Текст книги "По запутанному следу: Повести и рассказы о сотрудниках уголовного розыска"

Автор книги: Эдуард Хруцкий

Соавторы: Анатолий Безуглов,Александр Кулешов,Сергей Высоцкий,Александр Сгибнев,Юрий Кларов,Иван Родыгин,Виктор Филатов,Валерий Штейнбах
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц)

21

Из-за внезапной оттепели я выехал с Соловков на два дня позже, чем рассчитывал. Оттепель была и в Архангельске. Зато Москва неожиданно встретила меня сухим снегом и довольно приличным морозом, который принято называть бодрящим.

Заснеженные крыши, заиндевевшие ветки деревьев на бульварах, боты, валенки, красные носы и отбивающие чечетку мороженщицы… И все же в московском воздухе чувствовался запах весны. Она возвещала о себе вороньим граем, пучками вербы, которую продавали на всех углах, оживленной суетней юрких воробьев. Ничего удивительного здесь не было: март…

Архангельск и Соловки позади. О них напоминают лишь хранящиеся в пакете фотокарточки Шамрая, два письма Юлии Сергеевны, протоколы допросов ее мужа, Гордея Чипилева (он же Ярош, он же Дунайский, он же Балавин) и докладная, которую я сегодня передам Сухорукову. Вчера я этого сделать не смог – Виктор целый день был в наркомате.

Отсутствовал я немногим больше двух недель – срок небольшой, но для Москвы и немалый. Это могли засвидетельствовать газеты, на которые я с жадностью набросился в первый же день приезда, переполненные новостями Валентин, Галя, Цатуров, Фрейман…

Пестрела новостями и наша стенгазета «Милицейский пост» – любимое детище Фуфаева.

Под рубрикой «Наши ударники» мое внимание привлекла маленькая заметка, посвященная Эрлиху, который, «проявив волю и настойчивость, несмотря на все препоны, выявил затаившегося в подполье врага…» Должности и фамилии автора под заметкой не было, одна буква «Ф».

Выявленным врагом, разумеется, являлся Явич-Юрченко, что же касается «препон», то они только упоминались. Но недоговоренности недоговоренностями, а смысл достаточно ясен: несмотря на противодействие начальника («Ох, уж это начальство!»), Эрлих все-таки добрался до истины. Ура, Август Иванович!

Да, с заметкой поспешили. Явно поспешили. И автор, и редколлегия. Можно было дождаться моего приезда. Хотя… Раз Белецкий отстранен от расследования, то сие ни к чему. Тоже верно. И все же жаль, что заметку поместили и поставили Эрлиха в дурацкое положение. Прав все-таки не он, а Белецкий. Белецкий и… Русинов. Да, Всеволод Феоктистович Русинов, хотя он и умолчал о своем предположении…

Мысль о только что состоявшемся объяснении с Русиновым была неприятна, и я попытался отогнать ее, но она кружилась в голове назойливой мухой.

Еще на Соловках, сопоставляя различные факты, я пришел к выводу, что Русинов с самого начала обо всем догадывался и только трусость помешала ему закончить дело. Но в моем сознании, где-то в дальнем уголке, притаилось пресловутое «а вдруг…». Мне чертовски хотелось, чтобы за «а вдруг» оказалась спасительная правда, чтобы Русинов с возмущением отверг все и вся, чтобы он остался для меня прежним Русиновым, человеком, в честности и порядочности которого я никогда не сомневался. Но «а вдруг» не произошло.

– Все газету изучаешь? – спросил подошедший Цатуров.

– Как видишь… Кстати, кто заметку об Эрлихе написал?

– Редакционная тайна, – сказал он и посоветовал: – Даже если в груди бушует пламя, дым через нос все равно не выпускай!

– Второе издание?

– Второе дополненное, – уточнил Георгий. – А автора, честное слово, не знаю. У Алеши Поповича спроси.

Но проходивший через вестибюль Фуфаев сделал вид, что не заметил нас.

