Текст книги "Зелёный ужас."

Автор книги: Эдгар Ричард Горацио Уоллес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

16

Когда в Лондоне случается какое‑нибудь особенно крупное преступление и когда внимание всего населения приковано к преступникам, а их имена на устах у каждого мужчины, каждой женщины, каждого едва научившегося говорить ребенка, то и тогда вы сможете найти в Скотленд‑Ярде отделение, в котором ничего не будет известно о случившемся. Офицеры этого отделения не будут интересоваться происшедшим преступлением, а если кто‑нибудь из них и будет осведомлен о фамилии жертвы или преступника, то это будет чистой случайностью. Это отделение Скотленд‑Ярда, до такой степени индифферентное к тому, что совершается преступным миром в пределах Соединенного королевства, занято другим делом: оно занято преступлениями, совершающимися за пределами Англии. Центр этой организации помещается на берегу Темзы, но ответвления её вы найдете и в Париже, и в управлении шефа полиции в Пекине. Это отделение очень слабо знает о том, что таит в себе преступный мир Лондона, но зато оно досконально осведомлено о действиях чикагских бандитов или о новых выступлениях какой‑нибудь тайной организации в Китае. И отделение это именуется отделением П.‑в.

Как‑то на улицах Кракова пожилой еврей поспорил с менее пожилым поляком. Спор шел об единственном объекте, достойном того, чтобы из‑за него спорили. По крайней мере, таково было суждение об этом населения этой местности. Спор шел о сравнительно мелкой сумме в 260 злотых, а когда еврея, находившегося при смерти, доставили в больницу и он дал показания, шеф краковской полиции оказался настолько поражен тем, что ему пришлось услышать, что поспешил передать показания дальше – в Вену. Вена препроводила полученный материал в Берн. В Берне глава полиции задумчиво почесал затылок и препроводил показания в Париж. Из Парижа признание старого краковского еврея направилось в Рио‑де‑Жанейро, Нью‑Йорк и Лондон.

Инспектор этого загадочного отделения Скотленд‑Ярда, ознакомившись с этими показаниями, направился к инспектору Мак‑Нортону.

– Из Кракова мы получили занятное сообщение. Я думаю, что оно окажется интересным для нашего друга Белла.

– Что именно сообщают вам? – осведомился Мак‑Нортон.

– Произошло убийство, – начал свое повествование офицер международного отделения, – и, прежде чем убитый скончался, он нацарапал завещание, в котором велел своему сыну (тот работал на международном рынке зерна) не продавать своих запасов дешевле, чем по тысяче злотых за меру. На наши деньги это составит тридцать фунтов стерлингов за меру.

– Тридцать фунтов? – изумился Мак‑Нортон. – Но это же неслыханно! Парень, должно быть, был в горячке.

– Нисколько, – ответил офицер. – Он был в Кракове весьма известным коммерсантом и во время войны делал крупные поставки провианта и фуража для правительства. Шеф Краковской полиции осведомился у него, в здравом ли он уме, и тот пояснил, что в Галиции, Венгрии и ряде других стран группа бандитов скупает все наличные запасы зерна и что он работал на эти банки. Перед смертью он пробормотал несколько невнятных слов, в которых упоминалось о каком‑то необычайном открытии – «зелёной пыли». Мак‑Нортон многозначительно свистнул. – И это все? – спросил он. – Все, – ответил офицер. – Я вспомнил, что Белл неоднократно упоминал об этой «зелёной пыли», и решил довести это до его сведения. А где Белл? – Он вчера выехал из Лондона, – ответил Мак‑Нортон.

– Вам известно, где он?

– Нет. Но, быть может, Китсон осведомлен о его местопребывании?

Китсона Мак‑Нортон застал в холле отеля. Адвокат бросился к нему навстречу.

– Вы имеете какие‑нибудь известия от Белла?

