Текст книги "Феникс и ковер"

Автор книги: Эдит Несбит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

На протяжении всего обеда папа не переставал шутить, и вся компания, соответственно, не переставала смеяться. Что до детей, так они смеялись даже с полными ртами, что уж вообще ни в какие ворота не лезло. Закутанному в пальто Роберту доставалось больше других, но он утешал себя той мыслью, что папа ни за что не позволил бы так жестоко насмехаться над ним, если бы знал правду. И, знаете, тут-то Роберт ни капельки не ошибался.

Когда была съедена последняя виноградина и попробована на вкус сирилова соломинка для коктейля, дети сполоснули пальцы в специальной чашке – не забывайте, что это был настоящий взрослый обед! – и в сопровождении родителей отправились в театр, где их быстренько провели в ложу и оставили одних.

Уходя, папа сказал:

– Что бы не случилось, не высовывайте носа из ложи! К концу представления я заеду за вами. Ведите себя хорошо, не ссорьтесь и постарайтесь от души поразвлечься. Да, Роберт, тебе не кажется, что здесь немного жарковато для того, чтобы сидеть в пальто? Нет? Ну ладно, тогда я побежал, а тебе придется вечером смерить температуру – не дай Бог, окажется, что ты подхватил свинку или корь. А может, у тебя зубы режутся? Ну, пока!

Когда он закрыл за собой дверь, Роберт быстро скинул ненавистное пальто, утер пот со лба и извлек из внутреннего кармана пиджака мокрого и порядком взъерошенного Феникса. Затем они по очереди причесывались у зеркала на стене, причем Феникс запретил кому бы то ни было смотреть на него до тех пор, пока он не пригладил всех своих перьев.

Они пришли безнадежно рано. Пришлось не менее получаса ждать, пока заполнится зрительный зал – но зато когда люстры вспыхнули полным светом, Феникс, до того неподвижно сидевший на спинке робертова кресла, вздрогнул, вытянул шею и принялся возбужденно раскачиваться взад-вперед. Он пребывал в полнейшем экстазе.

– Какое замечательное зрелище! – бормотал он, как полоумный. – Насколько здесь красивее, чем в моем храме! О, кажется, передо мной забрезжил свет истины. Так вот зачем вы настаивали, чтобы я пошел с вами! Вы хотели наполнить мое старое сердце огнем восхищения. Скажи мне, мой верный Роберт, так ли это? Ведь это и есть мой настоящий храм, а то, что вы мне показывали пару недель тому назад, было всего лишь жалким приютом отверженных?

– Не могу ничего сказать насчет всяких там отверженных, – ответил Роберт, – но если тебе так хочется, можешь называть это место своим храмом. Но тсс! Кажется, они начинают.

Я не буду вам рассказывать о представлении. Я уже говорила, что в одной книжке нельзя рассказать обо всем на свете. К тому же, вы наверняка читали «Крошек-водяных» и знаете содержание пьесы не хуже меня. Если же эта книжка не попадалась вам в руки, то не расстраивайтесь – по правде сказать, вы немного потеряли.

Лучше я расскажу вам о том, что было дальше с детьми. Так вот, пока Сирил, Роберт, Антея и Джейн со всем вниманием, на которое только способны дети их возраста, смотрели пьесу, Феникс пребывал в своего рода радужном трансе.

Мой истинный храм! – без конца твердил он. – О, какие замечательные огни! Какие роскошные церемонии! И все для того, чтобы воздать мне подобающие почести!

Слегка одуревший от блеска театральной мишуры Феникс на полном серьезе принимал звуавшие со сцены сольные номера за гимны в его честь, а хоровые куплеты – за ритуальные марши. Электрические фонарики казались ему волшебными факелами, зажженными для того, чтобы своим светом возвестить его божественное присутствие. Сияющая разноцветными огнями рампа произвела на него столь сильное впечатление, что детям стоило немалых трудов убедить его сидеть смирно. Но когда вспыхнули доселе невидимые софиты, Феникс больше не смог сдерживать переполнявшего его волнения и, захлопав своими золотыми крыльями, прогремел голосом, разнесшимся по всем отдаленнейшим закоулкам театра:

– Отлично, мои усердные слуги! Да пребудет с вами мое благоволение отныне и навсегда!

