Текст книги "Поединок. Выпуск 10"

Автор книги: Эдуард Хруцкий

Соавторы: Виктор Пронин,Алексей Новиков-Прибой,Анатолий Степанов,Николай Черкашин,Борис Можаев,Сергей Диковский,Юрий Авдеенко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 31 страниц)

20

На другой день Боборыкин встретил Конькова в дежурном помещении и сердито спросил:

– С какой целью вы меня вызвали?

– Сейчас поясню. Пройдемте со мной, – приглашал его Коньков, пропуская впереди себя.

В своем кабинете он вынул из кармана закопченную алюминиевую трубку и положил на стол перед Боборыкиным:

– Узнаете?

– Что это? – спросил в свою очередь Боборыкин.

– Обрезок от вашего весла. Вспомните!

– Допустим… Ну и что?

– Он оказался на месте сгоревшей юрты Гээнты. Как он там оказался?

– Понятия не имею, – Боборыкин даже отвернулся и сделал обиженное лицо.

– Я вам напомню. Вы его зарядили фитилем, подожгли и положили в юрту спящего Гээнты.

Лицо Боборыкина покрылось пятнами, но он все еще пытался изобразить обиду и растерянно улыбался:

– Как бы я смог сделать это?.. Если во время пожара я был на запани.

– На лошади, например. От ОРСа до вашего склада по тайге не более двенадцати километров. Пока тлел фитиль, вы ехали галопом.

– Что вы на меня валите напраслину? Интересно, кто бы это дал мне лошадь? – Боборыкин побледнел, и на лбу его появилась испарина.

– Конюх ОРСа, по записке завхоза. Вот она, – Коньков вынул записку и показал ее из своих рук.

Боборыкин глядел на нее затравленно и молчал.

– Она? – насмешливо спросил Коньков.

– Не знаю, – выдавил из себя Боборыкин и отвернулся.

– Запираться дальше бессмысленно, Боборыкин. Лошадь, на которой вы ездили, видели удэгейцы. Они могут ее опознать. Построят всех лошадей ОРСа и спросят: которая? А весло, то самое, от чего вы отрезали эту трубку, хранится в надежном месте. Так что баста.

Коньков встал.

– Что вы от меня хотите? – со злобой спросил Боборыкин, вставая.

– Подумайте, все взвесьте и признайтесь… Мне ли, прокурору, не имеет значения. Это облегчит вашу участь. А пока я вас провожу в дежурку.

Оставив Боборыкина под надзором дежурного, Коньков вернулся в кабинет и позвонил Савельеву:

– Владимир Федотыч, здравствуйте! Коньков.

– Слышу, – помедлив, ответил Савельев. – В чем дело?

– Появились серьезные улики в виновности Боборыкина. Необходимо задержать его. Прошу вашей санкции.

– Кажется, я отстранил вас от дела. Так вот… Боборыкиным займется тот, кому следует.

На том конце положили трубку, и послышались частые гудки.

– Ах, вот как! – воскликнул Коньков, придавливая рычаг трубкой. – Ну, ладно…

Злой и решительный вошел он в кабинет начальника милиции и спросил от порога:

– Почему прокурор не дает санкцию на арест Боборыкина? Я ему звоню по телефону, а он трубку бросает. Даже разговаривать не хочет. В чем дело?

– Ну что ты кипятишься, капитан? Садись, и поговорим спокойно, – подполковник, грузный, с залысинами, кивнул на стул. – Боборыкин никуда не денется, возьмут его, успокойся. А указание прокурора следует исполнять.

– Я исполняю… задержал Чубатова. Но прокурор необъективен. И я с ним не согласен по ходу дела.

– Если прокурор берет следствие в свои руки, ты обязан отдать.

– Пожалуйста! Бумаги я отдам.

– И продолжаешь вести это самое расследование. Какое ты имеешь право?

– А если я не согласен с выводами прокурора?

– Ты обязан прекратить расследование. Если не согласен, пиши рапорт.

– Я напишу рапорт. Но к рапорту я добавлю кое-что другое. Я подробно изложу, что за порядки сложились у нас по заготовке леса. Что за отчетность! Что за снабжение! И все хотят из воды сухими выйти. На стрелочника свалить! Я попытаюсь разобраться в этом до конца.

