Текст книги "Последние дни супермена"

Автор книги: Эдуард Лимонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

– Не плачь, бэби, не плачь, kid. – С живота девочки Супермен подтянулся к ее лицу и стал целовать ее глаза, щеки и уши…

– Я очень боюсь… – продолжая плакать, прошептала девчонка. – Боюсь, боюсь…

– Чего ты боишься? – тоже шепотом спросил Супермен.

– Тебя боюсь, – закрыла глаза Алиска и, всхлипнув, добавила: – И себя… Мы как звери… Мы были страшные как звери…

– Хэй, мы не звери… Это наши чувства друг к другу были сейчас так глубоки, что достигли предысторических глубин… – Он помолчал. – И там, в глубинах, kid, там, конечно, страшно… Мне тоже было страшно, не только тебе…

– И тебе?.. – прошептала Алис.

– И мне, – подтвердил Генрих. – Я так же боялся и побеждал тебя, как ты боялась и побеждала меня… Но ты побеждала меня по-своему, как женщина…

– Я люблю тебя, – сказала Алиска внезапно. – Только это грустно…

– Я тоже люблю тебя, kid, – сказал Генрих, – кроме тебя, у меня никого нет во всем мире. Не будь грустной…

Они поцеловались. Нежно поцеловал девчонку Супермен. Нежно отвечала ему девчонка. Потом Супермен взял девочку на руки и, подняв ее с пола, осторожно переложил на кровать, укрыл одеялом и лег рядом. Девчонка положила голову на грудь Супермену, обняла его за шею, и некоторое время они лежали молча.

– Ты… – начала девчонка. – Скажи, Генрих, ты застрелил его?

– Да, kid. Но не жалей его… Я не имею права тебе все рассказать, так было нужно. Поверь мне, не стоит его жалеть, и пусть он не лежит между нами… Хорошо?

– Хорошо, Генрих, я тебе верю… – Ребенок замолчал, повозился еще немного, подергался и потом уснул. Генрих же еще долго лежал, глядя в темноту, стараясь не двигаться, чтобы не разбудить ребенка, руки закинуты за голову, он думал… Потом уснул и Генрих.

24

…Отец стоял над шоффажем, грея руки, спиной к Генриху.

– Пап! – окликнул его Генрих. – Пап, я опять не слышал, как ты вошел?

– Когда-то, – сказал отец, поворачиваясь, его розовая шапка спереди светилась куда сильнее, чем сзади, – когда-то ты назвал меня «палачом». – На лице отца появилась саркастическая улыбка… – Теперь я могу сказать о тебе то же самое, и с куда большим правом.

– Ты не мой отец, – раздраженно заметил Генрих с кровати, заботливо прикрывая простыней девчонкины глаза от сияния отцовской шапки, – ты мой судья. Ты приходишь судить меня.

– Отец имеет право судить Блудного сына, так было всегда.

– Fuck you, Father! – неожиданно для себя сорвался Генрих…

– Я уйду, – с грустью заметил отец. – Ты грубый, жестокий и злой сын.

– Извини, – сказал Генрих, – нервы… Останься, поговори со мной…

– О чем? – пожал плечами отец. – Я не учил тебя убивать художников выстрелом в затылок…

– Я должен был это сделать. Ты тоже убивал.

– Я убивал на войне. Позже – отдавал приказы убить, но…

– Ну да, ты, разумеется, убивал для блага общества, как же… Великие цели оправдывали тебя, а я себялюбиво позволил себе убить, чтобы успокоить свою душу… Этого, по твоему людоедскому кодексу, делать нельзя… Убивать, по-твоему, позволено только во имя современных Молохов – отечества, страны, народа… Ты же знаешь что я одиннадцать лет не находил себе покоя…

– Ну и что, теперь ты спокоен? – спросил ехидно отец.

– Не знаю еще, – пробурчал Генрих. – Увижу. Одно мне уже ясно. Я больше не думаю о Евгении. Я убил не художника, я, кажется, убил прошлое. Я хотел убить прошлое…

– Твоя мать считает, что ты сошел с ума, – сказал полковник. – Мы давно думали, что ты ненормальный, но теперь, когда ты стал убийцей… Какие уж сомнения могут быть…

– Перестань, – оборвал его Генрих, – а мне всегда казались сумасшедшими вы. Вы угробили собственную жизнь, прожили ее, не наслаждаясь. Вы даже не любили друг друга, каждый из вас взял первое попавшееся существо в компаньоны, на самом-то деле вы друг другу совсем не подходили, оба слабые! Вам бежать нужно было с матерью друг от друга, в разные стороны бежать! И сексуально она тебе была неинтересна, разве не так? – Генрих почти кричал… – Зачем вы поселились вместе?!

