Текст книги "Антология сатиры и юмора России XX века. Том 19"

Автор книги: Эдуард Успенский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 46 страниц)

Село Троицкое

Село Троицкое под Переславлем-Залесским зимой засыпает снегом много больше, чем другие деревни. Может, это от природы зависит, а может, от того, что в других деревнях еще есть трактора и машины, а в Троицком давно уже нет ничего.

Когда у меня есть трудная и долгая работа, я еду в Троицкое. Там у меня есть свой небольшой, хорошо устроенный дом, даже с телефоном.

Приезжаешь обычно в темноте. Зимой темнеет рано, и все спят. Даже собаки.

Совсем не ясно как далеко на машине можно проехать в глубь деревни. Поэтому я оставляю машину возле почты, в одну руку беру пишущую машинку, в другую – сумку с продуктами – и в рейс по сугробам.

Иногда идешь в снегу по пояс – как плывешь. Сумка с продуктами и машинка едут рядом по снегу.

Самое обидное бывает утром, когда узнаешь, что ты по сугробам полз, снег из рукавов вытаскивал, а рядом была удобная, хорошо протоптанная тропинка.

Вот и дом. Калитка с головой засыпана снегом, и открывать ее не надо, можно просто по снегу перейти.

Главное теперь – входную дверь откопать и открыть. Откапывать приходится ногами и пишущей машинкой.

Тут же затапливаешь печь, потому что дрова в нее еще с осени запихнуты, и включаешь радио – вражеские голоса слушать.

И часа четыре в полухолоде ждешь отдачи тепла от печки.

Но вот тепло пошло, началась долгожданная награда за мучения, началась новая, совсем необычная, совершенно не городская жизнь.

Однажды я привез с собой в село Троицкое своего приятеля Сашу Курляндского. И когда в доме наступил час тепла, я ему сказал:

– Саша, ты гнал по гололеду машину, полз по снегу, почти замерз, но добрался до цели. Теперь ты чувствуешь себя настоящим мужчиной. Что бы ты без меня, Саша, делал?

– Без тебя, Эдик, сейчас, – ответил отогревшийся Саша, – в самом худшем случае, я сидел бы в ресторане Дома кино и пил пиво.

И вот в один мой приезд в Троицкое, пройдя через все мучения и как следует выспавшись, открываю я утром глаза и вижу – в комнате стоит Татьяна Семеновна Частова, моя соседка.

Явилась собственной персоной, нарядная, важная, красивая. Валенки на ней с галошами новые, выходные, платок пуховый коричневый, должно быть, свадьбешный, и пальто большое, утепленное.

Только оно подкачало: оно было большое и теплое, но как будто из двух разных польт… польтов… тьфу ты… сшитое.

– Садитесь, – кричу, – Татьяна Семеновна. Я мигом. Сейчас будем кофе пить. Как живете, Татьяна Семеновна?

А сам за печкой одеваюсь во все свое поношеное, теплое, удобное, деревенско-спортивное.

– Да как живу? Плохо живу.

– Это почему, Татьяна Семеновна?

– Тропинку к колодцу занесло, снег для чая на печке топлю. Вот заболела давеча, лежала весь, день даже горчичник поставить было некому.

– А как же, – спрашиваю, – ваша боевая подруга Евдокия Павловна, тоже Частова? Она что же, не может вам горчичник поставить?

– Я с ней два месяца как не разговариваю.

– Это почему?

– Потому что я с ней поругалась. Еще осенью.

– Из-за чего?

– Из-за того, что разговор был про ручку.

– Какую ручку?

– Колодешную. Ольгушка Субботина, почтальонка тутошняя, сказала, что наши мужики от их колодца ручку взяли.

– А Евдокия Павловна при чем?

– А при том. Я Ольгушке говорю: «Наши мужики не воры. Они чужой ручки не возьмут». А Евдокия твоя стоит и молчит. Я ей говорю: «А ты чего молчишь, глаза таращишь, шкура ты продажная!» Она сразу и побегла. Вот с тех пор с ней и не разговариваю.