На сцене возникло небольшое смятение. Крошка Том на полуслове оборвал свой уморительный монолог и удивленно посмотрел в зал. В наступившей тишине раздался громкий вздох, вырвавшийся не менее чем из сотни глоток, и ровно такое же количество негодующих лиц повернулось к ложе, в которой сидели съежившиеся от ужаса дети. А потом, как это всегда бывает в таких случаях, из зала донеслось раздраженное шиканье, чреватое предложениями успокоить горлопанов, а то и просто вывести их из зала.

Вскоре представление возобновилось, но о горлопанах не забыли. Не успел Крошка Том закруглиться со своим монологом, как в ложу к детям вошел дежурный администратор и наговорил им кучу неприятностей.

– Да это не мы, правда, не мы! – изо всех сил отбивалась Антея. – Это все наша птица!

Тогда администратор в очень решительных выражениях посоветовал им получше следить за своим попугаем.

– Не хватало еще, чтобы из-за него все представление пошло насмарку! – сказал он.

– Он больше не будет, – сказал Роберт, умоляюще глядя на золотую птицу. – Честное слово, не будет!

– Я разрешаю тебе удалиться, – милостиво произнес Феникс, обращаясь к администратору.

– Он и вправду настоящий красавчик, – сказал администратор. – А как бойко говорит! И все же на вашем месте я бы подержал его под колпаком. А то он еще чего-нибудь натворит.

С этим он и ушел.

– Будь умницей, милый Феникс, не разговаривай больше, – попросила Антея. – Ты же не хочешь прерывать службу в собственном храме, так ведь?

С этой минуты Феникс вел себя спокойно. Правда, теперь он принялся без умолку нашептывать детям на ухо всякие глупости. Например, ему очень хотелось узнать, почему нигде не было видно алтаря, отчего не горит жертвенный огонь и с какой это стати жрецы не воскуряют благовоний? В конце концов, он так надоел всем четверым, что они начали серьезно подумывать о том, что лучше было бы оставить его дома.

Вот и в том, что произошло несколько минут спустя, был виноват один лишь Феникс и никто другой. Во всяком случае, театральные служащие, как бы их потом не обвиняли, были точно не виноваты. По правде говоря, никто толком и не понял, что случилось (то есть, никто, кроме злоумышленной птицы а четверых детей). А случилось вот что: Феникс сидел на позолоченной спинке кресла, раскачиваясь взад-вперед, как самый обыкновенный домашний попугай. Глаза детей были прикованы к сцене, на которой в тот момент как раз появился пузатенький омар, намереваясь развлечь публику знаменитым комическим куплетом «Не можешь ходить прямо, не будь таким упрямым». И тут-то порядком разгоряченный всем увиденным Феникс сказал:

– Ни алтаря, ни жертвенного огня, ни благовоний!

И, не успели дети и подумать о том, чтобы остановить его, он расправил свои сверкающие крылья и воспарил вдоль переполненного публикой зала, слегка касаясь своими раскаленными на концах перьями полупрозрачных занавесей и позолоченной деревянной резьбы лож.

Он описал всего лишь один полный круг (такие круги описывают над водой чайки, когда выдается штормовая погода) и преспокойно уселся на прежнее место, но этого было достаточно для того, чтобы обстановка в театре коренным образом изменилась. В тех местах, где он что-нибудь задел крылом, заблистали крохотные, похожие на золотые семечки искорки. Из них потянулись к потолку тоненькие стебельки дыма, и вскоре на глазах у изумленной публики уже вовсю распускались огненные бутоны.

В зале сначала зашептались, а потом закричали во весь голос:

– Пожар! Пожар!

Занавес немедленно опустился, и в зале зажгли свет.

– Пожар! – неслось со всех сторон.

Публика отчаянно ринулась к выходу.

