Текст книги "По запутанному следу: Повести и рассказы о сотрудниках уголовного розыска"

Автор книги: Эдуард Хруцкий

Соавторы: Анатолий Безуглов,Александр Кулешов,Сергей Высоцкий,Александр Сгибнев,Юрий Кларов,Иван Родыгин,Виктор Филатов,Валерий Штейнбах
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 25 страниц)

5

На следующий день Корнилов пришел в управление рано. Вернувшись домой из Комарова, он поспал лишь пару часов и вызвал машину.

Игорь Васильевич вообще любил прийти на работу пораньше, когда нет обычной дневной сутолоки, и, удобно расположившись в старом кожаном кресле у маленького журнального столика, с удовольствием закурить свою первую сигарету. Дома подполковник не курил.

Эти утренние полчаса – если не случалось никаких ЧП – Корнилов посвящал тому, что не спеша перебирал в памяти разные события, как уже свершившиеся, так и грядущие, старался спокойно, на свежую голову, их оценить. Иногда в этом калейдоскопе мыслей всплывало что-то очень важное, на что он раньше не обратил внимания, а сейчас вдруг увидел словно заново, свежим взглядом. Эти полчаса всегда были для Корнилова плодотворны – он не испытывал гнета времени, освобождался от него, словно космонавт от земного тяготения.

В стремительной деловой круговерти, когда наваливались десятки различных дел и приходилось сталкиваться с самыми несходными, порой полярными, мнениями, точками зрения и, наконец, со своими собственными разноречивыми ощущениями, немудрено было и ошибиться. Всегда имелась опасность недооценить какое-нибудь событие, и Корнилов знал про эту опасность. Так же как он знал и свою слабость – иногда в его воображении какие-то незначительные, преходящие события вдруг вырастали до размеров трагедии и давили на него. Особенно часто это случалось в последние годы. Он неожиданно просыпался среди ночи и долго не мог уснуть. И начинал вспоминать о каких-нибудь мелких, никчемных несделанных делах, о незначительных, но досадных оплошностях, невпопад сказанной днем фразе. Ему казалось, что счет несделанных, незавершенных дел все растет и растет у него, как сумма непогашенного долга у заурядного растратчика, и уже не остается времени, чтобы оплатить этот счет.

Корнилов досадовал на себя, пил снотворное, но ничего поделать с собой в те предутренние часы не мог.

…Сегодня на листке бумаги, что лежал перед ним, были записаны только четыре слова: «Олег Самарцев, Игнатий Казаков».

С Олегом Самарцевым все ясно. В том, что он преступник, теперь уже никаких сомнений нет. Розыск закручен, ничего, кажется, не упущено, взвешены все возможности. А вот Игнатий Казаков… Неужели он имеет какое-то отношение к ограблению?

Этот вопрос волновал подполковника больше всего.

Туманные намеки деда… Они нелепы. Самое смешное заключается в том, что, подозревая внука в соучастии, Григорий Иванович тут же, сам того не подозревая, начисто опровергает свои подозрения, утверждая, что хорошо запомнил время, когда Игнатий Борисович пришел домой, – без двадцати двенадцать. А кассиршу ограбили в двенадцать пятнадцать. Что это? Ошибка, тонкий расчет, плод больного воображения?

Неприязнь деда к внуку бросается в глаза. Может, оговор? Но тогда старик, проявивший завидную наблюдательность, опознав грабителя, назвал бы другое, более правдоподобное время прихода внука домой. Позже ограбления…

Так что же? Непроизвольная ошибка? Корнилов высказывал все новые и новые предположения, опровергая их, отбрасывая, и снова возвращался к ним. Он чувствовал, что его рассуждениям не хватает стройности, но никак не мог понять, в чем допускает ошибку. Очевидная нелепость в утверждениях деда не укладывалась ни в какие схемы. А внук, Казаков-младший? Сказал: «Мы с мамой днем на работе».

«Мы с мамой днем на работе…» Почему он так объединил себя с матерью? Ведь мать приходит после шести, а Игнатий, если верить деду, – около часу. Даже если старик ошибся или соврал и он пришел не раньше, а, как обычно, около часу, младший Казаков это обстоятельство решил скрыть. Зачем?

