Текст книги "Последние дни супермена"

Автор книги: Эдуард Лимонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

Оглянувшись, Генрих увидел, что целая выставка, может быть, работ 25 или 30 висят на одной из стен комнаты. Генрих подошел к картинам.

В комнате было мало света, только перевернутая вверх и в сторону окна чертежная лампа освещала высокие стены. А картины на стене были темными. Посему Супермен вначале повернул чертежную лампу на ее гибком стержне так, чтобы свет падал на картины, а уж потом вернулся опять внимательным посетителем музея к стене.

Мир маленького толстенького таракана Моник был страшен. Прежде всего, он был страшен по цвету. Он был черно-зеленым. Плюс-минус иногда вливалась в него и серая краска.

Затем – существа на картинах хотя и напоминали людей, но явно и очевидно уже людьми не были. То есть в придачу к искореженной неизвестного происхождения ужасами плоти их примешивались уже и металлические, и, может быть, деревянные, и пластиковые куски. Мутанты послеатомной эры жили в пещерах, где они развешивали белье и готовили в горшках неопределенные варева. Мутанты шагали куда-то строем, лежали на равнинах, выглядывали голые или почти голые из дыр в земле.

При всем ужасе их сиротливой жизни мутанты выглядели вполне cool – они не относились к своему состоянию эмоционально. Не нервничали, а преспокойно занимались своим бизнесом, курили, покорно шли куда-то на цепях, пристегнутые за ошейники на горле, ведомые другими мутантами.

«Вот таракан, – думал Супермен, – такой таракан с виду эта девочка Моник, а между тем вот что у нее за мир… А может быть, мир таков и есть, и Моник только увидела и обозначила существующие, но невидимые цепи, на которых всех нас ведут по жизни, короткие цепи, которыми мы пристегнуты…»

– Нравится?

Сзади Генриха стояли Алис и Моник, Моник смущенно улыбалась.

– Я думаю, что в данном случае «нравится» не подходит как определение принципиально, – сказал Супермен. – Не нравится, но признаю. Здорово и страшно.

– Никому не нравится, – сказала спокойно Моник. – Я их повесила, – кивнула она на картины, – чтобы самой к ним привыкнуть, пока отца нет. Ему тоже не нравится… – Моник криво улыбнулась.

– Она еще делает афиши для рок-групп, – решила поддержать подругу Алис. – Видишь, бэби, я тебе говорила, что Генри понравится… Супермен – человек особый.

Генрих вдруг сообразил, что Алиска назвала его Суперменом, и увидел, что таракан, переступив на месте грубыми башмаками, скрипнула паркетом многозначительно и также знающе мазнула глазами по Генриху, с уважением мазнула по нему глазами… Еще неделю назад Генрих немедленно ушел бы и уволок с собой легкомысленную Алис, по секрету поведавшую подруге полицейскую историю Генриха Супермена и Алис Несовершеннолетней, но сейчас… сейчас, когда вместе с Генрихом жила еще и Боль, он ничего не сказал.

57

Супермен сидел с Пьером, Аленом и великаншей Ясмин на одном из матрасиков и курил марихуану. Огромного размера ножка с вделанным в нее для удобства фильтром из билета парижского метро переходила из рук в руки. Они курили уже третий джойнт. Потому Супермен вскоре нашел себя заинтересованно изучающим башмак Пьера, в частности, нос башмака, его рант, прошитый грубой ниткой, стежки и дырочки. Супермен точно так же изучал нос ботинка, как можно изучать человеческое лицо. Ботинок Пьера выражал состояние Пьера. Он то нерешительно подрагивал, то вдруг упрямо останавливался, то морщился, если Пьер почему-либо решал упереть его в другой ботинок…

– Живя в разных странах, я так и не нашел страны, где я хотел бы жить, моей страны. – Супермен отвлекся от ботинка Пьера, вспомнив, что его слушают. – Может быть, у каждого человека должна быть своя страна, – вдруг со смешком сказал он. – Или… – он помедлил, – по меньшей мере, у каждого поколения должна быть своя революция… Единица измерения ведь человек, общество и государство – суть объединения индивидуумов – явления позднейшие… – Супермен замолчал.

