Текст книги "Поединок. Выпуск 10"
Автор книги: Эдуард Хруцкий
Соавторы: Виктор Пронин,Алексей Новиков-Прибой,Анатолий Степанов,Николай Черкашин,Борис Можаев,Сергей Диковский,Юрий Авдеенко
Жанр:
Прочие приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 31 страниц)
Картинку подобного рода он однажды видел там, на фронте. Там гражданин, добровольно и самостоятельно освободившийся от двух своих главных на войне пальцев, без колебаний и психологических экскурсов был направлен комбатом в трибунал.
– Самострел? – со знанием дела осведомился Саша.
– Язычок у вас, товарищ капитан! Несчастный случай в сороковом году. Лопнул трос на лесоповале.
– В исправительно-трудовой колонии где-нибудь на далеком Севере нашей необъятной родины? – Саше нравилось уточнять.
– Именно, – подтвердил Коммерция. – В Кировской области.
Не торопясь Саша расстегнул кителек, снял его, взял из рук застывшего вдруг Коммерции пиджак. А Коммерция и Пушок смотрели на рукоять парабеллума, торчавшую из-под бриджей, смотрели пристально и обреченно. Саша влез в пиджак. Пиджак сидел как влитой.
– Как? – спросил Саша у Алика.
– Хороший пиджак, – серьезно ответил Алик. Саша снял пиджак, поправил парабеллум, надел китель, четко застегнулся.
– Ну что, купцы? Называйте цену. За все. С чемоданом.
– Для героя войны цена будет весьма в весьма умеренной, – заявил Коммерция.
– И правильно, мо́лодцы, – поощрил купцов в этом намеренье Саша и, угрожающе похлопав через китель по невидимому пистолету, добавил: – Учитесь торговать.
У себя в комнате под насмешливым взглядом Алика Саша ловко и с видимым удовольствием переоделся и, посмотрев на себя в зеркало, сообщил своему отражению весьма конфиденциально:
– Ну, сукины дети, я до вас еще доберусь.
– Нет, такого красавца в дому держать никак нельзя. Его народу показывать надо, – иронично решил сидевший на подоконнике Алик. Отметая иронию, Саша с энтузиазмом принял предложение.
– Именно, мой юный друг! Пойдем гулять. На минутку в Отцовский заскочим, а потом в центр.
Они шли по Красноармейской – элегантный молодой человек спортивного типа и его юный друг, одетый значительно скромнее. Свернули в тихий, уже заросший молодой яркой травой Отцовский.
У дома номер семь Саша картинно, как и требовало новое одеяние, облокотившись о палисад, обратился к женщине, которая энергично работала лопатой – вскапывала огород.
– Можно вас спросить, мамаша?
Женщина разогнулась и оказалась яркой молодицей.
– Что тебе, сынок?
– Извини, сестренка, – вальяжный стиль роскошного молодого человека был сбит одним ударом, и потому он говорил уже просительно. – Тут старичок проживает, Михаил Семенович. Можно его повидать?
– Семеныча-то? Да навряд ли. Уехал он.
– А мы с ним договорились… Когда же это он?
– Ни свет ни заря. Меня разбудил, говорит: «К снохе поеду в Ногинск. На огороде помочь просит». Через десять дней обещал быть.
– Жаль. Он мне позарез нужен.
– А я заменить его не могу? – игриво спросила молодица.
Саша отчаянным глазом осмотрел ее и сказал задумчиво:
– А что ж… Есть над чем подумать…
– Думай не думай, солдатик, сто рублей – не деньги. Зачем тебе думать-то? – До ужаса рисковой была молодица – уже знала, что понравилась.
– Умный потому что, – ответил, чтобы ответить, Саша и спросил нахально, вспомнив свой неземной красоты наряд: – Звать-называть как тебя буду?
– Нинель.
– Лучше Нинон, – задумчиво поправил ее Саша. – Я буду звать тебя Нинон. Жди меня через пару деньков, Нинон.
– А сегодня что же?
– Сегодня дел по горло, – с искренним огорчением объяснил Саша. – Сегодня мне гулять положено.
– Тогда гуляй отсюда, – грубо посоветовала Нинон и взялась за лопату. Саша в неопределенности еще немного потоптался у забора, а потом, махнув рукой, заявил горько Алику:
– Нас не поняли, дружок. Пойдем искать по свету, где оскорбленному есть чувству уголок.
