Текст книги "Последние дни супермена"

Автор книги: Эдуард Лимонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

«Попытаться раздеть ее и, воспользовавшись ее опьянением, выебать девочку», – подумал Генрих с сомнением, большой вопросительный знак висел над спящей Алис, и фоном вопросительному знаку служила белая картина. Попка, тесно обтянутая узкой черной юбкой, вовсе не выглядела попкой беззащитной жертвы-подростка, и ножки девчонки в черных чулках, разодранных в нескольких местах по всей их длине, также ничем не отличались от ног взрослых женщин, которых Генриху приходилось ебать в его прошлой жизни. Разве что икры не были достаточно развиты, и только. «Будь мужчиной, стыдно даже иметь такие мелкобуржуазные гаденькие мысли в голове, – сказал себе Генрих. – Супермену стыдно. Для Супермена не существует возраста. Супермен всегда молод. Супермен одного возраста с панк-подростком Алис, и посему не может быть никакого вопросительного знака над спящим существом. Супермену естественно сделать любовь со спящей девочкой, так сделай это», – рассердился на себя Генрих. И стащил с девчонки ее туфли на стальных острых каблучках. Туфли одна за другой с неодинаковым стуком упали на пол. Девчонка что-то пробормотала и еще глубже уткнулась носом в рукав зеленого мундирчика.

Генрих, уже вновь твердо ставший Суперменом на все сто процентов, сказал себе, что он имеет право на девчонку – право мужчины на свежую пизду, полное абсолютно право, и чем полнее он это право реализует, тем будет лучше и девчонке и ему. Акт любви – это одновременно и акт защиты женщины. «Я, Супермен, вложив мой член в юное существо женского пола, принимаю этим самым на себя обязанность защищать ее от мира, опасностей, которые таит мир, от других мужчин, наконец…»

И уже безо всякой робости, без извинения, полновластно и твердо Генрих положил свою руку на бедро девчонки. Рука показалась ему неожиданно огромной, грубой и уверенной в себе. Суперменовская рука, чуть-чуть постояв на бедре юной самки иного племени, по-хозяйски съехала на обтянутую черным попку девчонки, помяв ее оценивающе, спокойно спустилась вниз, съехала с юбки и пошла, подрагивая от удовольствия, под юбку, по пути разминая ножки в рваном нейлоне, поднялась опять вверх, пока не нашла девчонкин вход. Большой палец руки уверенно и мощно врылся в место схождения девчонкиных ног и живота… Девчонка дернулась, доселе мягкий под нейлоном живот ее напрягся, и она спросила удивленно-сонным голосом:

– Что ты делаешь, Генрих?

– I am going to make love to you,[50]50
  I have fucked you (англ.) – Я собираюсь делать любовь с тобой.


[Закрыть] – сказал Генрих спокойно и серьезно. Уже обе руки его ласкали живот и бедра инглиш герл, сдвигали вниз рваный нейлон и вверх узкую юбку (на юбке, к счастью, имелся разрез)…

– Нет, нет, – пробормотала девчонка неуверенно и заскользила руками по рукам Генриха. Но, наткнувшись на твердые мышцы и жилы Супермена, руки панк-девчонки неожиданно погладили Генриха.

– О-у! – вздохнула девчонка, когда плоть Супермена вошла в ее плоть, и подалась вперед. Генрих в шкуре, отбросив дубину, на теплом песке подмял под себя пойманную им молоденькую самку чужого, обитающего близ моря племени и, держа ее снизу за попку, бесстыдно мял запрещенные места и наслаждался сладким мясом новой возлюбленной…

10

Генрих проснулся оттого, что на грудь ему внезапно опустилась тяжесть. Открыв глаза, он увидел, что на груди его сидит девчонка. Голая, только футболка с Джонни Роттеном прикрывает грудки. Кое-где футболка разрезана, очевидно бритвой, и девичье тело светится в щелях.

– Good morning, полковник Петроф! – сказала девчонка. И прибавила: – So you fuck me last night, dirty bastard?[51]51
  So you fuck me last night, dirty bastard? (англ.) – Итак, ты выебал меня прошлой ночью, грязный ублюдок?


[Закрыть]

– Да, – согласился Генрих. – I have fucked you.[52]52
  I have fucked you (англ.) – Я выебал тебя.