– Утром он был вместе с пастором Манном в Кингстоуне, а затем куда‑то исчез. Я говорил с тамошним полицейским инспектором, но ему ничего о нем не известно. Он знал только о том, что Белл разговаривал с пьянчужкой.

Мак‑Нортон сокрушенно покачал головой.

– Я хочу потолковать с вами об этой истории с «зелёной пылью». До сего времени Белл занимался ею на свой собственный страх и риск, пора и нам приняться за дело.

– Вы считаете, что все настолько серьезно?

– Я полагаю, что это дело международной важности, – ответил Мак‑Нортон. – Единственное, что нам пока известно, сводится к тому, что существует адский замысел разрушить снабжение всего мира хлебом и что во главе этого дела стоит Гардинг. Белл более чем кто‑либо осведомлен о происходящем, но он ограничивается смутными намеками. Я занялся выяснением прошлого Гардинга и установил, что до недавнего времени он был вполне порядочным человеком и единственное, в чем его можно было обвинить, так это в общении с подозрительными личностями. Из его ближайших сотрудников с темным прошлым пока что известны следующие лица: Мильсон – врач, в девятисотых годах осужденный за убийство, Бриджерс – американский химик, сидевший в тюрьме за контрабандную торговлю наркотиками, и, наконец, также успевший побывать в тюрьме Грегори. Мой перечень был бы неполным, если бы я не упомянул о некой девице Гильде Гордон, о которой нам вообще ничего не известно.

– А что еще известно о Гардинге?

– Ничего, кроме того что он имеет отношение к делу об убийстве Миллинборна. Но об этом известно и вам, – добавил Китсон.

– Белл должен раскрыть нам свои карты, – продолжал Мак‑Нортон. – Быть может, и мы сможем сообщить ему что‑нибудь новое, чего он не знает, например о том, что Гардинг ведет очень обширную и дорогую телеграфную переписку со всеми частями света. А теперь нам известна и эта краковская история.

Китсон с удивлением выслушал повествование Мак‑Нортона о том, что произошло в Галиции.

– Но это же совершенно невозможно, – заметил он. – Это совершенно невозможно. Каков бы ни был урожай, цены на зерно не могут подняться так высоко. Очевидно, ваш галичанин перед смертью бредил.

– Будем надеяться, что это так, – улыбнулся Мак‑Нортон. – Но одно надо считать установленным: Гардинг ведет телеграфную переписку со всем миром. А теперь я должен разыскать Белла.

Однако все попытки найти Белла оказались безуспешными. Друзьям не удалось застать его дома. Мак‑Нортон решил попытать счастья в другом месте. Он направился в контору Понсонби и прошел в кабинет мистера Уайта.

Этот исполненный сознанием своего достоинства господин, увидев полицейского инспектора, побледнел и утратил дар речи. Мак‑Нортон заметил эти симптомы поведения уличенного преступника и задумался над тем, насколько этот господин посвящен в замыслы Гардинга.

– А‑а-а… мистер Мак‑Нортон, – пролепетал дрожащий директор фирмы. – Прошу вас присесть. Чем обязан чести вашего посещения?

– Решил проведать вас, – добродушно ответил ему Мак‑Нортон. – Вы больше не обнаруживали пропажи заказных писем?

Обескураженный Уайт рухнул в кресло.

– Да, то есть нет, – сказал он. – Нет, нет. Право, это очень любезно с вашей стороны, что вы проявляете интерес к этому делу, господин инспектор.

– Старший инспектор, – с достоинством поправил его Мак‑Нортон.

– О, прошу извинить меня, господин старший инспектор, – поспешил добавить Уайт. – Нет, нет, – письма больше не пропадали.

– А как поживает ваш друг Гардинг?

Уайт смущенно заерзал на стуле.

– Мистер Гардинг… вовсе мне не друг, – сказал он. – Это лишь деловое знакомство. Только деловое знакомство.