Уголок они искали на привычном пути: Ленинградское шоссе, улица Горького, Пушкинская площадь.
– Не пойду! – свистящим шепотом кричал Алик и вырывался. А Саша за руки тянул его в «Асторию».
– Да ты что, дурачок! Такой сегодня день! Посидим, поедим.
– Я не голоден.
– Ты жульен когда-нибудь ел?
– А что это такое?
– Из интеллигентной семьи, а село! – весело изумился Саша и затолкал слабо сопротивлявшегося из-за обнаруженного вдруг собственного невежества Алика в ресторанный подъезд.
– Мест нет! – строго предупредил швейцар.
– Нам найдут, – беспечно ответил Саша.
– И вашему товарищу рановато по ресторанам-то…
– В самый раз, – отрубил Саша и нехорошо глянул на швейцара: сквозь и одновременно как бы мимо.
Взгляд этот означал, что Саша уже не видит перед собой человека, а видит он всего лишь препятствие, которое ему, солдату, позволено преодолевать любым способом. Любым. Поняв, что далее препятствовать без риска невозможно, швейцар возгласил:
– Прошу!
– Может, не пойдем? – нудил Алик.
– Да замолчи ты!
В зале Саша заметил знакомого официанта и поманил его пальцем. Тот на миг задумался, узнал, подбежал.
– Столик на двоих, закуску, жульены, двести пятьдесят. Действуй, Гриша.
Гриша окинул критическим взором Алика, но возражать не стал: усадил за малый стол у колонны, расставил приборы и исчез.
– Нравится тебе здесь? – спросил Саша.
– Нет.
– Почему?
– Не ко времени все это.
С подносом примчался Гриша.
– А вот Алику не нравится у вас, Гриша, – игриво сказал Саша.
– Кому что, – бесстрастно заметил Гриша. – Кому шашлык, а кому манная каша, кому сто пятьдесят, а кому молоко через соску.
– Не хами, – предупредил Саша.
– Вы спрашиваете, я отвечаю, – Гриша, разговаривая, умело расставил принесенное и пожелал: – Приятного аппетита.
Саша налил себе рюмку, поднял ее:
– За ребят, сделавших то, что мне сделать не довелось, – и выпил.
– Гражданин! – прозвучало за его спиной. – Приводить несовершеннолетних в ресторан в вечернее время строго запрещается.
Саша поставил рюмку на стол и поднял глаза на метрдотеля.
– А! Аполлинарий! Ты за Алика не беспокойся. Он взрослый. И умный. Умнее и образованнее нас с тобой.
– Гражданин! Я повторяю еще раз… – начал было опять Аполлинарий Макарович, но осекся, потому что Саша, вытянув ноги и слегка отъехав креслом по натертому полу, засунул руки в карманы брюк. От этого незастегнутый бежевый пиджак разошелся, приоткрыл поблескивавшую в обильном свете ручку парабеллума.
– Аполлинарий! – упирая на двойное «л», произнес Саша. – Жена, наверное, Полей зовет? Так вот что, Поля, Я – нервный, я – контуженый, я за себя не ручаюсь. Мысль моя ясна?
Аполлинарий Макарович, чтобы окончательно не пасть в собственных глазах, просто молчал.
– Тогда иди, – предложил ему Саша, но вспомнил вдруг: – Да, твой приятелек Семеныч сегодня здесь появлялся?
– Я не знаю никакого Семеновича! – сделал заявление Аполлинарий.
– Вот что, ресторанная падла, – тихо сказал Саша. – Тебя вежливо спрашивают, и ты должен отвечать вежливо, кратко и правдиво. Ну!
– Его сегодня не было, – выдавил из себя Аполлинарий Макарович.
– Видишь, как все просто? А ты, глупый, боялся. Ну, ходи ножками.
Аполлинарий ходил ножками.
Саша посмотрел ему вслед с отвращением. Потянулся, зевнул, сказал, вздохнув:
– Надоело.
– Что тебе надоело, Саша? – настороженно спросил Алик.
– Надоело кривляться, надоело хамить, надоело по фене ботать.
– А ты перестань кривляться, хамить, по фене ботать.
– Скоро перестану.
Помолчав, Алик брезгливо полюбопытствовал:
– Зачем мы здесь, Саша?
– Теперь только затем, чтобы поужинать. – Ответив, Саша налил себе вторую рюмку. – За удачу, Алик.