Цатуров с комическим ужасом посмотрел на меня:

– Ну, Белецкий, я тебе не завидую! Если тринадцатый знак Зодиака даже не посмотрел на тебя и брови нахмурил – жди несчастья.

– А ты что, в стороне? Ведь он на тебя тоже не посмотрел.

– Это брось! – возразил Цатуров. – Мы с ним перед началом рабочего дня дважды обнимались. Не вру, все подтвердят. Это, Белецкий, паек по особому списку на целый квартал. А ты с ним сегодня не виделся… Не виделся?

– Нет.

– То-то. Не иначе как с работы снимать будут…

Цатуров, как всегда, шутил, между тем его пророчество было не так уже далеко от истины. Понял я это в кабинете Сухорукова, когда Виктор осторожно, словно боясь замарать руки, вынул двумя пальцами из папки несколько сколотых листов бумаги.

– Вот… Прочти…

Это было заявление Фуфаева, адресованное сразу двоим – Сухорукову и Долматову в политотдел. Я стал читать.

– Закуришь? – спросил Виктор.

Он всегда считал, что курево успокаивает нервную систему и спешил выполнить свои дружеские обязанности…

– Закурю.

Виктор зажег спичку, предупредительно поднес ее к моей папиросе:

– Что скажешь?

– Скажу, что очень странно.

– Что Фуфаев написал заявление?

– Нет, странно, что под ним лишь одна подпись. Или Эрлих написал отдельно?

– Это ты зря. Он у меня был по этому поводу. Говорит, никаких претензий к тебе у него нет. Хоть крупица правды есть в заявлении?

– Крупица? Почему же крупица? Все правда. От начала до конца. Действительно, я и Эрлиху мешал, и Рита была женой Явича, и приходила она ко мне с просьбой разобраться в обоснованности обвинения… Факты, товарищ Сухоруков, голые факты…

Видимо, Сухоруков решил, что моя нервная система в дальнейшем укреплении не нуждается: не предложив мне очередной папиросы, он закурил сам.

– Тебе не кажется, что время для шуток неподходящее? Долматов предложил это заявление вынести на обсуждение партбюро, но предварительно он хочет с тобой побеседовать… Ты понимаешь, что все это может стоить тебе партийного билета?

– Нет, не понимаю. Не понимаю и, наверно, никогда не пойму, почему заявление мерзавца должно сказаться на мнении честных людей.

– Не все знают тебя двадцать пять лет, а я только один из членов партбюро…

– Зато все знают Фуфаева.

– Пустой разговор, – сказал Виктор. – Заявление – это заявление.

– Даже Фуфаева?

– Даже Фуфаева. Что написано пером… Короче, заявление будут разбирать и проверять, что Рита просила за Явича. Верно?

– Верно.

– А ты мне об этом не рассказывал… Тут ты тоже прав?

– Нет.

– Вот видишь… Тебе придется представить письменное объяснение. Я хотел вместе с тобой обсудить его.

– Оно уже составлено.

– Хватит, Саша.

– Я говорю вполне серьезно… Вот мое письменное объяснение.

Он взял докладную, удивленно посмотрел на меня:

– Что это?

– Письменное объяснение. Прочти.

– Тяжелый ты человек. Крученый…

Сухоруков полистал докладную, заглянул в конец, скрипнул стулом:

– Ты что же… занимался в командировке «горелым делом»?

– Заканчивал его.

– Ну, знаешь ли!..

– Прочти все-таки.

– Прочту, конечно!

On глубоко и безнадежно вздохнул, как человек, окончательно убедившийся в том, что имеет дело не просто с рядовым дураком, а с законченным идиотом. Еще раз вздохнул и начал читать.

Прочитав первую страницу, Сухоруков коротко исподлобья взглянул на меня.

– У тебя что-нибудь есть под этим? – Он постучал пальцем по докладной.

– Все есть.

– А поконкретней?

– Все, что требуется: показания свидетелей, акты, протоколы, вещественные доказательства…

– Та-ак, – протянул он и снова склонился над бумагой.

Я видел, как на его скулах набухают желваки и сереет лицо.