Подполковник Колесов с долгим укором смотрел усталыми, отечными глазами на Конькова, выражение лица его было печальным и скучным, ему жаль было, что взрослый и вполне разумный человек порет горячку и не хочет считаться с элементарными правилами.

– Прокурор требует отстранить вас от дела, – произнес он наконец. – Я надеюсь на ваше благоразумие.

– Я буду проводить расследование, – сказал упрямо Коньков.

– В таком случае, вы будете наказаны.

– Благодарю за предупреждение, – Коньков учтиво склонил голову и пошел к двери.

Подполковник встал и сердито сказал:

– Остановитесь, товарищ капитан!

Коньков остановился, развернулся по-военному, щелкнул каблуками:

– Слушаюсь, товарищ подполковник!

Тот подошел к Конькову:

– Леонид Семеныч, мы с тобой больше года проработали… Зачем же так открыто рвать? Зачем не уважать старших?

– Я вас уважаю, товарищ подполковник.

– Формально. А по существу не слушаешь. Ну, поверь моему опыту, нельзя лезть на рожон. Прокурор для тебя, для следователя, одно и то же, что ротный командир для отделенного. Хоть субординацию соблюдай.

– Чем же я нарушил субординацию?

– Ну, как же? Прокурор отдал приказ – арестовать подследственного. А ты что сделал? Мало того, что целый день проманежил… только вечером взял его. Так еще и с гитарой вел через весь город!

– Мне совестно вести под конвоем невинного человека.

– Суд покажет, виновен он или нет.

– Вот именно. Будем готовиться к суду.

– Что это значит?

– А то, что я вам сказал. Буду жаловаться. Действовать, как сочту нужным.

– Ну что ж, вольному воля, – подполковник насупился и сухо сказал: – Можете считать себя свободным. Я отстраняю вас от расследования. Ступайте.

Он вышел из милиции, свернул на тихую пустынную улочку и рассеянно побрел по узенькой бетонной ленточке тротуара. Стоял хороший денек ранней осени – ни жары, ни ветра; сочно зеленела на обочинах трава-мурава, светились чистые голубенькие заборчики из штакетника, палисадники с высоким малинником, яблоки на ветвях и тревожные пятна красной рябины. Но Конькову было не весело от этой благодати.

«Вот и повернулось все на круги своя, – думал он, – и пойду я опять околачивать пороги. Правду искать! Отчего это так получается? Так не везет мне? Или самолюбие заедает и я лезу в самом деле на рожон? Может, прав Савельев? Нарушение есть? Есть. А там пусть суд решает. Чего же я бью тревогу? Или я и вправду обязанности свои перепутал, вместо обвинителя хочу защитником выступать? Ведь будет же на суде и защитник, будет. А как же я? Дело свершили, я знаю, что причины этих нарушений не вскрыты, что виноваты не только заготовители, но и те, которые сами обвиняют, и промолчу? Дак ведь совесть замучает! Кто же я? Страж закона или исполнитель чужой воли? Если закон превыше всего, тогда что за беда, коли перепадет мне по шее. Надо терпеть, Леня…»

Его вывел из раздумья скрип тормозов на мостовой. Оглянулся – газик. Из растворенной дверцы высунулся председатель райисполкома Стародубов и машет рукой:

– Капитан! Шагай сюда, подвезу!

Коньков свернул на мостовую:

– Здоров, Никита Александрович!

– Давай, давай! – тот сидел за рулем, жестом указывая на место рядом с собой.

Коньков влез в машину.

– Тебе куда? – спросил Стародубов.

– Да ведь я к тебе…

– Иди ты! На ловца и зверь бежит. – Стародубов закрыл дверцу, газик тронулся. – По какому делу?

– У меня есть идея. Давай позвоним в райком первому. Предложим бюро созвать. Разберемся, как у нас отчетность ведется. Снабжение и все такое прочее, – он хлопнул по своей планшетке. – У меня тут собрался материалец: и по лесным делам, и кое-что от председателей колхозов, от финансистов…

– И когда же появилась у тебя эта идея? – спросил иронически Стародубов. – После того как прокурор отобрал у тебя дело?

