Текст книги "Белая леди"

Автор книги: Эд Макбейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Эд Макбейн
Белая леди

Глава 1. Жила-была девочка

Первая пуля попала Мэттью Хоупу в левое плечо.

Вторая ударила в грудь.

Он был адвокатом и поэтому объектом глубоко укоренившейся враждебности к профессии юриста. Но обычно он не мог служить мишенью для стрельбы, а впрочем, однажды в него уже стреляли. Но сейчас боль была гораздо сильнее. Люди, которые занимаются производством фильмов, должны рассказать человеку, как это больно, когда в тебя стреляют.

В последний раз в него стреляли, когда он укрывался за крылом автомобиля, пытаясь перехватить человека, преследуемого детективами. В этот раз он просто выходил из бара, в том же самом районе города. Подумать только! Просто вышел из бара, чтобы посмотреть, правильно ли он понял телефонный звонок: они должны встретиться в баре или около него на дорожке, и тут внезапно засвистели пули.

Когда в последний раз в него стреляли, он все еще был в сознании, когда приехала «скорая помощь». В этот раз боль пронзила его, а затем появилось чувство полнейшей беспомощности, кровь текла из его плеча, его рубашка намокла от крови, ноги подкашивались, руки повисли, рот судорожно раскрылся из-за недостатка воздуха, когда он упал назад сквозь вращающиеся двери, ведущие в бар, все поплыло у него перед глазами как в дешевом фильме, все вокруг становилось темнее и темнее, и кто-то закричал. Люди, которые делают фильмы, должны объяснить, что боль заставляет вас громко кричать.

А потом все исчезло.

Мэттью находился в приемном покое, когда в пятницу, в десять тридцать семь вечера, приехал его партнер Фрэнк Саммервил. Присутствующий молодой врач сказал ему, что мистер Хоуп поступил в больницу без сознания в десять двадцать две и в настоящий момент подготавливается к немедленной операции. Рентген показал незначительное пулевое ранение в левом плече, как раз над ключицей, к счастью, не задевшее верхушку легкого, а прошившее мягкие ткани плеча. Другая же рана была гораздо опаснее. Обильная потеря крови свидетельствовала о том, что пуля разорвала по крайней мере один из основных кровеносных сосудов, что вызвало шок. Сейчас ему вводят физиологический раствор, чтобы восстановить кровяное давление, которое в настоящее время составляет всего тридцать атмосфер. Кровь для переливания уже заказана. Его собственная кровь была отправлена в лабораторию на анализ, медицинское обследование.

Независимо от того, что покажут анализы, его отправят на операционный стол, как только все будет подготовлено. Специалист по грудной хирургии и два больничных хирурга уже ждут в операционной.

Халат врача был покрыт пятнами крови. Мимо на носилках проносили жертв случайных происшествий или нападений, везли столы из нержавеющей стали с бутылками, прикрепленными к длинным пластиковым трубкам. Полицейские сновали в открытые двери. С улицы доносились яростные гудки машин «скорой помощи». Сбитый с толку Фрэнк стоял вместе с врачом посреди этого шумного хаоса.

– Как это случилось? – спросил Фрэнк.

– Не имею ни малейшего представления, сэр, – отозвался доктор.

Мэттью отдаленно ощущал, как вокруг него суетятся люди; он ощущал движение и свет; слышал голоса. Он не знал, где он и что с ним происходит.

В комнате для посетителей они разговаривали шепотом. Уоррен Чемберс хотел знать, где Мэттью находился этой ночью. Фрэнк сказал, что не знает. Снова шепот.

Уоррен справился у дежурного, и ему дали имя полицейского, который сопровождал машину «скорой помощи» до госпиталя. Было уже десять минут двенадцатого; Мэттью находился в операционной уже больше получаса. Из телефона-автомата, висевшего на стене, Уоррен позвонил в «Калуза Паблик Сейфти Билдинг». Вокруг было шумно, и Уоррен заткнул пальцем ухо. Сержант, который отвечал ему с другого конца провода, заявил, что офицер Паркс будет здесь в двадцать три сорок. Уоррен попросил, чтобы их соединили по радио, это очень важно. Сержант поинтересовался, как его зовут.

– Уоррен Чемберс, – представился он. – Я частный детектив, работаю по лицензии. Я работал на…

– В связи с чем вы ищете Паркса, мистер Чемберс? – Внезапно его голос стал настороженным, готовым к защите. – Может, кто-то еще находится в отделении?

– Это касается пациента, поступившего в госпиталь «Добрых Самаритян» сегодня вечером в десять двадцать две. Белый мужчина по имени Мэттью Хоуп. Офицер Паркс сопровождал машину «скорой помощи».

– И что же?

– Мне бы хотелось с ним поговорить.

– Почему?

– Я работал у Хоупа.

– Приходите сюда, может, вы застанете Паркса, когда он вернется.

– Хорошо. Мне бы очень хотелось, чтобы вы связались с ним по радио и сообщили, что я буду его ждать.

– Повторите, пожалуйста, ваше имя.

– Уоррен Чемберс. Спросите у детектива Алстона. Он знает меня.

– Ник Алстон?

– Да.

– Я спрошу его.

– А затем сообщите по радио Парксу, хорошо?

– Я поговорю с Ником, – ответил сержант и повесил трубку.

Уоррен вернулся обратно к Фрэнку, который все еще ходил взад-вперед по холлу. Они снова заговорили шепотом.

– Все в порядке, если ты останешься здесь один? – спросил Уоррен.

– Все в порядке, – отозвался Фрэнк.

Выглядел он отвратительно.

– Может быть, тебе стоит позвонить Патриции?

– Патриции?

– Демминг.

– Да. Я позвоню.

– Увидимся, – сказал Уоррен.