– Мы дали тебе жизнь, – возразил отец сурово.

– Перестань! – швырнул Генрих. – Сын, ребенок – еще одно оправдание собственной слабости, чтобы было на что пенять, как на причину попусту прожитой жизни. Как же, мы были заняты, воспитывали сына! Да в примитивных племенах дети живут себе в племени и не очень знают, кто их отец и мать. И вырастают ничуть не несчастнее детей, выращенных в семье… Что дали мне вы лично? Ничего! Все равно я вышел таким, каким хотел, потому что я родился сильнее вас. Моя воля сильнее…

– Поэтому ты так и изуродовал свою жизнь, что у тебя сильная воля…

– Да, может быть! – закричал Генрих. – Может быть, я изуродовал себе жизнь. Но я живу, и большую часть ее прожил индивидуально, не так, как мне велит закон стада, и, веришь ты или нет, я получал и получаю удовольствие от своей жизни…

– Ну да, – скептически спокойно парировал отец. – У тебя в жизни масса удовольствий. Где твоя жена? Где твои дети? Где семья?.. Один, никому не нужен… В чужой стране…

– Ей нужен, – указал Генрих на спящую Алиску. – Ей, пусть и ненадолго, но я ей нужен. И она мне нужна. По твоему закону я должен сейчас лежать со скучной пиздой сорока пяти или около этого лет, с бабушкой, да? С грустной коровой, у которой жизнь позади… Да я уверен, что ты мне завидуешь, отец. Завидуешь! Ты никогда себе этого не позволил в своей жизни. А ведь хотел, конечно, хотел… Пятнадцатилетнюю девчонку в постель хотел ведь? А лежу с пятнадцатилетней – я. Знаешь, какая у нее пизда нежная, какая она сама нежная, как приятно ее ебать… молодую. – Последние слова Генрих прохрипел отцу.

– Дурак! – сказал отец. – Дурак и негодяй. Все равно она тебя бросит. Зачем ты ей, старый.

– Именно такой-то я ей и нужен. Да, может быть, она меня бросит, а скорее всего, я ее брошу, но это дела не меняет. Я люблю ее сейчас, и я ей благодарен за то, что она принесла в мою жизнь молодость, красоту, свежесть, свои прыжки и ужимки… А она меня любит за то, что я Супермен, за то, что я – один на миллион, редкое существо… За то, что я… убил человека…

– Ты же знаешь, что ты не так уж крут, – перебил его отец. – Ты придумал себя…

– Придумал и сделал, – с торжеством объявил Генрих. – Ты не понял самого механизма жизни, отец, в этом твоя беда. Никто не родится tough, в тот момент, когда мужчина переступает через свою слабость, он и становится крутым. Я переступил через все свои слабости одну за другой, я брал препятствия этой жизни. Я не сделал карьеры в вашем смысле слова, но я стал Суперменом. Для меня это важнее, чем для тебя было бы стать маршалом. Выслужиться до маршала.

– Ты всегда врал нам с матерью… – сказал отец.

– Так вам казалось. Я очень редко врал даже в детстве, если врал, то только для вас, в тех случаях, когда вы вовсе отказывались принимать реальность… Вы боялись жизни и сами предпочитали ложь…

– Ты и ей врешь, – кивнул отец в сторону спящей девочки. – Выдаешь себя вовсе не за того, кто ты есть. Ведь ты врешь ей?..

– Я – Супермен, – с гордостью произнес Генрих. – Единственная ложь, если считать это ложью, заключается в том, что я не рассказал девочке, что я не всегда был Суперменом, избавил ее от деталей моей прошлой жизни. Но, отец, она в этом и не нуждается; я уверен, что, расскажи я ей все детали, она пропустит их мимо ушей и будет помнить только сегодняшнее героическое настоящее – то, что я Супермен…

Полковник поморщился.

