Текст книги "Вскрытые вены Латинской Америки"

Автор книги: Эдуардо Галеано

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц)

В разгар «виоленсии» один офицер заявил: «Вы мне сказки не рассказывайте, вы мне уши приносите». Следует ли считать патологическим явлением садизм репрессивных /150/ сил и зверства повстанцев? Один человек отрезал священнику руки, бросил его тело в огонь, поджег его дом, разметал пепелище, а потом, когда война кончилась, кричал: «Я ни в чем не виноват! Я не виноват! Оставьте меня!» Он явно потерял рассудок и в то же время в известной степени был прав: ужасы «виоленсии» всего-навсего отражали ужасы системы. Кофе отнюдь не принес с собой счастье и гармонию, как проповедовал Пието Артета. Верно, что благодаря кофе активизировалось судоходство на реке Магдалене, были построены новые железнодорожные линии и шоссе, накоплены капиталы, которые стимулировали развитие некоторых отраслей промышленности, но внутренний олигархический режим и экономическая зависимость от иностранных центров власти не только не ослабли во времена кофейного бума, а, напротив, неизмеримо большим гнетом легли на плечи колумбийцев.

ООН опубликовала результаты своего исследования по вопросам питания в Колумбии, показывающие, что и к концу десятилетия «виоленсии» положение никоим образам не улучшилось: 88% школьников Боготы продолжали страдать от авитаминоза, 78% не получали достаточное количество рибофлавина и более половины детей имели вес ниже нормального; среди рабочих было больных авитаминозом 71%, среди крестьян долины Тенса – 78%[82]. Опрос выявил «явную нехватку основных продуктов питания – молока и молочных продуктов, яиц, мяса, рыбы и некоторых фруктов и овощей, – которые содержат протеины, витамины и минеральные соли». Не одни только вспышки винтовочных выстрелов делают зримыми социальные трагедии. Статистика отмечает, что количество самоубийств в Колумбии в семь раз больше, чем в Соединенных Штатах, и при этом указывает, что четвертая часть работоспособных колумбийцев заняты не полностью. Ежегодно 250 тыс. человек тщетно ищут работу; промышленность не создает новых рабочих мест, а в сельском хозяйстве латифундии и минифундии больше не требуют рабочих рук, напротив, беспрерывно поставляют в города новых безработных. В Колумбии более миллиона детей не ходят в школу. Но это не помеха тому, что система может себе позволить такую роскошь, как содержать более 40 /151/ государственных и частных университетов, в каждом из которых – самые разнообразные факультеты и отделения. Делается это для того, чтобы дети элиты и отдельные выходцы из средних слоев получали высшее образование[83].

Центральная Америка пробуждается по мановению волшебной палочки мирового рынка

Земли Центральноамериканского перешейка до половины прошлого века не страдали от особых неприятностей. Кроме продуктов потребления Центральная Америка производила кошениль и индиго, вкладывая не слишком много капиталов, используя минимум рабочей силы и не обременяя себя лишними заботами. Кошениль, насекомое, которое родилось и плодилось без всяких хлопот на колючих лапах кактуса нопаля, пользовалось, как и индиго, постоянным спросом европейской текстильной индустрии. Оба этих естественных красителя умерли насильственной смертью, когда в 1850 г. немецкие химики изобрели анилиновые краски и другие более дешевые вещества для окрашивания тканей. Через 30 лет после этой победы лаборатории над природой в Центральную Америку ворвался кофе, и она преобразилась. Ее новоиспеченные плантации давали в 1880 г. чуть ли не шестую часть мировых поставок кофе. Именно этот продукт открыл региону широкий доступ на международные рынки. К английским импортерам присоединились импортеры немецкие и североамериканские. Зарубежные потребители способствовали появлению на свет местной кофейной буржуазии, которая встала у кормила политической власти, совершив в начале семидесятых годов либеральную революцию во главе с Хусто Руфино Барриосом. Развитие специализированной аграрной экономики, навязанной извне, пробудило неистовое желание приобретать земли и людей, хотя существующая и в наши дни латифундия родилась в Центральной Америке под флагом свободы труда.