Два парня, один с ярко-красной, как у морского конька, линией волос, проходящей ровно посередине черепа, остальная часть выбрита, другой с более обычной прической, вооружившись спортивным револьвером и неизвестно откуда взявшимся игрушечным револьвером, воткнув свои оружия за пояса, изображали ковбойскую дуэль. Очень серьезно. С энтузиазмом. Секундант – маленький блондинчик в не по росту огромном пиджаке – просчитал до трех. На «три» оба парня выхватили револьверы из-за пояса и, прокричав: «Баф! Баф!», – как бы выстрелили друг в друга. Потом опять разошлись и стали в позицию.

– Kids не знают, куда девать энергию, – кивнул на них Пьер.

– Им хочется пострелять, – пожал плечами Супермен. – Они взрослые, а общество загнало их в лицеи и университеты и усиленно выжимает из них агрессивность, засушивает ее. Усмирить молодых самцов – самая основная задача общества стариков. Пройдя через удушливые застенки специального и высшего образования, юноши и девушки выходят оттуда в большинстве случаев уже кастратами. В них убиты и воля и желание…

«Всегда, в самой веселой компании, можно найти какое-то количество индивидуумов, отказывающихся вести себя, как все, – подумал Генрих. – Отказывающихся веселиться и разделять общие забавы». Пьер, кажется, был одним из таких непокорных. Другие, сбившись в толпу, танцевали в другой комнате, слышны были смех оттуда и шарканье подошв.

– Со времен революции 1968 года в этой стране ничего не происходит, – сказал Пьер грустно. – Я бы с удовольствием поучаствовал в каком-нибудь беспорядке. Вы знаете, Генрих, они рассредоточили Сорбонну, разделили ее на множество мелких университетов и загнали некоторые факультеты на окраины или вообще за пределы города, чтоб 1968 год не повторился. Они очень испугались тогда…

– Хэй, Генри, ты как? – Перед Генрихом возникла Алис и протянула ему руку. – Вставай, сейчас без пяти двенадцать. Новый год! Будем пить шампанское…

Супермен, забывшийся в разговоре с Пьером лицезрением его ботинка, немедленно вспомнил о времени, о том, что он, Супермен, скоро умрет, о том, что… Он вспомнил и встал.

– Увидимся, Пьер, – сказал он.

– Я тоже иду, – Пьер встал.

– Ты все-таки проболталась Моник, что я Супермен? – Они остались одни, и Супермен решил легко, но поставить девчонке на вид ее рискованное поведение.

– I am sorry, Генри, – девчонка запнулась. – Я не хотела тебе говорить, но это не моя вина… Дело в том, что она тебя узнала…

– Как узнала, что ты несешь, бэби? Она никогда меня не видела. – Супермен не понял, он решил, что девчонка пьяна.

– Она тебя узнала по фотографии. Ты не видел сегодняшнюю «Либерасьон», и я не видела. В банке, оказывается, была камера, и они нас сфотографировали. Камера-автомат. Меня почти не видно, а тебя видно хорошо, и можно узнать, если приглядеться. – Девчонка замолчала.

Генриху было все равно. Ему было даже приятно. Когда тебе остается жить дни или, в лучшем случае, недели, что может испортить твое свидание со смертью, что может его, неминуемое, отменить. Супермен был рад, что Алиска плохо получилась на их камере. Ей еще жить после него, Супермена, на земле… Супермен не знает, как она будет жить, хотелось бы, чтобы необыкновенно…

Из соседней комнаты раздались вдруг крики, звон бокалов, там остановили музыку и чей-то голос прокричал: «Bonne année![121]121
  Bonne année! (фр.) – Хорошего года!


[Закрыть]» Другие голоса подхватили: «Bonne année!»

– Новый год! – спохватилась Алис, и они побежали в соседнюю комнату, где уже, подходя друг к другу, целовались подростки и стояли шум, толкотня и неразбериха…

Несколькими минутами позже, на кухне, он и Алис нашли початую бутылку шампанского и, так как не могли найти бокалов, отхлебнули по очереди из бутылки, выпили за Новый год.

– За нас, чтоб мы были счастливы в новом, 1983 году! – воскликнула девчонка и вдруг, поцеловав Генриха, заплакала…

– Ты чего, бэби? – спросил Супермен, страшась даже мысли, что девчонка каким-либо образом узнала о его состоянии.