Вот если бы спросили человека, которому нечего скрывать: когда он пришел в тот день с работы? Он бы ответил, что пришел, как обычно, около часу. То есть сказал бы, как было на самом деле. Сказал бы правду.

Пришел около часу? Но минут за тридцать – сорок до вашего прихода домой в Тучковом переулке тяжело ранили и ограбили кассира. Неужели вы ничего необычного не заметили?

Честный человек бы сказал: «Конечно, заметил. В переулке стояли милицейские машины и «скорая помощь» (ну, положим, «скорая» могла уже и уехать…), было много народу. Что-то произошло. Потом я узнал…»

А если бы честный человек шел с набережной, он, наверное, тоже увидел бы милицейскую машину. Или людей с собакой во дворе. Если бы там не увидел – обратил бы внимание на машину и людей в переулке, уже придя домой. Окна-то выходят прямо на место происшествия!

Вот ведь о чем должен был бы рассказать честный человек после того, как сообщил, что пришел домой около часу. Корнилов вздохнул.

Значит, Игнатий на эти вопросы отвечать не захотел и потому отделался общей фразой: «Мы с мамой днем на работе…» Значит, сказал неправду. И эта его неправда помогла сейчас Корнилову понять, что он, как минимум, видел нападение на кассира, но почему-то усиленно скрывает этот факт. А неправду говорить всегда труднее – надо слишком многое держать в уме, напрягаться. Правду говорят не задумываясь…

Корнилов дописал на листке бумаги: «Проверить в техникуме, когда ушел Казаков».

Умолчание, маленькая ложь внука давали подполковнику повод внимательнее отнестись к подозрениям старика. Но как объяснить явную нелепицу со временем.

В кабинет постучали.

– Войдите! – сказал Корнилов, отвлекаясь от своих дум.

Дверь приоткрылась. На пороге стояла Варвара.

– Здрасте, Игорь Васильевич. Вы уже здесь?

Это было ее традиционное утреннее приветствие. Варвара частенько опаздывала, но все равно удивлялась, что шеф уже на работе.

– Алабин из Василеостровского звонит. Соединить?

– Соединяй.

Начинался рабочий день.

Алабин доложил, что в Тучковом переулке все тихо.

Бывает так, привяжется, словно репей, какой-нибудь нехитрый мотивчик или несколько бессмысленных слов из песни, и целый день никак от них не избавиться. Занимаешься серьезным делом – и вдруг в самый неподходящий момент они готовы сорваться у тебя с языка.

Чем бы ни занимался Корнилов, его неотвязно преследовала мысль об этой путанице со временем. Мог быть Казаков-младший сообщником Самарцева или нет? Если он пришел домой без двадцати двенадцать, значит, нет. Не мог! И все подозрения старика, все его неясные предчувствия – ерунда, бред!

Без десяти одиннадцать подполковник не вытерпел и поехал в Тучков переулок. «Еще один детальный разговор со стариком не помешает, – подумал он. – В конце концов, узнаю, по каким часам он заметил время. Может быть, это какие-нибудь архиерейские часы, которым и верить-то нельзя?» Перспектива вспугнуть своим приходом Игнатия Борисовича не волновала Корнилова. Он всегда твердо верил в то, что испуганный преступник скорее обнаружит себя, наделав глупостей. Да и по времени младший Казаков должен был читать лекции в техникуме.

Игнатия дома не оказалось. Дверь Корнилову открыла пожилая женщина в строгом черном платье с белым воротничком. Корнилов назвал себя. Женщина кивнула.

– Да, я знаю, что вы были у нас. Что-нибудь случилось?

Бледное, усталое лицо у нее было встревожено.

– Нет, нет, не беспокойтесь. Я прошлый раз беседовал с Григорием Ивановичем… Он нам очень помог, – сказал Игорь Васильевич. – Осталось кое-что уточнить. А вы его дочь?

Женщина кивнула:

– Меня зовут Анна Григорьевна. Приболела сегодня. Погода такая переменчивая. А у меня давление… Да вы проходите, проходите. Сейчас узнаю, не спит ли папа. Я ведь только что с работы. Еще не заходила к нему.

Оставив Корнилова в большой комнате, она прошла к отцу, плотно притворив за собой дверь. Минуты через две она открыла дверь и позвала Корнилова:

– Папа вас ждет.