– А при чем тут мое дело?

– При том. Типичная логика обиженного человека: ах, меня сняли! Ну, так я вам докажу – один я прав, а вы все виноваты. Знакомо, Леонид Семеныч.

– Ну, ну… И мне знакома одна старая побасенка: что может толковое сказать человек, изгнанный из Назарета? Что ж, вы не хотите слушать здесь, так в области разберутся.

– А если и там охотников не найдешь? – ехидно спросил Стародубов.

– Пойду выше. Останови-ка!

Они остановились напротив красного двухэтажного особняка с вывеской на дверях: «Райком КПСС». Коньков вылез из машины.

– Ну, ступай! – сказал ему вслед Стародубов. – Только смотри, не ушибись о дверной косяк.

– Благодарю за внимание!

Коньков легким поскоком через две ступеньки поднялся на второй этаж и прошел в приемную к первому секретарю.

Его встретила полная седая дама в черном костюме:

– Я вас слушаю.

– Я к Всеволоду Николаевичу, – сказал Коньков.

– Он будет в конце дня. Что передать? – она сидела за столиком перед пишущей машинкой.

– Передайте вот это, – Коньков вынул из планшетки голубенькую папку, положил на стол и сверх этого еще листок бумаги, исписанный от руки. – Скажите Всеволоду Николаевичу, я буду ждать приема весь день сегодня и еще завтра, до вечера. В ночь на послезавтра уеду в область. Дело не терпит отлагательства. Впрочем, тут все написано.

– Хорошо. Я доложу, – сказала секретарша.

21

Елена поджидала Конькова в палисаднике, и по тому, как смотрела на него тревожным и взыскующим взглядом, понял: все уже знает.

– Ну что, отстранили? Чего молчишь? – и губы, поджаты, вытянуты в ниточку.

Он присел на лавочку под окном и сказал примирительно:

– Садись! В ногах правды нет.

Она присела на краешек лавки и затараторила:

– Я как чуяла… С четвертого урока сбежала. Мне завуч шепнул: Савельев, говорит, чернее тучи. Ваш законник в печенке у него сидит. Стоит ли ссориться, говорит, хорошим людям из-за какого-то заезжего гастролера? Я и помотала к тебе. Думаю, упрошу: надо помириться. Ты же упрямый как осел. Торкнулась к тебе в кабинет – дверь заперта. Я к дежурному, к Реброву: Володь, говорю, где мой? А его, говорит, того… Отстранили. Дак что, в самом деле?

– В самом деле, – ответил, не глядя на Елену.

– У начальника-то был?

– Был.

– И что он?

– Да что… Не лезь, говорит, на рожон.

– А я тебе что говорила? – подхватила Елена, всплеснув руками. – Дак ведь ты уперся как бык. Все тебе надо правду доказать. Кому доказывать, начальнику, прокурору? А то они глупее тебя? Они что, не знают эту правду? Не знают, как лес добывали, как порядок нарушали? Дак они сами этот порядок устанавливали. Пускай сами в этом и разбираются. Твое-то какое собачье дело? Ты же следователь. Вот и гоняйся за преступниками. А этих людей не трогай. Они тебе не подвластны.

– Не трогай, не подвластны… – Коньков покрутил головой и грустно усмехнулся. – Ну, чего ты расшумелась, голова – два уха! Мое дело установить – отчего так получается, что человек по натуре честный против своей воли становится нарушителем. В чем причина, когда добросовестные люди оказываются виноватыми? Понимаешь? Истинную причину вины вскрыть надо. Вот моя задача! Вскрыть причины, дабы изменить условия, от которых и дело страдает, и люди оказываются без вины виноватыми. А причина эта в бесхозяйственности, в безответственности, да еще в лицемерии. Запутали всякую отчетность. Знают, но делают вид, будто они ни при чем.

– Зато тебе больше всех надо, – с какой-то злой обидой сказала Елена.

– Да пойми ты, если я этого не сделаю, не скажу, мне будет стыдно людям в глаза смотреть.