– Я так счастлива, что встретила тебя, Генри, – прошептала девчонка, – Но я боюсь за нас. Что с нами будет? Я люблю тебя, если они нас поймают, они нас разлучат… И теперь, с этой фотографией…

– Кто мог знать, что у них там фотокамера, – пожал плечами Супермен. У него отлегло от сердца. Алис не знает. Да и откуда она может знать. Только доктор Милтон знает. – Мы с тобой, увы, аматеры, а не профессиональные грабители. Нам и так достаточно везло, когда-нибудь это должно было случиться. В понедельник я пойду за билетами. И, очевидно, мне придется переменить прическу, и, может быть, я не знаю что… отпустить бороду. – Супермен успокаивающе улыбнулся.

 
Увижу ли Бразилию,
Бразилию, Бразилию
До старости моей…—
 

продекламировал Супермен.

– Это что, стихи? – Алис насторожилась.

– Ну да, ваш Киплинг…

– И откуда ты знаешь? – Алис посмотрела на Генриха и потерлась мордочкой о его плечо.

– Старомодное воспитание, – признался Супермен. – Шпионская школа. Слишком много классики и романтики…

Они поцеловались. За Новый год и за Бразилию. Потом еще за другие страны.

58

В конце концов девчонка напилась. Может быть, она что-то чувствовала. Забравшись вместе с Генрихом и Моник в одну из двух ванных комнат, она потребовала, чтобы Генрих поцеловал Моник, что Супермен послушно исполнил. Перед зеркалом, потому что там было зеркало, и под пьяным, но любопытным взглядом Алиски.

Несмотря на выкуренные еще несколько джойнтов, которые будто бы снимают раковые боли, у Генриха заболел желудок, не давая ему ни на секунду забыть о том, кто он и в каком состоянии. Разумнее всего было немедленно отправиться в отель, сделать себе укол и заснуть, если возможно. Но Супермену не хотелось портить девчонке вечер. Одного его она бы не отпустила, а сознаться в том, даже только в том, что у него болит желудок, Супермен не хотел.

Потому он поступил хитро. Он дал Алиске еще несколько стаканчиков виски, и через полчаса девчонка была полностью пьяна. Надев на девчонку, нетвердо сидящую на лавке в просторной кухне, где лениво ползали собаки, пальто, Генрих нашел Моник и вернулся с нею на кухню.

Вернувшись, Супермен обнаружил, что возле оставленной им опрометчиво Алиски уже возился юнец в черной майке и, кажется, целовал юную алкоголичку взасос.

– Вот так, – сказал Генрих, обращаясь к абсолютно трезвому тараканчику Моник, – оставь девушку на секунду. – Генрих не был зол, скорее грустен, потому что подумал, что жизнь Алиски будет продолжаться и без него, Генриха. Но что делать, так нужно…

– Отойди от моей подруги, – сказала Моник, похлопав по плечу юношу, не обратившего никакого внимания на Генриха и Моник. – Ты что, не видишь, что она пьяная, не обижай детей…

– Хэй, – сказал юноша, наконец оторвавшись от Алиски. – Не порть мне удовольствие, а? И кто ты такая в любом случае?

– Я хозяйка дома, между прочим, – сказала Моник. – Вали от подруги.

– А я папа этого пьяного создания, – улыбнувшись, сказал Супермен, глядя на юношу из-за плеча Моник. – Извини, мен, не хотелось бы беспокоить тебя, но я вынужден отвезти мое горе домой. Если хочешь, запиши телефон…

Моник захохотала, поглядев на серьезного Супермена, а парень смутился.

– Во! – сказал парень. – Fucking new habit[122]122
  Fucking new habit (англ.) – Ебаный новый обычай.


[Закрыть] – ходить «out» с родителями. – Он встал с лавки и, покачнувшись, извинился: – Извини, я не имел в виду причинить твоей дочке вред…

– Я знаю, – сказал Генрих. Вместе с Моник они подняли Алис, которая блаженно улыбалась, и повели ее к двери.