Опять была улица Горького. Из въезжей дворовой арки недалеко от «Грузии» навстречу Алику и Саше вышли трое.
– Мужик, – обратился один из них к Саше. – Можно тебя на минутку?
Двое, ласково взяв Сашу под руки, повели его в подворотню, а третий, несильно толкнув Алика в спину, предложил:
– Иди. Он тебя догонит. – И кинулся следом за остальными.
– Саша! – отчаянно закричал Алик, вбежал в арку и уже во дворе столкнулся с обернувшимся на шум шагов третьим.
– Я же сказал: он тебя догонит! – раздраженно повторил третий и вдруг стал мягко оседать на землю. Алик, перепрыгнув через него, бросился дальше. В глубине двора стояла «эмка» и несколько человек рядом с ней.
– Саша! – еще раз крикнул Алик.
– Да успокойся ты, Алик! Все в порядке, – раздался веселый Сашин голос, а другой голос – начальственный – спросил:
– Кто это?
– Мой друг. Алик, иди сюда, знакомься.
Алик подошел. Стояли те двое, что увели Сашу, Саша и подполковник милиции в полной форме. Все молча: пожали Алику руку.
– А где Малявин? – вдруг вспомнил подполковник.
– Я здесь, товарищ подполковник, – жалобным голосом обнаружил себя тот, третий, и приблизился, обеими руками держась за живот.
– Вы заболели, Малявин? С желудком что-нибудь?
– Да вот паренек устроил, – обиженно сказал Малявин.
– Паренек – чемпион Москвы по боксу, – объяснил Саша.
– Среди юношей, – скромно уточнил Алик.
– Всегда-то тебе повезет, Малявин, – позавидовал кто-то, и все заржали.
– Алик, нам с Сашей нужно поговорить, – сказал подполковник. – Ты побудь здесь с ребятами, а мы в машине поговорим. Ладно?
– Ладно, – солидным басом согласился Алик.
– И поучи пока, пожалуйста, наших оперативных работников не пропускать ударов. Даже если это удар чемпиона Москвы, – добавил подполковник, открыл дверцу «эмки» и, пропустив вперед Сашу, вслед за ним влез в кабину.
– Как это ты меня? – спросил пришедший в себя Малявин.
– Элементарно. Левый крюк в печень.
В темной утробе кабины они как по команде откинули головы, расслабились.
– За вчерашний день твой отчет я прочитал. А что ты сегодня делал? – спросил подполковник.
– Растрату. Совершил должностное преступление: из добытых шантажом подотчетных денег малость истратил на приличный гражданский костюм.
– Этот? – подполковник пощупал материю на пиджаке.
– А ничего себе пиджачок, да?
– В темноте не видно. А еще что?
– Пушку показывал. Семеныча искал. Чтобы знали все: пусть мне не попадаются.
– Не перебрал?
– В самый раз. Играть не надо: фронтовик без тормозов, что и есть на самом деле.
Уютно было в «эмке». Добродушно урчал на малых оборотах мотор, светился приборный щиток, жила бурной самостоятельной жизнью включенная полевая рация.
– Много успел, – грустно заметил подполковник.
– Я старался, – настороженно ответил Саша.
– О чем мы тебя просили? – задал вопрос подполковник и сам на него ответил: – Наблюдать. Регистрировать преступную активность возможных участников грабительских акций. Собирать информацию.
– Ну а я что делаю?
– В принципе ты нарушаешь социалистическую законность, – устало констатировал подполковник, – а методы твои, мягко говоря, слегка отдают анархизмом.
– С врагом у меня метод один: давить, чтобы врага не стало.
– Здесь не враги, капитан. Здесь твои сограждане. Запутавшиеся, преступившие закон нелучшие граждане нашей страны, каждому из которых, заметь, каждому мы обязаны дать возможность исправить свою жизнь.
Саша помолчал, посопел гневно и начал вежливо:
– С большим удовольствием прослушал вашу лекцию. Вмиг открылись глаза. А теперь разрешите вопросик: мы обязаны дать возможность исправить свою жизнь и тому поганому убийце, которого ищем?
– Ну, о нем разговор особый… – начал было подполковник, но Саша перебил, задыхаясь от ярости:
– Вот это правильно! У меня с ним будет особый разговор.
– Не перебивайте старших по званию. С сегодняшнего дня вы будете действовать строго по моему приказу.
