Текст книги "Белая леди"

Автор книги: Эд Макбейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

Она снова попыталась думать о белом, но все, о чем она могла думать, было серым. Серое, как мех Себастьяна, за исключением его брюшка. Она подумала об этом брюшке, таком мягком и белом, но сейчас и это не сработало, и все, что она смогла превозмочь, это бедный, серый кот Себастьян и день, когда его сбила машина. Как она любила этого большого старого кота с его улыбающейся мордочкой.

«Я пришла из школы около половины четвертого, – говорила она отцу, – и поискала Себастьяна, но его нигде не было видно. Я пошла к почтовому ящику, посмотреть, нет ли там чего-нибудь для меня, и случайно выглянула через улицу – ну, ты знаешь, там, где на лужайке доктора Ларри растет это большое дерево? И там, возле бордюра, был Себастьян… Он лежал в канаве. Сначала я подумала… я не знаю, что я подумала. Что он… играет со мной. А потом я увидела кровь… О Господи, папа, я не знала, что делать! Я подошла к нему и сказала: „Себастьян? Что… в чем дело, дорогой?“ И его глаза… Он смотрел так, как будто дремал, понимаешь, и у него все еще было это полусонное выражение на лице… только, о папа, он выглядел таким… таким скрюченным и изломанным. Я не знала… я не знала, как помочь ему. И я вернулась обратно домой, чтобы позвонить тебе, но мне сказали, что ты вышел из офиса. Я не знала, что делать. Я не знала, где мама, и не могла связаться с тобой, поэтому я пошла в спальню и нажала кнопку охранного устройства. Я решила, что теперь кто-нибудь примчится. Пришел мистер Сомс из дома рядом, а затем миссис Танненбаум. Она подкатила свой многоместный автомобиль с откидывающимся верхом к тому месту, где лежал Себастьян, и мы… мы очень осторожно подняли его. Мы сделали носилки из доски, которая была в гараже у миссис Танненбаум. Мы приподняли его совсем немного, достаточно, чтобы положить его на доску. Потом мы поехали к ветеринару. Папа, – сказала она, – доктор Ресслер думает, что он не выживет».

Они похоронили его на заднем дворе.

Там было местечко под деревом, на котором Себастьян часто располагался, наблюдая, как пеликаны низко стелятся над водой.

Его глаза подрагивали от волнения, он бил хвостом, словно кнутом. Они похоронили его здесь. Мамы еще не было дома. Отец спросил Джоанну, не хочет ли она что-нибудь сказать. Она склонилась на колени над раскрытой могилкой и положила маленькую оранжевую морскую раковину Себастьяну на грудь под пластиковый пакет, который они купили по дороге домой. «Я люблю тебя, Себастьян», – сказала она. Ее отец засыпал эту крохотную могилку, а сверху положил кусок дерна, который перед этим аккуратно срезал. Джоанна обняла его, и они вместе вернулись в дом. Он налил себе в высокий стакан виски со льдом и спросил Джоанну, не хочет ли она пива. Она кивнула, он открыл банку и дал ей. Джоанна сделала глоток и сказала: «Ненавижу вкус пива», но все равно продолжала пить.

Мать ворвалась в дом через десять минут.

Она вышла от парикмахера и обнаружила, что переднее правое колесо ее «мерседеса» спустило. Она обратилась на их местную бензозаправочную станцию за помощью, но им потребовался час, чтобы приехать, и еще двадцать минут, чтобы сменить колесо. А потом еще по пути домой мост на плотине оказался разведенным, чтобы…

– Ты пьешь пиво, Джоанна?

– Да, мама.

– Ты дал ей пива?

– Да, я дал ей выпить пива. Сюзан… кот умер, Себастьян умер.

– Что?

– Он попал под машину, дорогая.

– Ох! – вскрикнула ее мать и прижала руку ко рту.