– Не очень ли вы поспешили, Татьяна Семеновна? Может быть, она потаращила бы глаза, потаращила, а потом бы тоже сказала, что ваши мужики не воры.

– Ничего бы она не сказала.

– Почему?

– Потому что она шкура продажная.

– Татьяна Семеновна. – говорю я, – всю жизнь она была вашей подругой, и войну вы вместе прошли, а тут вдруг шкурой продажной стала. Да?

– А тут вот стала.

– А хотите, я вас помирю? Я ее приведу, вы и заговорите.

– Яс ней разговаривать не собираюсь, – упрямо твердит Татьяна Семеновна.

– А давайте мы ей письмо напишем.

– Тебе делать нечего, ты и пиши.

Я достаю пишущую машинку, вкладываю лист бумаги и усаживаю Татьяну Семеновну на табуретку у окна.

– С чего начнем? – спрашиваю я.

– С чего хочешь, с того и начинай, – сердито говорит Татьяна Семеновна и отворачивается.

– Давайте так начнем: «Дорогая Евдокия Павловна, я тебя обругала сдуру. Больше не буду».

– Как это – не буду. – говорит Татьяна Семеновна. – У меня нервы поднимутся – я ей и не такое скажу.

– Значит, пишем так. «Дорогая Евдокия Павловна, я тебя обругала сдуру, и еще буду». Так правильно?

– Так правильно.

– Что дальше писать?

– Не знаю. Ты писатель, ты и пиши.

– Когда не знают, про что писать, – про погоду пишут, – говорю я.

– Вот и пиши про погоду.

Только я приготовился писать про погоду, описывать мороз и солнце, день чудесный, явилась маленькая Евдокия Павловна Частова, вся перемотанная платками как пулеметными лентами.

Увидела Татьяну Семеновну на табуретке – и бежать. Еле я успел ее за хвост ухватить и на другую табуретку посадить:

– Сидите тихо, Евдокия Павловна, мы вам письмо пишем. Сейчас будем погоду описывать.

«Погода у нас хорошая», – стучу я на машинке и произношу вслух:

– Мороз и солнце. Правильно?

– Правильно, – подтверждает Татьяна Семеновна.

– Какая же погода хорошая, когда метель вторую неделю метет, – не соглашается Евдокия Павловна.

– Ты глаза-то разуй! Какая метель?! – кричит Татьяна Семеновна. – Совсем, что ль, ополоумела? Вон даже солнце вышло.

Евдокия Павловна молча слезает с табуретки и хочет бежать.

Я успеваю схватить ее за пальто и вернуть:

– Сидите тихо, Евдокия Павловна, когда будем ответ писать, про вашу погоду напишем. Что буря мглою небо кроет. Ладно?

Евдокия Павловна нехотя остается.

– Ну, что дальше будем сообщать? – спрашиваю я Татьяну Семеновну.

– Что хочешь, то и сообщай, – сердито говорит она.

– Может, про здоровье напишем?

– Пиши про здоровье.

– «Здоровье у меня здоровое», – пишу я. – Правильно?

– Правильно. – соглашается она. – Только поясницу ломит и ноги отказываются. Надо опять в больницу ложиться.

– Понятно, – говорю я, и получается так: – «Здоровье у меня здоровое. Только поясницу ломит и ноги отказываются. Надо опять в больницу ложиться». Так правильно?

– Правильно, – говорит Татьяна Семновна.

– Тоська Клекова тоже собирается в больницу ложиться, – вдруг вставляет Евдокия Павловна со своей табуретки.

Это заявление так потрясает Татьяну Семеновну, что она кричит Евдокии Павловне что было сил:

– Да на твоей Тоське воду можно возить бочками! Куда ей в больницу! Ты ее еще в санаторию отправь, кобылу этакую.

Евдокию Павловну этим криком словно сдувает с табуретки. Она по полу, ровно по суху, выплывает из дома и я не успеваю словить ее.

– Татьяна Семеновна, вы же просто срываете мою миротворческую операцию.

– Знаешь что, – сердито говорит мне она, – иди ты в пи…у.