Уайт сильно изменился со времени их последней встречи. Лицо его осунулось, он постарел, мешки под глазами свидетельствовали о большой усталости.

– Он, по‑видимому, прошел огонь и воду, – заметил Мак‑Нортон. – А вы изволите принимать участие в его предприятиях?

– Только в одном, – возразил Уайт. – Честное слово, я бы желал… – он запнулся на полуслове.

– Чтобы этого не было? Не так ли?

Уайт снова заерзал на стуле.

– Доктор Гардинг очень умен, – сказал он. – У него большие финансовые проекты, и он меня заинтересовал ими. И только. Я вложил деньги в… в его синдикат, разумеется, не имея никакого понятия о том, какого рода дело он проектирует.

– Вы настолько доверчивы?

– О да! В делах я сущий ребенок, – ответил Уайт, и поспешил добавить: – Разумеется, за пределами того, что имеет непосредственное отношение к делам фирмы Понсонби. Моя фирма – одна из образцовейших фирм Лондона, и наш баланс мог бы служить примером для всех остальных фирм.

– Об этом я уже слышал, – сухо заметил полицейский. – Скажите, а в чем заключается план Гардинга?

Уайт пожал плечами.

– Не имею ни малейшего понятия. Признаюсь, это глупо с моей стороны, но я верю в деловой гений доктора настолько, что не считаю нужным осведомляться у него о чем‑либо. Он пришел ко мне и сказал: «Милый Уайт, я бы хотел, чтобы вы вложили в мой синдикат несколько тысчонок». И я ответил ему: «Дорогой доктор, пожалуйста, вот вам чек; не затрудняйте меня подробностями и ограничьтесь своевременной присылкой дивидендов». Вот и все. Ха‑ха‑ха!

Смех его прозвучал натянуто и фальшиво.

– Вы вложили в его предприятие круглую сумму – сорок тысяч фунтов, – заявил инспектор.

– Сорок тысяч? – вскричал Уайт. – Откуда это вам известно?

– Вы вложили сорок тысяч футов, – продолжал инспектор, не считая нужным ответить на вопрос Уайта, – и не потрудились даже выяснить, какие цели преследует синдикат. Я обращаюсь к вам не как полицейский, а как ваш друг, – продолжал он, и Уайт не смог скрыть облегчения, вызванного этими словами.

– Я всегда считал вас своим другом, – осмелился пролепетать Уайт. – Ведь мы с вами знакомы очень давно, с 93 года, когда в Понсонби произошла кража.

– Давайте не будем уклоняться от темы. Меня в качестве вашего друга очень интересует вопрос о вложении вами капиталов в синдикат Гардинга. Итак, вы дали доктору деньги, не потрудившись даже выяснить, насколько то, что он собирается предпринять, не противоречит закону?

– Разумеется, я счел нужным осведомиться об этом и получил заверения, – поспешил заявить Уайт, – что дело касается какого‑то химического открытия. Но ведь я ничего не смыслю в химии. Я готов сознаться в том, что искренне сожалею, что доверился доктору, и, право, был бы очень рад получить обратно свои деньги.

Мак‑Нортон не сомневался в искренности последних слов Уайта. Он более чем кто бы то ни был знал о том, насколько запутаны денежные дела Уайта. Ему было также известно, что этот внешне безукоризненный директор находился в руках ростовщиков, безжалостно высасывавших из него все соки. Знал и о том, что в последнее время в Сити поговаривали, что дела фирмы Понсонби не совсем благополучны.

– моё знакомство с доктором началось с того, что я оказался его пациентом, – неожиданно заговорил Уайт. – Поэтому я чувствовал себя в некотором роде обязанным ему.

Мак‑Нортон знал, что Уайт лгал.

– Я полагаю, вам ясно, что все акционеры гардингского предприятия будут отвечать вместе с ним за все им содеянное. И позвольте вам пожелать, чтобы ваши деньги вернулись к вам. – Азы разве полагаете, что в этом приходится сомневаться? – осведомился Уайт, и лицо его омрачилось. – Я всегда сомневаюсь, когда дело доходит до того, что из синдикатов приходится выцарапывать свои деньги.