– Смотри-ка, застыдился, бедный. За людей переживает… Вон у людей и дома свои, и автомашины. А ты все на казенной квартире живешь. За сорок лет один мотоцикл нажил.

– Мотоцикл-то с коляской! Все ж таки у тебя есть свой выезд. Правее меня сидишь, как начальник, – он ткнул ее шутливо в бок и захохотал.

– Да ну тебя! – она приняла эту шутку, озорно блеснули ее темные быстрые глаза, и радость вспыхнула в них за мужицкую стойкость крутой и неуступчивой натуры своего благоверного, и помимо воли растянулись губы ее в игривую улыбку, но только на одно мгновение… Затем ее небольшое по-детски округлое личико затуманилось, и озабоченно опали книзу уголки губ. – Доездились! Что ж, опять в ассенизаторы пойдешь? В мусорщики?

– А что мусор? По двести восемьдесят рублей в месяц заколачивал! Мотоцикл купил.

– Эх, Леня!.. Ни самолюбия у тебя, ни гордости.

– По-твоему, самолюбие в том, чтобы идти на сделку с совестью?

– Да иди ты со своей совестью!.. Носишься с ней как с писаной торбой. Чего теперь делать будем?

– Живы будем – не помрем. Найду работенку. У нас безработицы не бывает.

– Поесть собрать?

– Нет. Молочка, пожалуй, выпью. Пойду в сарай, постругаю, да дров поколю… А ты сиди дома, от телефона ни шагу.

– А что тебе телефон?

– Звонить будут, от самого. Я ему все бумаги отнес и написал кое-что.

– Думаешь, примет? – усмехнулась недоверчиво.

– Примет, – уверенно сказал Коньков. – Он человек неглупый, поймет. А я ведь на районном пороге не остановлюсь. Он меня знает.

До самой темноты провозился Коньков в своем сарайчике, то дрова колол, то протирал мотоцикл, то гнал стружку – новые доски шлифовал для кухонной перегородки и все думал, как он войдет к секретарю, как поведет свою речь, издалека, по-умному, обложит Савельева, как медведя в берлоге, и такие доводы приходили на ум и все так складно получалось, что он совсем успокоился и не заметил, как вечер подошел.

Елена пришла к нему в глубоких сумерках; он сидел на чурбаке, понуро свесив голову.

– Ты хоть бы свет включил. Темно.

– А! – отозвался тревожно. – Звонка не было?

– Нет. Ужинать пора.

– Хорошо. Я сейчас приду, – а сам ни с места.

Елена прижалась к нему грудью, запустила пальцы в мягкие волнистые волосы.

– Переживаешь! – потеребила губами кончики его ушей. – Наверное, не примет тебя.

– Ничего… Завтра поеду в область.

– Эх ты, Аника-воин! Пойдем, хоть накормлю тебя. Не то отощаешь. Гляди – штаны спадут, – она озорно оттянула резинку его лыжных брюк: – Еще опозоришься перед начальством.

– Хорошо, Ленок. Ступай! Я сейчас приду.

Она поднялась на заднее крыльцо, растворила дверь и вдруг крикнула с порога:

– Лё-оня! Телефон звонит!

Он бросился, как тигр из засады, одним махом заскочил на верхнюю ступеньку крыльца, опередил ее на пороге и первым схватил трубку.

– Ты чем занимаешься? – панибратски звучал в трубке знакомый басок первого секретаря.

– То есть как? В каком смысле? – насторожился Коньков.

– А в самом прямом. Ты свободен?

– Так точно!

– Тогда давай ко мне. Мы тебя ждем тут.

– Я в один момент. Через десять минут буду.

– Смотри за порог не зацепись, – насмешливо заметил секретарь. – Ждем! – и положил трубку.

– Ну, что я тебе говорил? Крой тебя горой! – ликовал Коньков, потрясая поднятой рукой. – Нам нет преград на суше и на море…

– Рано веселишься… Смотри не прослезись. Как возьмут тебя в оборот…

– Меня?! Да я их за Можай загоню.

