Текст книги "Террористка Иванова"
Автор книги: Эдуард Володарский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)
Эдуард Володарский
Террористка Иванова
Глава 1
Валерию Чистову было тридцать два – высокий, крепко сложенный, он двигался легко и пружинисто. Он вошел в гостиничный номер, мгновенно огляделся. Рыжая, потертая кожаная куртка была расстегнута, и опытный глаз смог бы заметить под левой подмышкой кобуру с пистолетом. На голове была темная бейсболка, которую Валера сдвинул козырьком назад, когда вошел. В руке Валера держал черный кожаный кейс.
– Ну, здорово, – сказал Валера. – С приездом.
– Заходи, Чистюля, – улыбнулся Юрок Табиев. Ему было не больше двадцати пяти, на обнаженном до пояса теле играли мощные мышцы. Татуировки на плечах и предплечьях. Красивый кавказец. Атлет.
В гостиной на большом круглом столе, накрытом зеленой шелковой скатертью, стояли бутылка виски «Блэк Лейбл», хрустальная ваза с виноградом, грушами, яблоками и гранатами. И три пузатых больших бокала.
– Хороший номер, – оглядываясь, сказал Валера. – А почему три бокала, а не два? Ты еще кого-то ждешь?
– Да нет. Думал, ты придешь не один… – Юрок Табиев откупорил бутылку.
– Я всегда прихожу один, – отвечал Валера, подходя к столу.
– Ну, мало ли… Может, с другом пришел бы… может, с телкой… – беззаботно ответил Юрок.
– С другом… может, с телкой… – раздумчиво повторил Валера. – Ты любишь ходить на деловые встречи с другом или с телкой?
– Да пошутил я, пошутил, Чистюля, – улыбался Юрок, – мы и вдвоем хорошо махнем.
– Товар привез?
– Я ж по телефону сказал – привез.
– Покажи.
Юрок отставил бутылку и пошел в прихожую. Валера неотступно следовал за ним. Юрок отодвинул дверь платяного шкафа и достал объемистую спортивную сумку, поставил ее перед Валерой, расстегнул молнию.
– Смотри, – улыбнулся Юрок. – Какой-то ты осторожный стал. Будто в первый раз…
– Для меня любой раз, как первый. Тем более что раньше приезжал другой человек. Кстати, ты не в курсе, сам-то он где? – проговорил Валера Чистов, присев на корточки перед сумкой.
– Не в курсе. Магомет сказал – повезешь ты. Я лишних вопросов не задаю.
– Правильно, лишних вопросов задавать не надо. Может выйти себе дороже. – Чистов раскрыл свертки, надорвал оберточную бумагу, пощупал пакеты, потом вытянул одну за другой две больших темных бутыли, наполненных по самую пробку мутноватой, отливающей серебром на свет густой жидкостью, спросил:
– Нитроглицерин?
– Он самый. За него больше всего боялся – сумку нянчил на руках, как младенца.
Валера осторожно отвинтил крышку, с еще большей осторожностью вытянул пробку.
– Осторожно, – испуганно сказал Табиев. – Разнесет все в хлам…
– Не учи ученого, – процедил Валера. Он извлек из кармана резиновые перчатки, надел одну на правую руку и, зажав отверстие бутылки пальцем, медленно перевернул ее, потом вернул в прежнее положение. На пальце осталось пятно жидкости. Валера растер пальцем жидкость, понюхал, потом машинально вытер руку в перчатке о дверцу шкафа, вставил пробку в отверстие, притиснул глубже, навинтил крышку и осторожно поставил бутыль внутрь сумки.
Они пошли обратно в гостиную. Валера положил на стол черный кожаный кейс, щелкнул замками и откинул крышку – ровными рядами лежали пачки долларов.
– Это за две партии. Считать будешь?
– Зачем? – улыбнулся Юрок. – Магомет… и все остальные тебе доверяют, почему я должен тебе не верить?
Валера захлопнул крышку, защелкнул замки. Юрок налил в пузатые бокалы виски:
– Товар сам повезешь?
– Сам.
– И тебя никто не сопровождает? – Юрок взглянул на Валеру.
– Я же сказал, сам повезу.
– Рисковый ты мужик. Все сам. Неужели помощников нету?
– Зачем тебе мои помощники?
– На все воля Аллаха, но вдруг что-то случится с тобой, с кем мне тогда связаться?