– Та-ак…

– Тебе дать протоколы?

– Успеется.

Теперь он читал вторую страницу. Я ее помнил наизусть, впрочем, как и всю докладную.

«…Таким образом, оставив у Зайковой портфель, Шамрай никак не мог привезти его к себе на дачу и положить в ящик письменного стола. Не мог он и закрыть этот ящик на ключ. Как показал слесарь Грызюк, замка в ящике не было. Накануне пожара Грызюк по просьбе Шамрая вынул старый, давно испорченный замок, а новый не врезал, ибо не имел тогда подходящего (замки производства артели «Металлоизделия» ему доставили лишь через день после пожара).

Следовательно, показания Шамрая в этой части – ложь, вызванная стремлением обвиняемого уйти от ответственности за проявленную им халатность…»

– Шамрай еще не обвиняемый, – сказал Сухоруков.

– Да, там описка. Он еще не обвиняемый…

Виктор прикурил от своей папиросы.

– Явич все-таки был в ту ночь на станции или нет?

– Был. Гугаева не ошиблась. Но на перроне он оказался уже после начала пожара, около четырех утра.

– А до этого?

– Выдвинутое им алиби подтвердилось. Ночь он провел на даче своих приятелей.

– Борисоглебских?

– Да. Их дача вот здесь, по другую сторону железнодорожной линии, – я показал Сухорукову помеченное крестиком место на плане, – в трех километрах от станции и в четырех от коттеджа Шамрая. Явич засиделся у них до трех, и они провожали его на станцию. Та же Гугаева опознала Борисоглебского и его жену.

– Но Борисоглебский же опроверг алиби Явича.

– Да, после того как его непосредственный начальник Шамрай посоветовал «не вмешиваться в эту грязную историю…».

– Показания Борисоглебского?

– И его, и ее. Я их допрашивал перед отъездом в командировку.

– Явич во время пожара находился на станции?

– Нет. Увидев зарево, он решил оказать помощь в тушении и отправился в поселок, но, выяснив по пути, что горит дача Шамрая, и опасаясь навлечь на себя подозрения, вернулся на станцию. Там он вскочил в проходивший товарный поезд и уехал в Москву. Этим, кстати, объясняются царапина и отсутствие пуговиц на сорочке…

Вторая страница прочитана. Теперь третья:

«…Как видно из последнего протокола допроса Зайковой, явной ложью является также утверждение Шамрая о поджоге и нападении неизвестного, покушавшегося якобы на убийство. Причина пожара, скорей всего, – неосторожное обращение с электронагревательным прибором. При опросе жена Шамрая сказала, что ее муж отличался рассеянностью, неоднократно забывал выключать электроплитку, что дважды чуть было не привело к пожару. Кроме того, на месте происшествия старшим оперуполномоченным Русиновым был обнаружен не приобщенный по неизвестным мне мотивам к делу обгоревший обрывок электропровода с розеткой, в которую вставлен штепсель…»

– Выстрелы? – спросил Сухоруков. – Ведь многие свидетели слышали выстрелы…

– Шамрай хранил на даче охотничьи припасы, в том числе и порох. По этому поводу имеется заключение специалистов по баллистике.

– Взрывы под воздействием высокой температуры?

– Совершенно верно. Поэтому мы и не обнаружили ни пуль, ни следов от них.

Четвертая страница:

«…Вымышленная от начала до конца версия о покушении служила далеко идущим целям…

Выговор за троцкистские колебания не только препятствовал продвижению Шамрая по службе, но и вызывал у некоторых членов партии, работающих под его началом, сомнения в возможности дальнейшего пребывания Шамрая на посту управляющего трестом и члена комиссии (см. копии протокола партийного собрания в тресте от 3/Х – 1934 г. и заявлений в райком партии тт. Якобса и Хабарова). Между тем вымышленная версия о покушении не только оправдывала бы потерю документов, но и способствовала бы упрочению положения Шамрая, создавала вокруг его имени определенный ореол. В этом смысле очень характерны заметка «Пожар» в стенгазете треста (см. копию), которую Шамрай не постеснялся отредактировать в нужном для него духе, выступления Шамрая на торжественном вечере служащих треста и на встрече с профсоюзным активом…