– Товарищ подполковник, разрешите напомнить, что я не служу в милиции.
– Вы откомандированы в мое распоряжение, капитан.
– Шестой! Шестой! – детским голосом заверещала рация. – Вас вызывает дежурный по городу. Шестой! Прием!
Подполковник подхватил наушники и микрофон, перевел рацию на передачу, сказал отчетливо и громко:
– Шестой слушает! Прием! – Перевел на прием и долго слушал, потом сказал: – Вас понял. – Снял наушники, положил микрофон и обратился к Саше: – Только что опять совершен налет. У нас на путях.
– Что взяли?
– В том-то и дело, что глупость какую-то. Партию пишущих машинок. Что они с ними делать будут? Машинка – вещь заметная и громоздкая.
– А может, главное было совершить налет, а не брать что-то?
– Демонстрация? Неуловимый Семеныч продолжает действовать? Вполне возможная вещь. И почерк схож.
Помолчали, подумали, не глядя друг на друга. Внезапно Саша помечтал вслух:
– Как только кончится война – сразу же в институт.
– В какой? – поинтересовался подполковник.
– В педагогический.
– А у нас педагогикой заняться не желаешь?
– Так вам же мои методы не подходят.
– Нашим методам мы тебя научим, дело не особо хитрое. Нам позарез нужны люди с чистой и твердой совестью. Люди, не устающие бороться за правду.
Саша заглянул в усталое худое лицо подполковника и виновато спросил:
– Я сильно напортачил?
– Есть самую малость, – улыбнулся подполковник. – Ну а теперь…
– После головомойки, – добавил Саша, а подполковник продолжил:
– Ну, а теперь, после головомойки, вернемся к нашим баранам… – И сам же прокомментировал: – Ах как было бы хорошо, если бы наши клиенты были баранами! Но они – не бараны… Сегодня я нарушил свои же инструкции по необходимости, Саша. Мы проверили всех по твоему списку, а ты должен знать результаты проверки.
– Кого-нибудь зацепили, товарищ подполковник?
– Семеныч твой у нас в картотеке нарисован еще с двадцатых годов.
– Неужто он?
– Вроде бы да. Но, понимаешь, ощущение у меня, что мелок он для такого наглого и страшного разворота.
– А Сергей? – глухо спросил Саша.
– Одинцов-то? Одинцов есть Одинцов. С ним полный порядок. Если можно так сказать про человека, жизнь которого висит на волоске.
– Я не имею права не сказать о нем, но мне очень не хотелось вставлять его в этот список. А теперь я рад, что он чист.
– Подожди радоваться. Его домохозяйка и сожительница Клава работает на железнодорожном телеграфе нашей дороги, капитан.
– А если просто совпадение?
– У Клавы нет родственников в Болшеве. Она сирота.
– Так кто же тогда был наверху?
– Узнаем, капитан, через неделю. Через неделю в Истру поступит информация о таком грузе, что они все вылезут на него. Запомни: ровно через семь дней – наша главная операция. Ты – со стороны.
– А раньше нельзя?
– Мышеловка должна быть без дыр. А у меня нет людей, капитан. Только через неделю обещали дать.
– Это все понятно. А что мне семь дней делать?
– Деньги еще остались? Ну и гуляй на них!
– Вот такую работу люблю! – восторженно объявил Саша, пожал подполковнику руку и, выскочив из «эмки», закричал, подражая женскому голосу: – Алик! Домой!
Итак, отсчет от второго. Долго они шли, эти майские семь дней. Они медленно тянулись потому, что от каждого из них ждали победы. И каждый день сообщал России о победах: брались города, громились дивизии и армии врага, освобождались целые державы. Но главной победы пока не было. А надо было твердо знать – там, на западе, больше не убивают русских ребят. Чтобы без страха ждать их домой. Чтобы вздохнуть облегченно. Чтобы позволить себе почувствовать многолетнюю усталость.
Долго они шли, эти семь дней, прежде чем дойти до прохладного утра девятого.
Ловкая, складная, нестарая еще женщина в железнодорожной форме – из тех, которых называют самостоятельными, – торопясь, почти бегом вошла в подъезд дома два «а», пробежала по коридору, поставила фанерный чемоданчик на пол и заранее приготовленным ключом открыла дверь.
Саша спал. Скрутив одеяло жгутом, скомкав подушку, спал, недовольно нахмурив лоб, израненный мальчишка. Спал солдат.