Теперь Джоанна думала о большом лице Себастьяна, и его зеленых ирландских глазах, о том, как он подкрадывался к ящерицам, словно это были динозавры, о том, как его уши подергивались, когда он лежал между двумя динамиками, положив голову на лапы, слушая современный джаз. Она вспоминала, как побежала однажды к отцу, чтобы рассказать, как они играют с Себастьяном: «Это так замечательно, папа! Я гоняюсь за ним вокруг софы, а он улыбается и улыбается…»

Она думала сейчас о коте Себастьяне, потому что не хотела думать об отце. Думала о том, как улыбался Себастьян. Думала о том, как ее отец любил разговаривать с ним, и как Себастьян улыбался, когда он щекотал коту мягкое, белое шерстистое брюшко. Да, он тоже был уверен, что Себастьян улыбался.

Сейчас она молилась: «Господи, не дай ему умереть, пожалуйста, дорогой Боженька, ну пожалуйста!»…

Около девяти часов вечера все трое встретились в кабинете Блума. Они пришли сюда, чтобы собрать все воедино, процедура, знакомая всем. Они должны были суммировать то, что узнали в отдельности, и тем самым выяснить, что узнал Мэттью.

Что он открыл? Какая частица информации привела к покушению на его жизнь? Или же, какая комбинация фактов ответственна за то, что подвела его к черте смерти? Где еще он был или мог быть перед тем, как в него стреляли?

Его календарь оборвался на вторнике, двадцать второго марта. Он был очень занят в тот день. В девять часов утра встреча с Эндрю Вардом, и другая встреча с Джоном Рафферти в полдень. Оттуда он направился в цирк…

Этого не было в его календаре, но Стедман сообщил об этой встрече Уоррену и Тутс, когда они разговаривали с ним вчера, а затем в среду он встречался сначала с Дженни Вард, а затем с капитаном Шульцем. Но звонил ли Мэттью кому-нибудь еще? Если да, то телефонная компания может и без судебного распоряжения изъявить согласие предоставить им перечень телефонных номеров тех людей, с которыми он разговаривал или из своего офиса, или из дома.

А между тем его деятельность после последнего телефонного звонка оставалась чистым листом. С кем еще он виделся или разговаривал между десятью часами утра в среду, двадцать третьего марта и пятнадцатью минутами одиннадцатого вечером в пятницу, двадцать пятого, когда кто-то выпустил две пули ему в плечо и в грудь?

Что еще он узнал, черт побери?

Открытие галереи было в самом разгаре, когда Мэттью пришел сюда немного позже девяти. Афиша гласила:

МАКСИНА

ДЖЕННИНГС

НОВЫЕ ПОЛОТНА

23 МАРТА – 20.00

Длинная узкая комната была уставлена обычным для Калузы набором: вино, сыр, крекеры и заполнена состоявшимися и желающими состояться художниками, которые толпились у картин так, словно сам Пикассо почтил их честью своей персональной выставки. Дело в том, что художники подлинного значения редко показывали свои работы в Калузе. Максина Дженнингс была чудаковатой дамой лет шестидесяти с небольшим, которая рисовала только кошек.

Единственной кошкой, которую когда-либо любил Мэттью, был Себастьян.

Во всей Калузе был только один специализированный книжный магазин: там продавали «загадочные, научно-фантастические книги и комиксы». Мэттью заходил сюда незадолго до Рождества, надеясь найти там хороший роман «тайн» для Синтии Хаэллен, секретарши и доверенного лица фирмы. К великому ужасу, он обнаружил здесь целую секцию, посвященную сообразительным кошкам, которые раскрыли какие-либо тайны. Он бы проклял себя, если бы купил интеллигентной женщине роман о кошке-сыщике. Вместо этого он купил роман о разносчике писем, который раскрывал тайны в свободное от работы время. Когда он рассказал Блуму, что существует целая серия книг о кошках-детективах, пытающихся лишить полицию работы, Блум ответил, что обучит свою собаку пожирать их. Мэттью не знал, есть ли у Блума собака, но его чувства к кошкам были искренними.

Максина Дженнингс рисовала сообразительных кошек.