– А что со мной может случиться? – Валера внимательно смотрел на него и к своему бокалу не прикасался.
– Мало ли! Жизнь полна неожиданностей, – Юрок махом выпил виски, взял гроздь винограда и оторвал целую горсть. Отправив ягоды в рот, стал смачно жевать.
– Выпей, чего ты? – предложил он Чистову с набитым ртом.
– За рулем, – ответил Валера. – Сам же сказал – жизнь полна неожиданностей.
Юрок коротко рассмеялся:
– Русские говорят – береженого Бог бережет.
– Вот именно… Пойду. Будь здоров. До следующей встречи. – Валера направился в прихожую, взял сумку, перекинул ремень через плечо и открыл дверь.
Юрок стоял в прихожей и смотрел на него. На прощание приветственно помахал рукой…
Валера вышел из гостиницы, спустился по пологим ступенькам. У обочины стояла вереница машин. Валера подошел к запыленному «лендроверу», издали нажал на брелок сигнализации, и замки в дверях щелкнули. Он открыл заднюю дверь и осторожно погрузил в багажник спортивную сумку, накрыл ее старой курткой, обложил со всех сторон длинношерстной попоной, потом от одного борта протянул длинный широкий ремень и защелкнул замок на другом борту машины. Ремень плотно прижал сумку к спинке заднего сиденья – теперь при движении не шелохнется.
Захлопнув дверь, Чистов пошел обратно в гостиницу.
Юрок Табиев блаженствовал в ванной, утопая в пене по самую шею и время от времени прихлебывая из бутылки. Потом он дотянулся до полированной табуреточки, взял из пачки сигарету и щелкнул зажигалкой, с удовольствием затянулся, глядя в потолок. Плечистому черноволосому балкарцу было двадцать пять лет, и он был доволен жизнью.
В это время в двери номера «люкс» тихо повернулся замок. Дверь бесшумно отворилась, и в номер вошел Валера. Он медленно натянул на правую руку резиновую перчатку, затем вытянул из-за борта куртки пистолет с глушителем, тихо прошел через большую гостиную и встал на пороге ванной комнаты.
Юрок Табиев в это время отхлебнул очередной глоток виски и затянулся сигаретой. Вдруг он почувствовал чужой тяжелый взгляд, перевел глаза на дверь и окаменел.
– Ты слишком много болтал, Юрок. Мне жаль… – сказал Валера и медленно поднял пистолет. Прозвучали два глухих хлопка. Одна пуля попала точно посередине лба, и Юрок Табиев стал медленно сползать в пену.
Валера вернулся в гостиную, подобрал черный кейс, который Юрок поставил у тумбочки с большим телевизором, и вышел из номера.
Начальник убойного отдела райуправления МВД майор Пилюгин сидел на диване в гостиной и слушал объяснения дежурного администратора.
– Третий день он проживал у нас, третий день…
– Гостей у него много было?
– Да нет… в мои дежурства вообще никого. Правда, и он появлялся всегда к вечеру. Утром уходил – вечером появлялся. Только вчера весь день дома был.
– Девок водил?
– Один раз была. В первый день. Потом – нет, не помню…
Мертвый Юрок Табиев лежал на ковре посередине номера, закрытый до пояса простыней. В номере работали фотограф, оперативники и медэксперт.
– Михаил Геннадьевич, – позвал капитан Туле-генов, сидевший на корточках перед раскрытым платяным шкафом, – тут пыль какая-то… подозрительная. Надо эксперта вызвать.
– А сам в пакетики собрать не можешь? – ответил Пилюгин. – Отпечатки пальцев ищите… везде ищите…
– Все, что можно было, собрали, – отозвался старший лейтенант Голубев.
– Да, вчера заходил к нему один мужчина… – вспомнил администратор.
– Что за мужчина? Документы не спрашивали?
– А на каком основании? Сказал, что идет в сорок первый номер…
– Документы вы должны спрашивать у гостя или не должны? – настойчиво повторил Пилюгин.
– Ну, вообще-то должен. В вечернее и ночное время. А он приходил в первой половине дня.
– Так… А когда ваш постоялец вселился, какой-нибудь багаж при нем был? Кроме этого чемодана?
– Кажется, был еще один чемодан…
– Кажется или был? – нахмурился Пилюгин.
– Был, точно был, – закивал администратор.
– Где же он сейчас?
– Второго чемодана нету, – доложил старший лейтенант Голубев.