Женщина вошла на цыпочках, осторожно пристроила чемодан, села рядом с кроватью на стул, предварительно положив пистолет на стол, и долго-долго смотрела на Сашу. Разглядела уродливый шрам на левой, более тонкой руке, потрогала его осторожно, а потом вдруг стремительно приникла щекой к откинутой ладони правой.
Саша терпел такое недолго: жалко застонав во сне, он выдернул руку, повернулся лицом к стене и натянул одеяло на голову. Женщина улыбнулась и встала со стула. Увидела на спинке другого стула новый Сашин пиджак, пощупала материю и озабоченно счистила ногтем еле заметное пятнышко.
Вспомнив важное, женщина раскрыла платяной шкаф и, сняв с плечиков китель, стала рассматривать награды, а рассмотрев, повесила обратно. Вдруг она кинулась к окну и с ненавистью содрала полуспущенную бумажную штору.
С облегчением вздохнув, женщина воткнула в розетку штепсель громкоговорителя, и черная тарелка извергла из себя неистовый фанфарный марш. Женщина вернулась на стул у кровати, мягко и решительно тронула Сашу за плечо:
– Вставай, сынок, победа!
Саша перевернулся на другой бок, открыл глаза и, не удивляясь, узнал радостно и спокойно:
– Мама!
Уткнулся носом в материнские колени и затих. Мать гладила его по растрепанным волосам и плакала. А марш гремел, сотрясая тарелку, гремел, сообщая всем о том, что завтра – нет, сегодня! – начнется новая, прекрасная жизнь.
Фанфарный марш продолжался. Они вышли во двор. Мать крепко держала под руку сына, отмеченного высокими наградами Родины. Она гордилась им. И люди, которые в этот ранний час вышли из отдельных клетушек для того, чтобы объединить маленькие радости каждого в необычайной силы величия общую радость, понимали ее и, не завидуя, восхищались матерью и сыном.
Объявился Алик. Он был рядом с ним, но в то же время в стороне. Он понимал, что не имеет права на их торжество. Кто-то крикнул отчаянно озорным голосом:
– Качать его!
На Сашу накинулись мальчишки и девчонки, схватили за руки-ноги, сначала слегка поволокли, а затем стали невысоко подкидывать. Вошли в азарт и подкинули выше, но не удержали, и он мешком брякнулся на землю.
– Черт бы вас побрал, хиляки несчастные! Не умеете – не беритесь! – злобно ворчал Саша, поднимаясь с земли и потирая место, что ниже поясницы. Но теперь на него накинулись взрослые. Оторванный от матери, он был уже не ее, он стал общим.
Обнимали… Целовали… Предлагали выпить…
Был первый день без войны, день великих надежд.
В этот день Алик все-таки пошел на тренировку. Он не знал, состоится ли она. Но шел во Дворец спорта «Крылья Советов», твердо понимая, что сегодня надо быть рядом со своим тренером.
Алик думал, что в этот день все будет по-другому. Но все было как всегда. Он слегка запоздал, с лихорадочной быстротой переоделся в пустой раздевалке и ворвался в маленький зал, когда тренер уже скомандовал: «Становись!» Алик последним (шестнадцатым) – сегодня на тренировку собрались все – юркнул в строй, но хваткое тренированное око отметило, а сухой тренерский баритон сурово припечатал:
– Опаздываешь!
Алик виновато смотрел на строгого Василия Сергеевича, а мальчишеское сердце его больно сжималось от любви и жалости к этому человеку. Он был такой, каким был всегда, каким пришел к ним год тому назад – в аккуратных широких шароварах из байки, в плотно облегающем жесткий мускулистый торс черном свитере, стройный, четкий, невозмутимый. И, как год назад, пустой правый рукав свитера был тщательно свернут, свернут почти к плечу и зашпилен большой булавкой. Шестнадцать пацанов привыкли за год к этому пустому рукаву, но сегодня они впервые по-настоящему поняли, что среди тех, кто принес победу, был и их тренер. Они поняли это, глядя на пустой рукав. Все шестнадцать смотрели на пустой рукав.
– Начали! – приказал Василий Сергеевич, и интенсивная двухчасовая тренировка началась. Разминка. Работа на снарядах, наконец, спарринги.