[Закрыть]

– Грубо изнасиловал несовершеннолетнюю, – торжествующе сказала девчонка. – Подсудное дело, между прочим…

Амазонка уселась на Генриха верхом, как на лошадь; в десятке сантиметров от лица Генриха Супермена темнел клочок красной шерсти и уже там, внизу, на груди Генриха, невидимый, где-то раздваивался. Чувствуя на себе мягкую, возбуждающую тяжесть существа, Генрих засмеялся.

– Почему ты выкрасила это в красный цвет? – спросил Генрих и правой рукой ухватил существо за красную шерстку и подергал. Он и не подозревал, что приверженность к панк-движению у юной особы простирается до степени окраски волос на половом органе.

– Для тебя, конечно, – невозмутимо сказала Алис. – Сделать приятное русскому шпиону…

– И этому они вас учат в английской школе, – укоризненно сказал Генрих Супермен, еще раз поддев пальцем красный мех…

– Эй, эй, – отвела его руку Алис, – не распоряжайся, пожалуйста, руки прочь! Это мое…

– Нет. Ошибаешься. – Генрих опять схватил существо за красный клочок шерсти, на сей раз пальцы его попытались углубиться в красные заросли поглубже… – Это не твое. Твоя щель, – Генрих намеренно употребил вульгарное английское «slot»,[53]53
  Slot (англ.) – щель.


[Закрыть] ему хотелось смутить девчонку, – принадлежит мужскому населению земного шара… – При этих словах он вдруг положил руки на бедра Алис и рывком переместил ее на десяток сантиметров вперед, так что щель девчонки оказалась у его губ, а красный мех коснулся носа мистера Супермена…

– Ох, – облачком пара вылетело из губ девочки, когда язык Генриха коснулся ее нежных, совершенно запрещенных, огражденных обществом, уголков между ног. – Ох…

По нежности этих мест и уголков, по их размытости и нерезкости можно было с помощью языка и губ определить, что они принадлежат юной самочке северного морского народа, с нежарким солнцем, что они принадлежат самочке той страны, где девочки развиваются медленно, в неспешной истоме переходя из возраста в возраст. «У испанки или итальянки такого же возраста такие же уголки были бы резче, грубее, может быть, шершавее», – подумал Генрих и еще раз обвел языком всю не очень обширную щель юного существа по периметру. Существо ахнуло. Генриху было ясно, что существо все, исключительно все чувствует. Каждое движение его горячего утреннего языка оно чувствует… «Чувствительность – не такое уж часто встречающееся среди молодых особ качество», – подумал Генрих и обрадовался, что ему досталась чувствительная Алиска. Он оторвался на мгновение от мокрой сочности разреза и поднял глаза вверх.

Супермен увидел белое горло и подбородок существа, запрокинутый назад. Рука Генриха, погладив жесткую шевелюру Джонни Роттена, одновременно коснулась Алискиных холмиков под шевелюрой, скользнула вниз – живот девочки напрягся, когда на нем остановилась рука Супермена – и, поласкав несколько мгновений живот и обе грудки, каждую из них смяв по очереди, рука вылезла через горловину футболки наружу и легла на горячее горло Алиски. Потом рука задела ее губы, пара пальцев, как бы нехотя, лениво и случайно, вошла в ее рот, и там их встретил скользкий Алискин язык. Язык быстро подчинился пальцам Супермена, сдался им, преданно, мелко-мелко зализал их, грубые и бесцеремонные…

Довольный приемом, оказанным его пальцам, Генрих вернулся в Алискину щель, мило пахнущую чем-то (определения Генрих не мог подыскать и потому остался с первым попавшимся, с «мило пахнущей щелкой», может быть, пахнущей остатками детства, все более вытесняемым, наверное, женским в Алиске). Генрих вернулся в щель и вышел из нее только через полчаса, для того, чтобы, нежно положив девчонку на спину, ввести в нее, истекшую всеми возможными соками и размягченную, свое суперменовское орудие, могущественное и мускулистое. И вся Алиска со стонами задвигалась под Генрихом, и они были одного возраста, ибо мужчина и женщина всегда одного возраста, когда они занимаются любовью. «И, может быть, Алиска даже старше меня», – подумал Генрих, когда Алиска, которую никто этому не учил, изо всех сил прижимала его к своему животу и грудкам, а Супермен толчками, с воем изливал в юный сосуд свое семя…

11

Ночь ли, день, неизвестно. Шторы на единственном окне спальни Супермена плотно задернуты. Генрих держит в руке рожком свернутую папиросину с гашишем и тянет пахучий дым. Включенный электрический обогреватель нагнетает на голую Алиску, сидящую на постели и прислонившуюся ко всем подушкам Генриха спиной, горячий воздух.