И Мак‑Нортон собрался уходить.

– Ради бога, прошу вас, не уходите, – взмолился Уайт и преградил инспектору путь, проявив при этом несвойственную его возрасту подвижность.

Он усадил Мак‑Нортона и сказал:

– Я очень напуган, мистер– Мак‑Нортон… И не хочу скрывать от вас этого обстоятельства. То, что вы мне сообщили, ввергло меня в уныние. И не утрата денег смутила меня. Вы ведь понимаете, что для Понсонби утрата столь пустяковой суммы особого значения не имеет. Меня смутили ваши намеки на темные замыслы доктора, господин инспектор, простите, господин старший инспектор, – и приблизившись к полицейскому, он зашептал: – Скажите, неужели это возможно, что я в своем неведении дошел до того, что оказался финансирующим некий… нелегальный… противозаконный… неэтичный… план?

– В финансовом мире возможно все, – улыбнувшись, ответил ему инспектор. – У меня нет оснований утверждать, что синдикат доктора Гардинга противозаконен. Я не имел возможности даже ознакомиться с его уставом. Быть может, вы могли бы мне ПОМОЧЬ?

– Я не знаю его, – ответил Уайт. – В списке торговых предприятий он не значится и, по‑видимому, является личным предприятием Гардинга.

– По производству «зелёной пыли», не так ли? – вставил инспектор, заставив и без того бледного директора побледнеть еще сильнее.

– «зелёная пыль»? – повторил Уайт. – Что это такое?

– Вы не знаете, что это такое, потому что вы боялись спросить объяснение. Вы не знаете ничего, потому что вы подозреваете что‑то дурное. И прошу вас не перебивать меня, – потребовал Нортон. – Вам померещилось, что вы сможете заработать много денег, и это увлекло вас. Не было за последние гады ни одного мошеннического или фантастического плана, сулившего большие барыши, в который бы вы не сунулись со своими деньгами.

– Клянусь вам… – начал было Уайт.

– Это излишне. Пока что ваши клятвы не нужны. Существует всего лишь одно место, где требуется приносить клятву, – это суд. Но одно я вам скажу: и вы, и мы пока что блуждаем в неизвестности. Но есть один человек который может разрешить эту загадку. И этот человек – Белл.

– Белл!

– Вы ведь имели возможность познакомиться с ним? Быть может, «зелёная пыль» окажется безобидной вещью и дело ограничится тем, что вы потеряете ваши деньги. Для вас это было бы наилучшим выходом. А в худшем случае вас ждет насильственная смерть.

Уайт в своем кресле откинулся назад, и что‑то заклокотало в его горле.

– Мои сведения пока что очень расплывчаты, но и по ним я могу судить о том, что дело нешуточное.

Он взял со стола свою шляпу и направился к дверям.

– Не знаю, что сказать вам: до свидания или прощайте, – иронично бросил инспектор.

– Я думаю, «прощайте» несколько вышло из моды, – попытался поддержать шуткой свое мужество Уайт.

17

Олива лежала на кровати, Гардинг сидел рядом. В его холодных голубых глазах таился смех.

– Вы очень забавно выглядите, – сказал он, обращаясь к ней.

Олива отвернула лицо в сторону. Это было единственное, что она могла сделать, потому что руки и ноги её были привязаны к кровати. Рядом с ней на подушке лежал мокрый платок, предназначенный для того, чтобы заткнуть ей рот, если она вздумает закричать.

– В глупом вы положении, – заметил Гардинг, жуя кончик сигары, – Бриджерс выпустил вас на волю? Славный парень этот Бриджерс. Что он вам успел рассказать?

Она взглянула на врезавшиеся в руки ремни и сказала:

– Вы ведете себя по‑рыцарски.