Поднимается и тоже летит к двери.

Я падаю на пол и начинаю кататься от смеха. Я понимаю, что к роли дипломата надо готовиться с детства.

Вечером я устраиваю прием на две персоны. Готовлю угощения из городских штучек и при помощи шестилетнего мальчика Шуряйки рассылаю в конвертах два приглашения на приход в гости. Это срабатывает.

СЛАВА БОГУ, ПРОШЛОГОДНИЕ КОНФЕТЫ И СВЕЖАЯ КОЛБАСА ИЗ ГОРОДА ДЕЛАЮТ СВОЕ ДЕЛО.

Скоро бабушки забывают про меня и начинают свой мирный деревенский разговор. А я тихо стучу в углу на машинке.

Жестянщик Васильков
против вороньей стаи ЖЭКа номер восемь

Жестянщик Васильков давно мечтал завести вороненка. Он только ждал, когда они созреют.

Вот в разгар лета воронята объявились. И заорали себе на весь ЖЭК.

Тогда Васильков взял у электрика Володи Матвеева «кошки» и полез на шестиэтажный тополь. А его собака Павлин сидела внизу и охраняла его новый, еще не стиранный ватник.

Васильков добрался до гнезда, вытащил самого громкого и полез вниз. Тут у электрика Володи Матвеева что-то сработало. Он закричал:

– Я тоже вороненка хочу! И мне полагается! Доставай! Васильков не стал устраивать дебаты, снова вверх полез. Но тут странности начались. Когда первого вороненка брали, ворона-хозяйка вела себя спокойно. ТЪ ли считать не умела, то ли с выводами не торопилась. А тут как закричит:

– Караул! Наших воруют! И за пазухи засовывают!

Разбежалась по воздуху и как треснет Василькова клювом, аж звон пошел, будто Васильков внутри пустой был.

Другие вороны сбежались, стали ее успокаивать. Хотя успокаивать-то Василькова следовало.

Пока вороны свою откачивали, Васильков крабом вниз сполз и к себе в «жестянку» за проволочную сетку сбежал. Верный Павлин при телогрейке остался.

В «жестянке» Васильков и Володя Матвеев сразу к вороненку пристали:

– Скажи «кар», скажи «кар»! Скажи «Сидоров – козел»!

В общем занятие у них появилось. Первые три дня вороны Василькова не трогали. То ли ждали, пока одумается, то ли ждали какого-то своего вороньего начальника.

Как только Васильков во дворе появлялся, они страшный гвалт поднимали. Но до рукоприкладства дело не доходило.

А потом поехало.

Утром выходит Васильков из «жестянки», стружки с воротника отряхивает. А перед ним на дереве здоровая ворона сидит. Вернее, ворон. В общем, такой вороний детина. Сидит он, клювищем по ветке хлопает: хлоп! хлоп! хлоп!

Аж дерево трясется. А остальные вороны в ряд выстроились.

Надо сказать, что Васильков был с уклоном в лысизм. Блестящий был, как коленка.

Туг первая ворона нырнула с дерева, спикировала и как чиркнет Василькова по голове.

Чиркнуть можно по-разному. Здесь так чиркнули, что дым из Василькова пошел, как из коробка.

Снова «хлоп, хлоп» раздалось. Другая ворона вниз нырнула. Низом прошла и на Павлина набросилась. Как клюнет его в то самое место, где хвост кончился, а ноги еще не начались. И опять – хлоп! хлоп! хлоп!

Васильков с Павлином дальнейшего ждать не стали и в «жестянку» к себе бросились. Стали сидеть там за решеткой, как в зоопарке. Только они высунутся – сразу и слышится: хлоп! хлоп! хлоп!

Электрик Володя Матвеев весь день им еду носил, как пленным. И что интересно, производительность труда у Василькова резко повысилась. Он там в «жестянке» две трубы водопроводные сжестянил – от первого этажа до шестого.

И весь день твердил упрямо:

– Скажи «кар»! Скажи «кар»! Скажи «Сидоров – козел»!