Дед опять сидел у окна, спиной к дверям. Но Корнилов видел его лицо, пытливые, глубоко посаженные глаза и чуть перекошенный приоткрытый рот. Григорий Иванович следил за подполковником через огромное, в резной черной оправе, зеркало. В зеркале отражались книжные шкафы, гравюра, висевшая над диваном и морские часы. Они показывали без пятнадцати час…

«Ну вот морские часики, дед, и подвели тебя! – подумал Корнилов. – Не мог же я сюда ехать пятьдесят пять минут! Ведь явно врут!» Он обернулся и с трудом удержался от того, чтобы не расхохотаться – на часах было одиннадцать часов пятнадцать минут!

Старик развернул свою коляску и смотрел на подполковника с изумлением.

– Здравствуйте, Григорий Иванович! – весело сказал Корнилов. – Я, наверное, изрядно надоел вам? Извините великодушно.

Старик молча показал ему на стул.

– Так в какое время пришел домой ваш внук, Григорий Иванович, в тот день, когда кассира ограбили?

– Без двадцати двенадцать… – растерянно прошептал старик.

– Вы что ж, специально заприметили время?

– Да как вам сказать… Не специально. Дверь хлопнула – я и посмотрел на хронометр. Машинально.

– А что на улице происходило? Вспомните поточнее.

– Вы мне не верите? – изумился Григорий Иванович.

Верю, верю. Потому и спрашиваю.

– На улице уже толпа собралась… – Старик повернулся к окну, внимательно разглядывая пустынный переулок, словно восстанавливая в памяти события того дня. – Милиция…

– Григорий Иванович, а сейчас сколько времени?

– Сейчас? – Старик бросил взгляд в зеркало, но потом повернулся к часам.

– Одиннадцать двадцать.

– А в зеркале, в зеркале, – попросил Корнилов.

Старик недоверчиво посмотрел на Корнилова, потом повернулся к зеркалу.

– Двенадцать сорок. – На лице отразилась мучительная работа мысли, рот приоткрылся еще больше. – Вы думаете, – сказал он наконец, – что я…

Игорь Васильевич молчал, внимательно наблюдая за Казаковым.

– Может быть. Может быть… Я так волновался. – Он снова бросил взгляд на часы, а потом посмотрел на них через зеркало.

– Я сказал «без двадцати двенадцать», а было двенадцать двадцать? Ну, конечно.

– Нападение на кассира совершено в двенадцать десять. Падая, девушка ударилась часами о камни, и они стали… Ваш внук пришел домой через десять минут.

Старик кивнул. На лице у него было написано огорчение.

– Значит, вы вчера выслушали меня и решили, что я выжил из ума?

– Ну что вы! – запротестовал подполковник. – Вы опознали преступника.

– Да, хорошенькое же у вас сложилось обо мне мнение. Подумали небось, что я лишился памяти…

Пока старик говорил, Корнилова мучил вопрос. И, как только Казаков, утомившись, умолк, он спросил:

– Григорий Иванович, теперь о вашем внуке. Ведь одних совпадений мало, чтобы заподозрить близкого человека в преступлении? Вы думаете, что он способен на такое?

Старик молчал, склонив голову и не глядя на подполковника. Корнилову показалось, что Григорий Иванович не понял его.

– Игнатий Борисович способен совершить преступление?

– Способен, способен, – тихо пробормотал Казаков. – Если он способен отжулить трояк из моей пенсии, он преступник.

«Ну вот, – вздохнул Корнилов. – Опять семейные дрязги».

– Он жадный. А прочности в нем нет! Дочь с покойным мужем виноваты в этом. Я плавал, годами не бывал дома. Поздно заметил… С пяти лет Игнашка складывал гривенники в копилку. Ему хотелось накопить сто рублей. Спросите, зачем? Да ни за чем… Просто так. Ведь у него все было! Чтобы поскорее накопить, он говорил матери: «Хорошо бы дед Мороз принес не игрушку, а десять рублей!» И дед Мороз приносил! Вырос – книжки мои тайком стал букинистам сплавлять. Игнашка завистливый. Ему всего хочется. А вы спрашиваете, способен ли… Жадный да завистливый на все способен.

«Ну нет, здесь ты, старик, через край хватил, – подумал Корнилов. – Если бы все жадные воровать стали, конец света!»

Он поднялся и протянул старику руку:

– Желаю вам, Григорий Иванович, поскорее поправиться. Спасибо за помощь.