– Не сердитесь, дорогая. Завтра мы будем повенчаны.

– Никогда, – с отвращением бросила она своему мучителю. – Вы никогда не сможете заставить меня выйти за вас замуж против моей воли. Мы в…

– В свободной стране? Совершенно верно, – перебил он её. – Но даже в свободных странах порой происходят странные вещи. И на вопрос пастора вы ответите «да».

– Нет, я скажу пастору «нет».

– Вы скажете «да», – улыбнулся он. – Я надеюсь, что вы образумитесь и мне не придется доказывать вам, что существуют на свете вещи более ужасные, чем венчание со мной.

– Ничего ужаснее быть не может, – холодно возразила Олива.

– Ошибаетесь, – по‑прежнему спокойно сказал Гардинг. – Я вам уже говорил, при каких условиях совершится наш брак. Напоминаю, что дело может обойтись без венчания, но тогда случатся вещи похуже. – В его словах было столько многозначительности, что Олива почувствовала, как мороз пробежал по её коже.

В течение пяти минут доктор молчал. Он курил сигару и, похоже, погрузился в свои мысли. Казалось, что предстоящая помолвка занимала его в очень малой степени.

– Я думаю, – наконец заговорил он, – вы никогда не интересовались вопросом, как приводятся в исполнение смертные приговоры. Широким кругам публики неизвестно, что заключенным перед казнью дают определенный препарат, именуемый бромоцином. Вас интересует этот вопрос?

Олива ничего не ответила, а доктор рассмеялся и продолжил:

– А между тем вам следовало бы заинтересоваться этим. Бромоцин обладает весьма своеобразным действием: он притупляет восприятие пациента и приводит его в состояние полной усталости. Пациент становится равнодушным ко всему или, вернее, производит такое впечатление. Несмотря на то, что он не теряет сознания, он поспешно исполняет все, что ему велят, и идет на смерть, не пытаясь сопротивляться. Бромоцин уничтожает волю.

– К чему вы мне это рассказываете? – спросила девушка.

Не удостаивая её ответом, он вынул из кармана черный футляр и достал из него маленькую бутылочку. С напряженным вниманием девушка следила за его приготовлениями. В бутылочке находилась бесцветная жидкость. Не нарушая молчания, он достал шприц и методично разложил все принадлежности на кровати. Он раскупорил бутылочку, привинтил к шприцу иглу, наполнил шприц жидкостью, проверил его действие, брызнув в воздух тонкой струйкой. После всех этих приготовлений он столь же заботливо уложил шприц в футляр.

– Итак, вы утверждаете, что не выйдете за меня замуж? Я вижу, мне приходится опасаться, что вы нарушите свадебный церемониал какой‑нибудь выходкой, а я хотел предоставить вам возможность обвенчаться со мной торжественно. Женщины любят вспоминать о том, какова была церемония бракосочетания. Увидев, что мне не удастся осуществить свадьбу подобным образом, я решил ограничиться скромным венчанием в нашей церковке. – Он указал на видневшуюся за окном церковь. – А теперь я прихожу к выводу, что придется отказаться даже от этого и обвенчаться с вами здесь, в доме.

Он нагнулся над ней и проворно засучил один из её рукавов. – Не вздумайте кричать, а не то я вам заткну рот полотенцем, – предупредил он. – Это не больно. И вы скажете «да».

Олива вздрогнула от прикосновения иглы. Она почувствовала ноющую боль в руке, но ощущение это не было неприятным. Опорожнив шприц, Гардинг растер место укола и‑сказал:

– Сегодня мы повторим впрыскивание. Вы его даже не почувствуете. Завтра утром я сделаю вам третье, последнее впрыскивание, и тогда вы станете равнодушны ко всему происходящему. Надеюсь, мне не придется прибегнуть после обеда к четвертому впрыскиванию.

– Я не вечно буду под действием вашего яда, – сказала Олива. – Настанет день, когда я сумею рассчитаться с вами.