Утро было раннее, ясное и теплое. Полина приехала совсем рано – посетителей на кладбище почти не было. Две старушки прибирали старые могилки. Кладбищенские рабочие, здоровенные, мускулистые полуголые парни, грузили в самосвал сухие ветки, цепляли лопатами и вилами слежавшиеся полиэтиленовые пакеты, какое-то тряпье, обломки досок и кирпичей.
Полина долго шла по дорожкам, мимо больших и маленьких надгробий и крестов, и наконец завернула к могиле без ограды, еще не заросшей травой. По бокам ее еще лежали увядшие остатки цветов и засохшие еловые ветки. И памятника не было – только воткнут в могилу металлический шест с фотографией на деревянном щите. На фотографии улыбающийся майор средних лет, в парадном мундире с двумя орденами Мужества. Внизу надпись черной тушью: «Александр Иванович Иванов, 1972–2007». От дождей фотография покоробилась, цифры, написанные тушью, потекли и расползлись так, что их трудно было разобрать.
И стояла рядом с могилой сколоченная кособокая скамеечка, на которую Полина опустилась, проговорила тихо:
– Здравствуй, Сашенька… – и замерла, глядя на фотографию. И словно остановилось время, и память мгновенно начала отматывать его назад…
…Александр Иванов, бывший майор спецназа, списанный по болезни вчистую, лежал на нарах, закинув голову за руки, и смотрел в темное зарешеченное окошко тюремной камеры. В ней был еще с десяток заключенных, но все спали, кашляя и что-то бормоча во сне. Только у Александра глаза были широко открыты, и в темноте серебряно блестели белки.
И вдруг перед глазами предстало лицо жены Полины – такое ясное и прекрасное, с чистыми, обворожительными чертами. Она улыбалась и что-то говорила, ее резко очерченные губы медленно шевелились, но Александр никак не мог разобрать слов. И вдруг лицо ее стало таять, медленно удаляясь, и пропало совсем…
– Что, Поля? Что ты мне сказать хочешь? – Александр зажмурился, громко заскрипел зубами, ткнулся лбом в стену…
…Они сидели на пустых ящиках недалеко от входа в госпиталь, курили и наслаждались весенней теплой погодой. У друга Александра, капитана Репьева, были забинтованы рука и нога. Александр наблюдал, как мальчик-чеченец на другой стороне площади играл со щенком – крупным, лохматым и очень смешным. Он без устали напрыгивал на мальчишку, валил его на спину и принимался отчаянно лизать ему лицо розовым языком. Мальчишка громко смеялся, отбиваясь от ретивого щенка. По периметру площади стояли БТРы, возле которых возились солдаты. Некоторые тоже курили, развалясь под солнышком на броне. Через площадь то и дело сновали офицеры с папками и без папок, проезжали штабные «уазики».
Из госпиталя вышли еще несколько раненых солдат, тоже примостились кто на чем, задымили сигаретами, о чем-то переговаривались, смеялись.
И мальчишка продолжал с криками бороться со щенком. Мальчишка смеялся, а щенок заливисто лаял.
– Ну что, тебя вчистую списывают? – спросил Репьев.
– Пока на лечение… – Александр показал пальцем на сердце. – Какая-то стенокардия разыгралась… какие-то клапаны, хер его знает. Если операцию делать – шунтирование называется – тридцать тыщ баксов стоит.
– Не слабо, – усмехнулся Репьев.
– Раньше знать не знал, что это такое, а теперь вот…
– Тридцать тыщ баксов, – протянул Репьев. – А где ты их возьмешь, эскулапов наших не интересует?
– Понимаем, говорят, сумма большая, но мы тут ни при чем – за границей она столько же стоит.
– А лекарств подешевле нету?
– Да вроде нету… – развел руками Александр. – Говорят, только операция может помочь.
– Когда уезжаешь? – спросил Репьев.
– Обещали в пятницу из Ханкалы отправить. – Александр затянулся сигаретой.
– Курить бы бросил, Саша…
– Да-а… плевать, – махнул рукой Александр. – Не курю – еще хуже делается.
– Вот смотри, Сашок… прекрасная собака… лошади какие красавцы… деревья… овцы… небо… горы… орлы в горах… всякие другие звери… – раздумчиво говорил Репьев. – Это все Господь создал – смотри, сколько великого смысла во всем этом, а?
– Чего это тебя на философию потянуло? – спросил Александр.