– Если бы она знала даже только одну деталь – например, что впервые кличку Супермен ты получил от проституток в лондонском Сохо за то, что всегда щеголял в свитерах со знаком S. Я не думаю, чтобы твоя популярность среди проституток обрадовала бы ее…

Генрих снисходительно улыбнулся.

– Бедный папа, ты произносишь слово «проститутка» с таким презрением и гадливостью… А между тем ты проституировал своими способностями всю жизнь. Ты проституировал своими мозгами. «Девочки» же продают миру интимные части своего тела, что они могут продать. Что в этом особенного, что страшного в моей дружбе с проститутками? Я жил тогда в Сохо, я был совсем одинок, у меня не было друзей. Кроме того, что временами я обращался к их профессиональной помощи, я еще часто, возвращаясь домой поздно из ресторана, где я работал, останавливался с ними просто поболтать… Большое дело… Сюзи, Лена, Жаклин, Мэрианн – все они были хорошие девочки… Немножко вульгарные, может быть…

– Для тебя все «небольшое дело», – полковник саркастически скорчил губы в гримасу. – Убить – небольшое дело… Как же, Супермен! Супермен, ставший Суперменом потому, что носил поп-свитера, потому что так назвали его проститутки. Ты известен даже лондонской полиции… под этой твоей кличкой.

– Дорогой отец, – иронически-почтительно обратился Генрих к полковнику. – Суперменовские свитера я стал носить не от хорошей жизни. У меня не было рубашек, да если бы и были, я не мог позволить себе рубашек, их пришлось бы часто стирать, вот я и изобрел носить свитера. Кроме того, я твердо верил и верю, что одежда человека всегда выражает его индивидуальность, и если ты добровольно больше тридцати лет в твоей жизни носил военную форму, то это только недостаток твоей индивидуальности…

– Ты стал как еврей, – усмехнулся отец, – все умеешь оправдать. Почему бы тебе не сделаться адвокатом? Поднатаскался, пожив в европейских столицах, в искусстве выдавать черное за белое, и наоборот…

– Мы никогда не поладим с тобой, – вдруг грустно объявил Генрих. – Ты отказываешься понять меня… Не хочешь даже попытаться…

– Что понимать? – мрачно вздохнул отец.

– Мою жизнь! – раздраженно вскрикнул Генрих. – Сорок пять лет жизни!

– Мы с матерью сорок пять лет наблюдаем твои выкрутасы и уже не верим, что ты когда-нибудь образумишься, – опять вздохнул полковник…

– Выкрутасы?! – закричал Генрих. – Моя жизнь для вас – выкрутасы! Fuck you, father![90]90
  Fuck you, father! (англ.) – Ебал я тебя, отец!


[Закрыть] – …И проснулся.

25

Оказалось, что на улице солнечно и холодно. Супермен осторожно соскочил с постели, чтобы не будить мирно спящего ребенка, и вышел из спальни, притворив за собою дверь. Умывшись холодной водой, он быстро оделся, спустился на улицу и купил в еврейской газетной лавочке три газеты – «Ле Монд», «Ле Матэн» и «Либерасьон». Ранние посетители уже толпились, толстый турист примерял ермолку, глядя на себя в подставленное ему улыбающимся хозяином магазина старое круглое зеркало.

Вернувшись в квартиру, он сделал себе кофе – девчонка спала и не проснулась даже при храпе кофейника – и уселся в спальне с газетами.

«Как бы обеспеченный человек, буржуа, – подумал о себе Генрих. – Я получаю проценты с большого банковского капитала, и мне не нужно ходить на работу, вот я сижу уютно, пью кофе, в соседней комнате спит моя дочь-подросток; читаю газеты и ищу в них чего-нибудь возбуждающего. А именно: криминальная хроника интересует меня более всего, ибо жизнь моя реальная скучновата. И более всего возбуждают меня убийства, происшедшие в Париже в прошлую ночь».

Переворошив все три газеты, только в «Ле Матэн» нашел Генрих небольшой репортаж под скромным названием «Убийство художника».