– Великолепная идея, не правда ли? – самодовольно сказал Феникс. – Такого гигантского алтаря и такого всеобъемлющего жертвенного огня еще ни у кого не было. Кстати, как вам нравится запах благовоний? – Но единственным запахом, который могли различить дети, был удушливый запах горелого шелка и обуглившегося лака.

Маленькие огненные бутоны успели к тому времени распуститься в огромные цветы. Не переставая вопить, люди метались по залу и пытались пробиться к выходу через ту или иную запруженную публикой дверь.

– Боже мой, Феникс, что ты натворил? – закричала Джейн. – Пойдемте же скорее отсюда!

– Но папа сказал нам оставаться здесь, что бы ни случилось, – возразила Антея, старавшаяся, несмотря на покрывавшую ее лицо бледность, говорить обычным размеренным тоном.

– Он наверняка не имел в виду пожар, – сказал Роберт. – Поджаренные дети нужны ему так же, как нам – лысый папочка. Нет уж, спасибо, сегодня мне почему-то не хочется быть юнгой на палубе горящего корабля!

– Мне тоже! – согласился Сирил и открыл дверь ложи.

Однако ворвавшаяся снаружи волна непереносимо горячего воздуха, смешанного со слезоточивым дымом, тут же заставила его закрыть. Было ясно, что этим путем им из театра не выбраться.

Тогда все четверо свесили головы через бордюр ложи и стали прикидывать вероятность спуска в зрительный зал. Такая вероятность была, но даже если им и впрямь удалось бы достичь партера, не сломав по пути ни рук ни ног (не говоря уже о головах), пользы им от этого было бы крайне мало.

– Вы только поглядите на всех этих людей! – в отчаяньи простонала Антея. – Там нам никогда не пройти.

И действительно, толпа около дверей напоминала рой мух, вьющийся вокруг свежезакатанной банки с вареньем.

– Лучше бы нам никогда в жизни не встречать Феникса! – со слезами на глазах закричала Джейн.

К чести Роберта нужно сказать, что даже в этот ужасный момент он оглянулся через плечо, чтобы удостовериться в том, что золотая птица не слышала этих ужасных слов (впрочем и Джейн можно понять – по своей ужасности ее слова вполне соответствовали моменту).

Но Феникса нигде не было.

– Послушайте! – сказал Сирил. – Я тысячу раз читал, что пишут о пожарах газеты, и клянусь вам, что с нами все будет в полном порядке. Нам нужно оставаться здесь и ждать – как нам и велел пала.

– Тем более что нам больше ничего не остается, – горько заметила Антея.

– А теперь послушайте меня! – твердо произнес Роберт. – Вы можете сколько угодно трястись от страха, а я бояться не собираюсь! Феникс еще никогда не бросал нас на произвол судьбы. Я уверен, что он и сейчас что-нибудь придумает. Я верю Фениксу, как самому себе!

– И Феникс благодарит тебя за это, о Роберт! – прозвучал у него из-под ног золотой голос.

На полу ложи лежал волшебный ковер, а по нему важно расхаживал Феникс.

– Быстро! – сказал он. – Забирайтесь на ковер! Да смотрите же, садитесь только на его уцелевшие древние части, а не то…

Детям так и не удалось узнать, что с ними станет в противном случае, ибо в этот момент в лицо им ударила яркая вспышка пламени. Увы, и без того искрометный Феникс под влиянием момента разгорячился до такой степени, что нечаянно воспламенил керосин, который этим утром дети с таким усердием втирали в ковер. Керосин, нужно сказать, занялся с такой невиданной силой, что после нескольких неудачных попыток затоптать пламя ногами дети были вынуждены отступить к стене ложи и дать ему выгореть до последней капли. Когда облако черной сажи рассеялось и взору присутствующих открылись дымящиеся останки ковра, выяснилось, что все без исключения заплаты из пестрой шотландской шерсти обратились в прах и осталась только старая добрая персидская ткань – да и та больше напоминала рыболовную сеть.

– Ну, смелее же! – закричал Феникс. – Я уже остыл.