– К тому времени мне удастся осуществить свой замысел, это будет столь крупное и величественное преступление, что этот ничтожный проступок не будет иметь никакого значения. А сейчас я не вижу препятствий к тому, чтобы освободить вас от ваших пут. – И он снял связывающие её ремни. – Встаньте и пройдитесь по комнате, – приказал он. – Согласитесь, что я очень внимателен к вам. Могу вам сообщить, что сегодня я беседовал с мистером Беллом. На редкость упрямый и непокладистый молодой человек, пытающийся следить за мной; – рассмеялся он. – И могу вам сообщить, что он по уши влюблен в вас, – потешался он над смущением Оливы.

– Когда ваш яд начнет действовать? – перебила она его.

– Вы опасаетесь этого?

– Нет. Я буду рада любому средству, которое заставит меня безразлично выносить ваше общество, – бросила она ему.

– Успокойтесь, голубушка. В самом непродолжительном времени вы избавитесь от меня, – заметил он с притворной нежностью.

– Чего ради хотите вы жениться на мне?

– Ну что ж, теперь я могу удовлетворить ваше любопытство. Я женюсь на вас потому, что вы очень богатая женщина, а я нуждаюсь в деньгах. Половина вашего состояния с момента венчания переходит в мою собственность.

– Так, значит, он сказал правду? – вырвалось у нее.

Он схватил её за плечи.

– Кто? Этот идиот Бриджерс? Успокойтесь, – добавил он, обращаясь с ней как врач с больной. – Да. Вы являетесь наследницей состояния Джона Миллинборна.

– Джона Миллинборна? – воскликнула она.

– Да, – подтвердил Гардинг, – Миллинборн оставил вам в наследство шесть миллионов долларов. Или, вернее, он завещал эту кругленькую сумму нам.

– Не понимаю, что все это значит?

– Ваше. подлинное имя – Предо. Так звали вашего отца…

– Я знаю, знаю… Человек, умерший в отеле, был моим отцом.

– Совершенно верно. Не правда ли, занятная история? – продолжал по‑прежнему спокойно доктор. – Совсем как в романе.

Олива лежала бледная как полотно. Глаза её были закрыты.

– Я подслушал последнюю волю Джона Миллинборна. Он завещал вам свое состояние, но до поры до времени им распоряжается душеприказчик. Вы же получите эти деньги только после того, как выйдете замуж, потому что Миллинборн боялся, чтобы какой– нибудь охотник за приданым не разбил вашу жизнь так же, как Предо разбил жизнь вашей матери. Надо признать, что он предусмотрительный человек. А что касается меня, то я вовсе не собираюсь разбивать вашу жизн6. Я ограничусь тем, что заберу половину состояния вашего богатого родственника и предоставлю вам полную свободу.

– Я не соглашусь на брак с вами, не соглашусь, – пробормотала девушка.

– Моя дорогая, – спокойно сказал врач, – я полагаю, что вам пора уснуть, – и он покинул комнату Оливы.

В большой столовой его ожидали помощники: толстяк, лишенный каких бы то ни было признаков растительности, и другой, помоложе.

– Эй, Бриджерс, – обратился Гардинг к последнему, – вы опять вздумали болтать?

– А кто не болтает? – проворчал Бриджерс. Он вынул из кармана свою табакерку и нюхнул щепоть белого порошка.

– В один прекрасный день эта привычка будет стоить вам жизни, – прошептал Гардинг.

– Пока что она поднимает его настроение, – заявил толстяк. – Ничего не имею против людей, нюхающих кокаин. Терпеть не могу их, когда они не под кайфом.