Следует отметить, что она и сама была чем-то похожа на кошку. Или, скорее, на одну из исполнительниц в мюзикле «Кошки», которые очень стараются быть похожими на кошек, но в конечном счете выглядят всего лишь как танцовщицы с кошачьими ушами и кошачьими усами. У Максины Дженнингс не было усов, а ее уши были скрыты массивной прической, которая придавала ей вид человека, пораженного молнией. Но она была длинной и гибкой, а ее зеленые глаза были густо подведены, чтобы выглядеть совсем кошачьими; одета она была в длинное серое платье с блестками, что соответствовало цвету ее волос. Она пользовалась губной помадой цвета пожарной машины и носила висячие красные гранатовые серьги. К тому же в правой руке она держала сигарету в красном мундштуке и выпускала клубы в уже и так накуренную комнату. Мэттью почувствовал себя словно на пожаре третьей категории.

Он был здесь, чтобы поговорить с Марией Торренс, потому что она была последним человеком, который видел свою мать живой.

Он нашел ее в лохматом рыжем парике, беседующей с группой молодых людей, старающихся заглянуть за ее белую шелковую блузку.

Мария заметила его, когда он пересекал комнату. Она сразу подошла к нему и шепнула настойчиво, едва переводя дыхание:

– Давайте уйдем из этого кошмарного места.

Они вышли из галереи на Дороти Вэй, где только что распахнул свои двери по-настоящему великолепный ресторан для гурманов. Никто из них еще не ужинал, поэтому они оба хотели бы попасть в «Ла Веччиаччиа», так называлось новое заведение. Но одеты они были слишком буднично для такого элегантного места.

Они выбрали заведение Марины Лу, расположенное у воды. Здесь можно было насладиться сандвичами или легкой закуской, что более всего подходило для жаркого и душного весеннего вечера. На Мэттью был бледно-голубой хлопковый пиджак, более темные легкие брюки и белая рубашка, раскрытая у ворота. На Марии были ярко-зеленая мини, соответствующие ей кожаные сандалии на высоком каблуке и дерзко расстегнутая белая шелковая блузка. Мэттью не забыл, что у нее не было волос под этими рыжими кудрями, каскадами падающими на ее плечи.

Они заказали выпить и сели, разглядывая движущиеся огоньки суденышек на воде, пересекающих Залив Калузы в мерцающей тьме. Одно из судов стало подавать сигналы другом. Здесь редко можно было видеть, чтобы один лодочник подавал сигналы другому. Возможно потому, что никто из них не знал азбуки Морзе.

Мария заказала мясо с французским соусом, с сыром и авокадо, а Мэттью, следящий за своим холестерином, морского окуня, жаренного на гриле.

– Итак, чем вы интересуетесь? – спросила она. – Когда вы позвонили, вы сказали…

– Да. На самом деле, две вещи… Во-первых, ограбление.

– Какое ограбление?

– Которое произошло за два дня до того, как ваша мать убила себя.

– Она была убита, – поправила его Мария.

– Через два дня после того, как ваш трейлер ограбили. Вам известно, что было украдено?

– Некоторые ее вещи, некоторые мои. Ничего очень уж ценного.

– На сколько, примерно, по вашему мнению?..

– Не имею представления.

– Хотя бы приблизительно.

– Я действительно не знаю. Моя мать дала перечень полиции и страховой компании. Мои жемчуга стоили пять или шесть тысяч долларов, сапфировое кольцо, которое она подарила мне на день рождения, стоило около восьми тысяч. Но я не знаю, сколько стоили ее драгоценности.

– А как насчет облигаций?

– Я не знаю.

– Как вы думаете, была какая-то связь?

– Вы имеете в виду между ее убийством и ограблением? Не представляю, какая?

– Расскажите мне снова о дне ее убийства, – сказал он и сразу осознал, что сейчас он полностью разделяет ее убеждение о том, что ее мать была убита. – Начиная с того, как вы проснулись в то утро.

– Я встала в четыре тридцать, мой будильник был установлен на четыре тридцать. Мама еще спала. Я знала, что она поставила свой будильник на пять пятнадцать, хотя она сказала мне, что хочет быть готова к шести. Она всегда все делала впритык по времени. Я пошла в столовую и встретилась там за завтраком с Дейви Шидом. В то время мы были любовниками…

Шид был не в духе в то утро. Его кошки не любили дождливую погоду, по его мнению, в дождь они были особенно опасны. У него были трудности с их погрузкой, и…

– В котором часу это было? Когда вы пошли в столовую?

– В пять часов.

– А когда вы вернулись в трейлер?