– А в Сибири холодно, Генрих, а?

– Никогда не был в Сибири, kid, там, я думаю, неинтересно. Я люблю большие города…

– Я ненавижу холод, – объявляет существо, надув губы. – Везде так холодно в Европе. Никогда не была на других континентах, правда. В Африке, наверное, тепло. Вот хорошо было бы никогда не выходить на улицу зимой, выходить только летом, – мечтательно продолжает существо. – Ой, я хочу пи-пи, – внезапно объявляет оно и соскальзывает со старой мягкой кровати Супермена.

«Все-таки оно еще тощее, за исключением попки, – констатирует Генрих, следя за тонкоспинным и узкоплечим существом, боязливо скользнувшим за дверь спальни. Ему еще нужно нарастить мяса на скелетик».

– Ой, какой уж-ж-жас! Бр-ррр! Как в холодильнике! – доносятся из-за двери Алискины вопли. Генрих, оторвавшись от гашиша, усмехается.

– Какая же у тебя холодная квартира! – возвращаясь, жалуется существо. – Как же ты спасаешься тут зимой, если даже в сентябре у тебя такой холод.

– Дом старый, почти средневековый, – оправдывается Генрих. – Стены толстые, даже не кирпичные – каменные. Под домом у нас катакомбы, тянутся под землею до самой улицы Тамплиеров, – терпеливо объясняет замерзшему крокодильчику Генрих. – Моя квартира очень дешевая. А ты где живешь? – спрашивает он, протягивая папиросину Алис.

– В семнадцатом. Погрей мне ножки, – жалобно просит крокодильчик и плюхается на кровать так, что ступни ее оказываются на груди Генриха. Послушный Супермен некоторое время растирает бледные кривые пальчики Алиски, на нескольких из них розовые новорожденные мозоли.

– Ой, хорошо! – блаженно взвизгивает Алиска. – Как массаж, – уважительно говорит она, в то время как Генрих со знанием дела мнет ее ступни, обминая даже мелкие косточки. – Где ты этому научился? Ты что, был в Японии?

– Почему в Японии? – спрашивает Генрих, продолжая массировать молочно– белые ступни будущей панк-звезды.

– Мне кажется, что все приятные для тела вещи пришли из Японии, – говорит Алиска тихо, растроганная вниманием, оказанным ее панк-пальчикам.

– Нет, kid, я научился этому массажу от шведской девушки, с которой жил когда-то в Калифорнии.

– Ебал ее? – спрашивает подозрительная Алиска.

– «Ебал» звучит грубо, – учит мудрый папа Супермен свою уличную девочку. – Где ты нахваталась этих словечек?

– Sorry, father! – фальшиво-кротко извиняется Алис и нахально хохочет. – Ебал, ебал, я знаю. У тебя было много женщин! Сколько? – вдруг спрашивает она.

– Не считал, – говорит Генрих. – Не думаю, чтоб очень много.

– А у меня было много мужчин, – хвастливо объявляет крокодильчик и, выдернув очередную ступню из рук Генриха Супермена, садится на кровати и вызывающе смотрит на него.

– Сто? – называет Генрих первую пришедшую ему в голову цифру и улыбается.

Сомнение мелькает во взгляде крокодильского попугайчика, она почему-то дергает себя за розовый сосок левой грудки.

– Около этого, – кивает она.

– Отдавалась дворовым мальчишкам в подвале consul-flat[54]54
  Consul-flat (англ.) – муниципальная квартира для неимущих.


[Закрыть] билдинга, где прошло все твое тяжелое детство? – иронически спрашивает Генрих.

– Я не жила в consul-flat билдингс! – возмущенно кричит Алис. – К сожалению, моя семья была fucking English middle-class idiots.[55]55
  Fucking English middle-class idiots (англ.) – Ебаные английские идиоты среднего класса.


[Закрыть] Роботы! И с мальчишками я не ебалась. У меня всегда были взрослые любовники, – гордо добавляет она. – Одному было 28 лет, вот. Он был музыкант. Барабанщик.

Генрих хохочет и, схватив Алиску, целует отважную будущую звезду, оказывается давно уже бродящую по миру взррслых…

– Генри, – внезапно шепчет ему Алис на ухо. – Положи под подушку пистолет.