– А вам – шесть футов под килем! – пробормотал старик.

Анна Григорьевна поджидала Корнилова. Как только он вышел от старика, она поднялась и спросила:

– Отец вас не очень утомил?

– Это я его утомил. Второй день допекаю своими вопросами.

– Ну что вы, отцу приход нового человека, как подарок. Все время один, один.

Анна Григорьевна стояла перед Корниловым, маленькая, ссутулившаяся, и смотрела на него выжидательно. Корнилов почувствовал, что женщина не прочь поговорить с ним, и решил воспользоваться этим. Ему хотелось исподволь, словно бы невзначай, затеять разговор об Игнатии.

– Ваш отец очень помог нам, – сказал Корнилов. – Он видел грабителя, напавшего на кассира…

– Неужели? – удивилась Анна Григорьевна. Глаза ее расширились. Она прижала руки к груди. – Папа ничего мне не сказал… Может, вы присядете на минутку? – спросила она с надеждой и открыла дверь в комнату.

Корнилов кивнул.

Они уселись друг против друга.

– Надо же! Папа все видел и ничего мне не сказал, – снова повторила Анна Григорьевна и покачала головой.

– Он у вас совсем больной человек, – осторожно сказал подполковник.

– Да, отец болен, – женщина тяжело вздохнула. – Паралич его доконал. Слава богу, начали действовать руки… – Она внимательно посмотрела на Корнилова, словно искала сочувствия. – Со стариком нелегко. Он стал совсем как ребенок. Постоянно обижается без всякого повода. Иногда неделями не разговаривает. Не напишет ни строчки… С ним нелегко, – повторила Анна Григорьевна, покачав головой. – Посудите сами – потребовал поменять квартиру. Чтобы у его комнаты был вид на Неву! Попробуй найти такой обмен! Легко сказать – с окнами на Неву! – В голосе женщины чувствовалась обида. – Нам только и переезжать с нашим неподъемным хламом, – она обвела глазами комнату.

Мебель действительно была старомодной и громоздкой.

– Вы за последнее время не замечали ничего странного в поведении сына? Может быть, он стал более нервным?

Женщина насторожилась.

– Вас интересует Игнатий Борисович?

– Да… – замялся Корнилов. – Когда я был у вас в прошлый раз, мне показалось, что он чем-то очень взволнован. Что-нибудь случилось?

– Нет, сын всегда был нервным. Даже в раннем детстве. – Анна Григорьевна успокоилась. – Вы знаете, время такое… – Она улыбнулась чуть иронично. – Несколько дней тому назад читает «Литературку». Там опять какой-то умник предлагает не платить за ученые звания. А Игнатий заканчивает кандидатскую. Разве можно оставаться спокойным?

– Да, причин для волнений хватает, – поддакнул Корнилов. – Но я имею в виду самые последние дни. Этот случай в переулке, перед вашим окном… Сын, вероятно, волновался?

– Еще десять лет назад я могла бы вам о нем что-нибудь рассказать. А что я знаю теперь? Что я знаю… Ах! – Она безнадежно махнула рукой. – У молодежи свой мир! Нас, стариков, в этот мир не пускают. Игнатий поссорился со своей невестой, – лучшей жены я бы и не хотела для него! – и, представьте себе, я не могу узнать из-за чего! – Женщина помолчала немного, потом спросила: – Может быть, вы стаканчик чаю выпьете?

– Нет, еще раз благодарю. Мне пора идти.

– Каждая мать скажет про своего двадцатипятилетнего сына, что у него в поведении много странностей… И у Игнатия есть странности. Зачем далеко ходить? Вчера у нас состоялось бурное объяснение. – Она посмотрела на Корнилова с тревогой. – Вы только Игнатию ничего не говорите.

Игорь Васильевич кивнул.

– Он всегда был таким расчетливым мальчиком, не шиковал, соразмерял свои запросы с возможностями. Вы не подумайте, что Игнатий скаред. Нет, нет! Он разумный мальчик. Когда они задумали пожениться, Игнатий начал откладывать деньги на кооператив. И вдруг я вижу, что он снял со сберкнижки пятьсот рублей! Зачем? Оказывается, кутил с кем-то. С каким-то своим старым другом. Купил себе перстень! Вы себе только представьте – золотой перстень! Что он, девица, что ли? И это делает Игнатий, который никогда лишней копейки не истратил. А может быть, он считает, что золото подорожает? Вы должны знать! Подорожает?