«Труп художника-эмигранта Юрия Зельцмана был обнаружен в 1 час 26 минут утра его герл-френд Лией К. Полиция установила, что смерть наступила от единственной пули, выпущенной в затылок из ручного оружия крупного калибра – «беретта-38». Пуля попала в мозг и вышла через глазную орбиту. Мотивы убийства пока не установлены. Мотив ограбления исключается полицией, потому что находившиеся в доме в момент убийства 5 тыс. франков остались нетронутыми. Всех, могущих сообщить какую-либо информацию об убитом, просят звонить по телефону 222-65-90. Полиция гарантирует свидетелям, что они могут, по желанию, остаться анонимными».

Супермен задумался с чашкой кофе в руке. Прежде всего он обнаружил, что содержание рапорта ни в какой мере не взволновало его. Происшедшее вчера казалось далеким, невнятным сном, как бы случившимся во сне происшествием. Иные сны волновали его куда больше. «Почему?.. – с удивлением спросил себя Генрих. – Может быть, я чудовище, бесчувственный монстр, хладнокровный и ужасный, которому человека убить, что таракана убить?» Нет, Генрих не обнаружил, поразмыслив некоторое время, бесчувственности в себе. Он был чувственен, его рвало полчаса после того, как он случайно увидел располосованную вдоль, на два филе ногу жертвы автомобильной катастрофы. Генрих не падал в обморок от крови, но кровь была ему неприятна. Что еще? В кинотеатрах, просматривая фильмы о дружбе и товариществе, о гибнущих вместе возлюбленных, Генрих не сдерживал крутых слез…

Сейчас Генрих сидел в старом кресле мадам Боннард, в руке газета с сообщением об убийстве, которое он, Генрих, совершил, и… он ничего не чувствовал. Даже страха не было в Генрихе. Страха, что найдут и накажут. Наверное, решил Генрих, так и должен чувствовать себя Супермен. «А священное ли животное человек? В войнах погибали миллионы, но в войнах человека-врага его священности лишали сверху «наши» власти, «наша» нация, «наше» племя. На индивидуальное убийство наложено табу, хотя индивидуальный акт уничтожения именно твоего личного врага куда более нормален и имеет под собой более основательный фундамент – личного вреда, боли, ущерба, чем убийство врагов твоего государства на войне. Да и что это такое – враги моего народа, враги моего государства – кто ответственен сейчас за выбор врагов? Дряхлый провинциальный актер, которого шальная агрессивная американская нация выбрала своим предводителем, – президент Рейган? Суровая, облаченная в юбку и пиджак миссис с выправкой школьной учительницы указывает Англии, кто ее враг, и имеет право приносить в жертву юношей своего племени? Товарищ – суровый, на пороге старости, бывший глава внутренней и внешней разведки, прилежный советский «честный» бюрократ – Андропов? Мсье «социалист» Миттеран, все достоинство его и его партии в том, что они еще скучнее, чем предыдущие менеджеры Франции? Кто выбирает нам врагов, кто дает нам право на убийство анонимных врагов? Кто объявляет их врагами для нас? Всех сразу, декретом. И какие у объявляющих основания, мотивы… Достаточно ли оснований?..

Юрий был моим врагом. Он выебал мою женщину. Я любил мою женщину, и пусть спустя одиннадцать лет, но я наказал Юрия за его преступление. «Не тронь мою самку!» Все четко, все ясно. И я совершенно прав. И, убив своего врага, я должен ликовать, а не сидеть и мучиться над проблемой, которой нет. Проблему создали, чтобы запугать нас всех, «они», не Супермены. Посредственности. Слабые. Запугав Суперменов, они могут управлять этим миром без боязни, что кто-то сможет оспорить их право на власть, на чудовищные жертвоприношения. Им можно, мне… и мне можно, – радостно выдохнул Супермен. – Fuck you, Father!»

26

Когда из спальни вышла заспанная девчонка в майке с Джонни Роттеном, ее любимой, застиранной, чуть прикрывающей ей попку, голоногая, веселый Супермен, папа Генрих, встал ей навстречу, схватил девчонку на руки и, закружив ее по комнате, проорал дикий панк-клич:

– Kill the suckers, fuck the Fuckers! Ура-a-a-a!

– Ой, crazy! Отпусти! – визжала смущенная Алиска. Опрокинув ее на диван, Генрих с размаху поцеловал девчонку в треугольник красных волос. – Good morning, kid!