– Зачем, бэби? – не понимает Генрих.

– Понимаешь, – смущается существо. – Я видела фильм…

– Она видела фильм, – обрывает ее Генрих. – Криминальная романтика в вашем движении была замечена мною еще в 1975 году, – иронически-поучительно начинает он.

– You are boring![56]56
  You are boring! (англ.) – Ты скушен!


[Закрыть] – бросает Алис и отталкивает Генриха от себя.

– О'кей, kid, – соглашается Генрих, обиженный тем, что его обозвали скучным занудой. Он опускает руку к полу и достает из-под кровати пистолет. Ставит его на предохранитель и кладет под подушку…

– Так он был под кроватью! – радостно кричит Алис…

– Да, где же еще, – победоносно смотрит на нее Генрих. – Где еще место пистолету, как не рядом с его хозяином…

Успокоенное, может быть, охранительной близостью оружия, существо вдруг свертывается в зародыш, отворачивается от Генриха, только ее попка прильнула к нему, и, загребши на себя многочисленные одеяла Генриховой квартирной хозяйки, почти мгновенно засыпает. «Как дитя, навозившееся за день в снегу», – думает Генрих и тоже закрывает глаза. Увы, ему не так легко уснуть, как девчонке. Некоторое время Генрих в полугашишных видениях бежит за трамваем, неспешно уносящим куда-то его родных и близких, потом все-таки понимает, что ему не попасть в трамвай, символизирующий его жизнь, и идет один по трамвайной линии между бетонных котлованов и ужасных железных конструкций, глядя, как в удаляющемся от него последнем вагоне трамвая горит розовая шапка его отца…

12

Просыпается он от стеснительного смеха. Открыв глаза, он видит дитя, сидящее на корточках перед открытым настежь старым шкафом, принадлежащим, как и все в квартире, его хозяйке, мадам Боннард. Дитя поворачивается к Генриху, и он видит, что в руке нежного существа огромное розовое дилдо, которое она стеснительно сжимает обеими руками…

– Что это, Генрих?

– А так, пустяки, это не для тебя, kid, для взрослых женщин, – спешно сообщает Генрих, видя, что невыросший ребенок прижимает двухфутового, тяжелой резины монстра к легкой своей груди.

– Почему не для меня, Генри? Я хочу как взрослые женщины, я взрослая, я женщина. Ой, какой… – Дитя уважительно отстраняет монстра в пупырышках резины от себя, разглядывает. – Огромный какой, страшный… Войдет он в меня, как ты думаешь, Генрих?

Дитя встает и, расставив ножки, чуть согнув их в коленях, примеривается членом между ног.

– Дура маленькая, прекрати немедленно, куртизанка хуева, – беспокоится Генрих и даже привстает в постели.

– Генрих, попробуем, а?

– Дура, хочешь все себе там разорвать?

– Она не такая маленькая, Генрих, она растягивается, – смеется голый попугайчик. – Я пробовала… бутылку от пива…

– Хулиганка! Вредно делать такие вещи. Станешь нимфоманкой…

– Хэй, Генрих, ты не мой папа, ты мой любовник, не так ли?

Увы, Генрих ничего не может против этого возразить. Он точно не Алискин папа, он ее любовник, потому он обреченно смотрит, как существо, пыхтя, пытается сесть на член, опирая другой его конец об угол кровати. Повозившись несколько минут и не достигнув желаемого результата, существо вздыхает.

– Нет, не сейчас, попробую позже. Сейчас я не возбуждена, поэтому она твердая, не растягивается… А ты все-таки dirty old man[57]57
  Dirty old man (англ.) – грязный старый мужик.


[Закрыть]…– с уважением говорит она.

Супермен не верит своим ушам. «Вот в какое странное и смутное время мы живем, – думает Генрих, – когда вкусы маленьких девочек и тех, кого, называют dirty old man, полностью сходятся. А может быть, они и всегда сходились», – думает Генрих. И ругает себя за то, что все еще не может избавиться от комплекса неполноценности по поводу разницы в возрасте между ним, Генрихом Суперменом, и его девочкой, тогда как они юная самка Алис на деле только мужчина и женщина. «Все! – Супермен приказывает себе прекратить ненужные рефлексии. – Точка! Скажем «нет» нашим комплексам».

Генрих встает. Когда он наклоняется, чтобы взять со стула тельняшку, голая Алиска вдруг прыгает ему на спину, сзади.