У лифта Генрих простился с юной художницей навсегда. Моник предложила Супермену спуститься с ними вниз и помочь Генриху найти такси, но Генрих отказался от ее помощи.

– Ты нужна им здесь, – кивнул он на гул, раздающийся отовсюду, как бы множество магнитофонов было включено в каждой комнате. – Good bye, Моник! Спасибо за вечер.

– Good bye, Супермен! – Моник улыбнулась загадочно и поцеловала Супермена. Он ответил ей на поцелуй, одной рукой придерживая за плечи прикрывшую глаза Алис. Моник-тараканчик была маленькой, потому Супермену пришлось наклониться.

Стоянка такси находилась прямо у подъезда, но на стоянке не оказалось ни единого автомобиля, а время от времени проезжающие такси все были с пассажирами. Супермен прислонил Алис к плакату, призывающему парижских жителей выбрать себе нового мэра-социалиста. На фоне сине-черного неба зловеще улыбался такой же сине-черный мэр. За плечами мэра светлели облака – начинался рассвет. Очевидно, подразумевалось, что если парижане купят нового мэра взамен старого – в жизнях их наступит рассвет. Супермен отошел на рю де Риволи, пытаясь найти такси там. Но и на рю де Риволи немногочисленные такси были полны человеческого груза в эту праздничную ночь. Вздохнув, Супермен вернулся к оставленной у плаката, рекламирующего, как кока-колу или шоколад, мэра, Алиске.

За время отсутствия Супермена девчонка съехала вниз и теперь косо сидела на корточках под плакатом. Присев на корточки рядом с ней, Супермен обнаружил, что Алис спит.

Супермен вздохнул, позавидовав девочке. Ранена в плечо, пьяна, что еще может желать человек. В обычное время они бы дошли спокойно до отеля «Иль де Франс» меньше чем за двадцать минут. Теперь же у Супермена была проблема. Генрих опять вздохнул. И рассердился на себя.

«Какого дьявола, – подумал он, – это все жизнь… Остатки жизни, последние крошки жизни, но жизнь. Ты сам, хотел этого, Генрих. Доктор Милтон предлагал тебе лечь к нему в госпиталь. Сейчас бы ты, задыхаясь от отчаяния, лежал беспомощно в белом царстве докторов и сестер в запахе дерьма и медицины, и, да, у тебя не было бы проблем, но ты не вдыхал бы вольный воздух ночной улицы и, может быть, уже умер бы от отчаяния. Терпи, Супермен, и наслаждайся ночью, и даже процессом ловли автомобиля. Всего этого не будет у тебя вскоре…»

Уговорив себя, Супермен вдохнул глубоко холодный парижский воздух тысяча девятьсот восемьдесят третьего года и, подняв руку, вышел от киоска к проносящимся по рю де Риволи автомобилям.

Через полчаса, отчаявшись остановить машину и вспомнив, что ему нечего терять, Супермен поступил, как настоящий Супермен давно должен был поступить, – он подошел к черному «мерседесу», остановившемуся на красный свет, открыл дверцу машины и, влезая на место рядом с шофером, спокойно ткнул в него «береттой».

– Поворачивай, – и показал, куда поворачивать.

Владелец, ушастый, лысый, очевидно, такого же возраста, как Супермен, открыл рот и низвергнул на Генриха поток французских ругательств, смысл многих из них был недоступен Генриху. Лысый, очевидно, хорошо выпил в новогоднюю ночь и не понял всей серьезности своего положения. Генрих несколько секунд раздумывал, почти лениво, а не застрелить ли ему наглеца, но, вспомнив о существовании Алиски, решил пощадить лысого.

– Если ты не перестанешь пиздеть, – сказал он спокойно, – я тебя застрелю. Я профессиональный убийца. Понял? Поворачивай на рю Адмирала Колиньи, потом сделаешь поворот.

Лысый наконец отрезвел и понял. Покосившись в автомобильные зеркала и не найдя в них полиции, он выругался: «Merde!» – и повернул на рю Адмирала Колиньи.

– Умница, – поощрил Генрих. – Сразу за светофором, вот здесь, делай поворот. Теперь стой! Стой! Идиот! Стой! Задний ход! Выходи из машины. Видишь мадемуазель у афиши? Возьмешь ее и посадишь на заднее сиденье, понял?