– Good morning, сумасшедший русский шпион! – засмеялась девчонка. – Почему ты такой веселый, мне всю ночь снились страшные сны…

– Не вспоминай об этом, – поспешно перебил ее Генрих. – Скажем «нет» страшным снам! Будем веселыми и счастливыми. Не ты ли меня учила несколько дней назад?

– Учила, – согласилась Алис, перевалившись с дивана в сидячее положение и глядя на Супермена исподлобья, удивленная тем, что взрослый Генрих-шпион днем помнит о том, что сказала ему Алис-малолетняя. Очевидно, поразмыслив, она решила, что ей это приятно, потому что на лице ее появилось довольное выражение…

– Зеленая часть вашей прически примята и, увы, не выглядит так торчаще агрессивно, как это подобает славной рыцарше всебуйнейшего панк-ордена…

Алис рассмеялась.

– Ты милый, Генри, – сказала она. – Иногда.

– Хочешь, покатаю? – вызвался поощренный похвалой Генрих.

– Как покатаешь?

– Садись ко мне на спину, как на лошадь. Представь, что я твой племенной жеребец. Иго-го-го! Йо-го! – заржал Генрих. – Йо-го-го-го! – И для верности Генрих чуть порыл кроссовкой-копытом ковер.

– Я тяжелая, – стеснительно замялась Алис.

– Садись, Красная Шапочка, чего там. – Генрих опустился перед девчонкой на корточки. Алиска, решившись, вдруг завизжав, прыгнула ему на плечи, волоски письки защекотали шею Супермену.

Супермен поднялся, несколько раз подпрыгнул, как бы становясь на дыбы, от чего девчонка в неподдельном ужасе ухватилась за его шею и голову, и понесся по кругу ливинг-рум, стараясь встряхивать всадницу как можно сильнее.

– А-а-а-а! – орала English girl. – Стой, подлый жеребец! Стой, я слезу! Ой, упаду!

Генрих хохотал, держа девчонку за голые ноги, а на шее его, у основания, там, где шею кололи красные волоски, нечто мягкое и горячее беспечно покоилось и жгло Генриха, жгло его – девчонкина писька. Главное ее оружие против этого мира. У Алиски же нет когтей, и зубы у нее маленькие, вот природа и снабдила ее мягкой, горячей, нежной щелкой, чтобы завлекать врагов, и губить их, и платить ею, гостеприимной, друзьям… – Генрих, запыхавшись, остановился и опустил хохочущую всадницу на диван…

– Ты всю меня растряс, – притворно пожаловалась девчонка. – Русский жеребец…

– Есть русская борзая, – возразил умный папа Генрих ребенку. – И есть порода лошади – орловский тяжеловоз. Город Орел находится в России, да, но русского жеребца именно такой породы не существует.

– Ты очень умный, да? – язвительно спросила девчонка. – Бефстроганов – тоже русское блюдо – делается из лошадиного мяса, мне сестра говорила. – Девчонка невинно посмотрела на Генриха…

Лошадиному мясу Бефстроганофф Генрих обрадовался.

– Никогда не ел из лошадиного мяса, – сообщил он.

– Слушай, – сказала девчонка, – я хочу приготовить омлет. Я видела у тебя в холодильнике яйца.

– Они лежат уже несколько недель, – предупредил ее Генрих, девчонка уже пошла к холодильнику, на ходу натягивая майку на попку…

– Хэй, – прокричала она радостно, – у тебя тут есть здоровенный кусок бекона!

– Это не бекон, «пуатрин фюмэ» – копченая свинина.

– Копченая свинина – это и есть бекон, – снисходительно проинформировала его девчонка и зашумела, загремела предметами в небольшой щели между двумя стенами, служившей Генриху кухней… – А еще шпион, – вдруг добавила она и засмеялась. – «Пуатрин фюмэ», – передразнила она Супермена.

Убедившись, что Алис уверенно занялась хозяйством, Генрих вернулся к газете и прошелся глазами по криминальной хронике. Среди других заметок его внимание привлек репортаж под заголовком «Одинокий грабитель».