– Ну да… Заяц трепаться не любит. Поешь сперва, не то натощак-то голос еще сядет, – сказала, глядя, как он, не успев толком подпоясаться, уже китель натягивал.

– Ты что, не слыхала? Я же сказал: через десять минут буду у них.

– Господи! Не смеши хоть людей. Ты что ж, и побежишь, как пионер, через весь город?

– А мотоцикл на что?

– В райком на мотоцикле?

– Только так.

– Дуракам закон не писан. Смешно.

– Смеяться будем потом.

В кабинете первого секретаря за столом уже сидели Стародубов и Савельев. Сам Всеволод Николаевич, поскрипывая протезом левой ноги, тяжелой развалистой походкой вышел из-за стола навстречу Конькову.

Это был сумрачный брюнет могучего сложения с густой седеющей щеткой коротко стриженных волос, в черном дорогом костюме и в белоснежной рубашке с откладным воротником.

– А вот и виновник торжества! Прошу к столу! – приглашал он Конькова, бережно ведя под локоток. – Ну, капитан, здорово разрисовал ты наши порядки по части лесозаготовок. Всем досталось, а мне больше всех, – Всеволод Николаевич сел на свое место и хитро подмигнул Конькову. – Только вот какая оказия: твой оппонент, прокурор Савельев, говорит, что спорить не о чем. Дело, которое он отобрал у тебя, освещается не с той стороны. Юридическое начало перепутал с хозяйственным.

– Давайте разберемся, кто что перепутал? – Коньков вынул из кармана коробку спичек, погремел ей, поочередно глядя на каждого собеседника. – Вот вам коробка спичек. Чтобы спичка зажглась, ее нужно провести с нажимом по коробке. Тогда вспыхнет огонь, – он вынул спичку, зажег ее и приподнял кверху. – От этого огня может сгореть и дом, и целый поселок. Причина зла – вот она – спичка. Ведь можно и так на вопрос ответить. А как же руки, которые пустили ее в дело? Они что же, значит, ни при чем?

– Да что ты нам здесь побасенки рассказываешь? – не выдержал Савельев, перебивая его.

– А то и рассказываю, что этими руками были мы с вами, – живо обернулся к нему Коньков и с выдержкой поглядел на него, потом на Стародубова. – Что скажешь, Никита Александрович? Не посылал ты Чубатова за лесом? Не знал, как он его заготавливает? Какими методами? С луны вам приходил этот лес? Вы его только по колхозам распределяли. А вы, товарищ прокурор, тоже не знали, каким образом добывают лес?

– Ты не путай божий дар с яичницей, – зло сказал Савельев. – Одно дело – промысел, а другое – метод, которым он осуществляется.

– Ну конечно, методы были скрыты за семью замками. Волшебник Чубатов проводил сеанс черной магии. Алле-хоп – и бумажные ведомости превращались в кубометры чистого леса.

– Я прокурор. И какое мне дело, в конце концов, до заготовки леса?

– Как? Ты разве не присутствовал на заседаниях исполкома? – вскинул удивленно голову Всеволод Николаевич и, обернувшись к председателю, спросил: – Никита Александрович, разве вы на исполкоме не решали вопрос о заготовках леса?

– Решали, – слегка конфузясь, ответил Стародубов.

– И что же, Савельева не приглашали на исполком?

– Был Савельев на исполкоме, – помедлив, ответил Стародубов.

– Ну, как же так, Владимир Федотыч? – с недоумением спросил Всеволод Николаевич, разводя руками и выпячивая нижнюю губу.

Чуть пригнув голову, Савельев с расстановкой сказал:

– Повторяю: я прокурор, и моя обязанность следить за выполнением закона.

– Да, это ваша обязанность, – прихлопнул ладонью об стол Всеволод Николаевич. – Но никто нас с вами не отстранял и от другой обязанности: наведения порядка в районном хозяйстве… Я так думаю, товарищи, что вопрос о лесозаготовках надо поставить на бюро. И там хорошенько разобраться, кому давать пышки, а кому шишки. Твое мнение, Никита Александрович?

– Будем собирать бюро, – Стародубов шумно вздохнул и добавил: – Дело Чубатова не частный вопрос.