Шамрай, умело используя естественную реакцию общественности своего учреждения и сотрудников милиции на заявление о покушении, всеми силами препятствовал установлению истины, оказывал давление на свидетелей и руководящих работников вышестоящих органов милиции, спекулируя на таких понятиях, как бдительность…»

Пятая страница, шестая, седьмая и, наконец, восьмая:

«…В связи со всем вышеизложенным считаю:

а) поведение Шамрая компрометирует высокое звание члена партии;

б) оно несовместимо с дальнейшим пребыванием в партии;

в) действия Шамрая, выразившиеся в даче ложных показаний и в давлении на свидетелей, уголовно наказуемы.

Поэтому прошу:

1. Проинформировать о происшедшем парторганизацию треста и райком ВКП(б).

2. Направить представление об освобождении Шамрая от занимаемой должности.

3. Рассмотреть вопрос о привлечении его к уголовной ответственности.

4. Назначить комиссию для проверки работы старшего оперуполномоченного т. Эрлиха по расследованию указанного дела…»

Сухоруков дочитал докладную до конца, отложил ее в сторону, потер ладонью лоб; под куцыми бровями тускло блестели сузившиеся глаза.

Я достал из портфеля протоколы – толстую стопку бумаг. Сухоруков просмотрел лежавший сверху протокол. Скрипнув креслом, встал, отнес документы в сейф, дважды повернул ключ. Все это без единого слова, молча. Но мне его молчание говорило больше, чем любые слова. Уж как-то так у нас сложилось, что молча мы всегда лучше понимали ДРУГ друга, чем когда пытались объясниться…

Виктор снял телефонную трубку:

– Говорит Сухоруков. Соедините меня с Долматовым… Здравствуй еще раз. Мне с тобой нужно срочно переговорить… По «горелому делу»… Совершенно новые обстоятельства… Да, срочно… Очень срочно… Ты угадал: почти пожар… Хороню, через десять минут… Договорились. – Он повесил трубку. – А все-таки ты мальчишка, Сашка… Совсем пацан… Тебя в детстве часто секли?

– Ни разу.

Виктор удивленно посмотрел на меня:

– Врешь!

– Честное слово, нет.

– Все равно врешь.

– Да нет же…

– Ну, нет так нет, – примирительно сказал он и, помолчав, добавил: – А меня в пацаньи годы частенько секли… Почитай что каждый день. И мать, и отец. Только у матери рука была бабья, легкая. У отца – потяжелей… Помнишь моего отца?

– Помню…

– Хороший мужик был. Разумный… Значит, говоришь, не секли? Ну, ну… – Он налил в стакан воду из графина, сделал два глотка, поставил стакан на стол: – А заседание партбюро, видно, будет в середине следующей недели…

Сергей Высоцкий
Наводнение

1

Рано утром подполковнику Корнилову позвонил домой старший лейтенант Алабин из Василеостровского угрозыска.

– Что у тебя там, Вася, стряслось? – ворчливо спросил Корнилов. – Не дашь хорошему человеку кофе попить…

Алабин несколько лет проработал вместе с Игорем Васильевичем на Литейном, в Главном управлении внутренних дел, и Корнилов считал его своим учеником. Он сам и выдвинул Алабина в заместители начальника угрозыска района.

– Товарищ подполковник, вы извините, что беспокою. Но тут у нас такое дело…

– Давай выкладывай, – поторопил Корнилов. – Виниться потом будешь.

– К нам мальчишка пришел, к дежурному. Тот, который видел нападение на кассира, Костя Горюнов. Помните?

– Ты мне вопросов не задавай. Дело говори!

– Альбомчик принес Костя. С видами Ленинграда. – Голос у Алабина стал чуть-чуть торжественный: – И на одной фотографии, между прочим, грабитель собственной персоной!