– В пять тридцать пять. Мне следовало вернуться примерно в пять тридцать.

– И все это время вы находились с Шидом?

– Да.

– От пяти до пяти тридцати пяти?

– Да. Он злился, что я не спала с ним в ту ночь. Он обвинял в этом мать, говорил, что она ревнует к нашим отношениям.

– Ревнует?

– Да… – Мария заколебалась. – Насколько… насколько я могла судить, он и мама когда-то были в интимных отношениях.

– Кто сказал вам об этом?

– В сущности, никто. Были только намеки.

– От кого? От вашей матери?

– Нет, нет! Моя мать? Господи, нет. Это Дейви намекал.

– Какого рода были эти намеки?

– Ну, ронял какие-то слова, которые заставляли меня думать… что у них были прежде интимные отношения.

– Например?

– Ну… Однажды он упомянул о ее красивой родинке. Он не мог знать о ней, если не видел. Она находилась на очень интимном месте, понимаете, очень интимном. А однажды он… о, слишком грубо… Мужчины способны быть чертовски грубыми… Как бы то ни было, он заставил меня поверить… Мне было только девятнадцать, вы же понимаете… некоторые вещи, которые он говорил, шокировали… И не только слова: его действия тоже… Он дрессировал диких зверей, вы знаете, и сам был временами как один из них, и то, что он заставлял меня делать… Как бы то ни было, – она тяжело вздохнула, – он заставил меня поверить, что он занимался любовью с моей матерью, когда я была еще маленькой девочкой.

– Вы думали, что это правда?

– Я полагаю, да.

– Вы когда-нибудь спрашивали ее?

– Нет. Никогда. Мою мать? Никогда.

– И вы говорите, что он был раздражен в то утро?

– Да. Мы повздорили, действительно, потому что он…

Причина гнева Шида заключалась в том, что Мария предпочла провести эту ночь в трейлере ее матери, а не в его трейлере. В ту ночь было дождливо, а она знала, как большие кошки реагировали на гром и молнии. Он миллион раз говорил ей, как бури действуют на них. И вот, вместо того, чтобы остаться с ним, когда он нуждается в заботе и сочувствии, потому что знал, что его ждет утром, когда он должен будет грузить кошек, которые будут пугаться и метаться…

– Это было его любимое слово – «пугаться». Оно означало… возвращение к дикости, вы понимаете. Возвращаться обратно в дикость после приручения. У Дейва была теория… Ладно, я полагаю, вы знаете, что вы никогда не можете по-настоящему приручить дикого зверя, вы только дрессируете их. Они становятся дикими, непредсказуемыми, как женщины; так часто говорил он. Как я или моя мать, говорил он, и Дженни, и Марни, и, черт побери, каждая другая женщина в труппе, с которой он спал!

– Почему вы думаете, что это Дейв убил ее? – спросил Мэттью.

– Потому что он сказал что-то…

– Что он сказал?

– Он сказал… он действительно мог быть таким грубым.

– Так что же он сказал, Мария?

– Он сказал, что испытывает желание пойти в трейлер и придушить ее.

– Когда он сказал это?

– Когда мы сидели за столом. Когда мы все еще ссорились из-за того, что я провела эту ночь дома.

– Дома, – повторил Мэттью.

– С мамой.

– Вы упоминали об этом на следствии?

– Нет.

– Почему?

– Потому что это не было настоящей угрозой. Он был просто… сексуален, я полагаю.

– Хм… сексуален.

– Он говорил мне, как сильно он был возбужден, вы понимаете.

– Да.

– Мог придушить маму за это.

– Хм…

– Я не говорю, что я нашла его очень напряженным; я говорю: он думал, что был очень напряжен сексуально.

– Я понимаю.

– Кроме того, я не была уверена во времени.

– Что вы имеете в виду? Какого времени?

– Когда он ушел.

– Ушел?

– Ушел из-за стола.

– Вы говорили мне, что были с ним от пяти до…

– Да.

– …пяти тридцати, когда вы пошли обратно…

– За исключением пяти минут, когда он выходил.

– Он не был с вами все это время?

– Это верно, не был.

– Они вас об этом спрашивали при расследовании?