– Kill the suckers, fuck the fuckers![58]58
  Kill the suckers, fuck the fuckers! (англ.) – Убьем хуесосов, выебем ебарей!


[Закрыть] – орет она истошным голосом и пытается взобраться по Генриху, как по дереву, вверх.

Генрих хочет оторвать девчонку от себя, но девчонка замком сомкнула кисти вокруг его шеи и, хохоча, болтается на Генрихе, размахивая ногами… Генриху ничего не остается, как опрокинуться с дитем на кровать. Некоторое время они возятся, наконец мускулистый Супермен все же одерживает верх над цепкой панк Алис и, перевернув ее белой попкой кверху, шлепает несколько раз.

Неожиданно для Генриха девчонка вдруг начинает реветь.

– У-у-у, – всхлипывает она. – У-у-у! Fucking animal![59]59
  Fucking animal! (англ.) – Ебаное животное!


[Закрыть] – кричит она, поднимая лицо в слезах от подушки. – Конечно, ты сильнее меня, животное! Чего дерешься?

– В английских школах у вас, насколько я знаю, всегда пороли детей и делают это до сих пор, чтобы детишки не баловались, – пробует отшутиться Генрих.

– Тебя бы так, животное! – зло орет заплаканная Алис и всхлипывает опять, ее голая попка содрогается от рыданий хозяйки. Позвоночник тоже. Глядя на узкий Алискин позвоночник и попку, Генриху становится ее жалко, и он целует Алискину попку вновь и вновь.

– I am sorry, kid,[60]60
  I am sorry, kid! I am sorry! (англ.) – Извини, ребенок!.. Извини!


[Закрыть] не плачь. I am sorry! Я не хотел тебя обидеть. Я не думал, что тебе будет больно!

– Не думал, не думал… – все еще злится Алис. – Дурак здоровый, животное…

– Ну хочешь, ты меня ударь, – предлагает ей Генрих.

– Хорошо, – неожиданно сразу соглашается Алис. – Только ремнем.

– Ну нет, – возражает Генрих. – Ремнем больно. Рукой.

– Нет, ремнем.

– Ну ладно, ремнем. Но только несколько раз.

– Пять раз. – Алиска.

– Три. – Генри.

– Пять, – настаивает Алис. – Ты меня ударил пять раз, подлец.

– Ну ладно, пять.

Алис с готовностью соскальзывает с кровати и вынимает ремешок из армейских брюк Генриха, лежащих на стуле. Брюки падают на пол.

Генрих покорно, со вздохом ложится на живот. Существо, стоя на ним, хихикает, потом вдруг больно хлещет ремнем по Генриху.

– Раз! – считает существо и заглядывает, наклоняясь над Генрихом, ему в глаза.

– Больно, – говорит Генрих. – Легче.

– А-а, больно! – злорадно тянет Алис. – Будешь знать, как обижать малолетних. – Она далеко заносит назад руку с ремнем. – Два! – опускает ремень на ягодицы Супермена.

Несмотря на декларированную безжалостность и мстительность, второй удар был куда легче первого, дитя пожалело Генриха. Последующие три ремня доставляются один за другим и скорее напоминают поощрительные шлепки, чем наказание.

– Bastard! – заключает девчонка и отбрасывает ремень…

13

Когда они наконец выползли на улицу, там был солнечный, чуть по-осеннему прохладный день, окунувшийся уже в четвертый час после полудня. Получилось, по их совместным подсчетам, что они провели в квартире Супермена около сорока часов. Оба безудержно хотели есть. Посему Супермен вывел свою подружку на рю Франк Буржуа и пошел с нею направо. Через пять минут они уже вышли на пляс де Вож.

– Здесь, о панк Алис, – обратился Генрих, кривляясь, к своей спутнице, – как, наверное, тебе известно, французский король Людовик Тринадцатый принимал парады.

– Да?.. – сказала, не выразив никакого удивления, Алис.

– И тут же, очевидно, три мушкетера, предводительствуемые д'Артаньяном, доблестно дрались против гвардейцев кардинала Ришелье, который жил вот в этом доме, – и Генрих указал на номер 21.– Кстати, обрати внимание, о Алис, что все дома с четырех сторон по периметру площади выстроены в одном стиле. Нигде больше в мире не встречающийся архитектурный ансамбль.

– Flat,[61]61
  Flat (англ.) – плоские.