«Мужчина, вооруженный револьвером, совершил более чем 20 ограблений с 5 марта 1982 в вечерние часы в драгсторах, гросери, ресторанах и универсальных магазинах. Он описан свидетелями как белый, от 25 до 37 лет, от 1 метра 65 см до 1 метра 80 см росту, от 65 до 80 кг весу, с песочно-белыми или каштановыми волосами. У него усы, и он обычно надевает разнообразные шляпы. Он входит в помещение в часы закрытия, приказывает запереть помещение и под угрозой револьвера заставляет кого-либо переложить деньги из кассы в двойной бумажный мешок. Лиц, могущих что-либо сообщить об одиноком грабителе, ожидает награда в 10 тыс. франков, назначенная ассоциацией парижских торговцев».

«Э, недорого же они ценят свою безопасность, – улыбнулся Генрих. – Жадничает ассоциация…» Генриху никогда не приходило в голову, что можно совершить целых двадцать ограблений одному и по-прежнему находиться на свободе… Что тогда, интересно, делает целая орда полицейских и жандармов, наводняющая улицы Парижа? Если бы такое количество милиции вдруг появилось на московских улицах, мировая пресса дружно бы закричала о терроре и нарушении прав человека. Впрочем, Генрих знает, чем занимается парижская полиция и жандармерия, однажды ему привелось увидеть – чем.

Супермен завершал одну из своих почти обязательных ежедневных прогулок по городу, в тот день он был на Шамп-Элизэ и, возвращаясь оттуда, с аллеи Марселя Пруста, собирался перейти дорогу к американскому посольству, а потом выйти по краю площади Конкорд к рю де Риволи и по ней вернуться домой… Только он собрался выйти на финишную прямую, как путь ему преградили полицейские отряды, огражденные еще и металлическими полицейскими барьерами. Вся площадь Конкорд была запружена жандармами, полицией с пластиковыми щитами, кое-где лаяли овчарки и стояли многочисленные серые автобусы, набитые молодым провинциальным мускулистым мясом в жандармских мундирах. Можно было подумать, что они таким образом в лучах прожекторов полицейских машин, блестя сапогами, шлемами и крагами, ожидают высадки вражеской парашютной дивизии, каких-нибудь иностранных «зеленых беретов».

Нет, высадки не ожидали. Пробравшись с большим трудом сквозь жандармские цепи, уже у самого входа на рю де Риволи Генрих обнаружил причину волнения – несколько кучек замерзших подростков с плакатами: «Янки, убирайтесь из Сан-Сальвадора!»

Генрих не поверил тогда своим глазам, настолько велико было несоответствие аккумулированной на площади жандармско-полицейской мощи – и этих нескольких горсток подростков, некоторые были совсем детьми, меньше и худее Алиски…

Когда же им ловить грабителей и убийц, если они заняты такими неотложными и важными делами, как война против подростков. Социалистическая полиция и жандармерия защищают посольство Страны Толстяков от Детей. Пусть защищают. «Одинокий грабитель» совершит пока 21-е ограбление…

27

– Кушать подано, шпион! – объявила девчонка, присев и разведя руки в стороны. По поводу завтрака она даже добавила к своему гардеробу юбку.

Девчонка, оказывается, накрыла на стол: поставила тарелки, положила ножи и вилки, даже нашла бумажные салфетки в бело-розовую клеточку. Супермен не помнил, чтобы у него были бумажные салфетки. Девчонка подтолкнула Генриха к стулу.

Далее леди-хозяйка взяла тарелку Генриха, скрылась за американским флагом, служившим Супермену кухонной дверью, повозилась там, а из-за флага к Генриху просочился запах еды, и вернулась с тарелкой омлета. Поджаренный бекон; лежащий почему-то на бумажной салфетке, девчонка подала на другой тарелке.

– Ешь, – сказала девчонка, с гордостью поставив тарелку перед Генрихом. – И бекон тоже… Клади его к себе на тарелку.

– А зачем салфетка? – поинтересовался Супермен, накладывая себе кусочки бекона…

– Английский стиль, – коротко объяснила девчонка. – Чтобы жир впитался в салфетку…

– Я люблю жир, – сказал Генрих, жуя. – О, очень вкусно, – похвалил он девчонку.

– Беконный жир вреден для тебя, – голосом судьи объявила Алис и, уйдя за американский флаг, вернулась вскоре со своим завтраком – то же самое, но в меньшем количестве.