– А вот это человек соорудил. – Репьев показал на заляпанные грязью БТРы со спаренными пулеметами. – БТРы… автоматы… мины… пули… вертолеты с ракетами… гранаты осколочные и противотанковые… Для чего все это? Чтобы уничтожать. Сколько веков этот поганый хищник человек уничтожает все живое на земле и саму землю… – Репьев зло посмотрел на Александра. – Реки отравлены, воздух – дышать нечем. Помнишь, первые месяцы в Чечне, сколько в лесах и в горах орлов было, птиц всяких. А косуль сколько было, помнишь? Вообще живности всякой – душа радовалась. А теперь? Взрываем, стреляем, убиваем. И чеченцам теперь тоже все равно – пусть все горит к чертовой матери! И они взрывают, жгут, убивают… Да ведь не только армия, Сашок! Я на побывку зимой домой поехал, отца-мать навестить – река была, воду для питья брали, рыбы навалом, ягод. И что увидел? Пару лет назад там химкомбинат в десятке километров в верховье построили. Так он реку загадил так, что даже купаться в ней опасно стало. Про рыбу даже не вспоминают. И такая вонь от реки стоит, что хоть нос зажимай. А ведь по ней не то что карбасы рыбацкие ходили, по ней пароходы людей возили… И таких уничтоженных рек, озер, полей, лесов по России знаешь сколько? А по планете? А лекарств, чтоб самого себя вылечить, – придумать не могут. Неинтересно это человеку. Тебе страшно не становится? Не за себя, мы люди давно конченые, за детей своих не страшно? За внуков не страшно?
– Что-то ты далеко заехал, Репьев… Что ты мне втолковать хочешь? – усмехнулся Александр.
– Да ничего особенного… Самая страшная тварь на земле – человек. Всех уничтожит. И себя в том числе. Мне вот интересно: Господь человека создал, а дальше что? Неужто Он не следит за ним, чего он творит на земле? На самотек пустил? Тогда совсем плохи наши дела… – Капитан сильно затянулся, выпустил дым, повторил: – Совсем плохи…
Александр не ответил. Он с едва заметной улыбкой следил, как щенок отнял у мальчишки толстую палку и помчался с ней по площади.
– Красивый щенок, – сказал Александр. – Хорошая собака будет.
– Аскер! Отдай! – Мальчишка с криками бросился за ним. – Аскер! Аскер!
Щенок пролетел размашистый полукруг, вернулся на старое место и стоял, размахивая толстым белым хвостом. Положив палку перед собой, он смотрел на мальчишку и улыбался, приглашая отнять у него палку, именно – улыбался, только это можно было подумать, глядя на его оскаленную веселую физиономию.
И офицеры улыбались, глядя на щенка и мальчишку…
И вдруг сидевший на броне БТРа солдат с силой швырнул в щенка консервную банку. Она ударила пса в бок, он проворно отпрыгнул и стал лаять на БТР, на солдат, лежавших на броне, и была в этом лае почти человеческая обида.
– Еще лает, тварь! – выругался солдат и, вскинув автомат, передернул затвор.
– Эй, эй! – крикнул Александр, вскочил, зашагал к БТРу. – А ну, солдат, быстро ко мне! Я кому сказал, твою мать, ко мне быстро!
Солдат, белобрысый парень лет двадцати, с недоумением смотрел на ковыляющего к БТРу раненого офицера, нехотя слез и стоял, держа автомат в опущенной руке.
– Ты, салабон паршивый… – с яростью выговорил майор Иванов, – ты в кого стрелять собрался? Это же… безобидный щенок! Что он тебе сделал? А ну, дай сюда!
Александр почти вырвал у солдата оружие и вдруг с маху ударил его левой рукой в скулу. Солдат, не ожидавший сильного удара, упал на спину, медленно поднялся, держась рукой за щеку, с затравленной злобой смотрел на Иванова.
– Доложишь своему ротному, что я отобрал у тебя оружие, понял?
Солдат молчал.
– Не слышу! – рявкнул Иванов.
– Так точно, – сплюнув кровяную слюну, ответил солдат. – Доложить ротному.
– Вот с ротным и придешь за автоматом, дошло?
– Так точно…
– Выполнять! Быстро! Я в госпитале буду.
Солдат, спотыкаясь, побрел от БТРа, пару раз оглянулся, пробормотал, сплевывая:
– Ладно, майор, сочтемся…
Майор Иванов с автоматом в руке вернулся к капитану Репьеву, сел на ящик, вытянув ноги, бросил оружие рядом на землю.