– Вот именно, не частный вопрос! – Всеволод Николаевич поднял палец кверху. – Следователь прав, Савельев!

– Так что ж, прикажете дело прекращать? – спросил тот как бы с обидой и вызовом.

– Я не областной прокурор… – Всеволод Николаевич подался грудью на стол и пристально поглядел на Савельева.

Тот слегка смутился и сказал извинительно:

– Да не в том дело…

– Вот именно, – как бы согласился с ним, не требуя иных пояснений, первый секретарь. – Я не хочу исполнять чужие функции, но вижу, дело Чубатова в надежных руках и отстранять Конькова не советую, – последние слова произнес с нажимом.

– В самом деле, Владимир Федотович, тут что-то от недоразумения или от амбиций. Такие стычки бывают. Надо снисходить как-то, сообразуясь… – Стародубов запутался в словах, но смотрел на Савельева с затаенной надеждой.

– Да я не против в общем-то… – Савельев поглядел себе на руки, похрустел пальцами. – Пусть работает… Но чтобы принципы не нарушались.

– Это само собой! – подхватил Коньков, вставая. – Разрешите идти?

– Идите и работайте, – Всеволод Николаевич встал и пожал ему руку.

– Премного благодарен!

Коньков по-военному повернулся, щелкнул каблуками и вышел.

ЮРИЙ АВДЕЕНКО
АХМЕДОВА ЩЕЛЬ

1

Красное пятно на дне ущелья напоминало отсвет заката, но тучи над горами слиплись крутые, черные, и ни один луч солнца не мог протиснуться между ними.

Дорога заметно шла вправо и вверх. Кавказская пихта и кизиловые деревья, оплетенные плющом, ожиной, лианой-обвойником, скрыли от глаз Крюкова ущелье и красное пятно. На машину надвигалась мокрая дорога. Осклизлые ребра скал нависли над ней.

Крюков кинул взгляд на часы. Они показывали 18 часов 42 минуты. Полчаса назад ливень настиг Крюкова при въезде на перевал.

Внизу, в долине, было тепло, солнечно. Цвели персики, вишни, яблони. В небо хотелось смотреть легко, вздыхать радостно, до того голубым и ясным оно было.

В огородах темнели вскопанные грядки. Впереди на взгорье паслись козы. Лохматая черная собака щипала траву рядом с ними. Идиллия!

На перевале по смотровому стеклу и крыше ударил град. Ударил с такой силой, что Крюков притормозил машину, перешел с третьей скорости на вторую, осторожно двигаясь в темноту, казалось, внезапно рухнувшей ночи. Вслед за градом хлынул ливень. Дорога стала похожей на русло реки, по которому урча, жилясь, извиваясь несется стремительный поток воды. Крюков включил габаритные огни. Съехал на обочину к скале. Остановился. Сзади него затормозила «Волга». Возможно, водитель ее тоже решил переждать ливень, а может, просто не рискнул обогнать желтый «Жигуленок», на крыше багажника которого было крупными синими буквами написано: «ГАИ».

«Дворники», словно задыхаясь, тяжко скользили по ветровому стеклу, вода дыбилась над ними, как над веслами, фонтанила на капоте мелкими белыми пузырями, похожими на лопавшиеся одуванчики.

Крюков устало прикрыл глаза, хотя еще минуту назад чувствовал себя бодрым, энергичным. Шум дождя всегда расслаблял его…

Дождь стих лишь через четверть часа. Но тучи висели так низко, что касались и скал, и дороги, клубились над ней, точно над прошлогодней сжигаемой травой. Крюков включил двигатель, посмотрел налево. Водитель «Волги» тоже собирался ехать дальше. Сигналил левым указателем поворота.

«Поехали», – сказал сам себе Крюков и снял «Жигуленок» с ручного тормоза.

Первой встречной машиной, которую он увидел, был желтый пивовоз, ползший с включенными фарами. Потом проехал частник на синем «Запорожце», за ним мотоциклист в промокшей штормовке. Никакой другой транспорт Крюкову не встретился До того самого момента, когда он увидел на дне ущелья красное пятно.