Таким образом, в частные руки перешли огромные неосвоенные площади, бесхозные или принадлежавшие церкви либо государству, и начался безудержный грабеж /152/ индейских общин. Крестьян, которые отказывались продавать свою землю, силой угоняли в армию, плантации превращались в кладбища для индейцев, воскрешались указы колониальных времен, насильственная вербовка работников и законы против бродяжничества. При попытке к бегству батраков убивали. Либеральные правительства модернизировали трудовые отношения, вводя заработную плату, но наемные работники тем не менее превращались в собственность новоиспеченных кофейных предпринимателей. Ни разу в течение всего прошлого века повышение цен на кофе не отражалось на заработках поденщиков, которые жили впроголодь. Это было одним из факторов, препятствовавших расширению внутренних рынков в центральноамериканских странах[84]. Как и везде, безудержная экспансия кофе подавила развитие производства продуктов сельского хозяйства, предназначенных для внутреннего потребления. Страны региона были обречены на хроническую нехватку риса, фасоли, маиса, пшеницы и мяса. Сумело выжить лишь сельское хозяйство подсобного типа в горных районах, куда латифундия загнала индейцев, отняв у них более плодородные земли на побережье. В горах, выращивая на своих крохотных участках кукурузу и фасоль, чтобы не умереть с голоду, живут часть года индейцы, нанимающиеся на время сбора урожая кофе на плантации. Ситуация не изменилась и поныне: латифундия и минифундия существуют бок о бок, составляя единство системы, которая держится на нещадной эксплуатации труда местного населения. И в целом, в регионе, и в конкретных условиях Гватемалы такая форма присвоения результатов чужого труда вполне отвечает всем требованиям системы расового угнетения: индейцы так же страдают от внутреннего колониализма белых и метисов, идеологически освященного господствующей культурой, как сами центрально-американские страны страдают от колониализма иностранного[85].

С начала века в Гондурасе, Гватемале и Коста-Рике появились и банановые концерны. Для транспортировки кофе к портам национальным капиталом ранее уже были проложены железнодорожные ветки. Североамериканские предприятия завладели этими железными дорогами и /153/ построили новые, специально для вывоза бананов со своих плантаций, а также монополизировали электроснабжение, почту, телеграф, телефон и такой, не менее важный элемент инфраструктуры, как политика. В Гондурасе, например, «мул стоит больше, чем депутатское кресло», а во всей Центральной Америке послы Соединенных Штатов значат больше, чем главы государств. «Юнайтед фрут» поглотила всех своих конкурентов по производству и продаже бананов и превратилась в основного латифундиста Центральной Америки; ее филиалы завладели железнодорожным и морским транспортом, ей принадлежат порты, она располагает собственными таможнями и полицией. Доллар стал, по существу, национальной центральноамериканской валютой.

Флибустьеры идут на абордаж

Согласно геополитической концепции империализма, Центральная Америка является всего-навсего естественным придатком Соединенных Штатов. Даже Авраам Линкольн, который тоже подумывал об аннексии ее территорий, не смог противостоять велениям доктрины «предначертания судьбы» в отношении соседей[86]. (Империалистическая доктрина, имевшая широкое хождение в правящих кругах США на протяжении всего XIX в. Согласно этой доктрине, лежащие к югу от США территории самой судьбой пред¬назначены быть подвластными или подопечными Вашингтону в си¬лу своей отсталости, неустроенности, дикарства и т. д. Доктрина эта, известная и под названием «предначертание судьбы» и «созре¬вающий плод», и под другими наименованиями, в реальной дей¬ствительности воплощалась в конкретных акциях империалисти¬ческой экспансии в странах Латинской Америки. Закономерным развитием этой доктрины стала доктрина «большой дубинки», про¬возглашенная при президенте Теодоре Рузвельте в конце XIX – начале XX в. – Прим. ред.)