– Следователь уже имел отчет медицинской экспертизы. Они искали подтверждение самоубийства. А я не была уверена относительно времени, вы понимаете. Он мог уйти после…

– Как долго он отсутствовал?

– Около десяти минут. Сказал, что должен воспользоваться донникером.

– Донникером?

– Это портативный туалет. Которым мы…

– В котором часу он вышел?

– Я не уверена. В этом все дело. Вот почему я не упомянула об этом на следствии.

– Постарайтесь сейчас вспомнить. Часы вашей матери были остановлены в…

– Я знаю. В десять минут шестого. Но я не уверена, что он выходил из-за стола до этого или после.

– Вы говорили, что он выходил на десять минут…

– Не больше.

– Где находился туалет?

– Сразу за палаткой. Он мог зайти в свой трейлер, я полагаю, но шел дождь.

– Он выходил на десять минут…

– Да.

– …а затем снова вернулся за стол?

– Да. И выпил еще одну чашку кофе.

– Он все еще злился?

– Конечно. Дейв всегда злился.

– Но я имею в виду…

– Да, он все еще был раздражен тем, что я не провела с ним ночь.

– Ваша мать знала, что вы с ним спите?

– Да.

– Она что-нибудь говорила по этому поводу?

– Только, чтобы я была осторожной.

– Были какие-то основания для такого совета?

– Я полагаю, она хорошо знала его.

– Имея в виду?

– Ну… вы знаете.

– Нет, не знаю.

– Дейви мог быть грубым, когда он хотел…

– Хм…

– Вы понимаете… Мужчины…

– После того, как он вернулся за стол… как долго вы еще сидели вместе?

– Еще пятнадцать минут, я полагаю.

– И вы говорите, что ушли в пять тридцать?

– Он не ушел раньше вас?

– Нет. Только тот один раз.

– Я имею в виду после того, как он вернулся.

– Нет, снова он не уходил. Не раньше, чем я ушла.

– Вы находились там за столом с ним еще пятнадцать минут, прежде чем покинули палатку?

– Это верно.

– …в пять тридцать.

– Да.

– Это означает, что он вернулся обратно к столу в пять пятнадцать. Он мог находиться в трейлере вашей матери в десять минут шестого. Расскажите мне, что произошло, когда вы вернулись обратно в трейлер.

Первое, что она увидела, была кровь. Именно кровь бросилась ей в глаза в тот момент, когда она закрыла за собой дверь. Дождь лил очень сильно, она должна была обернуться, чтобы закрыть за собой дверь, с силой захлопнуть ее под напором дождя и ветра. Только после этого она, наконец, вошла в трейлер, стряхивая воду со своего желтого дождевика. Повернулась к кровати и увидела кровь, все в комнате было залито красным: завязки белой рубашки ее матери были пропитаны красным, алюминиевая стена трейлера за ней заляпана красным. Она начала кричать.

Первым человеком, вбежавшим в трейлер, был Джордж Стедман. Мокрый и грубоватый, с криком «Какого черта?..» он застыл на месте, когда увидел тело на полу, дырку во лбу и кровь, залившую всю стену. Затем трейлер наполнился другими людьми, рабочими, сбежавшимися Бог весть откуда, Маккалоу смешались со всей семьей Чен, которые тогда были в цирке первый год. Человек по имени Берни Хэйл из Лондона протолкался среди других к кровати, где окровавленная и мертвая лежала ее мать. Он был воздушным гимнастом, который работал в труппе так долго, сколько Мария помнила себя. Когда она была маленькой девочкой, он проделывал такой трюк – свисал с каната на своих волосах, вращаясь в воздухе на длинном черном локоне. Дейви Шид, выглядевший очень изумленным, тоже прибежал и пробился к постели. Он встал рядом с Берни и положил руку ему на плечо. Берни же опустился на колено и плакал рядом с кроватью, на которой лежала ее мать. Кто-то крикнул, что явилась полиция. Вошел коп в промокшем черном плаще и фуражке, на которую был натянут капюшон. Он пробирался сквозь толпу, крича: «Назад, ребята, нечего вам здесь глазеть, пропустите меня». Подойдя к той стороне кровати, где стоял и глядел на нее Дейв и где все еще всхлипывал Берни, коп замер на месте. Он побледнел, когда увидел женщину на кровати; он почти отвернулся, пытаясь взять себя в руки. Мария продолжала кричать и не могла остановиться.