– Как утверждает школьник Костя Горюнов? – уточнил Корнилов.

– Ну да. Как утверждает…

В голосе Алабина уже не чувствовалось ликующих ноток. Сдержанность подполковника, видать, охладила старшего лейтенанта.

– Интересно. Он у тебя, этот Костя?

– В райотделе. Я ведь тоже из дому звоню. Через десять минут буду там.

– И я подъеду. – Корнилов посмотрел на часы. Было пятнадцать минут девятого. – К девяти жди.

Он повесил трубку и подумал: «Раненько же прибежал мальчишка в милицию. А вдруг и правда не обознался? Только уж больно чудно – в альбоме нашел. Там ведь так заретушируют – маму не узнаешь».

Два дня тому назад в Тучковом переулке было совершено нападение на кассира института Нефтехиммаш Любу Нестерову, которая несла зарплату работникам филиала. Грабитель ударил Нестерову ножом, выхватил чемоданчик с деньгами и скрылся.

Свидетелями нападения оказались вахтер института старик пенсионер Симонов и ученик пятого класса Костя Горюнов, отпущенный в тот день с урока физкультуры. Ни тот, ни другой не запомнили приметы грабителя. Старик, как оказалось, плохо видел, а мальчик, наверное, очень растерялся. Он только твердил, что нападавший был огромного роста и с ножом. Единственное, что заметил вахтер, – преступник убежал во двор дома номер семнадцать. Двор этот был проходным.

Когда на место происшествия прибыла оперативная группа, Нестерова уже находилась в машине «скорой помощи». Ее вызвал мальчик, увидев, что кассир ранена. Старик вахтер с перепугу долго не мог набрать телефон милиции.

Служебная собака след преступника взять не смогла.

Следствие, конечно, заинтересовал вопрос, почему Нестерова шла с деньгами одна, без охраны. Оказалось, что в институте каждый раз ей давали в провожатые разных сотрудников, из тех, кто оказывался под рукой. Иногда люди отказывались или соглашались, а потом задерживались где-нибудь. Заходили по дороге в магазин, а то и просто пива выпить. Так произошло и на этот раз. Инженер Студенкин, согласившийся сопровождать кассира, задержался на Среднем проспекте у пивного ларька…

Несмотря на энергичные меры., принятые по розыску преступника, первые два дня результата не дали. И вот звонок Алабина…

В темноватом коридоре Василеостровского райотдела рядом с Доской объявлений висел портрет пожилого майора в траурной рамке. Лицо майора показалось Корнилову знакомым, и он задержался у портрета. Руководство райотдела и партбюро извещали о кончине пенсионера, бывшего начальника паспортного стола, Николая Николаевича Мавродина.

– Вот оно что… – прошептал Корнилов и вдруг ощутил жгучее чувство стыда и горечи от сознания неисполненного долга, который теперь уже ему не выполнить никогда… – «Гражданская панихида в клубе фабрики Урицкого… Похороны на Смоленском кладбище 14 октября в 10.00». – Корнилов дочитал некролог и повторил, словно эхо: —…На Смоленском кладбище…

В кабинет Алабина он вошел пасмурный, молча пожал руку старшему лейтенанту и тяжело опустился на стул:

– Ну что тут у тебя, Василий?

На лице старшего лейтенанта мелькнула гримаса разочарования, отчего он стал похож на обиженного мальчишку. Алабин считал, что новость, ради которой они встретились, заслуживала большего внимания. Корнилов почувствовал это и сказал примирительно:

– Ты на мое настроение внимания не обращай. Прочитал про Мавродина, расстроился. Я столько лет старика знал. В большом долгу был перед ним… Показывай свои картинки.

Алабин пододвинул ему большую, почти квадратную, книжку, раскрытую на середине. На развороте были две цветные фотографии. На одной из них, расположенной справа, был изображен на переднем плане фонтан, а за ним, на другой стороне Невского проспекта, высился Дом книги. Пестрая толпа текла по тротуару. Но фигурки людей были маленькие, изображение смазанное, расплывчатое, безликое.