Четверо детей принялись устраиваться на ковре. Им пришлось немало поерзать и поизвиваться, чтобы расставить все свои восемь конечностей на уцелевших узорных лоскутиках, ибо никому не хотелось оставить в горящем театре руку или ногу. А театр уже полыхал по-настоящему – в зале, из которого, к счастью, успела выскочить вся до последнего человека публика, бушевал огромный огненный смерч, и в ложе становилось все труднее дышать.

Джейн примостилась на коленях у Антеи.

– Домой! – приказал Сирил, и в следующую секунду по слипшимся от пота волосам четверых неудавшихся театралов пробежал благодатный сквозняк их родной детской. Они неподвижно сидели на ковре, а ковер как ни в чем не бывало лежал на своем месте посреди комнаты. По его умиротворенному виду никто бы не сумел догадаться, что всего лишь пару секунд тому назад он чуть было не погиб на пожаре, спасая жизни своих юных хозяев.

Потом в комнате прозвучали четыре глубочайших вздоха облегчения. Сквозняк, который всегда доставлял детям одни только неприятности, теперь показался им настоящим бальзамом. Они спаслись. И все остальные тоже. Когда они покидали театр, там никого не было. Они готовы были поклясться в этом.

Еще потом все четверо заговорили – как всегда одновременно и перебивая друг друга. Почему-то именно это последнее приключение произвело на них неизгладимое впечатление. Да и немудрено – ни одно из предыдущих не показалось им таким реальным.

– А вы заметили?.. – наперебой вопрошали они. – А вы помните?..

И тут по лицу Антеи разлилась такая бледность, что ее не смогла скрыть никакая сажа, понасевшая на нем во время пожара.

– Боже мой! – воскликнула она. – Там же мама с папой! Какой ужас! Они же наверняка подумали, что мы обгорели, как головешки. Сейчас же бежим в театр – нужно сказать им, что это не так.

– Не хватало нам только разминуться с ними по дороге, – осадил ее предусмотрительный Сирил.

– Тогда… Тогда иди один, – парировала Антея. – Только сначала умойся – если ты покажешься маме на глаза в таком виде, она наверняка решит, что ты обгорел как головешка, и с ней случится припадок или что-нибудь похуже. О Господи, зачем мы только повстречались с этим негодным Фениксом!

– Тихо! – прикрикнул на нее Роберт. – Без толку разоряться на ни в чем не повинную птицу! Что теперь поделать, если у него такая горячая натура? Ну ладно, я думаю, нам тоже нужно помыться. Откровенно говоря, все мы сейчас ужасно похожи на того полоумного негра, что задушил свою жену.

Занятые своими переживаниями дети не заметили, что с того момента, как они покинули театральную ложу. Феникса с ними не было.

Когда все немножко пообчистились, а Сирил уже влазил в свое зимнее пальто, собираясь вернуться к театру и поискать там папу с мамой (все равно что искать иголку в стогу ена, говорил он и был очень близок к истине), со стороны входной двери послышалось щелканье ключа. Нужно ли говорить, что все тут же бросились в холл.

– С вами все в порядке? – раздался снизу мамин голос. – С вами правда все в порядке?! – А в следующую секунду она уже стояла на коленях посреди холла и пыталась расцеловать всех четверых детей одновременно. Она то плакала то хохотала, как безумная, а папа стоял, прислонившись к дверному косяку и бормотал что-то вроде «Да будь я проклят со всеми моими потрохами!».

– Но как же вы узнали, что мы дома? – спросил Сирил, когда страсти немного поулеглись и папа с мамой обрели дар речи.