– Что за зловещие шутки, – взбунтовался лысый. – Ты что, больной, убежал из психлечебницы…

– Слушай, – сказал Супермен, ему надоел неуместно храбрый лысый. – Выходи и делай, что тебе велят. Еще один звук, и я вышибу тебе мозги, сяду за руль и уеду на твоем автомобиле… Выходи!

Лысый вышел, обогнул свой лакированный ящик, не очень церемонно взял скорчившуюся под киоском Алис, подтащил ее к машине, посадил, вернее, положил на заднее сиденье. И пошел вокруг «мерседеса», направляясь к своему месту водителя. Но быстрый Генрих, дотянувшись до кнопки, закрыл машину изнутри и, не обращая больше никакого внимания на действия и протестующие крики лысого, сдвинулся на водительское место, повернув ключ зажигания, нажал на газ. И даже не оглянулся назад.

59

На следующий день Алис виновато смеялась, когда, лежа с нею в постели, Генрих с удивившим его самого юмором рассказал ей ночную историю. За вычетом того, конечно, что, поднявшись с Алис в комнату, он уложил ее в постель, а затем, закрывшись в ванной, сделал себе укол морфия. Только после этого Супермен спустился вниз, сел в «мерседес» и, заехав на набережную Сены в районе моста Рояль, бросил автомобиль там. И пешком вернулся в отель, где в их комнате тихо похрапывала пьяная Алиска.

Он не поведал Алис о том, что во всю ночь ему удалось заснуть только на час, девчонке вовсе не нужны были эти сведения.

– …И лысый, пыхтя, поднял тебя с тротуара и, как мешок, со злостью свалил на сиденье машины… Как мешок с мукой… Он был очень зол и расстроен. Хорошенькая новогодняя ночь, а, бэби…

– Я ничего не помню, Генри, ничего… – завозившись, сокрушалась Алис.

– Пей больше, всегда будешь в таком состоянии, алкоголик! – поддразнил ее Супермен.

– Генри! – Девчонка приподнялась на локте и сурово поглядела в лицо Супермену. – Я не алкоголик, я просто возбудилась. В понедельник мы уезжаем. Это мой последний Новый год в Париже. – Девчонка еще раз вгляделась в лицо Супермена. – Ты что-то плохо выглядишь, Генри, бледный и похудел.

– Обычная история, kid! К январю у меня всегда сходит загар, обычно именно к январю парижская зима выбеливает рожу. Это верный знак того, что пора на юг. Все здоровые существа стремятся на юг. Пора, пора в Бразилию…

– Единственное, что мне не нравится, что у них там очень правый режим, – озабоченно заметила Алис, благополучно сойдя со скользкой и опасной темы супер-меновского здоровья.

– А, – пренебрежительно протянул Супермен, – левый, правый, без разницы. По сути дела это одно и то же. Нам-то что, мы в политике не участвуем. – Про себя Генрих подумал, что он уже ни в чем не участвует, но девчонке он об этом не сказал.

Дитя, ничего не ответив, сходило, голое, пописать, вернулось, легло спать, подозрительно засопело, и через некоторое время Супермен догадался, что, положив голову ему на грудь, оно опять спит. Супермен не стал его будить, хотя ему хотелось встать и что-нибудь поделать. Вместо этого он стал думать, что будет делать девчонка после того, как окажется одна в Бразилии. Ему очень не хотелось оставлять девочку на земле одну, но разве у Супермена был выход?

Одна, девчонка немного поблуждает по жизни и, несомненно, сделает какое-то количество глупостей. Вместе с Суперменом она бы почти не блуждала, но опять-таки выхода нет. Ему не на кого оставить Алис. Может быть, он напишет ей письмо, которое прикажет открыть позже?.. Письмо, руководство, как себя вести в жизни?.. Глупо, разве в письме можно научить жизни?..

И чему, собственно, может он ее научить, он, который сам всю жизнь блуждал в потемках, совершил столько ошибок, а когда наконец прозрел, то, увы, оказалось, что безнадежно болен и умирает. Чему он может научить дитя, его дитя?