– Не знаю, – улыбнулся Корнилов, – наверное, не подорожает.

– Вот видите! Значит, не подорожает. К чему тогда этот шик? А это уж семейное дело, – Анна Михайловна перешла на шепот, – но вам я скажу, у вас глаза честные. Как он всегда воюет с дедом из-за того, что тот половину своей пенсии на сигары тратит! Это ведь правда блажь? У деда большая пенсия – сто двадцать рублей. Мог бы помочь Игнатию с кооперативом…

«Ну и семейка! – подумал Корнилов, когда хозяйка затворила за ним дверь и на лестнице гулко лязгнул наброшенный на петлю крюк запора. – Как только они уживаются под одной крышей? Попробуй разберись, где ложь, а где правда?»

Игорь Васильевич торопился и в подъезде чуть не сшиб с ног молодую женщину. Извинившись, он посторонился и придержал дверь, пропуская ее в дом, успев заметить, что глаза у женщины заплаканные.

На улице порывистый ветер чуть не сорвал у него с головы шляпу. Растрепанные облака стремительно неслись по небу, приоткрывая иногда полоску яркой холодной сини и выпуская на волю бледный трепетный лучик осеннего солнца. Лучик пересекал мостовую и, тускло блеснув в лужах, снова исчезал.

– Товарищ! – услышал Корнилов у себя за спиной женский голос.

Игорь Васильевич оглянулся. Женщина, с которой он только что столкнулся в подъезде, догоняла его.

– Товарищ! Мне нужно поговорить с вами.

Она остановилась, слегка запыхавшись, и глядела на Корнилова решительно и даже с вызовом. Но подполковник заметил, что ее руки, сцепленные на груди, нервно сжимают платочек и сквозь густо положенную на лице пудру проступают красные пятна.

Он ласково улыбнулся, зная, чего стоят этот вызов и решительность, готовые через секунду обернуться слезами.

– Что случилось?

– Мне нужно поговорить с вами, – повторила женщина.

Ей было лет двадцать пять, не больше. Полное, милое лицо, большие испуганные голубые глаза.

– Вы ведь из милиции? Мне дед сказал. Я вас специально ждала.

– Какой еще дед? – спросил Игорь Васильевич, уже догадываясь, что это за дед.

– Казаков. Дедушка Игнатия.

– Я готов вас выслушать, но… – Он увидел, как огорченно сморщилось ее лицо. – Там, на проспекте, у меня машина, поговорим в дороге.

В машине она растерянно посмотрела на шофера.

– Рассказывайте. Это наш сотрудник. И назовите себя.

– Я преподаю вместе с Игнатием Казаковым. Он черчение, а я литературу. Ах да, надо представиться. Наталья Сергеевна Истомина… Я с Игнатием знакома очень давно. Мы еще в школе вместе учились. Должны были пожениться… этой осенью. – Она неожиданно всхлипнула, но справилась с собой. – Я его и сейчас люблю. Иначе не подкарауливала бы вас. С Игнатием случилась беда. Мы с дедом в этом уверены.

– Вы знаете, что дед говорит и стал лучше слышать?

– Знаю. Это все знают.

– Как это все? – удивился Корнилов. – Он же скрывает от внука и от дочери.

Наталья Сергеевна досадливо махнула рукой:

– Старик скрывает, а они давно обо всем догадались, только виду не подают.

– Зачем это им надо?

– Так проще… Они считают, что так проще, – поправилась Истомина и, сцепив руки на груди, болезненно сморщившись, сказала: – Ой, да не в этом дело! Вы понимаете, понимаете… – Что-то мешало ей говорить. – Мы с дедом думаем, что Игнатий замешан в ограблении кассира, – наконец выпалила она. – Это ужасно, ужасно. Вы не подумайте, что он способен ударить ножом и ограбить. Но он замешан в этом деле. Я чувствую, замешан…

Она заплакала, судорожно сцепив тонкие пальцы, зажавшие маленький клетчатый платочек, плакала навзрыд, не стесняясь ни Корнилова, ни шофера. Наконец она справилась с собой и только тихонько всхлипывала.

– А вы, Наталья Сергеевна, не пробовали говорить с Игнатием? Напрямую?