– Злые пацаны стали: чуть что – сразу за автомат, – сказал Александр. – Мы разве такие были?
– Я по собакам не стрелял, – ответил Репьев.
– Во-во, я про то и толкую… Мы пацанами разве в драке когда ногами лежачего били? Западло считалось. А теперь забьют до смерти, глазом не моргнут… Может, мы виноваты?
– Ну, не знаю, в чем я перед ними виноват, – усмехнулся Репьев.
– Не так воспитывали…
– Как нас воспитывали, так и мы воспитываем, – сказал Репьев.
– Не скажи… – вздохнул Александр. – Меня батя воспитывал… ну, как скажешь? Учил жизнь уважать… живое любить. А этим все по барабану…
…Александр Иванов сел на нары, согнувшись и прижав руку к сердцу. Лицо его сморщилось от боли. Он сидел, покачиваясь из стороны в сторону, закрыв глаза и прикусив губу. Наконец боль немного отпустила, и он нашарил под подушкой пачку сигарет, чиркнул спичкой, закурил. Уперев локти в колени, он глядел в небольшое тюремное окно. В лунном свете на решетке были видны клочья паутины. Александр курил и думал… А что еще делать в тюремной камере, как не думать и вспоминать?
…Сразу вспомнилась сытая холеная физиономия Муравьева. Когда Александр открыл дверь, тот полагал, что его пригласят в квартиру, и даже шагнул вперед. Но Александр стоял не шевелясь на пороге и в квартиру приглашать гостя не собирался. Он смотрел на Муравьева и молчал. Но этот враждебный, не обещающий ничего хорошего взгляд не смутил Муравьева:
– Я извиняюсь за непрошеный визит…
– Извините, – хрипло перебил его Александр.
– Что? – не понял Муравьев.
– Вежливые люди говорят – извините, – пояснил Александр.
– А я как сказал? – усмехнулся Муравьев. – Я и сказал – извиняюсь.
– Воспитанные люди просят прощения, а не берут его, – вновь хрипло проговорил Александр. – Ладно, вы этого не поймете. Чего надо?
– Видите ли, господин Иванов, произошел несчастный случай, и я хотел высказать самые искренние соболезнования… особенно мальчику…
– Вы собаку усыпили? – перебил Александр.
– Нет. А почему я должен ее усыплять? – уже холодным тоном спросил Муравьев.
– Вы знаете почему. Она искалечила моего сына. Она общественно опасна.
– В постановлении суда об усыплении ничего не было сказано. Меня обязали прогуливать собаку в наморднике и на поводке и выплатить штраф, что я и сделал. Более того, я готов выплатить вашей семье хорошую компенсацию… – Муравьев достал из внутреннего кармана дорогого синего костюма пухлый конверт, протянул Иванову. – Здесь десять тысяч долларов. Я прошу принять эти деньги… на лечение, на реабилитацию… в общем, на что сочтете нужным.
– Уберите ваши поганые деньги, – прохрипел Александр.
– Но послушайте…
– Ничего не хочу слушать. Убери деньги. И усыпи собаку. Ты воспитал из нее зверя, и она теперь опасна. И ее уже не перевоспитаешь.
– Ошибаетесь. – Муравьев все еще держал конверт с деньгами в руке. – Кинологи сделали официальное заключение, вы его слышали в суде – собака опасности для окружающих не представляет, и если бы ваш сын не дразнил ее…
– Ах ты тварь! Кто дразнил? Да ты натравил ее на пацана! Вместо собаки по справедливости тебя усыпить надо! – прорычал Александр. Он толкнул Муравьева в грудь, тот быстро отскочил и побежал вниз по лестнице. Александр с грохотом захлопнул дверь…
…Александр Иванов встал, прошел к окну и ткнулся лбом в холодную грязную решетку. Снаружи козырек над окном закрывал небо, и можно было смотреть только прямо перед собой. Хотя полоску черного звездного неба было все же видно. Александр закрыл глаза и громко заскрипел зубами. И опять вспомнилось…
…Он вышел из подъезда и поздоровался со старушками, сидевшими на лавочке. И вдруг одна сказала:
– Ты глянь, Сан Саныч, а супостат-то опять со своим зверем гуляет…
– Где гуляет? – Александр огляделся по сторонам.