– Ну, вообще-то, тут произошла одна странная штука, – принялся рассказывать папа. – Как только мы услышали, что в «Гаррике» пожар, мы, естественно, бросились туда. В толпе вас не было, внутрь же никого не пропускали, но пожарники клялись и божились, что в здании не осталось ни единого человека. И тут кто-то так легонько трогает меня сзади за плечо и говорит: «Сирил, Антея, Роберт и Джейн…» Я оборачиваюсь, а у меня на плече сидит большой желтый голубь. Поскольку из-за него я не мог разглядеть, кто говорил, то я его и отогнал, но у меня за спиной уже никого не было. И тут с другой стороны опять голос: «Ваши дети сидят себе целехоньки дома». Я снова обора чиваюсь – и надо же такому случиться, что этот дурацкий голубь сидит у меня на другом плече! Должно быть, пожар ослепил его, вот он и метался туда-сюда. Но ваша мама всерьез решила, что это был голос…

– Я решила, что это говорила птица, – перебила его мама. – И могу поклясться, что так оно и было. Во всяком случае, тогда я в этом ни капельки не сомневалась. И вообще, никакой это был не голубь, а оранжевый попугай. Да и не важно, кто там на самом деле говорил – главное, что он не соврал и с вами ничего не случилось.

Тут мама снова начала плакать, и папа решительным голосом заявил, что после сегодняшних театральных треволнений всем нужно как можно скорее разойтись по кроватям.

Все так и сделали.

Этим вечером Роберт имел серьезный разговор с Фениксом.

– Да ладно тебе, – сказала золотая птица, когда Роберт высказал ей все, что думал по поводу пожара. – Разве ты не знаешь, что огонь находится у меня в подчинении? Не расстраивайся – ибо я, подобно моим жрецам с Ломбард-Стрит, могу восстанавливать дворцы из праха. Будь добр, открой окно. И он выпорхнул наружу. Вот так случилось, что на следующий день в газетах написали, что театр пострадал от пожара гораздо меньше, чем ожидалось. На самом-то деле наутро в театре не было обнаружено вообще никаких следов пожара – не зря же Феникс всю ночь трудился, как пчелка. аля администрации театра все происшедшее до сих пор остается неразрешимой загадкой. Добрая половина служащих, находившихся в тот памятный вечер на представлении, попросту считает, что все они кратковременно сошли с ума.

На следующий день мама зашла в детскую и долго изучала прожженные места в ковре.

– Мы его помазали керосином, вот он и загорелся, – простодушно объяснила Антея.

– Нужно немедленно избавиться от этого ковра, – сказала мама.

Что же до детей, то, уже в сотый раз принимаясь обсуждать события предыдущего вечера, они неизменно приговаривали:

– Нужно немедленно избавиться от этого Феникса!

Глава ХП
КОНЕЦ КОНЦА

– Яйцо, тосты, чай, молоко, чашка, блюдце, ложка, нож, масло... Так, кажется, все в порядке, – сказала Антея, рассматривая поднос с маминым завтраком. Затем, осторожно держа его на вытянутых руках и ощупывая ногой каждую ступеньку, она поднялась по лестнице и осторожно проскользнула в мамину спальню. Поставив поднос на стоявшее у кровати кресло, она подошла к окну и, стараясь производить как можно меньше шума, подняла одну из штор.

– Дорогая мамочка, как сегодня твоя голова? – спросила она тоненьким участливым голоском, отличавшим ее в те моменты, когда у мамы болела голова. – Надеюсь, тебе лучше? Я принесла тебе завтрак. Посмотри, я постелила на поднос ту самую салфеточку с клеверовыми листьями, что вышила для тебя на прошлой неделе.

– Спасибо тебе, милая, – сонным голосом отозвалась мама.

Антея была прекрасно осведомлена о том, что нужно делать, когда ее милая больная мамочка просит принести ей завтрак в постель.

Она достала из шкафа маленький кувшинчик налила туда теплой воды, добавила немного одеколона и омыла мамино лицо и руки получившимся душистым раствором. Естественно, что после этого мама достаточно оживилась, чтобы подумать о еде.

– А что это такое с моей маленькой девочкой? – спросила она, когда ее глаза привыкли к свету и она смогла разглядеть опечаленное антеево лицо.

– О, мне просто ужасно грустно, что у тебя болит голова, – сказала Антея. – Это все из-за того страшного пожара в театре! Папа сказал, что ты так сильно испугалась и что тебе придется несколько дней лежать в постели. Знаешь, я не могу тебе этого объяснить, но получается, что мы все в этом виноваты…

– Ни в чем вы ни капельки не виноваты, моя родная глупышка! – сказала мама. – Каким это образом вы можете быть виноваты в том, что в театре случился пожар?