– Очень-очень вкусно, – искренне сказал Генрих. Копченая свинина, которую он ел сырой, оказалась вдвойне вкуснее жареная. Девчонка недаром была «инглиш», в яйцах и беконе она понимала толк… И, живя без родителей, девчонка умела готовить. «Хорошая мне досталась девчонка», – еще раз с удовлетворением подумал Генрих. «Fuck you, Father! – добавил он чуть позже, вспомнив свой сон. – Вот и у меня, пожалуйста, пусть маленькая, но семья, – еще раз возразил он отцу. – Чем не семья?»

– Я прочел в «Ле Матэн», – обратился Генрих к Алиске, – что один усатый парень совершил в одиночестве двадцать ограблений, и его до сих пор не поймали. Двадцать! Можешь себе представить?

– Угу, – оторвавшись от омлета, отозвалась Алис. – Это мало или много, Супермен?

– Конечно, много. Впрочем, я не знаю, может быть, и не много. Один тип в USA недавно сознался в двадцати девяти убийствах. – «Убийство» соскочило с языка именно в тот момент, когда Супермен подумал, что словцу этому не следовало бы соскакивать… – Кстати, kid, – начал Генрих неловко, он хотел быть педагогичным и понимающим Суперменом, но не знал, как это делается, – слушай, я подумал и решил, что ты еще… не обижайся, но, как бы это выразиться… еще маленькая для моих приключений.

Алис, отодвинув тарелку, внимательно его слушала, скручивая и раскручивая салфетку, как веревочку…

– Я имею в виду то, что вчера произошло, и вообще всю мою жизнь. – Супермен замолчал, думая, как бы изложить девочке-подростку свою точку зрения, чтобы она не обиделась. – В твоем возрасте дети очень впечатлительны… подростки, – поправился он, видя, что лицо Алиски закрылось пленкой светского презрения. – В общем, я подумал, что не имею права втягивать тебя в свои дела. – Супермен опять замолчал и, разозлившись на самого себя, уже более резко и грубо закончил: – В общем, kid, еще не поздно, и ты можешь выйти из игры, пока не поздно. Никто и никогда не узнает, что ты была со мной вчера. Решай.

– Fuck you! – сказала Алис.

– Перестань ругаться, – серьезно сказал Генрих. – Усатого парня поймают на тридцатом ограблении, меня тоже когда-нибудь поймают или пристрелят… И если ты будешь в этот момент со мной, ты знаешь, что тебя ожидает, не так ли? Кроме того, я не очень верю, что тебе доставляет удовольствие «убивать» людей. По-моему, тебя вчера рвало в кухне. Когда я вошел, ты была цвета таблетки аспирина…

– Тебя тоже, наверное, рвало в первый раз, – мрачно промямлила Алис.

– Слушай, зачем тебе все эти проблемы? – Генрих, протянув руку через стол, взял девчонку за руку. – Я не могу тебе посоветовать, как ваш английский Гамлет, пойти в монастырь или замуж за дурака, знаю, что ни в монастыре, ни замужем ты не уживешься, темперамент не тот, но, бэби, то, чем занимаюсь я, – очень и очень серьезно.

– Может быть, я тебя люблю, – вдруг сказала девчонка и со злостью разорвала бумажную салфетку. Девчонка вдруг хамски усмехнулась и добавила: – Может быть, мне нравится ебаться с тобой, откуда ты знаешь?

– Перестань, – отмахнулся от нее Генрих, – прекрасно можешь ебаться с юношами на несколько лет старше тебя, с мирными юношами, и для этого незачем рисковать жизнью и свободой. Ты ведь и не жила еще вовсе…

– Юноши меня не возбуждают, – сказала Алис. – От них пахнет молоком, и рожи у них… записяные, – последние слова она прохихикала.

– Как? – переспросил Генрих.

– Записяные, – подтвердила Алис. – Я не могу объяснить, что я имею в виду, это такое выражение лица, как будто им писать хочется.

Генрих покачал головой:

– Знаешь, Алис, я должен тебе это сказать, что мне с тобой очень хорошо и весело, и мне будет тяжело, если ты уйдешь, но я взрослый человек и вынужден быть ответственным, даже вопреки своим желаниям, во имя тебя самой, ты должна уйти.

– Но ты же… – глаза Алис вдруг наполнились светлыми слезами, – ты же не собираешься «ликвидировать» каждый день. «Они» же тебе не могут приказывать делать это каждый день, а?