– Да вона, на том же месте… вона, видишь? За площадкой детской…
– Вишь, какой наглый! У людей беда, а ему как с гуся вода, – сказала вторая старушка.
– А что ему? У него деньжищ куры не клюют – откупился, – сказала третья.
Александр поморщился от неожиданной боли и быстро пошел к детской площадке. Муравьев действительно гулял там. Черный с желтыми подпалинами мощный ротвейлер в кожаном наморднике трусил вдоль сетчатого забора, а Муравьев наблюдал за ним с довольным видом. На детской площадке с криками бегали ребятишки.
– Ты опять здесь гуляешь, да? – задыхаясь на ходу, громко спросил Александр. – Я тебе что говорил? Не гулять в неположенном месте! Говорил или нет? Ты чего хочешь, а? Чего добиваешься?
– Во-первых, не тыкай, я с тобой коров не пас! – отозвался Муравьев. – Собака в наморднике. И голос не повышай, не надо.
– Ну, хорошо, ты у меня получишь… я тебе устрою…
Собака, услышав громкие нервные голоса, остановилась, впившись взглядом в Александра, издала глухое рычание. Муравьев схватил ее за ошейник, защелкнул карабин поводка и подошел ближе к Александру, лицо его кривилось от злости:
– Ты мне устроишь? Послушай, лох в погонах, у меня на фирме служба безопасности есть, я ребятам прикажу, они знаешь, что с тобой сделают? Тогда уж точно инвалидом первой группы будешь…
– Да я из тебя, сука, сейчас отбивную сделаю! – Александр пошел на Муравьева, сжав кулаки, но тот не испугался, быстро сдернул с собаки намордник, и пес злобно залаял, оскаливаясь, стал рваться вперед.
– Ну, давай, давай, майор, вперед! В атаку! – улыбался Муравьев.
Александр остановился, тяжело дыша. Ротвейлер захлебывался лаем и рвался с поводка.
Из черного большого джипа вылез здоровенный парень в черном костюме и белой рубашке с галстуком, широкоплечий, стриженный «под ноль» – типичный охранник.
– Станислав Сергеич, у вас все в порядке? – громко спросил он.
– В полном! Сейчас зайдем ко мне, Заур, и поедем, – отозвался Муравьев и вновь с улыбкой посмотрел на Александра, взялся пальцами за карабин на конце поводка. – Спущу – и без яиц останешься!
Александр круто развернулся и быстро пошел обратно через площадку к своему подъезду. Ворвался в квартиру, долго открывал ящик письменного стола – никак не мог попасть ключом, так тряслись руки. Наконец открыл, резко выдвинул ящик, вынул красную плоскую коробку, вытащил оттуда револьвер и почти бегом бросился из комнаты. Он не стал ждать лифта, а с грохотом помчался вниз по лестнице.
Он выбежал из подъезда, пробежал мимо старушек, держа револьвер в руке. Старушки испуганно смотрели ему вслед. Александр пересек детскую площадку, огляделся – Муравьева и собаки нигде не было видно. Возле джипа стоял шофер и тряпкой протирал стекла.
И тогда Александр бегом бросился к подъезду – не к тому, из которого вышел, а к тому, который был в середине дома. На лифте он поднялся на пятый этаж, вышел на площадку и позвонил в дверь. Он тяжело дышал и сжимал в руке револьвер. Дверь была внушительная, металлическая, обтянутая кожей, с несколькими замками. Через несколько секунд за дверью послышались шаги, защелкали замки и створка двери отворилась. На пороге стоял Муравьев в брюках, расстегнутой белой рубашке (он, видно, переодевался) и тапочках на босу ногу. За его спиной, в глубине коридора послышалось глухое рычание.
– Я тебя предупреждал, – сказал Александр и вскинул револьвер.
Муравьев даже не успел испугаться – из-за его спины с грозным рыком кинулась в прыжке собака. Грохнул выстрел, и пуля вошла прямо в раскрытую пасть. Александр едва успел посторониться, летящая собака скользнула телом по его плечу и тяжело грохнулась на лестничной площадке, судорожно задергала ногами. Из пасти ее хлынула кровь.
– Ну, ты теперь покойник, майор, – проговорил Муравьев. – Точно тебе говорю.
– Я тебя предупреждал, тварь, – повторил Александр, опуская револьвер.