– Как раз этого-то я и не могу тебе объяснить, – сказала Антея. – К сожалению, у меня не такой извращенный ум, как у вас с папой, чтобы объяснять все на свете.

Мама засмеялась.

– Мой извращенный – а впрочем, ты, наверное, хотела сказать «изощренный» – ум и впрямь сегодня утром ни на что не годен, но я обещаю тебе, что со временем поправлюсь. А пока не будь маленькой миленькой глупышкой и прекрати болтать ерунду. Пожар случился не по вашей вине – и все тут! Спасибо, дорогуша, но я не хочу яйца. Лучше я еще немного посплю, а ты иди играть и ни о чем не беспокойся. Да, и скажи кухарке, чтобы она не приставала ко мне с тем, что сегодня готовить. На ленч можете заказать все, что вам вздумается.

Антея очень осторожно (я бы даже сказала, воровато) закрыла дверь маминой спальни и со всех ног бросилась на кухню, где тут же и заказала на ленч все, что ей в тот момент вздумалось. А именно: пару упитанных индеек, огромный рождественский пудинг, корзинку творожных ватрушек, а также побольше миндаля с изюмом.

Кухарка, естественно, попросила ее идти куда подальше, и на ленч были поданы опостылевшие всем рубленая баранина и манный пудинг, причем в первом блюде самым непростительным образом отстутствовали гренки, а второе так и вообще оказалось подгоревшим.

Но это было потом, а тогда, сразу же после посещения кухни, Антея возвратилась в детскую и застала остальных детей в глубоком унынии. Вообще-то, она тоже пребывала в глубоком унынии, поскольку не хуже других знала, что дни их замечательного волшебного ковра были сочтены. Он был настолько изношен, что его замечательные волшебные ворсинки можно было пересчитать по пальцам обеих рук и одной ноги.

Увы, делать было нечего! После двух месяцев волшебных путешествий и захватывающих дух приключений жизнь возвращалась в свое привычное и ужасно скучное русло, а Сирил, Роберт, Антея и Джейн безвозвратно теряли свое исключительное положение, что отличало их от обычных камдентаунских сорванцов, к которым наши четверо приятелей привыкли относиться с изрядной долей жалости и – чего уж там греха таить! – презрения,

– Господи, мы снова станем такими же как все! – сказал Сирил.

– Да, – согласился с ним Роберт. – Но только у тех, остальных, никогда не было волшебных ковров, и им не из-за чего убиваться.

– Мама собирается выбросить ковер, как только у нее перестанет болеть голова и она сможет подыскать нам приличную кокосовую подстилку. Вы только представьте себе – мы и какая-то кокосовая подстилка! Да мы же ходили под живыми кокосовыми пальмами – там, на острове, где не бывает коклюшного кашля!

– Красивенький остров! – закричал Ягненок. – Я люблю раскрашенный песочек! Я люблю раскрашенную воду!

Его братья и сестры частенько ломали себе голову над тем, запомнил ли он свое волшебное путешествие на солнечный берег южного моря. Теперь они знали точно.

– Что ж, – заключил Сирил, – никаких увеселительных загородных поездок на ковре нам больше не светит.

Но хотя они говорили о ковре, на уме у каждого был Феникс.

Прекрасная золотая птица была так добра, так заботлива, она неизменно выручала их из всяческих затруднительных положений – и надо же было такому случиться, чтобы она вдруг подожгла театр и тем самым заставил маму слечь с головной болью!

Никто особо не винил Феникса – такая уж у него была огенная природа. Но, с другой стороны, каждому было ясно, что в их отношениях наступил такой момент, когда его, как загостившегося родственника, больше не следует уговаривать продлить свой визит. Говоря простым английским языком, его нужно было попросить уйти!

Все четверо чувствовали себя самыми последними негодяями и предателями, но, тем не менее, не переставали подумывать о том, что кому-нибудь так или иначе придется откровенно, «как мужчине с мужчиной», поговорить с Фениксом и напрямую объяснить, что отныне ему не место у мирного очага их родного камдентаунского дома. Естественно, этим «кем-нибудь» никто не хотел быть, и каждый надеялся, что эту прискорбную роль возьмет на себя кто-нибудь другой.