В середине прошлого века флибустьер Уокер, действовавший от имени банкиров Моргана и Гаррисона, вторгся в Центральную Америку во главе банды душегубов, называвших себя «Американская фаланга бессмертных». Пользуясь официальной поддержкой Соединенных Штатов, Уокер грабил, убивал, поджигал и после очередной экспедиции объявлял себя президентом Никарагуа, Сальвадора и Гондураса. Он возродил рабство на территориях, подвергшихся его опустошительному нашествию, и стал таким образом продолжателем «филантропических» традиций своей родины, традиций, насаждавшихся в штатах, незадолго до этого отторгнутых от Мексики. (В результате объявленной в 1846 г. США войны Мексике, окончившейся два года спустя поражением мексиканцев, страна потеряла более половины своей территории. На ней были образо¬ваны штаты Техас, Калифорния и др., вошедшие в состав США. – Прим. ред.)

По возвращении Уокер был встречен в Соединенных Штатах как национальный герой. С той поры стали правилом вторжения, интервенции, бомбардировки, насильно навязываемые займы и соглашения, подписываемые под дулом пушек. В 1912 г. президент Вильям Г. Тафт утверждал: «Недалек тот день, когда три звездно-полосатых /154/ флага взметнутся один за другим на нашей территории, обозначая ее протяжение: один – на Северном полюсе, другой – у Панамского канала и третий – на Южном полюсе. Все полушарие будет принадлежать нам реально, так же как в силу нашего расового превосходства оно уже принадлежит нам морально»[87]. Тафт говорил, что честный путь справедливой внешней политики США «ни в коем случае не исключает активную интервенцию в целях обеспечения рынков сбыта нашим товарам и благоприятных условий для выгодных операций нашим капиталистам». Тогда же экс-президент Теодор Рузвельт напоминал во всеуслышание о проведенной им успешной ампутации части колумбийской территории: «Я просто взял канал» – так поведал новоиспеченный лауреат Нобелевской премии мира о том, как ему удалось создать независимую Панаму[88]. Колумбия же получила немного позже возмещение в 25 млн. долл: такова была цена территории, отторженной у нее для того, чтобы США навязали руководителям новой Панамской республики кабальное соглашение о строительстве водного пути между двумя океанами.

Концерны США расхватывали земли, таможни, сокровища и правительства, морские пехотинцы высаживались повсюду, чтобы «защищать жизнь и интересы североамериканских граждан» – к этому «юридическому» оправданию прибегли и в 1965 г., дабы прикрыть суть преступного вторжения в Доминиканскую Республику. Национальный флаг становился оберткой для новых товаров. Генерал Смидли Д. Батлер, возглавлявший многие военные экспедиции, так рассказывал в 1935 г., уже будучи в отставке, о своей деятельности: «Я провел тридцать три года и четыре месяца на действительной военной службе в составе самых мобильных сил страны в морской пехоте. Я прошел всю иерархическую лестницу, от второго лейтенанта до дивизионного генерала. И за весь этот период большую часть времени я выполнял обязанности наемного убийцы первого класса во имя Великих дел, для Уоллстрита и банкиров. Одним словом, был наемником капитализма... В 1914 году я, например, помог сделать так, что Мексика, точнее Тампико, стала легкой добычей североамериканских нефтяных королей. Я помог сделать так, /155/ чтобы Гаити и Куба стали удобными местами для доходных операций «Нэшнл сити бэнк»... В 1909—1912 годах я помог расчистить Никарагуа для операций международного банка «Браун бразерс». В 1916 году я образумил Доминиканскую Республику во имя интересов североамериканских сахарозаводчиков. В 1903 году я помогал «умиротворять» Гондурас к выгоде североамериканских фруктовых компаний»[89].