Супермен вдруг подумал, что Алиска его дочка. Тот факт, что он хотел девчонку и имел с ней секс, ничего здесь не менял. Даже более того, делал девчонку еще более близкой, кровно близкой…

Алиска была теплая. Супермен подумал, что точно такой же теплой она будет в постели с другим мужчиной, когда Супермена уже не будет на земле… Странно, но Супермен не чувствовал ревности. Так нужно. Он любит девочку и потому желает, чтобы она получила полную меру счастья в жизни, такой эфемерно-короткой. Как можно больше счастья… Застрелить Алиску, чтобы она никому никогда не досталась? Нет, этого Супермен не смог бы сделать никогда.

Алиска должна найти себе там, в Латинской Америке, где люди еще живут по законам любви и ненависти, найти себе лейтенанта, который будет любить ее и станет полковником, а позже и генералом, и может быть, главой хунты… У них, в Латинской Америке, это обычное дело. Алиска красивая девочка, если ее умыть и одеть, то достать такого лейтенанта ей ничего не будет стоить… Она сможет, Супермен уверен. Только бы она не ошиблась и выбрала именно лейтенанта с будущим, честолюбивого лейтенанта, а не вертлявого пижона с усиками. Это и будет основная задача Алиски.

«А может быть, Алиска станет рок-н-ролл стар и сама пробьется в жизни, без мужчины? – засомневался Генрих в своих расчетах. – Нет, – тут же подумал он, – в качестве жены диктатора у Алиски возникнет неизмеримо больше возможностей. У нее будет власть. Власть, – подумал Генрих, – это высшее, что можно иметь в жизни. Властью можно так наслаждаться, получать такие удовольствия…» Супермен был слишком классически воспитан, слишком лживо гуманитарно воспитан, чтобы понять удовольствия власти в возрасте Алиски. Понял позднее. И совсем лишь недавно понял своего отца, который всегда твердил Генриху о силе власти, о ее красоте… о благородстве войны, военной профессии – единственно достойного для мужчины занятия.

«Я был идиот всю мою жизнь. Сколько иллюзий мне пришлось сбросить, и как медленно я это делал. Почему так медленно…» – горько подумал Супермен и тут же разозлился на себя за нытье. Осторожно, он не хотел будить уснувшую Алиску, пусть выспится, он встал. Будущая Эвита Пэрон только перевернулась на другой бок. У нее было время, она могла спать, у Супермена же времени оставалось на донышке, посему он решил выйти и еще раз посмотреть на Париж. «Париж, наверное, сегодня красив», – решил Супермен и заторопился на встречу к Парижу.

60

В воскресенье в кафе на Пигаль он разыскал Матиаса. Тот стоял у пинг-понговой машины для игры в пинг-понг и, вцелившись в нее обеими руками, не отрывал глаз от шара. Супермен подождал, пока Матиас подымет глаза, и только после этого подошел к нему.

– Bonjour, Матиас!

– Bonjour, большой брат! – Серб насмешливо называл Супермена «большой брат», очевидно, потому, что знал национальность Генриха. – Как дела?

– Хорошо, – сказал Супермен, при этом у него особенно сильно схватило желудок. – Нужна твоя помощь…

– Всегда готов оказать возможное содействие брату-славянину, – хмыкнул в нос насмешливый Матиас.

– Пойдем, выпьем по стаканчику, – Супермен указал на один из столиков. В воскресное утро в кафе было почти пусто, только несколько лохматых и несвежих личностей что-то обсуждали в углу. Супермен, знал, что это люди Матиаса. Югославы разделили Пигаль на сферы влияния. Матиас был на своей территории.

– Выпьем, – согласился Матиас и посмотрел на часы. Может быть, у него было мало времени. Несмотря на совершенно мальчишескую внешность, стройную фигуру юноши, темное, красивое, точеное лицо серба выражало озабоченность, а не свойственную молодым людям беззаботную лень. Матиас всегда был занят.

Они сели за столик, и хозяин сам тотчас принес им виски. До своего Супермен не дотронулся. Выпить сейчас – значило бы мгновенно вырвать, может быть, прямо тут, под ноги Матиасу.

– Мне нужны два паспорта. Лучше всего британские. Один для меня, другой для девушки между 18 и 19 годами, но не старше.