Корнилов перевел взгляд на левую фотографию. Удивительно живой и яркой была она. Словно окошко в жизнь – стоп-кадр из уличной хроники.

…У входа в Дом книги девушка в красивом, лиловыми цветами, платье торгует с лотка. Порыв ветра распушил ее волосы. Пожилая дама, внимательно разглядывающая книги, придерживает белую соломенную шляпку. Молодой парнишка в распахнутой на груди рубашке, чуть прищурившись от яркого солнца и склонив голову набок, держит книжку в руках. Маленький мальчик в красной панамке, сдвинутой на затылок, умоляюще смотрит на мать – красивую женщину с черными волосами, уложенными на прямой пробор. Идут мимо прохожие. Сосредоточенные, улыбающиеся, хмурые… Идут троллейбусы, автомашины. Солнце, ветер. И среди этой летней сутолоки, такой обычной для Невского проспекта полуденных часов, еще одна фигура – молодой мужчина в белой, с широкими синими полосами, рубашке. Светлый пиджак перекинут у него на сцепленных у живота руках. Простое, ничем не примечательное лицо, рассеянный, отсутствующий взгляд. Мужчина казался явно лишним, чужим на снимке, среди спешащих, занятых делом людей. Он стоял рядом с книгами, разложенными на лотке, и никакого интереса к этим книгам не проявлял.

«Какое отрешенное у парня лицо», – подумал Корнилов и спросил:

– Он?

Алабин кивнул.

– Мальчишка уверенно говорит? Не сомневается?

– Никаких сомнений. Я с ним уже побеседовал. Волнуется, но твердит одно: тот бандюга. Мы ведь, товарищ подполковник, почитали старые Костины показания. Он говорил тогда, что на кассира напал здоровый дядька, лохматый и с большим ножом… А этого, – Алабин ткнул пальцем в молодого человека на фотографии, – ни здоровым, ни лохматым не назовешь. Правда ведь?

– Не назовешь, – согласился Корнилов. – Росту в нем не более ста шестидесяти пяти. Не дотянул до Геркулеса. Женщины-то на снимке, пожалуй, повыше его.

– Но в том, что Косте преступник гигантом показался, – ничего странного, по-моему, нет, – продолжал Алабин. – Такое не каждый день увидишь. Испугался, а у страха глаза велики. Верно я говорю, товарищ подполковник?

– Верно. Где парень-то?

– В паспортном отделе его чаем поят.

У Корнилова при упоминании о паспортном отделе встало перед глазами доброе, широкое лицо Мавродина.

– Позови. Потолкуем еще раз.

Алабин вышел, а Корнилов стал внимательно рассматривать альбом. Судя по выходным данным, альбом, выпущенный Лениздатом, только что поступил в продажу. Сдан в набор в августе 1974-го, подписан в печать в июле 75-го… «Почти год в работе! А снимки наверняка делались много раньше, – подумал подполковник. – Сколько воды утекло».

В аннотации было сказано, что в альбоме представлены снимки десяти фотокорреспондентов. «Многовато, конечно, но в издательстве же известно, кто какие делал фотографии. Найдем и того фотографа, который снимал у Дома книги. Да только что это даст? Ведь это не семейный портрет, где известно, кто есть кто».

Пришел Алабин с мальчишкой.

– Константин Горюнов, товарищ подполковник, ученик тридцатой школы, – представил он мальчика, остановившегося у дверей.

– Проходи, Костя, – пригласил Корнилов, – присаживайся.

Мальчик подошел к столу и сел. Внимательно, не мигая, посмотрел на Игоря Васильевича, осторожно поправил пшеничный чубчик. Глаза у него были голубые, настороженные. «Серьезный товарищ, – подумал Корнилов. – На фантазера не похож».

– Меня зовут Игорь Васильевич. Я из уголовного, розыска. Товарищ старший лейтенант мне уже все рассказал, – Корнилов кивнул головой в сторону Алабина. – Но кое-что мы хотели бы уточнить еще раз.