Василий Сергеевич внимательно наблюдал, как боксирует Алик, дав для его спарринга пять раундов с пареньком тяжелее на два веса. Первые три Алик провел играючи. Зато последние два еле отстоял: паренек-полутяж все чаще и чаще доставал его. Довольный, что достойно выкрутился, Алик обернулся к Василию Сергеевичу, ожидая одобрения, но тот, глядя в пол, сказал ворчливо:
– Ноги стали тяжелы. Не танцуешь, а пузырь гоняешь. В футбол играть запрещаю. – И, мелодично просвистев свистком-свирелью, громко объявил: – Свободны!
Шестнадцать приняли холодный душ (горячей воды сегодня не было) и, не торопясь, одевались, когда в раздевалку вошел Василий Сергеевич. Вот таким они видели его в первый раз: в гимнастерке без погон, в галифе, ярко начищенных сапогах, при всех наградах Василий Сергеевич помолодел лет на десять. Он уселся на низкую скамью, достал из заднего кармана тонкую, слегка выгнутую алюминиевую флягу и попросил ребят:
– Стакан дайте.
Стакан стоял на маленьком столике у графина в углу раздевалки, и все шестнадцать ринулись к нему.
– Не разбейте, – предостерег их тренер, и они, застыдившись чего-то, уступили право на стакан самому медленному – тяжеловесу, который взял стакан, обстоятельно осмотрел – чистый ли? – и принес его Василию Сергеевичу. Налив из фляги до краев, тренер обвел отрешенным взглядом всех и сказал тихо и раскованно:
– Вам нельзя, ребятки. А мне сегодня можно. За победу. За нашу победу. За мою победу. И за неизвестное ваше счастливое будущее.
Он выпил, понюхал ладонь единственной своей руки, зажмурился, помотал головой и, открыв глаза, предложил весело:
– На Красную площадь, пацаны!
Вся Москва шла на Красную площадь. С Никольской, Варварки, из Зарядья, из Замоскворечья, от Манежной площади и улицы Горького текли в огромное озеро Красной площади людские потоки.
Начало смеркаться, когда в репродукторах раздался глухой и негромкий с грузинским акцентом голос, обратившийся к народу, который совершил невозможное:
– Дорогие соотечественники и соотечественницы!..
Был первый день без войны, день великих надежд.
Стемнело. Подполковник, сидел в своей «эмке», покуривал, ожидая. «Эмка» стояла во дворе водонапорной башни, надежно прикрытая высоким и плотным забором.
На путях праздника не было, на путях утихал рабочий день, тенью возник в окне автомобиля сотрудник.
– Товарищ подполковник, – доложил он, – в доме темно, соседка говорит, что все ушли на Красную площадь.
– Что ж, примем к сведению. – Подполковник посмотрел на часы. – На их месте я бы начинал…
По Амбулаторному, обнявшись и поэтому качаясь абсолютно синхронно, перемещались двое. Путь их лежал к переезду, но генеральное направление они часто теряли, ибо были выпивши, да к тому же еще и пели:
Темная ночь. Только пули свистят по степи,
Только ветер гудит в проводах, тускло звезды мерцают…
Так, распевая, они приблизились к переезду. Сейчас же раздалось:
– Стой! – перед пропойцами стоял солдат с винтовкой.
– Вася, гля, солдат! – обрадовался бас. А тенор заметил:
– И чего радуешься? Он поставлен, чтобы нас не пускать.
– А он пропустит, – возразил бас. – Пропустишь, солдат?
– В обход!
– Будь человеком, солдат. Нас баба у «Балтийца» ждет. Подождет, подождет, обидится и уйдет. Знаешь какая баба! – настаивал бас.
– В обход!
– В такой день он нас уважит, Вася. Уважишь, солдат?
– Не уважит, – мрачно решил скептик-тенор.
– Уважит, – упрямо повторил бас и пошел к переезду.
– В обход! – голос солдата звенел.
– Да ладно ты! – не останавливаясь, махнул рукой бас. И выстрел…
Бас – от неожиданности, не от страха – замер.
– Ты что, психованный?
– В обход так в обход, – тенор взял баса под руку и повлек назад.
– Нет, он что – по живому человеку? – базарил бас.
– Он в воздух, Гриша.
– Я ему, суке, припомню! Он мне еще попадется! – пропойцы удалились.
Подполковник, слушавший эту беседу из автомобиля, распахнул дверцу «эмки» и ступил на землю. Из темноты явился сотрудник.
– Видимо, начали, – сказал подполковник. – Скажите, чтобы не забыли этих артистов проводить куда следует.