Дело осложнялось еще и тем, что они не могли открыто обсудить этот вопрос, потому что их мог услышать Феникс, отсиживавшийся в буфете посреди тараканов, старых стоптанных башмаков и обезглавленных по случаю какого-то особо жаркого боя шахматных фигур.

И все же Антея решила попытаться.

– Это просто ужас какой-то! – сказала она. – Я не выношу, когда мне есть что сказать о людях, но я не могу этого сделать, потому что когда я о ком-нибудь думаю, но не говорю, все сразу же начинают думать, что я думаю про них что-то настолько нехорошее, что даже не могу сказать вслух, и, стало быть, мне либо нужно говорить все напрямую, либо вообще ничего не думать. Уф-ф!

Антея очень хотела, чтобы подслушивавший в буфете Феникс ничего не понял, и, нужно сказать, ей это удалось. Судя по тому, что остальные дети изобразили на лицах самое туповатое выражение, какое только можно себе представить у обыкновенных английских детей, ей это удалось даже чересчур хорошо. И только после того, как она украдкой ткнула пальцем в сторону буфета, до Сирила дошло, о ком, собственно, шла речь.

– Вот именно! – подхватил он, в то время как Джейн с Робертом изо всех сил пытались объяснить друг другу, сколь неглубоко им удалось проникнуть в предмет разговора.-Однако ввиду недавних событий и их неутешительных последствий нам нужно подумать о том, чтобы перевернуть новую страницу нашей жизни. Кроме того, мама для нас гораздо важнее, чем наши меньшие собратья по разуму, насколько бы экзотическими они ни были.

– Как здорово у тебя получается! – рассеянно произнесла Антея, принимаясь составлять карточный домик для Ягненка. – Я имею в виду, как здорово ты умеешь запутывать самые простые вещи! Нам нужно всем попрактиковаться в этом – на случай, если снова попадем в какую-нибудь волшебную неприятность… Да хватит вам! Мы говорим об этом, – сказала она, обращаясь к Джейн с Робертом и кивая в сторону буфета, где сидел Феникс. Джейн с Робертом наконец ухватили суть дела и немедленно открыли рты, явно намереваясь сказать какую-нибудь глупость.

– Подождите! – успела остановить их Антея. – Вся штука заключается в том, чтобы очень сильно запутывать все, что вы хотите сказать, и тогда вас будут понимать только те, с кем вы разговариваете… Ну, иногда и кое-кто еще.

– Великие философы древности отлично разбирались в этом сложнейшем искусстве, – вдруг прозвучал у них над головами золотой голос.

Конечно же, это был Феникс, который вовсе не томился с тараканами в буфете, как предполагали дети, а спокойненько наблюдал за ними с высоты оконной гардины. Ни у кого не было сомнений в том, что он слышал все до последнего слова.

– Красивая птичка! – бодро заметил Ягненок. – Птичка-канареечка!

– Бедное заблудшее дитя! – с притворной нежностью в голосе парировал Феникс.

Последовала минута тягостного молчания. Четверо детей ни капельки не сомневались в том, что Феникс понял их чересчур прозрачные намеки – тем более что они сопровождали их не менее прозрачными жестами в сторону буфета. Уж кто-кто, а Феникс не страдал отсутствием интеллекта.

– Мы тут как раз говорили о… – начал покрасневший до ушей Сирил, и я сильно надеюсь, что он не собирался говорить ничего кроме правды. Но что он на самом деле собирался сказать, так и осталось неизвестным, потому что Феникс, к невероятному облегчению всех присутствующих, перебил его следующими словами:

– Насколько я понимаю, у вас возникли непреодолимые трудности в общении с нашими выродившимися черными братьями, которые вот уже несколько миллионов лет без устали снуют себе туда-сюда в убежищах вроде этого.

И он указал когтем на буфет, где проживали многострадальные черные тараканы.