Мальчик согласно кивнул.

– В школу ты уже опоздал, – Корнилов взглянул на часы. – Но мы тебе справку дадим. Не беспокойся.

Костя чуть заметно поморщился и сказал, опустив голову:

– Мне Ольга Николаевна и так поверит.

– Ну и прекрасно! Не будем отвлекаться от главного. – Корнилов раскрыл альбом и подвинул его мальчику.

– Константин, в тот день в переулке преступник одет был так же?

– Нет.

– А что на нем было?

Мальчик тяжело вздохнул и посмотрел на Алабина, словно искал у него поддержки.

– Не помнишь?

– Не помню, – тихо сказал Костя и неожиданно заговорил с горячностью: – Я даже не знаю, как это вышло, что забыл! Вспоминал, вспоминал! Никак не вспоминается. – Он сморщил лоб и покачал головой, осуждая себя за такую промашку. Чубчик снова съехал ему на глаза.

То, что мальчишка не стал ничего придумывать, а честно сказал, что не может вспомнить одежду преступника, порадовало подполковника. С большим доверием можно было отнестись ко всем остальным его показаниям.

– Костя, здесь на фото человек, которого ты считаешь преступником, одет совсем легко, в полосатой рубашке. А тогда? Что на нем было? Темное? Светлое? Костюм, плащ?

– Не помню я.

– Ну ладно, невелика беда. – Корнилов улыбнулся. – Ты куда шел, Костя, в тот день?

– Домой. Портфель хотел занести и на Острова… Меня с физкультуры отпустили.

Горюнов отвел глаза в сторону, и подполковник подумал: «Небось с физкультуры-то ты сбежал».

– И шел ты, Константин, домой веселый и довольный. Да? Погода хорошая, уроков, наверное, мало задали…

– Мало, – рот его расплылся в улыбке.

– А думал о чем?

Костя замялся:

– Ну… Шел… Думаю, зайду домой, поем – и на троллейбус.

– Шел, значит, шел… Свернул со Среднего в переулок… Тебе, кстати, в переулке никто навстречу не попался?

– Нет, – подумав, ответил мальчик. – Никого в переулке не было. Только впереди тетенька шла. Кассир. А того я сразу и не заметил.

– Они не разговаривали?

Мальчик отрицательно мотнул головой:

– Тот мимо прошел. Потом обернулся и – ножом…

– А в руках у него, кроме ножа, ничего не было? Чемодана, портфеля?

– Ничего. Ой, я вспомнил! – неожиданно звонко крикнул Костя. – Он же в свитере и в пиджаке был!

– Цвет, цвет свитера, не запомнил? – наклонившись к мальчишке, с надеждой спросил Корнилов.

– Да кто его знает! Какой-то серо-буро-малиновый.

– С цветом все ясно, – сказал подполковник, подмигнув мальчику. – Серо-буро-малиновый! Предельно точно.

Костя хихикнул, но тут же спохватился и виновато посмотрел на Корнилова.

– А куда он побежал потом, ты не вспомнил?

Корнилов знал, что в беседе со следователем Горюнов не смог указать, в каком направлении убежал преступник.

– Нет, не вспомнил. Я к тетеньке кинулся… А потом «скорую» вызвал.

– Ну что ж, Костя, спасибо тебе. Большую ты нам помощь оказал. – Игорь Васильевич встал и подал Горюнову руку.

Костя протянул свою маленькую ладошку и заулыбался. Улыбка у него была чуть-чуть смущенная и добрая.

– Игорь Васильевич, обидно, что я не заметил, куда он побежал! – сказал Костя.

– Ты все правильно сделал, Константин. Сначала надо о пострадавшем думать. Молодец!

Корнилов подвез мальчика до школы – красивого старинного здания с огромными окнами на углу Среднего проспекта и Седьмой линии.

– Вы его поймаете? – спросил Костя, когда Игорь Васильевич, прощаясь, протянул ему руку.

Корнилов кивнул. «Поймаем-то поймаем, только вот когда?» – подумал он.