На другой день Васильков решил, что вороны про него забыли. Высунулся было утром из «жестянки». Но не тут-то было. Сразу послышалось: хлоп! хлоп! хлоп!

Этот вороний начальник, чувствуется, недаром здесь фигурировал. Был большой труженик.

Все вороны свои дела бросили и на Василькова пикировать начали. Рвут бедного не на шутку.

Жители эту историю заметили, стали на Василькова как на аттракцион смотреть.

Тогда Васильков гримироваться начал. Щеку шарфом замотал, кепку надел и бежит в магазин как Ленин.

Только театр одного актера быстро кончился. Павлин так был устроен, что от Василькова ни на шаг. А Павлина заматывай, не заматывай – он так Павлином и останется.

Бежит загримированный жестянщик, а за ним незагримированный пес. А воронье над ними так и вьется. То одна, то другая кидаются вниз – и клюк человека по башке. А бывает, как на футболе – разгонится одна, а стукнет другая. Да совсем с другой стороны. Ба-бах! Хоть волком вой!

Тогда электрик Матвеев жестянщику Василькову предложил:

– Или ты вороненка отдай, или в Сибирь поезжай. Там нужны упрямые энтузиасты – строители коммунизма. А то еще есть такой выход – выпей ты польской морилки для дерева. Она вся на спирту. И человека черным делает. Тебя тогда не то что вороны – мать родная не узнает. И в метро все будут как негритянскому студенту место уступать.

Не захотел Васильков быть негритянским студентом. Взял вороненка проклятого, из-за которого вся каша заварилась, и пошел с ним, как с белым флагом, на середину двора. За ним шел Павлин, как адъютант, очень торжественно.

Вороны замолкли. Вообще во всем дворе как будто звук выключили.

Посадил Васильков вороненка на дерево и торжественно пошел в домино играть. И никто его не клевал. С тех пор все утихомирились. А по утрам в нашем дворе, когда вороны кричать начинают, одна несколько странно кричит, не как все. Она так говорит:

– Кар! Кар! Сидоро-козо! Кар! Кар! Сидоро-козо!

Сегодня в нашем городе

Един в трех лицах

Моему брату повезло – в нем живет один человек. В крайнем случае – полтора. А мне гораздо хуже. Во мне живут несколько. Может быть, четыре. Может быть, пять. А может быть, даже целый коллектив.

Я, например, люблю джазовую и симфоническую музыку одновременно. Болею всегда за несколько команд. А однажды я был влюблен. Причем не как-нибудь, а в четырех женщин сразу.

Это может показаться странным, и тем не менее это так. И даже сейчас, когда я женат на одной из них, остальные три нравятся мне ничуть не меньше.

Скорее всего, они нравятся ничуть не меньше не мне, а тем другим людям, которые живут во мне.

Однажды, когда у меня было немного свободного времени, я решил сесть и окончательно разобраться в том, кто же во мне живет.

Получилась следующая картинка:

во-первых, во мне живет мот и транжир (по утверждению моей жены);

во-вторых, во мне живет страшный сквалыга (по мнению моих дальних родственников);

в-третьих, во мне живет умный, честный и благородный человек (по моему собственному глубокому убеждению).

Кроме того, меня населяют:

круглый дурак,

беззастенчивый проходимец,

наивный правдоискатель.

Причем это оказалось не все. Время от времени во мне появляются и исчезают другие интересные личности. С некоторых пор я стал наблюдать за поведением моих поселенцев. Вызвали меня, например, в профком и спросили:

– Не хотите ли вы вступить в кооператив?

– А сколько это будет стоить? – первым делом поинтересовался сквалыга.

– Две тысячи.

– Пустяки, – заявил транжир.

– Вступаем, – сказал дурак.

И я действительно вступаю в кооператив. Как это ни странно, дурак почему-то пользуется внутри меня большим авторитетом!

Но самое интересное началось во мне тогда, когда я окончил заочный институт. Месяц назад.

Пригласил меня к себе главный инженер:

– Здравствуй, здравствуй. Проходи. Поздравляю с окончанием. Хочу предложить тебе работу.

– Какую?