В самом начале нашего века философ Уильям Джеймс изрек сентенцию, известную далеко не всем: «Страну стошнило от Декларации независимости, раз и навсегда...» Чтобы не быть голословным, приведу один пример: США в течение 20 лет оккупировали Гаити и там, в этой негритянской стране, ставшей ареной первого победоносного восстания рабов, ввели расовую сегрегацию и режим принудительных работ, убили 1,5 тыс. рабочих в одной из своих карательных операций (согласно расследованию сената США в 1922 г.), а когда местное правительство отказалось превратить Национальный банк в филиал нью-йоркского «Нэшнл сити бэнк», США прекратили выплачивать жалованье президенту и его министрам, дабы они не забывались[90].

Сходные операции под стук «большой дубинки» или под аккомпанемент «дипломатии доллара» осуществлялись на других островах Карибского моря и во всей Центральной Америке, ставшей геополитическим пространством имперского «Маrе Nostrum». (По аналогии с тем, как римские завоеватели называли Средиземное море «Наше море» (Mare Nostrum), империалистические круги США выдвигают особые притязания на весь Карибский бассейн. – Прим. ред.).

Коран причисляет банановое дерево к тем, что растут в раю, но «бананизация» Гватемалы, Гондураса, Коста-Рики, Панамы, Колумбии и Эквадора позволяет полагать, что речь скорее идет об адском дереве. В Колумбии «Юнайтед фрут» уже была хозяйкой самой крупной латифундии, когда в 1928 г. на Атлантическом побережье вспыхнула большая забастовка. Рабочих банановых плантаций расстреливали вдоль полотна железной дороги. Официальный декрет гласил: «Блюстители общественного порядка уполномочены карать, применяя оружие...», – и никакой другой декрет никогда не сотрет из народной /156/ памяти эту кровавую бойню[91]. Мигель Анхель Астуриас подробно рассказал о том, как завоевывали и грабили Центральную Америку. Зеленым Папой он назвал Майнора Кита, некоронованного короля целого региона, отца «Юнайтед фрут», пожирателя стран. «В наших руках причалы, железные дороги, земли, здания, источники, – перечислял президент, – здесь имеет хождение доллар, говорят по-английски и поднимают наш флаг...»; «Чикаго не мог не гордиться этим своим сыном, который ушел с парой пистолетов и вернулся, чтобы потребовать себе место среди императоров мяса, королей железных дорог, королей меди, королей жевательной резинки»[92].

В романе «42-я параллель» Джон Дос Пассос дал блестящую биографию Кита, биографию его концерна: «В Европе и Соединенных Штатах люди начали есть бананы, а потому вдоль и поперек Латинской Америки стали валить леса, чтобы выращивать бананы, и строить железные дороги, чтобы вывозить бананы, и с каждым годом все больше пароходов шли к северу, битком набитые бананами, и в этом – вся история североамериканского господства в Карибском бассейне и вся история Панамского канала, и будущего канала в Никарагуа, и морских пехотинцев, и крейсеров, и штыков...»

Земля так же истощалась, как и работники: у земли отнимали гумус, у работников – здоровье, но всегда находились новые земли для эксплуатации и новые работники на свою погибель. Диктаторы, эти опереточные генералы, с ножом в зубах охраняли благополучие «Юнайтед фрут». /157/ Со временем производство бананов сокращалось, могущество фруктового концерна то и дело подрывалось кризисами, но Центральная Америка и поныне остается землей обетованной для авантюристов, хотя кофе, хлопок и сахар низвергли бананы с трона. В 1970 г. бананы были главным источником валюты для Гондураса и Панамы, а в Южной Америке – и для Эквадора. К 1930 г. Центральная Америка экспортировала 38 млн. банановых ветвей ежегодно, и «Юнайтед фрут» платила Гондурасу в качестве налога один цент за каждую ветвь. Но взымать и этот мини-налог, который позже несколько увеличился, было почти невозможно, ибо даже сейчас «Юнайтед фрут» экспортирует и импортирует все, что пожелает, в обход государственных таможен. Торговый и платежный балансы страны являются фикцией, создаваемой мастерами с богатым воображением.