– Доктор Мильсом рассуждает, как артист, – внезапно оживился Бриджерс. – Если бы я не нюхал кокаин, то не торчал бы на вашей проклятой фабрике, Гардинг. Полагаю, что тогда я был бы одним из величайших аналитических химиков Америки. А сейчас я иду работать. Скажите, получу я какое‑нибудь вознаграждение за то, что доставил вашу перепуганную невесту обратно в комнату? Впрочем, я сначала полагал, что это другая девушка. Я не совсем твердо разбираюсь во всем этом.

– Вы слишком много времени уделяете моим личным делам, – оборвал его Гардинг.

– Напрасно сердитесь. Что‑нибудь должно же интересовать меня. Если бы я ничем не интересовался, то сошел бы с ума.

Бриджерс достиг под действием наркотика той стадии, когда весь мир превращается в нечто приятное, исполненное всяких забавных происшествий.

– Это дыра действует мне на нервы. Неужели нельзя вернуться в Лондон? – вопрошал он. – Здесь меня одолевает такая скука, что я перестаю различать бактерии.

Гардинг вопросительно посмотрел на толстяка. Тот кивнул.

– Отпустите его, – сказал он. – Я послежу за ним.

Оставшись наедине с Гардингом, Мильсом осведомился:

– Как поживает девушка?

Гардинг ответил движением руки.

– Прекрасное средство, – заметил Мильсом. – Раньше я его давал сумасшедшим.

Гардинг не стал его расспрашивать о былых днях. Он считал излишним проявлять особый интерес к прошлому своих сподвижников. Впрочем, прошлое Мильсома было ему известно. Мильсом просидел в тюрьме пятнадцать лет за преступление, которое в свое время взволновало весь мир, и лишь четыре года тому назад вышел на свободу.

– А как идут дела? – спросил он.

Гардинг пожал плечами.

– Я впервые начинаю нервничать, – сказал он. – И не из‑за Белла, который действует мне на нервы, а из‑за недостатка наличных средств. Расходы непомерно велики и растут с каждым днем. Много хлопот мне доставляет Уайт, – продолжал он. – Он требует возврата денег, которые задолжал синдикат. Он на грани разорения.

Лицо Мильсома вытянулось.

– В таком случае он вас выдаст. Это порода людей всегда поступает подобным образом, – заметил Мильсом. – Вам придется успокоить его и сказать, что свадьба состоится немедленно.

– Я вызвал пастора и сказал ему, что моя невеста настолько слаба, что не может прийти в церковь, и поэтому венчание состоится дома.

Мильсом кивнул головой. Затем он подошел к окну и взглянул на расстилавшийся перед ним сад, на зелёный пушистый газон.

– В конце концов, провести здесь три‑четыре недели вовсе не так уже плохо, – сказал он. – Взгляните на эту чудесную зелень. – И он указал на газон.

– Никогда не питал интереса к природе, – ответил Гардинг.

– Видно, что вы никогда не сидели в тюрьме, – ухмыльнулся Мильсом. – Скажите, не пора ли повторить впрыскивание?

– Нет, лишь через два часа, – ответил Гардинг. – Мы можем пока сыграть в пикет.

И они сели играть в карты. Однако играть им не пришлось – в комнату ворвался какой‑то человек в испачканном халате.

– Господа! – прокричал он в ужасе, – этот идиот Бриджерс…

– Что случилось? – вскочил Гардинг. – Мне кажется, он сошел с ума: он пляшет и поет, носится по парку как угорелый и вопит, что добыл препарат.

Гардинг прорычал проклятье и бросился в сад. Мильсом последовал за ним. Добежав до газона, они увидели Бриджерса.

Но Бриджерс более не плясал и не радовался. Он стоял, словно окаменелый, и испуганно оглядывал окружающее.

– Я уронил его, я уронил его, – бормотал он.

Гардингу не пришлось спрашивать его о том, что именно он уронил, – от зелёного газона, восхищавшего Мильсома, не осталось и следа. Вместо него виднелась развороченная, разрыхленная земля, казалось, пережженная и измельченная в плавильных печах ада. А над землей стелился тяжелый запах «зелёной пыли».