– Технологом в цехе.

– А какой оклад? – спросил сквалыга.

– Сто десять рублей.

– Мало, – заявил проходимец, – я и сейчас получаю сто пятьдесят.

Он, как всегда, соврал. В самом деле, работая сборщиком, я получал сто сорок.

– Но деньги же – это не главное, – сказал мой собеседник. Очевидно, в нем тоже сидел свой дурак.

– А что же главное?

– А будут мне оплачивать сверхурочную работу? – снова начал задавать вопросы сквалыга.

– Не беспокойся, – ответил ему начальник. – Инженерам сверхурочных не платят. У них ненормированный рабочий день.

– Значит, можно будет как хочешь поздно выходить на работу?

– Нет. Можно будет как хочешь поздно уходить.

Дома внутри меня состоялось целое профсоюзное собрание.

– На месте инженера ты принесешь больше пользы! – кричал честный. – Надо соглашаться!

– Я тебе дам – соглашаться, – показывал ему огромный кулак сквалыга.

– Но ведь врачам прибавили зарплату, учителям тоже, значит, и инженерам прибавят, – вмешался неизвестно откуда взявшийся оптимист.

– Улита едет – когда-то будет, – возразил ему в противовес появившийся пессимист.

– Зато инженеры больше нравятся девушкам, – раздался чей-то голос. Не знаю чей.

Когда дело касалось девушек, во мне сразу появлялись два человека. Первый – хороший семьянин, заботливый хозяин и домосед. Второй – несколько рассеянный веселый холостяк.

– Правильно, – закричал он, – надо становиться инженером!

– Да, но что скажет твоя жена, когда ты начнешь приносить на тридцать рублей меньше? – возразил ему семьянин.

– Ах, простите! Я совсем про нее забыл, – смутился холостяк.

– Тебя могут уволить, – раздался чей-то голос. Не знаю чей.

– Никто тебя не уволит, – сказал умный. – Профсоюз защитит. И отдел кадров в обиду не даст!

– Да бросьте вы ругаться из-за копеек, – снова вмешался в разговор оптимист. – Рубль с каждым годом становится крепче, товары – дешевле.

– Как же, как же… – начал ему возражать пессимист, но остальные набросились на него и не дали больше сказать ни слова.

В конце концов я очень устал от этой ругани и пошел спать. Когда утром я проснулся, все уже было решено без меня.

Сейчас я уже не сборщик шестого разряда с заработком сто сорок рублей, а инженер-технолог с окладом сто десять.

Как все получилось, не знаю. Очевидно, во мне победило положительное начало. Я же говорил, что, по моему убеждению, во мне живет и честный, благородный человек.

Дежурный сантехник

Воскресенье. Середина дня. Строительная площадка возле почти готового дома-новостройки.

Высокий человек с портфелем что-то ищет в куче строительного мусора. Вот он вытаскивает из нее длинную хорошо обструганную доску и направляется к выходу.

– Ты что? Ты куда? А ну, положи, где взял! – кричит ему через окошко первого этажа какой-то строитель в спецовке и с разводным ключом.

– А чего? – оправдывается высокий человек. – Я ж не ворую. Она мне для книжной полки нужна. Все равно она здесь валяется!

– Ничего здесь не валяется, – уже спокойно говорит строитель. – Это только кажется, что валяется. А она лежит. Она денег стоит!

– Так я заплачу. – с готовностью соглашается человек с портфелем. – Рубль.

– Да? – задумывается строитель. – А что я с ним делать буду? С рублем-то? Три давай.

– Три? За доску? Что-то дорого.

– А я тебе в придачу еще что-нибудь дам. Кран водопроводный хочешь?

– Да у меня есть.

– Ну тогда раковину новую, чешскую. Или дверь фанерованную.

– И раковина у меня есть, и дверь, – не соглашается длинный человек.

– Чудак! Я же тебе ее за два рубля отдаю, а в магазине она двадцать стоит, да и не найдешь. У тебя ее в магазине с руками оторвут!

– Вот и несите сами в магазин!