[Закрыть] – сказала Алис, оглядевшись по сторонам. – Не вижу ничего особенного…

Генрих покачал головой:

– Ну конечно, ты любишь цветные комиксы, фильмы, вроде «Star wars» и «Mad Мах», электронные игры и панк-рок. История тебя не колышет; на то, что Париж – столица романтизма, тебе плевать, удивительный архитектурный ансамбль пляс де Вож для тебя плоский…

– I fuck History,[62]62
  I fuck History (англ.) – Я ебала историю.


[Закрыть] – лениво сказала Алис. – Кончай меня воспитывать, не будь моим папой…

Генрих задохнулся от возмущения, но решил промолчать, дабы лишний раз не подчеркивать разницу их поколений, решил игнорировать борьбу отцов и детей и разницу культур. Заткнулся.

«Коконатс» был закрыт, то есть дверь в «Коконатс» была открыта, но оказалось, что они уже не обслуживают ланч и начнут обслуживать обед только в семь часов.

– Fuck! – выругалась Алис. – Как в Лондоне!

Супермен взял злую свою подружку в мундирчике за руку и повел ее в противоположный угол площади, в кафе «Ma Бургонь» на углу рю Франк Буржуа. На свежем сентябрьском воздухе под аркадами за столиками сидели различного вида, пола и даже различных рас туристы, уставшие от беготни по Парижу и осматривания памятников архитектуры. Столики в беспорядке были заставлены бокалами, бутылочками соды и тоника, маленькими и большими кофейными чашками. На некоторых стояли еще и тарелки с остатками бутербродов, остатки эти вызвали воодушевление у голодных Генриха и Алис. Установив, что оба они дружно ненавидят туристов, которые только мешают нормальным Генрихам и алисам жить в Париже, они уселись за самый крайний столик. Дальше уже был серый тротуар, запаркованные вплотную одна к другой маленькие французские автомашины, потом забор сквера, а за забором подростки из соседней школы, уже открытой после каникул, шумно играли в футбол. Одним углом их столик упирался в сложенную из камня семнадцатого века колонну, которая, подымаясь вверх, изгибалась и превращалась в один из пилястров аркады. Всю эту терминологию, впрочем, знал Генрих, но не знала Алис. Алис, очевидно, назвала бы все это «Fucking old stuff»,[63]63
  Fucking old stuff (англ.) – Ебаная старая рухлядь.


[Закрыть] если бы Генрих решился спросить ее о колонне, или пилястрах, или семнадцатом веке.

– So fucking uncomfortable,[64]64
  So fucking uncomfortable (англ.) – Так ебано неудобно.


[Закрыть] – сказала Алис, – этот их fucking обычай закрывать кухню между ланчем и динером. А если я нонконформист?

Генрих расхохотался.

– Yes, you are, – подтвердил Генрих. – Я тоже.

Никто особенно не рвался их обслуживать. Подождав некоторое время, Алис при этом нервно постукивала рукой по столу, Генрих Супермен встал, вошел внутрь кафе и попросил человека у кассы прислать им официанта. Любезно попросил. Мсье у кассы сказал, что официант будет.

– Что ты им сказал, этим suckers?[65]65
  Suckers (англ.) – хуесосы.


[Закрыть] – встретила его вопросом Алис. – Нужно было сказать, что если они нас не обслужат через несколько минут, то мы их ограбим…

– Обслужат, – успокоил ее Генрих.

Они заказали себе «Жамбон де Пари», два салата и два крок-мсье. Другого горячего у них здесь не полагалось в эти часы, в их «Ma Бургонь».

– Fuck them, – сказала девчонка, – съедим что есть.

Чтобы смягчить желудки, два алкоголика заказали литровый караф вина и выпили его еще до того, как прибыли крок-мсье. Девчонка хотела заказать еще литр, но Генрих успокоил ее тем, что предложил после этого скромного обеда пойти выпить в другом месте, а потом, может быть, пообедать где-нибудь ночью, и уже основательно. Потому второй литр вина они отменили.

– Вообще советую тебе позвонить сестричке. Отметиться, – сказал Взрослый Генрих. – Надеюсь, она еще не звонила в полицию. Но если не звонила, то позвонит.

– Да, ты прав, шпион, – мрачно дожевывая кусок крок-мсье, согласилась Алис. – Как хорошо, наверное, быть взрослым! – с досадой воскликнула она и швырнула остаток тоста на тарелку. – Никто тебя не доебывает, никому ты ни в чем не отчитываешься… – Алис встала…

– Отчитываешься, увы, – не согласился с ней Генрих. – Взрослые еще менее свободны, чем kids… Тебе нужен франк?

