этот металл. Но какое дело потребителям консервов или биржевым маклерам до боливийских горняков, что им до невыносимых условий их существования? Североамериканцы скупают большую /211/ часть олова, которое производится на нашей планете; более того, стараясь сохранить на него низкие цепы, они систематически угрожают тем, что выбросят на мировой рынок огромные «стратегические» резервы этого металла, купленные ими по очень низким цепам еще в годы второй мировой войны, – тогда Вашингтон заставил своих союзников продать им во имя «защиты демократии» почти задаром огромное количество олова. Согласно данным Продовольственной комиссии ООН, в среднем жители США потребляют в пять раз больше мяса и в двадцать раз больше яиц, чем житель Боливии. А горняки живут в таких условиях, которые ниже даже средних по этой стране. На кладбище в Катави, где слепые по твердому тарифу молятся за усопших, среди потемневших от времени надгробий, под которыми похоронены взрослые, с болью видишь огромное количество белых крестов, украшающих детские могилки. Из каждых двух младенцев, рождающихся на рудниках, один умирает вскоре после того, как раскроет глаза. Тот, которому удастся выжить, когда он вырастет, наверняка станет горняком, а когда ему исполнится тридцать пять лет, легких у него фактически уже не будет.

Кладбище издает какой-то странный скрип. Дело в том, что даже под могилами прорыты бесконечные туннели, выходы из которых зияют повсюду, как норы; в них с трудом, напоминая насекомых, протискиваются люди, которые затем ползут под землей в поисках руды. Со временем в массиве пустой породы от олова, имевшего в прошлом богатое содержание, снова возникли новые рудники – теперь разрабатывают и бедную руду; тысячи и тысячи тонн пустой породы возвышаются вокруг, похожие на вулканы. Когда дождь с силой обрушивается на землю из низких туч, можно видеть, как безработные сгибаются пополам, разыскивая под ногами куски руды с оловом, которые дождевые потоки волокут по земляной мостовой улицы Льяльягуа, где горняки напиваются мертвецки пьяными в расположенных тут же питейных заведениях. Олово здесь – какое-то подобие жестяного божка, правящего всем – людьми и вещами: оно присутствует везде и во всем. Оно находится не только в чреве горы, где еще начинал свое дело Патиньо. Олово поблескивает даже на стенах домов в горняцких поселках, сложенных из подручных материалов, камней и грязи, – металл выдает мерцающий черным отсветом касситерит. Содержится оно и в мутных /212/ потоках, вытекающих теперь вместо родников из гор, неся с собой отбросы породы; содержится оно в земле и в скальных породах, на поверхности и в недрах, в песках и среди камней в русле реки Секо. На этих безжизненных и каменистых землях, находящихся на высоте без малого 4 тыс. метров над уровнем моря, нет даже пастбищ, и все вокруг, включая людей, окрашено в мутно-темный цвет олова. Тут горняки из поколения в поколение страдают от голода, не зная элементарных радостей жизни. Живут они в поселках, спят вповалку в лачугах с земляным полом, как правило в одной комнате, по которой гуляет ветер, проникающий сквозь щели. В одном исследовании, проведенном студентами университета, со слов опрашиваемых отмечается, что из каждых 10 молодых людей 6 вынуждены спать в одной постели с сестрами. Авторы исследования пишут: «Многие родители чувствуют себя неловко, когда чуть ли не на глазах своих детей зачинают для них новых братьев и сестер». Горняки понятия не имеют о том, что такое ванна или баня, вместо туалетов у них – грязные общественные уборные, забитые нечистотами и кишащие мухами; люди предпочитают оправляться прямо на пустырях, где, хотя тоже много мусора и экскрементов, среди которых радостно возятся свиньи, по крайней мере можно дышать вольным ветром. Вода подается в поселки с частыми перебоями, жителям приходится по много часов выстаивать в длинных очередях, чтобы затем как попало заполнить кувшины или канистры из-под бензина. Едят тут в основном картошку, вермишель, рис, хлеб из крахмала, молотый маис, изредка мясо самого худшего сорта, причем отвратительно приготовленное.

Мы проникли глубоко внутрь горы Хуан-дель-Валье. Прошло уже несколько часов, как нас разбудил пронзительный вопль гудка, созывавший на работу горняков первой смены. Двигаясь по подземным галереям, переходя из тропической жары в полярный холод, а затем снова попадая в пекло, мы шли так час за часом, задыхаясь в отравленном воздухе земных недр. Вдыхая этот спертый воздух, в котором перемешались сырость, газы, пыль, дым, понимаешь, почему горняки довольно скоро теряют обоняние, у них пропадает вкус. Все они, работая, постоянно жуют перемешанные с золой листья коки – это тоже способствует наступлению преждевременной смерти; как известно, употребляя коку, человек меньше чувствует усталость, но он тупеет, теряет бдительность, в нем как /213/ бы отключается система сигналов, оповещающих о тревоге, если он попадает в чрезвычайные обстоятельства. Но самое страшное – пыль. Она, как плотный белый занавес, стоит перед лучами наших фонариков, прикрепленных прямо к каскам, отражаясь от черных стен. Это смертоносная мельчайшая силициевая пыль, вызывающая силикоз. Смертельное дыхание подземных недр исподволь проникает в самое нутро человека. Уже через год он начинает ощущать первые признаки заболевания, а 10 лет спустя большинство постоянно дышащих такой пылью оказываются на кладбище. На руднике сейчас применяются шведские отбойные молотки последних моделей, но вентиляционная система осталась прежней, а техника безопасности и вообще условия труда – фактически те же, что существовали во времена Патиньо-отца. Горняки, которых не взяла компания и они работают на поверхности на свой страх и риск, используют кирки и тяжелые двенадцатифунтовые долота, которыми, как и 100 лет назад, разбивают скальную породу, применяют самые примитивные орудия труда, очищая породу. Работают они как вьючные животные, а получают за это гроши. Но эти горняки но меньшей мере хоть работают на открытом воздухе. А те, что трудятся внутри рудника, – узники, приговоренные без права помилования к медленной смерти, так как со временем у них отказывают легкие.