– Британские паспорта дорогие, большой брат, – Матиас остановился. – Французские много дешевле…

– Я знаю цены. Я заплачу. И мне нужны паспорта сегодня вечером… Или завтра утром.

Матиас свистнул.

– Я заплачу и за это, – сказал Супермен.

Матиас позволил себе обычно не принятую в кодексе их отношений вольность.

– Разбогател, большой брат? – спросил он.

– Да, – подтвердил Супермен коротко. – Сделаешь?

– О'кей, шесть тысяч штука, – решил Матиас. – Приходи сюда же после двенадцати ночи, получишь товар. Но фотокарточки уже твое дело. Идет?

– Идет.

Потом они еще поговорили, уже неофициально, о жизни. Супермен спросил Матиаса о том, чем закончилась история с Душаном. Как все настоящие мафиози, югославы воевали между собой за сферы влияния на Пигаль. Душан был лидером враждебной Матиасу и его ребятам банды.

Оказалось, что история не закончилась. Последнее, что слышал Супермен, было случившееся еще в сентябре нападение Матиаса и его ребят на Душана и его ребят. Матиас вошел с друзьями в кафе на территории Душана и выстрелил в своего противника. Один из ребят Душана был убит, сам Душан попал в больницу в очень серьезном состоянии. Матиас надеялся, что Душан умрет, но он не умер. И вот сейчас Душан вышел из больницы и охотится за Матиасом. Недавно двое его людей обстреляли Матиаса на Елисейских Полях.

Через несколько минут Генрих вышел из кафе, раздумывая, почему во всех историях Матиаса не присутствует даже тень французского полицейского. Или французская полиция благоразумно позволяет криминальным югославам убивать друг друга? Покачиваясь в такси, поглядывая на пеструю парижскую толпу, Генрих размышлял о том, что большинство обывателей за всю их жизнь ни разу не столкнутся с Матиасом или Душаном, с миром, в котором пулевое ранение и смерть на тротуаре обычное дело. Мало того, они даже не подозревают о существовании подобного мира. Они читают о нем в книгах, начисто отрицая его существование в действительности. А он, Супермен, как выяснилось в последние дни его жизни, принадлежит вовсе не к этой толпе благоразумных граждан, как он всегда полагал, но к Душанам и Матиасам этого мира. «Не так уж и плохо, – подумал Супермен. – Не так уж плохо обнаружить себя среди этих ребят. Пусть и поздно. Не так плохо… Лучше, чем дряхлым раковым больным. Никогда никто не узнает, что у меня рак, – решил Супермен. – Это позорно. Уехал. Ушел. Исчез. Это мое дело, как я замел следы. «Преступник застрелен полицией» – звучит куда лучше, чем «обессилевшее вонючее животное умерло в госпитале Сент… Сент-что-то», – с неудовольствием добавил Супермен.

61

«Решимость» – вот было ключевое слово к его поведению. Супермен решился и, невзирая на боли и постоянный туман от нескольких уколов морфия в день, он осуществлял образовавшийся в голове план.

Он получил паспорта, как Матиас и обещал, в воскресенье ночью. Его паспорт оказался канадским; приличный Матиас взял за него пять тысяч франков, зато у Алиски был паспорт настоящей английской девушки – и Супермен был этому страшно рад. Алиске жить с этим паспортом, возможно, всю жизнь…

В понедельник он встал в восемь утра. Впрочем, слово «встал» не совсем соответствовало мучительному процессу отрывания тела Супермена от кровати. Девчонка, слава Богу, провела ночь на другой постели. Супермен, несмотря на его привязанность к девчонке, уже мечтал о том, чтобы остаться одному. Его все чаще и чаще рвало, и ему все труднее становилось скрывать свое дрянное состояние от Алиски. Вчера она все же поняла, что Супермена вырвало. Генриху пришлось наскоро объяснить свое состояние тяжелым отравлением.