– No, thanks,[66]66
  No, thanks (англ.) – Нет, спасибо.


[Закрыть] – промямлила Алис и ушла внутрь кафе.

Следя за тем, как Алис обменивается неслышными ему фразами с человеком у кассы, глядя на ее ноги в тех же рваных чулках (нужно купить ей чулки, мимоходом подумал Генрих), следя, как девчонка независимо и зло держится, как рывками набирает номер телефона, Генрих вдруг обнаружил, что гордится своей девочкой.

Мсье у кассы заговорил с барменом, бармен кивнул пару раз в сторону Алис и засмеялся. Мсье у кассы, очевидно, сказал мсье бармену, что девчонка не одна, а с отцом или с дядей, потому что бармен на мгновение обратил свое лицо с очень мелкими плебейскими чертами в сторону Генриха. Затем оба персонажа разбрелись по разным углам стойки и занялись каждый своим бизнесом… Девчонка все говорила по телефону.

К бару подошли молодые люди, трое молодых людей в кожаных куртках, хотя, пожалуй, для кожаных курток было еще несколько жарковато в сентябрьском Париже, однако для того, чтобы выглядеть tongh и sharp, можно и попотеть немного.

Юнцы покосились на ножки в рваных чулках и на отставленную назад попку подружки Генриха, она в это время перенесла всю тяжесть на локти, покоящиеся на стойке бара, и попка оттопырилась назад. Юнцы засмеялись и что-то пролаяли в сторону Алис. Девчонка обернулась и бросила нечто быстрое им в ответ. Короткое сообщение слетело с ее губ, скорее всего краткое «fuck you, creeps!»[67]67
  Fuck you, creeps! (англ.) – Ебала я вас, уроды!


[Закрыть] – встревоженно подумал Генрих. Один из юнцов дернулся было в сторону Алис, Генрих напрягся и сунул руку в карман пиджака, где у него лежал кусок металла, тоже умеющий коротко лаять. Но двое кожанокурточников удержали третьего, и он только неслышно открывал рот, а потом закрыл его, потому что бармен переместился за своей стойкой к трем юнцам и, по-видимому, посоветовал им заткнуться в его заведении.

Генрих вынул руку из кармана и удивился, что в только что рассосавшейся потенциально опасной ситуаций он почему-то и не подумал о применении нормальных способов решения спора, не подбежал к бару, не пытался крикнуть, что он – отец девчонки, не попытался, сжав кулаки, стать в угрожающую позу. Вместо этого он схватился за пистолет. Очевидно, инстинктивно. Инстинкты человека с пистолетом очень отличаются от инстинктов нормального человека.

Девчонка положила трубку, зло бросила ее на ресивер и, спросив что-то мсье у кассы, пошла по направлению, которое ей указал мсье. В туалет, догадался Генрих. Один из кожанокурточных юнцов свистнул Алис вслед. Она не обернулась.

Генрих подумал, что он знает, почему он схватился за пистолет. Не мог рисковать и ввязываться в драку, юнцы были упитанные и крепкие. Супермен не мог рискнуть и быть побежденным. Даже пять процентов риска он отметал как невозможность. Супермен не может быть побежден. Он может быть только убит.

Тем более он не может быть побежден в драке на глазах Алис желто-зеленой. Дети не прощают побежденных, и побежденных они не понимают. Для Алис – Генрих «Fucking hero»,[68]68
  Fucking hero (англ.) – Ебаный герой.


[Закрыть] так бы она, наверное, и сказала, стараясь смягчить своим Fucking слишком пышно и сладко звучащее для ее поколения «hero».

– Она – fucking idiot![69]69
  Fucking idiot! (англ.) – Ебаный идиот!


[Закрыть] – сказала Алис, вернувшись. – Она…

– Hey, kid, – сказал Генрих, – а кроме «Fucking» ты знаешь какие-нибудь другие английские слова?

– Ты сам ругаешься через каждые несколько фраз, – пробурчала девчонка презрительно. – Давай свалим отсюда. Здесь полно уродов…

14

– Я в войне с этим миром. Да. Каждый – мой враг! – заключил Генрих и замолчал. Потом взял бутыль из рук девчонки и отпил большой глоток.