Кризис тридцатых годов: «Убить человека – меньшее преступление, чем раздавить муравья»

Кофе зависел от североамериканского рынка, от его емкости и от его цен; бананы были коммерческим предприятием североамериканцев и для североамериканцев. И вдруг разразился кризис 1929 г. Крах нью-йоркской биржи, пошатнувший основы мирового капитализма, громко отозвался в Карибском море – словно огромный камень угодил в лужу. Резко упали цены на кофе и бананы, но не менее резко сократился объем продаж. Крестьян без всякой жалости и с лихорадочной поспешностью сгоняли с земли, безработица охватывала города и сельскую местность, всюду вспыхивали забастовки; сильно сократились выдача банковских ссуд и предоставление кредитов, капиталовложения, государственные и социальные расходы; в Гондурасе, Гватемале и Никарагуа жалованье государственных чиновников уменьшилось почти наполовину[93]. Команда диктаторов незамедлительно направилась к соседу, прихватив с собой большие ложки: начиналась эпоха вашингтонской политики «доброго соседа». (Одна из многочисленных доктрин, на основе которых в раз¬ное время строилась дипломатия США в отношении стран Латин¬ской Америки. Провозглашена в 30-е гг. администрацией Ф. Д. Руз¬вельта, способствовала некоторому смягчению методов США в от¬ношении латиноамериканских стран, более успешному «мирному» проникновению монополий южнее Рио-Гранде. – Прим. ред.) И одновременно надо было заливать кровью социальные пожары, разгоравшиеся повсюду. Около 20 лет —одни больше, другие меньше – находились у власти диктаторы Хорхе Убико в Гватемале, Максимильяно Эрнандес Мартинес в /158/ Сальвадоре, Тибурсио Кариас в Гондурасе и Анастасий Сомоса в Никарагуа.

Эпопея Аугусто Сесара Сандино потрясла мир. Долгая борьба вождя партизан Никарагуа велась за возвращение крестьянам земли и питалась великой яростью крестьянства. В течение 7 лет маленькое, одетое в лохмотья войско Сандино сражалось с 12 тыс. североамериканских захватчиков и солдатами национальной гвардии. Гранаты мастерились из консервных банок, начиненных камнями, ружья отбирались у врага, не бездействовали и мачете; древком для знамени служила необструганная палка; вместо сапог крестьяне, воевавшие в основном в горах, носили «кайте» – самодельную обувь из кусков кожи. Под музыку «Аделиты» (песня крестьян, участвовавших в мексиканской революции 1910—1917 гг. Никарагуанские борцы за свободу взяли на вооружение эту песню, слегка изменив в ней слова. – Прим. ред.) партизаны пели:

В Никарагуа, сеньоры,

Мышка кошке дает дёру...[94]

Ни огневая мощь морской пехоты, ни бомбежки с воздуха не приносили желанных результатов – разгромить мятежников с гор Лас-Сеговиаса не удавалось. Не помогали и потоки лжи, которую разливали по всему свету информационные агентства Ассошиэйтед Пресс и Юнайтед Пресс, корреспондентами которых были в Никарагуа два североамериканца, прибравшие к рукам никарагуанскую таможню[95]. В 1932 г. Сандино говорил: «Мне недолго осталось жить». Годом позже под нажимом североамериканской политики «доброго соседа» был заключен мир. Партизанский вождь был приглашен президентом на решающую встречу в Манагуа, попал в засаду и был убит. Убийца, Анастасио Сомоса, позже недвусмысленно давал понять, что убийство было организовано послом США Артуром Блиссом Лейном. Сомоса, в ту пору один из местных военачальников национальной гвардии, быстрехонько пролез к власти и правил Никарагуа в течение четверти века, после чего его сыновья получали президентскую должность по наследству. Перед тем как украсить свою грудь президентской лентой, Сомоса наградил себя крестом «За храбрость», медалью Почета и Президентской медалью за заслуги. Во время пребывания у власти он не раз устраивал кровавые бойни и пышные празднества, где /159/ его солдаты, наряженные римлянами, маршировали в шлемах и сандалиях. Диктатор превратился в крупнейшего производителя кофе, владея 46 плантациями, а также в скотовода, отведя остальные свои 50 усадеб под животноводство. Тем не менее ему всегда хватало времени, чтобы сеять еще и ужас. В течение своего длительного правления он, говоря по правде, не испытывал особых лишений и с некоторой грустью вспоминал свои молодые годы, когда ему приходилось подделывать золотые монеты, чтобы раздобыть денег для кутежей.