Дорога развернулась. Деревья покатились вниз к реке. И красное пятно приняло форму разбитого автомобиля. Судя по окраске рубин – это могли быть только «Жигули».

Крюков остановил машину. Передал по рации:

– Восьмой. Восьмой. Я четырнадцатый.

– Восьмой слушает, – прохрипело в динамике.

Крюков непроизвольно откашлялся, будто хрипел он сам, а не оперативный дежурный. Сказал:

– На двадцать третьем километре Приморского шоссе ДТП [7]7
  Дорожно-транспортное происшествие.


[Закрыть]. На дне ущелья вижу красный автомобиль, скорее всего «Жигули». Пытаюсь спуститься к месту происшествия.

– Вас понял, четырнадцатый. Действуйте.

Крюков вышел на дорогу: от поворота до поворота она была пустынной. Небо по-прежнему закрывали тучи. Однако на западе у основания угла, образованного покатыми склонами гор, в лощину смотрел голубой глаз, чистый и блестящий. Это означало, что погода на побережье хорошая.

Подойдя к невысокому бордюру, инспектор увидел на бетоне следы красной краски. Недавний ливень отменно вымыл бордюр, но следы краски явственно виднелись на протяжении метра или немногим более. Тот факт, что бордюр не был разбит и не имел даже выбоин, свидетельствовал, что автомобиль задел его лишь по касательной, после чего перевернулся через борт. Помятые кустарники, сломанные деревца показывали путь, по которому он несся вниз.

«Странно, что не взорвался», – подумал Крюков и перешагнул через бордюр. Мелкая скальная крошка поползла под ногами. К счастью, под рукой оказалась кизиловая ветка. Сохранив равновесие, инспектор с тоской окинул взглядом ущелье. Потом вздохнул решительно. Решительно, и никак иначе. Ухватился за соседнюю ветку. Осторожно стал спускаться…

Он спускался ровно пять минут. Потом прыгал с камня на камень, метров сорок двигался по руслу реки, которая оставалась мелкой, несмотря на недавний ливень.

Машина стояла на днище, врезавшись передом в валун. Левые колеса, и передние, и задние, отсутствовали. Одно из них лежало впереди, шагах в десяти ближе к центру речки. Вода омывала его, как камень, образуя крутой заметный изгиб. Второго колеса поблизости не было.

Обогнув машину, Крюков увидел мужчину с залитым кровью лицом. На замшевой куртке кофейного цвета тоже были следы крови. Руль подпирал грудь, прижимая к спинке сиденья.

Мужчина оказался единственным человеком в машине. Это несколько утешило инспектора, если можно применить такое слово в подобной ситуации.

Спускаясь сюда, Крюков больше всего боялся, что в машине окажутся женщины и дети.

Естественно, ни одно стекло не уцелело, а все дверки заклинило. Крюков попытался извлечь мужчину через смотровой проем, но вскоре понял, что двигатель придавил пострадавшему ноги.

– Восьмой. Восьмой. Я четырнадцатый.

– Я восьмой. Слушаю вас, четырнадцатый.

– Я четырнадцатый. Катастрофу потерпели «Жигули». Номер СОЧ 22-05. Водитель в бессознательном состоянии. Нахожусь на месте катастрофы.

– Больше никого нет в машине? – спросил восьмой.

– Нет.

– Может, кто выпал?

– Дверки заклинены. Ноги водителя придавлены двигателем.

– Постарайся оказать посильную помощь. Высылаю вертолет с врачом.

– Вас понял.

Крюков вновь попытался открыть левую переднюю дверку. Нашел в багажнике инструменты… Но дверка не поддавалась.

Мужчина застонал. Повернул голову. Посмотрел на Крюкова. Взгляд казался напряженным, твердым и холодным, как изо льда. Похоже, что мужчина вложил в него все свои силы. Он произнес только одно слово и вновь впал в беспамятство.

Слово это было: «Кардинал».

«Бредит», – понял Крюков. Со злостью приналег на дверку. Неожиданно она отворилась.

Вскоре он услышал тягучий шум мотора. Над ущельем зависал вертолет…