– Канареечка говорит! – обрадовался Ягненок, – Надо показать маме!

И он стал отчаянно вырываться из антее-вых объятий.

– Мама спит! – поспешно сказала Антея. – Иди-ка лучше под стол и поиграй в «тигра в клетке».

Однако превратившийся в тигра Ягненок столь часто запутывался руками, ногами, а то и своей глупой головой в оставшихся от ковра лохмотьях, что служивший клеткой стол пришлось отодвинуть на скользкий линолеум, где тигриные игрища возобновились и проистекали как по маслу. Теперь, когда стол не скрывал большую часть ковра, все его ужасные раны предстали на всеобщее обозрение.

– Ах! – меланхолично вздохнула золотая птица. – Недолго же ему довелось пожить в этом мире.

– Увы, – ответил Роберт. – Все когда-нибудь кончается. И это ужасно!

– Иногда конец означает покой, – философски заметил Феникс. – Однако если этот самый покой не наступит для ковра в ближайшие несколько минут, то я боюсь, что вы от него и концов не сыщете.

– Верно, – согласился Сирил, уважительно ыкав кон цом башмака разноцветные осанки Это его движение привлекло внимание Ягненка, который, вообразив себя то ли быком, то ли швейной машиной, опустился на четвереньки посреди ковра и начал с ожесточением тыкаться носом в красно-голубой ворс.

– Аггеди-даггеди-гаггеди! – приговарил он при этом. – Даггеди-аггеди-гаг!

И тут, прежде чем кто-либо из присутствовавших успел чихнуть (вообще-то, даже если кому-нибудь в тот момент и впрямь приспичило чихать, вряд ли от этого был бы какой-нибудь толк) пол комнаты стал совершенно таким, каким он был до покупки ковра – маленьким деревянным островком посреди линолеумного моря. Ковер исчез, а вместе с ним исчез и Ягненок!

В комнате снова повисла мертвая тишина. Еще бы – Ягненок, маленький неразумный Ягненок, который и говорить-то толком не умел, был в одночасье унесен неведомо куда предательским ковром, исполненным опасных для жизни дыр и такого же точно волшебства! Никто не имел ни малейшего понятия о том, где его теперь искать. Да и как они могли его искать, если их единственное средство передвижения тоже отсутствовало?

Джейн, естественно, ударилась в слезы. Антея ужасно побледнела и, по всей видимости, была близка к умопомешательству. Одна-ко глаза ее оставались сухи.

– Это наверняка сон, – сказала она.

– То же самое говорил наш викарий, – успокоил ее Роберт, – но ты же знаешь, что он был неправ.

– Постойте! – сказал Сирил. – Но ведь Ягненок не загадывал никакого желания! Он просто болтал себе по-игрушечному.

– Ковер понимает любую речь, – наставительно заметил Феникс. – Даже когда говорят по-игрушечному. Я, правда, никогда не слышал о такой стране – как ее там, Игрушия, что ли? – но будьте уверены, что ковер знает этот язык.

– Ты хочешь сказать, – спросила Антея, трясясь от ужаса, – что когда он лопотал свое «даггеди-аггеди-гаг», это и впрямь что-то значило?

– Конечно, – ответил Феникс. – Все слова что-нибудь да значат.

– Боюсь, вот тут-то ты и не прав, – сказал Сирил. – Даже когда люди говорят на чистом английском языке, они постоянно норовят ляпнуть что-нибудь на редкость бессмысленное.

– Да нет же, я имею в виду совсем другое! – простонала Антея. – Так ты полагаешь, что это самое «аггеди-гаг» что-то значит для Ягненка и ковра?

– Безусловно, – хладнокровно ответствовал Феникс. – «Аггеди-гаг» значит для Ягненка то же самое, что и для ковра.

– Так что же это тогда значит? Что это значит?

– К сожалению, – ответила золотая птица, – меня никогда не учили говорить по-игрушечному.

Джейн продолжала шумно всхлипывать, но остальные оставались на удивление спокойными – такое состояние в книжках иногда называют «спокойствием отчаяния». Ягненок исчез.