И в эту секунду Муравьев резко выбросил вперед ногу – удар пришелся Александру в живот, и он опрокинулся на спину, острая боль согнула его пополам. А Муравьев стал остервенело бить Александра ногами, не давая подняться. Один удар пришелся по руке с револьвером, и оружие отлетело к стене. Александр закрывал руками голову, повернулся на бок и тоже смог ударить ногой Муравьева в бедро. Муравьев отпрыгнул в сторону, крикнул, обернувшись:
– Скорей! Где ты там!
По коридору уже бежал к дверям охранник Заур. В эту секунду Александр дотянулся до револьвера и выстрелил второй раз, прямо в Муравьева. Пуля ударила его в бок, отбросила назад, и Муравьев с грохотом упал на спину, раскинув руки. Заур бросился к хозяину, стал приподнимать его за плечи. На белой рубашке растекалось кровавое пятно.
– Вот так вот… – пробормотал Александр, поднимаясь и рукой с револьвером утирая пот со лба. – У нас ногами бить западло считается…
В глубине квартиры замелькали фигуры, раздался женский крик. Александр повернулся и медленно пошел вниз по лестнице. Револьвер он по-прежнему держал в руке…
…Полина посмотрела на часы и еще раз затянулась сигаретой, продолжая смотреть на фотографию Александра. Вокруг скамейки уже валялись штук шесть свежих окурков. Полина поднялась, подошла к фотографии на щите, поцеловала изображение мужа, провела пальцами по его глазам, с трудом улыбнулась и сказала тихо:
– Ну, прощай, Сашенька. Может, увидимся скоро…
Уходя от могилы мужа, она еще раз на ходу оглянулась – могила издали казалась совсем маленькой, и фотографии почти не видно.
– Жаль, ты опять без Витьки приехала, – говорил Иван Витальевич, споласкивая под краном чайные чашки и ставя их на стол. – С весны мальчишку не видел!
– Витька и так любитель школу прогуливать… – рассеянно ответила Полина, глядя на экран телевизора. Шел знаменитый в прошлом французский фильм «Плата за страх». Водители, герои фильма, стояли в большом кабинете босса, который говорил, прохаживаясь перед шеренгой шоферов:
– Каждый из вас повезет ящики с нитроглицерином. Только мощный взрыв может справиться с бушующим пожаром нефти. Вы знаете, что такое нитроглицерин?
– Немного знаем, – ответил один из водителей, которого играл Ив Монтан.
– Хочу продемонстрировать. – Босс взял со стола бутылку с мутной жидкостью, отвинтил пробку и осторожно наклонил бутылку над полом. Из горлышка медленно выкатилась большая тягучая капля, полетела к полу. И в ту же секунду грянул громкий короткий взрыв. Несколько паркетин полетели в разные стороны, в полу образовалось небольшое углубление. Водители в страхе попятились в стороны.
– Это нитроглицерин. Взрывается при любом сотрясении, даже самом слабом. Почему мы посылаем несколько машин с нитроглицерином? Потому что доедут не все, я уверен. Может быть, только один и доедет – сплошное бездорожье и джунгли… Повторяю – даже малейшее сотрясение машины, и нитроглицерин взорвется. От вас останутся в лучшем случае клочки одежды. Подумайте – сейчас еще можно отказаться…
– Могла бы вечером с ним приехать, после школы. Как он, ничего? Привыкает без отцовской руки-то? – слышался откуда-то издалека голос свекра Ивана Витальевича.
– А где вы креветки покупали, Иван Витальевич? – спросила Полина, не ответив на вопрос, отвлеклась от телевизора, обмакнула горячую креветку в блюдце с соусом. – И майонез у вас какой-то особенный…
На столе стояло большое блюдо, на нем горой – крупные красные креветки. Еще самовар, стеклянные вазочки с вареньем, печеньем и сахаром. Полина со свекром сидели в большой комнате деревенского деревянного дома. За окном был виден садовый участок, заросший кустами смородины и крыжовника, среди которых росли яблони.
– Вкусный, правда? – улыбнулся Иван Витальевич, бородатый, крепкий, плечистый, в футболке и с трубкой в зубах. – Покупаю в маркете и кое-что добавляю – горчички немного, перца, уксуса немножко – соус получается – мечта пирата. А креветки королевские называются – большие какие, правда?
– Дорогие, наверное, – жуя креветку, сказала Полина и хитро прищурилась. – Откуда бабульки, Иван Витальевич?