Они сидят в зарослях вечнозеленых кустарников, под ивой, слева от них отгороженная сеткой и бетонной стеной автострада, прямо под ними плещется и воняет мокрым Сена, и добраться в укромное местечко можно только, если перелезть через забор парка Лобо и пройти по самой кромке набережной до конца – закрытый кусок парка Лобо обрывается здесь в Сену. Место для хулиганов и влюбленных. Тут можно трахаться, пить, спать летом. И можно, приведя сюда недруга или друга, после вина и гашиша неожиданно всадить ему нож в брюхо и потом столкнуть его в Сену. Пару лет назад, приехав впервые в Париж, Генрих облюбовал это место – каменную косу с кустарниками и деревьями, врезавшуюся в мутную воду.

– А у тебя много врагов, Супермен? – спрашивает Алис серьезно.

– Есть несколько, которых мне очень хочется отправить на тот свет, что я, кажется, и сделаю в конце концов, – отвечает Генрих, тоже серьезно. – Прощать нельзя, забывать ничего нельзя. Жизнь должна быть прожита с достоинством. Супермен не имеет права прощать.

Они молчат. Алис берет бутылку из рук Генриха и, запрокинув голову, глотает вино.

– Жизнь – это одинокий бизнес, – продолжает Генрих. Он чувствует желание поделиться с Алис своими мыслями. Больше не с кем, и Алис, тихая сейчас и серьезная, сидит на железной тумбе, к которой, очевидно, предполагается привязывать приплывающие откуда-то суда.

– Человек приходит в эту жизнь один и уходит из нее одиноким. Даже просто человек – одинок. А тем более Супермен. В одиночестве нет ничего страшного. Одиночество – естественное состояние человека. Быть в толпе – вот что неестественно. И отвратительно.

– Тяжело жить одному, – вздыхает Алис. – Без друзей тяжело…

– Да, – соглашается Супермен. – Но дружба – это иллюзия. Мужчина всегда враг другому мужчине, и, если мужчины могут, они всегда стараются отнять друг у друга нечто: кусок мяса, сладкий корень, самку, красивый камень, деньги… Понимаешь? – спрашивает он Алис. – Дружбы между мужчинами быть не может. Дружба может существовать только между сильным мужчиной и слабым. В этом случае слабый добровольно подчиняется сильному и переходит на его сторону, но все равно эта ситуация недолговечна, и слабый, в большинстве случаев, если жизнь оборачивается таким образом, что нужно и можно выбирать, слабый предает сильного. Мстит ему за подчиненное положение в прошлом. Это закон. Чаще всего, впрочем, ежедневная жизнь не создает таких резких ситуаций.

– А между мужчиной и женщиной может быть дружба? – грустно спрашивает Алис.

– Может, я думаю, но ненадолго.

– А любовь, Генрих, любовь тоже ненадолго?

– Да, kid, любовь тоже ненадолго… Увы…

– А почему, Генрих, ненадолго?..

– А потому, что мужчины и женщины принадлежат к разным родам, как, скажем, собаки и кошки. У них разные повадки, привычки, и потому, если они и соединятся по необходимости в этом мире, по требованию природы, называемому секс, то связь эта недолговечна. Природа отпускает даже самой жаркой страсти только два года, так утверждают биологи. Потом один из партнеров или чаще оба уже не испытывают такого сильного влечения, и если они остаются еще вместе после двух лет, то уже не по причине влечения, но по другим, социальным причинам, экономическим, из-за слабости или лени.

– А как же Ромео и Джульетта, Генри?

– Этим повезло, им не давали соединиться, но препятствия всегда только разжигают влечение, а потом они умерли… Я уверен, что, если бы им разрешили пожениться, через два года они бы уже оба поглядывали по сторонам, а через три – каждый из них имел бы уже по дюжине любовников.

– Ты циник, Генри, или тебя в этой жизни очень обижали, и не раз, – сказала вдруг Алис. Грустно сказала.

– Нет, – сказал Генрих. – Я не циник. Это мир такой. Он не плох, я не говорю, что он плох, я тебе объясняю мое о мире мнение. А мнение я сформулировал на основании моего опыта…

– How sad… – сказала Алис. Замолчала. Помолчав некоторое время, робко произнесла: – Знаешь, Генри, я обещала Магги, что приду домой сегодня ночевать. Очень уж она ругается, обещает сдать меня в boarding-school. Я уже была раз… Ужас…

Алис нерешительно топчется.

– Ты не сердись… Сколько времени?