Бесшумно легли на верхушку забора крюки легкой переносной лестницы. Плохо различимый человек вскарабкался по ней. Ему подали еще одну такую же лестницу, которую он поставил по другую сторону забора. Замелькали – вверх и вниз – фигуры. Один, второй, третий, четвертый, пятый, шестой, седьмой. Семеро стояли и прислушивались. Потом пошли.
К вагону подошли шестеро. Один умело, чуть звякнув фомкой, сорвал запор, напрягся и откатил дверь.
– Руки вверх! – спокойно предложили из вагона.
– Атас! – крикнул открывавший и метнулся в сторону. Пятеро бросились врассыпную. Трое оперативников выпрыгнули из вагона.
У лестницы их брали по одному: делали подсечку, скручивали и оттаскивали в сторону. Одного. Второго. Третьего. Четвертого. Пятого. Шестого.
Не спеша подошел подполковник. Попросил:
– Посветите.
Луч фонаря выхватывал из темноты лица шестерых.
– Родные до слез! – обрадовался подполковник. – Что же здесь делает Покровка? А где остальные?
– Вроде все здесь, товарищ подполковник.
– Как все?!
И как будто в ответ на его вопрос раздался пистолетный выстрел. Подполковник, потеряв всякую солидность, бегом кинулся на звук. Щелкнул второй…
Внезапно, заглушая все звуки, Москву потряс салют. Подполковник бежал, освещенный разноцветьем: все существовавшие в Москве ракетницы работали с полной нагрузкой. Подполковник пересек бесчисленные пути и остановился в растерянности. Салют продолжался.
– Сюда, товарищ подполковник! – позвал вдруг появившийся Саша, махнул рукой и побежал куда-то в сторону. Подполковник за ним. У забора, граничившего с территорией клуба «Красный балтиец», стоял с пистолетом в руках знакомый старшина и растерянно смотрел на Семеныча, который лежал, раскинув руки, с дыркой во лбу.
– Кто его? – тяжело переводя дыхание, спросил подполковник.
– Я, видать, – неуставно ответил потрясенный старшина.
– Как же это было?
– Я был на восьмом пути, как положено, и вдруг по мне стрельнули. Я крикнул «Стой!» и туда, откуда стреляли.
– Вы видели, кто стрелял?
– Нет, я на выстрел бежал.
– Сколько раз в вас стреляли?
– Да раз пять, наверное. Правда, салют вот… Может, меньше. Когда ракеты взлетели, я увидел, что здесь кто-то метнулся, и выстрелил. Подбежал, а этот лежит.
– Откуда вы стреляли? – резко спросил Саша.
– Вон от того вагона, – показал старшина.
– Метров тридцать пять, – констатировал Саша. – Ну и команда у вас! Что ни стрелок, то Вильгельм Телль. Да еще и с кривым ружьем. Не повезло тебе, Семеныч, и на этот раз крупно не повезло.
Он нагнулся, подобрал наган, валявшийся у правой руки мальчика-старичка, выпрямился, крутнул барабан, считая пули.
– Он два раза выстрелил.
– Да нет, он больше стрелял, – не согласился старшина. Саша, не ответив, подошел к забору и стал проверять все доски подряд до тех пор, пока одна из них не пошла в сторону.
– Лаз, – сказал подполковник. – Он же пришел с теми, он не мог подготовить себе этот лаз. Почему он побежал сюда?
– Его позвали, товарищ подполковник, – предположил Саша.
Подполковник уже догадался про это и, помолчав, заговорил о другом, самом важном.
– Кто-то очень ловкий и жестокий ведет с нами крупную игру. Мы думали, что он пойдет на операцию ради самого жирного куска напоследок. А он чисто обрубил все концы, выдав за главного и последнего Семеныча. Главарь Семеныч мертв, налетчики наверняка знают только его и покажут на него. Как бы тот был рад, если бы мы вздохнули облегченно, считая дело завершенным! Так, Саша?
– Пусть он считает, что так. Но кто он? – тоскливо задал вопрос Саша подполковнику и себе.
– Его пока нет.
– А что есть?
– Есть дом Клавы в Кочновском переулке. Есть кто-то, кто был на чердаке. Он обязательно должен появиться там снова. Ночью мои ребята присмотрят за домом, а уже днем попрошу тебя, Саша, их сменить. Тот слишком опытен, может почувствовать наблюдение. А нам теперь рисковать никак нельзя.