– Откуда они могут быть? Пенсия, – вновь улыбнулся Иван Витальевич. – Комбинирую, экономлю… на консультациях подрабатываю.
– Вы всегда были молодцом, Иван Витальевич, – тоже улыбнулась Полина. – Как Сашу первый раз в Чечню послали, вы сразу под это дело дачный участок получили… молодец, не растерялись – повернули ситуацию себе на пользу.
– Обидеть, что ли, меня хочешь? Зря. Во-первых, не обижусь…
– А во-вторых?
– А во-вторых, мне этот участок давно обещали.
– Но дали-то, только когда Саша в Чечню поехал, – усмехнулась Полина.
– Ты похудела, Поля, – вдруг серьезно, с сочувствием сказал Иван Витальевич. – Сильно похудела.
– А вы думали, от моей жизни толстеют?
– Я понимаю, Поля… я понимаю… – вздохнул Иван Витальевич, и вдруг трубка задрожала у него в руке. Он встал и отошел к окну, стал смотреть в сад. – Я и сам как во сне живу… Вроде с ума сходить стал – все кажется, сейчас Сашка придет… и жить незачем, а жить надо, Поля.
– А зачем, Иван Витальевич? – спросила Полина. – Сами же говорите – жить незачем. Зачем же – надо? – Полина салфеткой утерла губы, достала из сумочки пачку сигарет, щелкнула зажигалкой, повторила с жесткой, недоброй улыбкой: – Ну зачем, Иван Витальевич?
– Не надо так, Поля. – Он повернулся к ней лицом. – Ты не имеешь права так говорить. Я никогда так не говорил, хотя… наверное, мог бы! И право на это имею. А ты не имеешь.
– Я свои права лучше вас знаю, – с холодком ответила Полина, затягиваясь сигаретой. – Так что лучше не капайте мне на мозги, Иван Витальевич. Давайте напрямки, а? Я вас спросила – зачем, а вы и не знаете, что ответить.
– А Витька? – после паузы спросил Иван Витальевич. – Ты Витьку вырастить должна или нет?
– Выращу, не переживайте. А не я – так сам вырастет. Вы поможете. Или не поможете? Ну, вот если со мной что случится – неужели вы Витьку одного бросите?
– А что такого с тобой может случиться?
– Ну, мало ли! – махнула рукой Полина. – Жизнь, как говорят, полна неожиданностей. Кто мог подумать, что с Сашей так все обернется? В Чечне уцелел, а в тюрьме умер…
– Мне не нравится этот разговор, Полина, – нахмурился Иван Витальевич.
– Можно подумать, мне этот разговор нравится. Но не всегда же только на приятные темы разговаривать приходится.
Он встал, снял с плиты чайник и стал наливать кипяток в самовар. Поставил на стол чайные чашки, блюдца, положил ложки. И вдруг спросил, посмотрев на Полину в упор:
– Что ты задумала?
– Ну, что я могу задумать? – опять улыбнулась Полина. – Что вы опять на мозги капаете?
– Я тебя, слава богу, знаю. От тебя ведь чего хочешь ждать можно. – Он налил в чашку темно-кирпичного чая, поставил на блюдце и подвинул к Полине. – Ешь печенье. Больше ничего вкусного нету.
– Все деньги на креветки истратили? – понимающе усмехнулась Полина.
– Хотел тебе приятный сюрприз сделать.
– Ох, Иван Витальевич… романтик вы наш! – Полина рассмеялась. – Рудимент советской формации. Вымершая порода динозавров.
– Полагаю, моя дорогая, это не так уж плохо, – усмехнулся Иван Витальевич. – Чем с утра до ночи прибыли считать… или убытки…
– Ладно, Иван Витальевич, оставим это. Я вот тоже… правда не знаю, живу я или смерти жду? Мама умерла, отец погиб, муж тоже… Кончала филологический – работаю приемщицей в химчистке. Вопрос – зачем филологический кончила? Или другой вопрос – зачем приемщицей работаю? Жизнь ответов на эти вопросы не дает. Когда Саша был жив… ну, хоть в тюрьме был, но живой, – я еще крепилась, надеялась на что-то… на какую-то справедливость. Идиотка! А Саша умер и – все. Без дураков говорю, не знаю, чего живу? Так меня вся эта подлая несправедливость сжигает, так она меня мучает, что… ай, да ладно, забыли про это! – Полина достала еще одну сигарету, прикурила, отвернувшись, стала смотреть в окно.