– Пробовала. – Голос у Истоминой был полон горечи. – Я ему прямо сказала о своих подозрениях. Сами понимаете, что деда здесь нечего впутывать.

– Ну а он? – заинтересованно спросил Корнилов.

– Кричал, что это не мое дело, что я мешаю ему жить! Дошел до того, что грозился повеситься, если не перестану приставать. – Она снова всхлипнула. – А потом разревелся и просил у меня прощения. Говорил: как тебе в голову могли прийти такие чудовищные мысли!

– Ну а действительно, как? – спросил Игорь Васильевич. – Ведь того, что вы мне рассказали, совсем недостаточно… Слишком тяжелое обвинение.

– Это не сейчас началось. Почти год тому назад. В ноябрьские праздники мы заказали столик в «Бригантине». Несколько преподавателей. Танцевали, веселились. А потом к нашему столику подсел один старый приятель Игнатия. Они когда-то жили в одном доме. Виктор. Я фамилии его не знаю. Игнатий его Виктором называл. Виктор этот уже изрядно пьян был. Обнимались они с Игнатием, целовались. Назаказывал Виктор коньяку, гору закусок. Всех поил. – Она на минуту задумалась, потом сказала: – Официант его тоже Виктором называл. Платил за все он. А потом потащил нас в ночной бар. Там, оказывается, есть ночной бар для иностранцев. Цыган поет под гитару. Все на валюту. Виктора и там знают. Не знаю, чем он расплачивался, но только, когда мы из бара уходили, барменша нас до дверей проводила, а Виктор ее в щеку поцеловал.

Машина свернула с Литейного и притормозила на площадке перед зданием Главного управления внутренних дел.

– Приехали, – прервал Корнилов Наталью Сергеевну. – Сейчас поднимемся ко мне в кабинет и там продолжим.

Он уже понимал, что расплывчатые подозрения против Игнатия Казакова начинали приобретать конкретные очертания.

Они поднялись на четвертый этаж. Варвара проводила Истомину заинтересованным взглядом и вопросительно посмотрела на Корнилова.

– Ничего срочного, Варя?

– Белянчиков спрашивал.

– Пусть зайдет через пятнадцать минут.

Он усадил Истомину в кресло, сам уселся напротив в такое же старенькое облезлое кресло, а не за стол, как обычно.

– С этим Виктором Казаков встречался еще? – спросил он, приглашая Истомину продолжить рассказ.

– Наверное, – вяло отозвалась она, словно собиралась с мыслями или думала о чем-то совершенно другом. – Наверное, встречался. Они договорились. Но дело не в этом. Этот Виктор так плохо влияет на Игнатия… Когда мы сидели в баре, Виктор расспрашивал Игнатия о жизни. Мы рассказали, что скоро женимся. Игнатий ему с гордостью сказал о том, что пишет диссертацию. «И сколько ты будешь огребать, Казак, когда тебя увенчают лаврами?» Игнатий ему сказал, что если получит доцента, то двести восемьдесят. «И будешь со своей милашкой плодить нищих?» Он все время употреблял жаргон! – с возмущением сказала Истомина. – И ругался при мне матом. А Игнатий его не останавливал. «А я могу эти двести восемьдесят здесь за вечер оставить», – сказал Виктор. – Потом мы поехали на такси к этому Виктору домой, куда-то за кинотеатр «Гигант». С ним молодая девчонка, лет восемнадцати. Смазливая. Квартира у этого прощелыги… Я никогда еще не видела такой чудовищной смеси роскоши и мещанства… Старинная мебель, какие-то стереофонические системы, пластинки и книжки с голыми женщинами. И всюду, где только можно, хрусталь – вазы, вазы, вазы… Десятками, словно на выставке. А одна стена завешана старинными иконами. Опять они пили, вспоминали детство. Игнатий все спрашивал Виктора, откуда у него это богатство, где он работает. А тот, знай, похохатывал да подливал Игнатию коньяку. Мне стало страшно. Я Игнатия никогда таким не видела, он как больной сделался. Глаза горели, руки тряслись, когда он эти журнальчики похабные листал. А хозяин, хоть и пьян, а все видит. И подкладывает Игнатию разные красивые вещи. А где работает, не говорит. Смеется: «Мы с тобой еще все обсудим». Тут пришла эта девчонка. В халатике. Она в ванной мылась, что ли. Виктор спрашивает: «Игнатий, как киска, нравится? А какие формы? Киска, покажись моему другу!» И, представляете, она распахивает халатик и крутится перед нами голая! Тут я не выдержала, схватила Игнатия за руку и сказала: «Хватит. Уходим». И Игнатий словно протрезвел. Встал вслед за мной. Виктор совсем пьяный. Кричал вдогонку: «А я хотел тебе киску подарить». Мы ушли, но Виктор дал Игнатию свой телефон. Я видела, бумажку сунул. Они наверняка встречаются.