И вдруг они оба осознали, что над Москвой гремит и сияет салют в честь великой победы. Отряхнувшись от дела, они смотрели в сверкающее, переливающееся бесчисленным разноцветьем небо и улыбались. Был первый день без войны, день великих надежд.
В это майское утро летняя троица проникла в Кочновский переулок. Лариса в белом платье с короткими рукавами, Саша в распахнутой до пупа, той, так удачно приобретенной светло-коричневой рубахе и Алик, который нес синюю коробку патефона, в красной футболке с закатанными рукавами. Троица подошла к дому Одинцовых, и Саша, приоткрыв рот и обнажив туго свернутый язык, издал невероятной силы свист. На крыльце появилась Клава.
– Ты что людей пугаешь, Соловей-разбойник?
– Одинцовы, за мной! – заорал Саша.
– Это куда же? – поинтересовалась Клава.
– Купаться. На Тимирязевские пруды.
– Да ты в своем уме? Май же!
– Теплынь такая, Клавдия, аж страшно. Вчера купался.
– Купаться не купаться, а на солнышке посижу, – согласилась Клава и крикнула в дом: – Сергунь, пошли!
Она сняла с гвоздика за распахнутой дверью висячий замок и ждала, пока выйдет Сергей. Сергей вышел, с крыльца насмешливо и добро осмотрел компанию, а Клава в это время навесила на петли замок и щелкнула дужкой.
– Батю под арест? – поинтересовался Саша.
– И-и, хватился! Он после того захода неделю носа из Болшева не кажет. Стесняется.
О патефон – отрада послевоенной юности! Разинув пасть, он стоял на ярко-зеленой траве, и мембрана на подвижной сверкающей шее оглашала окрестности неземными звуками:
Нет, не глаза твои я вижу в час разлуки,
Не голос твой я слышу в тишине.
Я помню ласковые трепетные руки…
– Руки! – в совсем иной, нежели Шульженко, интонации строго приказала Лариса. Они с Сашей танцевали.
– Учтено, – послушно согласился и слегка отодвинулся от Ларисы.
– Как благотворно мое влияние! – Лариса с гордостью оценила плоды своей деятельности. – Я тебя перевоспитала, потом воспитала и, наконец, облагородила. Ты меня на руках носить должен!
– Сей момент! – радостно откликнулся Саша.
– Пардон, неточная формулировка! – Лариса увернулась от растопыренных Сашиных рук и тут же исправила формулировку: – Ты готов идти за мной в огонь и воду?
– Как пионер!
– Тогда – в воду!
Она стянула через голову платье, уронила его на траву и, на ходу теряя босоножки, бросилась в воду. Скинув брюки и рубашку, Саша последовал за ней. Хохот, визг, плеск.
– Вот черти-то! – позавидовала Клавдия.
– Молодые, – сказал Сергей, подумал и добавил: – Здоровые.
Одетые Сергей, Клавдия и Алик лежали у патефона. Первой выскочила из воды Лариса. Весело, как собака, отряхнулась и села рядом с Клавой.
– А что же вы, Клава? – спросила Лариса.
– Сил нет. Устаю на работе до невозможности, Ларочка!
– Где же вы работаете?
– Да за городом, в Истре… – начала Клава, а Сергей продолжал:
– На секретном объекте. На таком секретном, что даже мне не говорит.
Держа в сведенных чашей ладонях воду, появился Саша и навис над Сергеем.
– А ну, раздевайся, а то хуже будет.
– Сашка, не дури! – в испуге крикнул Сергей, а Клавдия добавила:
– Он стесняется.
– Я ему дам – стесняется! Считаю до трех. Раз…
Сергей поспешно стянул гимнастерку, белую нижнюю рубаху.
– Прекрасно, – решил Саша и вылил воду на Алика. Алик взвизгнул, вскочил, бросился на Сашу и вдруг замер: на спине Сергея под левой лопаткой он увидел ужасный шрам.
– Это от того осколка, Сергей Васильевич? – тихо спросил он.
– От того, от того, – недовольно подтвердил Сергей и, обернувшись, поймал остановившийся взгляд Ларисы.
– Удивительная штука эти осколочные ранения! – профессионально, без интонаций, констатировала Лариса. – Не скажи вы, что это осколочный вход, без колебаний решила бы – типичный шрам от ножевого удара.