Мэттью оторвал взгляд от жареного морского окуня на своей тарелке.

– Как, вы сказали, его имя? – спросил он.

– Чье?

– Этого воздушного гимнаста с длинными черными волосами.

Глава 5. Она была очень милой…

Однорукий дрессировщик медведей был во дворе и тренировал оставшуюся руку. Мэттью появился у них двадцать четвертого марта, в четверг. Мужчина и сам напоминал медведя – ширококостный, с мощными мышцами, Герри Донован балансировал на единственной руке. Под ярко-синим облегающим костюмом у него прекрасно вырисовывались мощные плечи, волосатая грудь, ноги и тугие ягодицы.

Мэттью звонил им заранее, и жена Герри предупредила его, чтобы он не показывал удивления при виде увечья ее мужа. Она объяснила Мэттью, что левую руку восемь лет назад ему оторвал медведь и что Герри до сих пор тяжело переживает собственную инвалидность. Мэттью сразу подумал, что предупреждать кого-то об отсутствующей руке собеседника – все равно как предупреждать вас не видеть носа Сирано де Бержерака. Как только Мэттью подошел к бассейну, блондинка, которая там плавала, приложила палец к губам, чтобы напомнить ему о предупреждении. Мэттью решил, что это была Эгги Маккалоу Донован, бывшая акробатка на летающей трапеции, мать Сэма и свекровь Марни, и к тому же сбежавшая подружка Питера Торренса.

Блондинка вылезла из бассейна, как только его увидела. Она снова в качестве предупреждения покачала головой, а ее муж на одной руке прыгал по газону. Мэттью подумал, не собирается ли он подготовить номер для цирка «Стедман энд Роджер»? Он решил, что Эгги было лет сорок; столько сейчас было бы Уилле…

Эгги, как и ее муж, была в облегающем ярко-синем костюме. Так как она ожидала прихода Мэттью, она не снимала верх костюма. Он был желтого цвета и почти ничего не скрывал. У женщины было тренированное и сильно загорелое тело. Она шла к нему улыбаясь, с протянутой для приветствия рукой. У нее были движения балерины; казалось, что женщина не спешила, но тем не менее гибкой походкой быстро пересекла газон.

– Мистер Хоуп?

– Миссис Донован?

В этот миг Герри подпрыгнул на руке и встал на ноги.

– Эй, привет!

Человек-медведь буквально исходил потом, и Мэттью не хотелось пожимать ему руку, но Герри, широко улыбаясь, направлялся к нему. Рука была липкой и мокрой. Пот катился по лицу, шее и волосатому телу Донована. Мэттью показалось, что он стоит под душем.

– Пора пить пиво! – объявил Донован, хотя было всего лишь десять утра. – Вам захватить?

– Спасибо, нет, – ответил Мэттью.

– Дорогой, захвати пива для меня. Прошу вас, садитесь, – пригласила Эгги, предлагая сесть на складной стульчик из алюминия с ярко-желтым плетеным сиденьем. Сама она опустилась на газон почти у его ног.

Сиденье и спинка стула были такого же цвета, как и ее костюм. Мэттью подумал, обратила ли внимание Эгги, что он может заглянуть в вырез ее костюма и увидеть сосок ее левой груди. Он твердо решил не смотреть туда.

Донован вышел из дома, неся в одной руке четыре бутылки пива. Открывалку для бутылок он засунул под резинку трусов.

Эгги не стала помогать, когда ее муж расставлял бутылки на столе. Донован сел на стул рядом с Мэттью, взял бутылку, зажал ее между ног, открыл и передал жене. Потом то же самое проделал со второй бутылкой, отложил открывалку, чокнулся с бутылкой Эгги и произнес:

– Да здравствуют золотые денечки и темные ночки!

– Я благодарен, что вы согласились принять меня, – начал Мэттью.

– Всегда рады помочь, – ответила Эгги, – Уилла была моей хорошей подругой. Только если ваши вопросы будут касаться ее смерти…

– Вы абсолютно правы.