В Сальвадоре кризис также стал детонатором социального взрыва. Почти половина всех рабочих на банановых плантациях Гондураса были сальвадорцы, и многим из них пришлось вернуться на родину, где никакой работы не нашлось. В области Исалько в 1932 г. разразилось огромное крестьянское восстание, которое быстро охватило весь запад страны. Диктатор Мартинес послал солдат, вооруженных новейшим оружием, сражаться против «большевиков». Индейцы шли с мачете на пулеметы, а концом всей истории была смерть 10 тыс. крестьян. Мартинес, ханжа-вегетарианец и теософ, утверждал, что «большее преступление – убить муравья, нежели человека, ибо человек после смерти может перевоплотиться, а муравей умирает раз и навсегда»[96]. Он говорил также, что находится под защитой легионов «невидимых духов», которые сообщают ему обо всех заговорах; что он поддерживает прямую телепатическую связь с президентом Соединенных Штатов; что часы с маятником, помещенные над тарелкой, указывают ему, не отравлено ли кушанье, а над картой – указывают места, где прячутся его политические враги и зарыты пиратские сокровища. Он обычно посылал личное соболезнование родителям своих жертв, а в саду его дворца щипали травку олени. Правил Мартинес до 1944 г.

Массовые убийства стали обычным явлением. В 1933 г. Хорхе Убико расстрелял в Гватемале более 100 профсоюзных, студенческих и политических лидеров и снова ввел закон «против бродяжничества» индейцев. Каждый индеец должен был иметь при себе книжку, где отмечалось, сколько дней он работал; если отметок было мало, он отрабатывал долг в тюрьме или бесплатно гнул спину на /160/ чьей-нибудь земле в течение полугода. На гнилом побережье Тихого океана люди, работавшие по колено в грязи, получали 30 центов в день, а «Юнайтед фрут» заявила, что Убико обязал ее еще больше снизить оплату труда. В 1944 г., незадолго до свержения диктатора, «Ридерс дайджест» опубликовала восторженную статью: мол, этот пророк Международного валютного фонда сумел избежать инфляции, снизив зарплату с 1 доллара до 25 центов в день на строительстве шоссе для переброски войск, и с 1 доллара до 60 центов – на строительстве аэропорта в столице. В то же самое время Убико предоставил кофейным владыкам и банановым вельможам право убивать: «Не подлежат уголовной ответственности владельцы поместий...» Декрет этот имел номер 2795 и был снова введен в действие в 1967 г. «демократическим и представительным» правительством Мендеса Монгенегро.

Как все тираны Карибского бассейна, Убико мнил себя Наполеоном. Он жил среди бюстов и портретов императора, с которым, по его словам, у него было явное сходство. Он обожал военную дисциплину и муштровал даже почтовых служащих, школьников и оркестрантов. Музыканты симфонических оркестров, облаченные в мундиры, играли – за 9 долл. в месяц – те вещи, которые выбирал сам Убико, в том темпе и на тех инструментах, которые ему нравились. Он считал, что больницы нужны только немощным мозглякам, и потому многочисленные больные попросту валялись на полу коридоров и проходов немногих госпиталей, если они имели несчастье быть не только больными, но еще и бедными.