– Сам не могу, тяжелая она, – огорченно говорит строитель, – а сегодня сторожа нет. Не вышел, пьяница!

– Простите, – спрашивает человек с портфелем, – а вы разве не сторож?

– Я-то? Нет. Я сантехник дежурный. Мало ли – авария какая. Или воры залезут, арматуру посымают.

– Верно, – соглашается пришелец, – могут поснимать. Сейчас народ такой пошел – только отвернись!

– По себе знаю, – вздыхает строитель. – Уж сколько у меня воровали!

Наступает длинная пауза.

– А, так и быть! – вдруг машет рукой сантехник. – Я тебе знаешь, что дам?

– Что?

– Дрель новую. Ее электрики оставили.

– Дрель? – удивляется длинный. – А чем же они работать будут, электрики ваши? Они ж скандал устроят.

– Ничего они не устроят. У них для работы другая есть– старая. А эту они для продажи припрятали. А я подглядел.

– Тогда давайте, – идет навстречу гость. – Только вы заверните мне ее. Мало ли что, вдруг кто заметит. А дрель всегда нужна.

– Конечно, нужна, – отвечает строитель, – и заверну я тебе ее по-хорошему. Только ты вот что, ты рубль-то добавь. Дрель-то совсем новая.

– Рубль? – переспрашивает человек с портфелем. И опять наступает длинная пауза, потому что он роется в бумажнике.

– Нет рубля, – наконец говорит он, – опять трешник.

– Надо же! – чешет в затылке строитель. – Плитка нужна?

– Какая?

– Кафельная.

– Нет.

– А плита газовая?

– Тоже нет.

– Так зачем же ты сюда пришел?

– За доской. Для книжной полки.

– Ах да! Ну тогда я тебе дам шурупов килограмм. Идет?

И с доской в одной руке, с портфелем и свертками – в другой в воскресенье, в середине дня, высокий человек не торопясь покинул стройку. На этот раз без всяких замечаний.

Мой сосед

Ко мне поселили нового соседа.

– Что ты делаешь? – спросил он, входя на кухню.

– Глажу брюки.

– Разве так надо гладить брюки? Вот как надо гладить!

И мои брюки превратились в отлично выглаженные футбольные трусы.

– Что ты делаешь? – закричал он через пять минут.

– Чиню холодильник.

– Разве так надо чинить холодильник? Вот как надо чинить!

И в моем холодильнике установилась нормальная температура – 36,6 °C.

Когда пришла Валя, мы никуда не пошли. Мы сидели дома.

– Что ты делаешь? – спросил он, врываясь в комнату.

– Целуюсь с девушкой.

– Разве так надо целоваться?

Жизнь становилась невыносимой. Я решил покончить с собой.

– Что ты делаешь? – спросил он, когда я влезал на табурет.

– Собираюсь вешаться!

– Разве так надо вешаться? Вот как надо вешаться!

С тех пор я живу спокойно.

Золотые руки

– Все, что вы видите в этой комнате, – сказала моя будущая теща, – сделано членами нашей семьи. В нашей семье у всех золотые руки. Вот этот телевизор видите? Его муж собрал. Давно это было. Он тогда мастером работал на телевизионном заводе. Пять лет включаем – и ни одной поломки! А пианино? Такого в магазине не достать. Их на экспорт изготовили. А муж тогда сторожем был на рояльной фабрике.

– А это? – спросил я, глядя на легкий садово-огородный трактор. – Это тоже муж?

– Нет, – ответила хозяйка. – Это не муж. Это сын, ремесленник. В отца пошел. В совхозе практику проходит.

– Скажите, – закричал я, – а Лена, она тоже такая?

– Нет, – с грустью в голосе произнесла хозяйка. – Лена – она не в нас. Лена – она, по правде говоря, вообще не наша. Это я ее в дом принесла. По глупости. Молодая была. Акушеркой в родильном доме работала.

У меня отлегло от сердца. Слава богу, что Лена все-таки не такая. Иначе бы свадьбы не было. Я ничего не смог бы принести в этот дом. Такая уж у меня работа. Я работаю в змеином питомнике.