– Понимаете, я перестала работать в цирке после того, как Герри… решил оставить работу, – плавно закончила Эгги. – Все случилось восемь лет назад. Как вы знаете, Уилла…

– Да.

– …умерла три года назад, а Герри и я уже жили здесь, в Брэдентоне; но не в этом доме. Этот дом мы купили год назад. Здесь есть бассейн и большой газон. Герри нравится плавать.

Мэттью попытался представить, как Герри плавает, хотя Эгги несколько раз предупреждала его хранить молчание по поводу оторванной руки.

– Да, а еще я могу тренироваться на заднем дворе, – заметил Донован и отпил пиво. – Отжиматься, стоять на руке. Я устроил турник, прикрепив планку между двумя пальмами. Я также могу подтягиваться, словом, делать все, чем я занимался столько лет. Когда у меня был номер.

Он ни разу не упомянул медведей.

– Очень важно оставаться в форме. Я был очень сильным. И потом, это становится твоей второй натурой. Сейчас я не выступаю, и иногда мне хочется снова…

– Ничего подобного, – вмешалась Эгги, – ему нравится ничего не делать. Так хорошо не заниматься работой! Мы живем здесь и можем целый день загорать. Все это очень приятно.

– Что? – спросил ее Донован.

– Перестань, тебе же это нравится.

– Я скучаю по цирку, – заметил Герри. – Прошло восемь лет, а я все еще скучаю… Пожалуй, пойду приму душ, а то от меня, наверное, несет, как от…

Мэттью понял, что он чуть не сказал «медведя».

Но Герри сказал.

– Мистер Хоуп, было приятно познакомиться. Я понимаю, что вам нужно поговорить с Эгги, – он кивнул Мэттью, взял открывалку, забрал две полные бутылки и, грузно шагая, отправился к дому.

Солнечные лучи золотили воду бассейна.

– Миссис Донован, – начал Мэттью. – Пока…

– Пожалуйста, называйте меня Эгги, – улыбнулась миссис Донован.

– Когда вы выступали в цирке, Эгги, вам был известен артист по имени Берни Хэйл?

– Откуда вам известно это имя? – Эгги с удивлением взглянула на Мэттью.

– Кто-то назвал мне его имя.

– Кто?

– Мария Торренс.

– Дочь Уиллы?

– Да.

– Мария! Почему вдруг Мария…

– Она вспоминала людей, которые сбежались на ее крик в ту ночь, когда погибла ее мать.

– И она сказала, что среди них был Берни?

– Да. Так вы его знали?

– Я не могу вам сказать, был ли он в трейлере. Меня там не было. К тому времени я уже перестала выступать. Когда Уилла покончила с собой, я уже не работала в цирке пять лет.

– А до того, как вы оставили цирк? Вы его тогда знали?

Эгги молчала.

– Он был воздушным гимнастом из Лондона, – начал подсказывать ей Мэттью. – Берни Хэйл. Он крутился под потолком цирка, держась на волосах. У него были длинные черные волосы, и он носил их заплетенными в косичку, перекинув через плечо.

Эгги пристально смотрела на него, и Мэттью показалось, что она пытается понять, откуда ему так много известно. Но он знал слишком мало. Мэттью замолчал и стал ждать ее ответа. Наконец Эгги кивнула:

– Я все узнала гораздо позже. Питер рассказал мне все в Сиэттле. Я была слишком занята своей карьерой, чтобы интересоваться… или думать, что делает Уилла, или почему она это делает? Понимаете, в то время Маккалоу еще не отшлифовали номер. После смерти моего мужа мы работали над ним день и ночь. Наш номер назывался «Летающие Маккалоу», но в то время номер был не таким сложным. Это было до Питера Торренса. Да, до того, как я была с Питером Торренсом. Значит, все это было двадцать… двадцать пять лет назад. Мы тогда еще не думали о парных прыжках в воздухе…

На самом деле это было двадцать три года назад, вспомнила позднее Эгги. К тому времени прошло уже четыре года после смерти ее мужа, а она и его два брата готовили номер. К ним вернулся Джимми, который прежде поклялся, что не будет иметь ничего общего с цирком. И снова было шесть «Летающих Маккалоу»: Эгги, два брата покойного мужа, Джимми, Джек и жена Джека – Тилли. И еще двое детей – Сэмми и Джен. Братья ловили в воздухе ее и Тилли, а дети стояли у лестницы, улыбались, бросали воображаемые цветы зрителям, раскланивались и помогали гимнастам взбираться на платформу, когда те спускались вниз. Не так легко было снова взбираться наверх. Дети были милыми блондинами… В номере участвовали только блондины, даже Джимми и Джек, которым пришлось покрасить волосы.