– Все равно моя жизнь опасна, – сказал Супермен строго. И вдруг рассердился: – Все это нонсенс. И я – старый болван, позволивший тебе пройти через вчерашний ужас…

– Не уйду! – сказала вдруг девчонка и вытерла выступившие слезы.

– Что? – спросил Генрих. – Как это не уйду?

– Не уйду, и все, – Алис не смотрела на Генриха. – Хочу быть с тобой. Я тебя выбрала. – Выпалив все это, Алис пошла в спальню и легла на постель, укрывшись с головой. Только босые ее ступни торчали из-под одеяла.

Генрих посидел немного и вдруг рассмеялся.

– Что за ебаный характер у тебя, kid, – сказал Супермен, отсмеявшись, и, придя в спальню, раскопав Алиску из одеяла, проорал ей, хохоча: – Не знаю, почему я тебе так нужен в этой жизни, но характер твой уважаю. – И Супермен расцеловал Алиску, которая все-таки уже плакала под одеялом…

28

Они ехали в метро на операцию. Была пятница, вечер. Вагон битком набит народом с мешками и сумками. Французские граждане отправлялись на уик-энд за город. Алиска и Генрих вошли в вагон на Шатле и потому сидели, счастливцы, с неудовольствием глядя в подозрительные лица старой пары напротив. Внезапно Алиска дернула Генриха за палец:

– Посмотри, Супермен! Компания монстров! – Алис сдавленно захихикала.

Генрих поглядел в направлении взгляда девочки. Недалеко от входа кружком стояла группа из пяти парней.

Все пятеро были дегенератами. Трое – в полинялых курточках цвета хаки, остальные – в чем попало. Может быть, солдаты? Коротко острижены…

Но лица! У одного – передняя челюсть далеко выступала вперед, а из расселины рта вниз свешивались грозные желтые резцы зубов. Улыбался он, может, и невинно, но выглядела его улыбка зловеще. У другого был крошечный, сплюснутый, как у камбалы, череп, блондинистая короткая шерстка стояла, как на собаке… Третий – в вельветовой большой помятой куртке – был жирно-вялый, весь желто-розовый, расплывающийся. Четвертый дегенерат был покрыт прыщами-коростой; с лица вниз по шее прыщи спускались в куртку-хаки и, наверное, сбегали к его ногам. Даже если его черты были нормальны, то под броней прыщей лицо выглядело сюрреалистическим объектом. Пятый был просто отвратительно-худосочен и незначителен.

– Ну как, понравились красавцы? – Алис, улыбаясь, заглядывала Генриху в лицо.

– Чему ты радуешься? – Генрих недоуменно посмотрел на девчонку.

– Тому, что мы с тобой не такие, – смеясь, ответила Алис.

Генрих опять отважился посмотреть на мир, в вагон. Может быть, первое впечатление было ложным?

Ничто не изменилось. Группа из пяти дегенератов, собравшись кружком, возбужденно переговаривалась и хихикала. Следовало отдать им должное – мутанты ни на кого не набрасывались и, по-видимому, в этот пятничный вечер были совсем трезвые. Но смотреть на них было страшно.

В ногах у монстров стояли сумки. И они ехали развлекаться за город. Трудящиеся капиталистического общества, заслужившие свой отдых. Может быть, сумасшедшие, сбежавшие из сумасшедшего дома?

– Они могли бы организовать punk-группу «Дегенераты» и имели бы большой успех, – грустно сказал Супермен девчонке. – Бедные, они не знают своих возможностей.

Девчонка засмеялась.

– Я люблю твое чувство юмора, Супермен.

Вагон опустел на Гар дю Норд. Глядя, как французские граждане вываливаются из вагона, Генрих заметил в толпе еще несколько мутантов, которые вполне спокойно могли бы отдыхать вместе с дегенеративной группой…

– Бэби Алис! – обратился Генрих Супермен к своей подружке. – Как ты объяснишь эти лица? Может быть, наша медицина слишком развита, и жадные доктора за деньги спасают для жизни дефективных зародышей? Скоро, пожалуй, стаи мутантов будут гоняться за нормальными людьми по улицам наших городов. С дубинами. И потом пожирать убитых…

– Пока они мирно слушают транзисторы в лесах и полях, окружающих Париж, на уик-эндах, – ухмыльнулась Алис. – Не бойся, Супермен.