Кто развязал террор в Гватемале?

В 1944 г. Убико снесли с пьедестала ветры революции либерального толка, возглавлявшейся молодыми офицерами и университетскими деятелями из средних слоев. Хуан Хосе Аревало, избранный президентом, начал проводить широкую реформу в сфере образования и ввел в действие новый «Трудовой кодекс», защищавший права трудящихся города и сельской местности. Нарождались профсоюзы. «Юнайтед фрут», хозяйка огромных территорий, железной дороги и порта, фактически освобожденная от налогов и не подлежащая никакому контролю, перестала быть всемогущей на собственных землях. В 1951 г. в своей прощальной речи Аревало заявил, что в его президентство раскрыты 32 заговора, финансировавшиеся этим /161/ концерном. Правительство Хакобо Арбенса продолжило и углубило реформы. Новые дороги и новый порт Сан-Хосе положили конец монополии «Юнайтед фрут» на экспорт и транспортировку бананов. С помощью одного лишь национального капитала, не обращаясь за поддержкой к иностранным банкам, страна, добиваясь полной независимости, стала осуществлять план своего развития. В июне 1952 г. была проведена аграрная реформа, которая удовлетворила нужды более чем 100 тыс. семей, хотя касалась лишь необрабатываемых земель и предусматривала выплату компенсации в бонах экспроприированным собственникам. Заметим при этом, что «Юнайтед фрут» обрабатывала всего лишь 8% своих земель, протянувшихся от одного океана до другого.

Аграрная реформа выдвигала план «развития свободного крестьянского хозяйства и капиталистического сельского хозяйства в целом», однако в ответ была развернута яростная пропагандистская кампания против Гватемалы. «Железный занавес опускается над Гватемалой», – вопили радиоголоса, газеты и «борцы за свободу» из ОАГ[97]. Полковник Кастильо Армас, получивший свое воинское звание в Форт-Ливенворт (Канзас), возглавил вторжение в свою собственную страну армии наемников ЦРУ, прошедших подготовку и вооружившихся до зубов в Соединенных Штатах. Вторжению предшествовала бомбардировка, совершенная североамериканскими летчиками на самолетах «Ф-47». «Мы должны были разделаться с коммунистическим правительством, захватившим власть», – Скажет спустя 9 лет Дуайт Эйзенхауэр[98]. Заявление, сделанное в подкомиссии сената Соединенных Штатов 27 июля 1961 г. послом США в Гондурасе, пролило дополнительный свет на «освободительную» акцию 1954 г.: оказалось, что ее осуществляла группа, в состав которой, кроме посла в Гондурасе, входили также послы США в Гватемале, Коста-Рике и Никарагуа. Аллен Даллес, который в ту пору был фигурой номер один в ЦРУ, направил им всем поздравительные телеграммы по поводу удачно проведенной операции. А несколько ранее «добряк Аллен» уже вошел в состав правления «Юнайтед фрут». Год спустя после вторжения в Гватемалу он уступил свое /162/ долж

ностное кресло другому руководящему лицу ЦРУ, генералу Уолтеру Беделлу Смиту. Фостер Даллес, брат Аллена, просто сгорал от нетерпения на конференции ОАГ, ожидая, когда та санкционирует военную интервенцию в Гватемалу. Кстати сказать, именно в кабинетах его адвокатской конторы во времена диктатора Убико составлялись проекты контрактов с «Юнайтед фрут».

После падения Арбенса вся дальнейшая история страны мечена огнем. Те же самые убийцы, что бомбили города Гватемалу, Пуэрто-Барриос и порт Сан-Хосе 18 июня 1954 г., до сих пор держат страну в своих руках. Жесточайшие диктатуры сменяли друг друга после иностранного вторжения, включая и правление Хулио Сесара Мендеса Монтенегро (1966—1970), который лишь пытался придать диктатуре видимость демократического режима. Мендес Монтенегро обещал провести аграрную реформу, но ограничился тем, что дал разрешение землевладельцам носить оружие, а при надобности и применять его. От аграрной реформы Арбенса не осталось и следа – Кастильо Армас, выполняя свою миссию, возвратил землю «Юнайтед фрут» и другим экспроприированным землевладельцам.