Уже тихо одевшись, чтобы идти в агентство путешествий, Супермен внезапно опять почувствовал приступ рвоты. Плотно затворив за собою двери ванной комнаты и открыв полным напором душ, Генрих встал на колени перед унитазом и попытался вырвать…

Ничего не получилось, даже после того, как Супермен запустил в горло два пальца. Из глаз лились слезы, по двум пальцам в унитаз стекала отвратительно горькая слюна, липкая и вонючая, но из глубины желудка не вырывалась, как обычно, больная и мерзкая жидкость. Генрих мучился еще минут пятнадцать, пока наконец его вырвало темной жидкостью, очень темной и едкой. Супермен боялся поглядеть в унитаз, дабы не увидеть там сгнившие кусочки своего бедного желудка… Он понял, поднимаясь с полу, полоща рот и умываясь, что наступил, может быть, последний-последний период. Доктор Милтон подсознательно был слишком добр к Генриху, потому он в свое время увеличил все сроки, все этапы, предстоящие Генриху, по меньшей мере в два раза. Удлинил, добрая душа. Доктор Милтон – один из немногих его друзей.

Внизу, в вестибюле отеля, на него, как ему показалось, с удивлением и тревогой поглядел ассистент менеджера. Может быть, он что-то знает, подумал Супермен, может быть, он тоже видел фотографии, сделанные банковской кинокамерой в газетах? Супермену уже было почти все равно. Только бы успеть отправить Алиску. И он пошел, стараясь идти твердо и глядеть твердо перед собой на только что прибывших туристов из Англии (целый автобус их подкатил к отелю), и белл-бои были заняты затаскиванием вещей рождественских туристов в отель. Новогодних туристов в отель… Несколько мужчин в зеленых теплых пальто как на подбор, хорошо экипированные для недельного пребывания в Париже, посторонились, пропуская человека с суровой физиономией.

Проходя мимо зеркала в холле, он заметил свое бледно-зеленое лицо. «Будь готов к смерти, Генрих-Супермен, посему всякую минуту нужно красить рожу в живой цвет, раз уж живой цвет покинул ее. Куплю на обратном пути розовый макияж, – решил Генрих. – Если успею, если смогу. Щеки должны быть розоватого цвета».

Уже в «Forum voyage», перед миловидным созданием лет 25-ти, круглолицей и темноволосой Мари-Пьер (рекламная брошюра, которую «Форум» два раза в год присылал Супермену на рю д'Экуфф, утверждала, что Мари-Пьер очень спортивна и любит лыжи и теннис, не замужем), Генриха в очередной раз атаковала дикая боль в желудке… Стараясь не показать своих стиснутых челюстей очень спортивной Мари-Пьер, он поставил локти на ее стол и закрыл руками лицо. Приступ боли прошел, но, оправившись от боли и глядя на прояснившееся внезапно перед ним лицо Мари-Пьер, Супермен с ужасом понял, что до Бразилии он не доедет.

– I am sorry, – сказал он, – я изменил свой план. Мне нужен один туристский билет.

– Хорошо, – сказала Мари-Пьер и пожала плечами. – Десять дней и семь ночей пребывания в Бразилии, включая отель, завтрак, это будет… – Мари-Пьер быстро-быстро засчитала на своем калькуляторе. – 5.970 франков, – объявила она.

– Я вспомнил, что у меня должна состояться важнейшая финансовая встреча восьмого января, – Супермен счел нужным оправдаться перед Мари-Пьер за то, что вначале заставил ее сделать пересчет из расчета на двух персон, а потом отказался. – Но я не хочу лишать мою племянницу удовольствия, я обещал ей эту поездку. Ну ничего, она взрослая девочка, ей уже 19, думаю, она достаточно самостоятельна, чтобы совершить эту поездку одна?

– Не волнуйтесь, – Мари-Пьер решила ободрить англичанина, который покупал уже, это было очевидно, держал в руках конверт с дорогим билетом в Бразилию. – Это групповая поездка. Бразильские представители агентства встречают группу в аэропорту и на автобусах везут группу в отель. Ваша племянница никогда не будет одна… если, конечно, не захочет этого сама…

Супермен подумал, что Алиска наверняка будет терроризировать приличных французских туристов, наверняка сбежит от них при первом же посещении бразильских достопримечательностей. Вообще судьба Алиски, если Супермен глядел на бразильскую судьбу Алиски отсюда, из Парижа, представлялась ему увлекательной и безграничной. Супермен не волновался за девчонку, у нее есть характер… она способна натворить глупостей, но она не пропадет в конечном счете.