– Мои дети стали великолепными воздушными гимнастами, – похвалилась Эгги. – Черт побери, зачем он забрал с собой это проклятое пиво? И Марни, моя невестка. Она прекрасно работает, и вам стоит посмотреть ее.

Первый сезон в цирке «Стедман энд Роджер» стал успехом для Маккалоу. В этот год Стедман набрал много новых номеров: Маккалоу, Берни Хэйл, Герри Донован…

У Донована был номер под названием «Герри и Танцующие мишки». Медведей было трое, и среди них был Гордо, который восемь лет назад оторвал ему руку. Тогда Эгги не обращала на Герри внимания. Она недавно овдовела, много работала над номером и пыталась воспитать детей приличными и хорошими людьми. А в цирке сделать это было не так просто. Берни Хэйл был очень красивым парнем, и половина девушек, работавших в цирке, старалась завладеть его вниманием. От его улыбки женщины ложились штабелями. Его номер состоял в том, что он висел в воздухе на своих волосах. Все казалось очень забавным, но на самом деле это был очень опасный номер. Подобный номер выполняла женщина по имени Маргарита Мишель. В волосах был спрятан крючок, и она висела на волосах, жонглируя в воздухе пылающими факелами, а в это время ее вращали по кругу. Как-то раз во время вращения у нее расплелись волосы и она упала с восьмиметровой высоты на манеж и сломала себе шею. Это произошло примерно в то время, когда Маккалоу стали работать в цирке «Стедман энд Роджер». Об этом несчастье писали все газеты, и после этого воздушные гимнасты стали тщательнее готовить свои номера.

Берни не жонглировал факелами, он работал с зонтиками: он висел на длинных черных волосах и жонглировал открытыми шелковыми зонтами. В зонтиках был укреплен груз, поэтому они летели точно ему в руки. Он начинал с двух зонтов и постепенно доходил до пяти. Со стороны все казалось таким легким и простым – прелестные красные и желтые зонтики, оркестр играл переливающуюся японскую мелодию. Берни был обнажен до пояса, на нем было надето шелковое трико – одна нога была желтая, а другая – красная, а длинные черные волосы украшали желтые и красные ленты. Поэтому все выглядело милым и таким простым, что казалось, любой ребенок может выполнить этот номер. Но в цирке нет простых номеров. А тем более, если этот номер – воздушный жонглер или гимнаст.

Уилла к тому времени была замужем за Питером Торренсом уже три месяца. Казалось, она была очень предана мужу, хорошая и внимательная жена, которая обожает мужа и скучает без него. Питер был менеджером цирка, и ему приходилось заранее выезжать в те города, где должны были проходить выступления, и он почти все время проводил в разъездах. Поэтому Уилла часто приглашала девушек из цирка сыграть в покер в их трейлере…

– В цирке все играют в карты. Ну, обычно играют не по-крупному, а так, для развлечения… И все девушки, даже надменные наездницы, считали честью получить от нее приглашение, потому что Уилла была известной артисткой, которая могла настроить публику соответствующим образом и привлечь в цирк зрителей. Она была милой восемнадцатилетней девушкой, очень сексуальной, обладала чудесным чувством юмора и была по-настоящему доброй к людям. Когда вы приходили в трейлер, чтобы сыграть в карты или просто на чашку чая, у вас создавалось впечатление, что Уилла была счастлива видеть вас у себя. От нее исходило ощущение уверенности. Девушки рассказывали ей о своих приятелях или о проблемах с мужьями, или о том, чего они желали добиться в жизни и в работе. Удивительно, но девушка, едва покинувшая юношеский возраст, могла играть роль матери для этих девушек и молодых женщин, часто бывших гораздо старше ее.