1967 г. был самым страшным из всех лет «виоленсии» в Гватемале, начавшейся в 1954 г. Североамериканский католический священник отец Томас Мельвиль, изгнанный из Гватемалы, писал в «Нэшнл католик рипортер» в январе 1968 г., что почти за год правые террористические группы убили более 28 тыс. представителей интеллигенции, студентов, профсоюзных руководителей и крестьян, которые «попытались было покончить с недугами гватемальского общества». Свои подсчеты отец Мельвиль делал на основе газетных сообщений, но о большинстве найденных трупов никто никуда не сообщал: это были индейцы, чьи имена и адреса часто никому не известны и кого солдаты иногда включали – но лишь общим числом – в отчеты о своих победах над подрывными элементами. Огульные репрессии стали непременной частью военной кампании по окружению и уничтожению сражающихся партизан. Согласно новому уголовному кодексу, сотрудники органов безопасности не несли никакой ответственности за убийства, а полицейские или военные части вершили суд по собственному усмотрению. Помещики и их управляющие были уравнены в правах с местными властями, могли носить оружие, формировать карательные отряды. Зарубежные телетайпы не возмущались непрекращающейся /163/ резней в Гватемале, туда не устремлялись жадные до сенсаций журналисты, не раздавались осуждающие голоса. Мир оставался глух и нем, хотя Гватемала переживала долгую Варфоломеевскую ночь. В деревне Кахон-дель-Рио вырезали всех мужчин, а мужчинам деревни Титуке перед смертью вспарывали ножом животы, в деревне Пьедра-Парада с живых сдирали кожу или живьем сжигали, перебив жертвам сначала ноги пулями, как это было в Агуа-Бланка-де-Ипала; а в Сан-Хорхе посреди площади воткнули кол и насадили на него голову крестьянина-повстанца. В Серро-Гордо Хайме Веласкесу в зрачки втыкали булавки, тело Рикардо Миранды нашли с 38 ножевыми ранами, а голову Арольдо Сильвы нашли у обочины шоссе на Сан-Сальвадор – уже отделенную от тела; в JIoc-Мискосе у Эрнесто Чинчильи отрезали язык, возле источника Охо-де-Агуа братьям Олива Альдана завязали глаза, скрутили за спиной руки и затем изрешетили их тела пулями; череп Хосе Гусана разбили на мелкие куски, которые разбросали на дороге; колодцы в Сан-Лукас-Сакатепекесе вместо воды были полны трупов, а в усадьбе Мирафлорес людям, схваченным на рассвете, отрубили ноги и руки. За угрозами следовали казни, но чаще смерть приходила без извещения, с выстрелом в затылок; в городах двери приговоренных отмечались черными крестами. При выходе из дому людей косили пулеметными очередями, а трупы бросали в пропасть.

«Виоленсия» в Гватемале так и не кончилась. Все время после 1954 г., когда в стране воцарились презрение к людям и ненависть, «виоленсия» была – и остается – естественным состоянием. Продолжают появляться – каждые 5 часов – трупы в реках или у дорог, с обезображенными пыткой лицами, которые никто и никогда не опознает. Происходят – в еще больших масштабах – тайные массовые убийства: осуществляется непрекращающийся геноцид, обращенный против бедных. Еще один изгнанный священник, отец Блаз Бонпан, обличил в «Вашингтон пост» (в 1968 г.) это больное общество: «Из 60 тысяч человек, ежегодно погибающих в Гватемале, 30 тысяч – дети. Уровень детской смертности в Гватемале в сорок раз превышает уровень в Соединенных Штатах». /164/