Истомина замолчала и вопросительно посмотрела на Корнилова, ожидая, что он скажет. Корнилов молчал.

– Эта роскошь, эти деньги – откуда! Ведь это все украдено! Такое не приобретешь честно. А Виктор нигде не работает… Я уверена. Он вор! А Игнатия с тех пор словно подменили. Забросил свою диссертацию, стал нервным, злым. И деньги у него появились. Он ни о чем другом не хотел говорить, кроме как о деньгах, о материальном благополучии. То предлагал продать все старинные гравюры, что висят у деда, то дедовы книги. То собирался с кем-то поехать в Архангельскую область скупать у колхозников старинные иконы. Деньги, деньги, деньги… Это же наваждение какое-то! Он стал избегать меня, и с дедом начались контры. – Она безнадежно махнула рукой. – Ну что вы молчите? Это все несерьезно?! Женские бредни?

– Очень серьезно, Наталья Сергеевна. Очень. Мы во всем тщательно разберемся. Но какое отношение ко всему, что вы рассказали, имеет ограбление в Тучковом переулке?

– Как? Вам не понятно? – искренне удивилась Истомина. – Виктор наверняка ограбил кассиршу, а этот хлюпик Игнатий помог ему. Товарищ Корнилов, ну как же это вышло? Он вырос в культурной семье, получил высшее образование… И стал преступником? Так же не бывает – был хорошим, стал плохим! Вы должны ему помочь!

– Должны, должны, – пробормотал Корнилов, а сам подумал: «Ты, девочка, задаешь мне вопрос, на который трудно ответить. Был хорошим, стал плохим. Почему? Я вот столько лет в уголовном розыске проработал, а как часто становлюсь в тупик, когда мне такой вопрос задают. Мы обратную сторону Луны лучше знаем, чем душу человека…»

– На образование вы зря уповаете, Наталья Сергеевна. У нас ведь, когда говорят «образование», как правило, имеют в виду сумму знаний, что человек в институте получил. А сумма знаний, это еще не мировоззрение!

Теперь молчала Истомина.

– Я читал где-то – образование нужно понимать как образование человека. И задача стоит перед школой – не просто научить человека чему-то, а создать его. Создать человека! А мы вот просвещением больше занимаемся. Министерство так и называется – Министерство просвещения.

Корнилов встал с кресла и достал из стола несколько фотографий, среди которых была фотография убийцы. Подал пачку Истоминой.

– Наталья Сергеевна, среди этих людей вы никого не узнаете?

Она смотрела очень внимательно, медленно откладывая снимки на стол. Положив последний, подняла на Корнилова глаза и покачала головой:

– Нет. Я никого из этих людей не видела.

– А Виктора здесь нет?

– Нет, это очень приметный хлюст. С небольшими усиками…

– Да ведь усы можно и сбрить.

– Нет, Виктора здесь нет, – сказала Истомина твердо.

– Вы не помните его адрес? Той квартиры, куда вы ездили в прошлом году?

Истомина развела руками:

– Точно не помню, но могу отыскать этот дом.

– Вы не откажетесь сейчас написать то, что рассказали?

– Нет, конечно. Время у меня есть. Я перенесла свои лекции в техникуме.

– Прекрасно. Вы садитесь за стол в приемной и все спокойно напишите. Сочинение на вольную тему, – улыбнулся Игорь Васильевич. – Вы же преподаватель литературы!

Истомина не поддержала его шутку, нахмурилась.

Корнилов вздохнул и повел ее в приемную, к Варваре. Но прежде чем открыть дверь из кабинета, он остановился и спросил:

– Вы что же, Наталья Сергеевна, верите в такое перерождение человека?

Истомина опустила глаза.