В городе Калуза, штат Флорида, несмотря на убийства туристов в штате, полицейские офицеры все еще в одиночку патрулировали улицы на машине. Офицер Уильям Паркс остановил свою машину у здания городского отдела общественной безопасности без двадцати пять вечера двадцать пятого марта, взял свою фуражку с сиденья рядом и вышел из машины. На нем была форменная куртка из синего нейлона с голубым воротником из искусственного меха. Погода в марте во Флориде была неопределенной.

По-видимому, сержант так и не связался с Парксом по радио.

Он отреагировал так же, как и любой белый полицейский, встретившись с высоким здоровым черным мужчиной в полумгле отдаленной стоянки, даже если она располагалась позади полицейского отделения.

– Кто вы? – спросил он и положил руку на кобуру.

– Уоррен Чемберс, – последовал мгновенный ответ. – Я звонил…

– Что вы хотите?

Его рука все еще покоилась на рукоятке «Магнума». Он не вытащил оружия, придерживаясь правил, но готов был использовать его, как только Уоррен вызывающе посмотрит на него. Уоррена это нисколько не удивило. Паркс видел перед собой только мужчину с темной кожей; в штате, где черные мужчины и белые полицейские частенько рассматривали одну и ту же проблему с противоположных точек зрения, ничего не значило, что Уоррен был хорошо одет и ухожен, его волосы пострижены по последнему крику моды у Брайанта Гумбела, на нем были очки в золотой оправе, в которых он выглядел как ученый-экономист; ничего не значило, что Уоррен стоял вытянув вперед руки ладонями вверх. Все его тело подавало явные сигналы, что он не собирается вести себя агрессивно. Несмотря на все это Уоррен Чемберс был черный, и поэтому представлял собой угрозу.

– Я частный детектив, – начал он.

– Покажите свои документы, – рявкнул Паркс. – Только медленно и осторожно. Мне не нравятся сюрпризы.

Уоррен аккуратно вытащил свой бумажник из левого бокового кармана брюк, достал из него пластиковую карточку и протянул ее Парксу. Паркс наклонился над ней, пытаясь разглядеть что-то в сумеречном свете, исходившем из окон полицейского участка. Карточка, выданная в соответствии со статьей 493 Законодательства штата Флориды, давала ее получателю право заниматься расследованием и собирать информацию по многим криминальным и не криминальным вопросам, детально отмеченным в Законодательстве. Действительная лицензия Уоррена класса А, предоставлявшая ему право создать частное сыскное агентство в штате Флорида, была заключена в рамочку и висела на стене в его офисе. Карточка же просто подтверждала, что он заплатил сто баксов за лицензию и возобновил ее тридцатого июня, сделав взнос в пять тысяч долларов, как требовалось согласно разделам 493.08 и 493.09.

Паркс, похоже, был удовлетворен, что разговаривает с настоящим индивидуумом, а не с кем-то, кто в любое время может стукнуть его по голове железной трубой, потому что его сестра была арестована за наркотики пару недель назад. Вернув карточку, он спросил:

– Что я могу для вас сделать? – но в его голосе звучало: «Говори побыстрее, парень, у меня был тяжелый день».

– Вы сегодня сопровождали раненого в «Госпиталь Самаритян»? – спросил Уоррен. – Его имя Мэттью Хоуп, он…

– Да.

– Где вы его нашли?

– Зачем это вам?

– Мне бы хотелось знать, кто в него стрелял. Я работаю на него.

– Оставьте это дело полиции, хорошо? – Паркс собрался отойти, когда Уоррен мягко положил руку на его плечо.

– Он мой друг.

Паркс взглянул на него.

– Детективы уже занимаются этим.

– Я не буду им мешать.

Паркс с минуту изучал его, затем сказал:

– «Сентаур» на Рузвельт-стрит.

– Что ты хочешь сказать? – удивилась Патриция.

– В него стреляли, – ответил Фрэнк. – Я здесь, в…

– Стреляли?

– Да. В данный момент он в операционной, они…

– Где?

– В «Добрых Самаритянах».

– Я сейчас приеду.

Уоррен не был знаком ни с одним из детективов, которые прочесывали окрестности «Сентаур бар энд Грилл» на Рузвельт-стрит. Он поздоровался с ними, представился, сказав, что раненый его хороший друг, с которым он много работал.

– Да? – спросил один из них, совершенно не проявляя интереса.

– Вы не будете возражать, если я задам несколько вопросов?

– Какие вопросы? – удивился другой.

Был уже второй час ночи, а у них на участке ранение, которое в любой момент может оказаться убийством; у них не было никакого желания обсуждать это с другом жертвы, который, между прочим, тоже был чернокожим.

– Для начала, – спросил Уоррен, – что он делал в этом жутком месте?

– Какую работу вы для него выполняли? – полюбопытствовал первый детектив, внезапно заинтересовавшись.

– Расследование. Он адвокат.

Оба полицейских понимающе кивнули, как будто считали, что адвокату, белый он или черный, просто необходимо получить пулю в плечо и грудь. Один из них стал что-то записывать в своем блокноте; по-видимому, они еще не выяснили, что их клиент – адвокат.

– Название фирмы? – спросил другой полицейский.

Он был крупнее первого. На нем было клетчатое пальто, которое вышло из моды уже в шестидесятые. Множество людей приезжали во Флориду, чтобы остаться здесь. Они хранили в шкафах свою зимнюю одежду и вытаскивали ее, когда температура падала. В холодные зимы большинство из них выглядело как будто на маскараде.

– Моей или его? – попросил уточнить Уоррен.

– Адвоката.

– «Саммервил энд Хоуп».

– А ваша? – спросил первый полицейский.

На нем была куртка, которая выглядела достаточно новой. Зеленая с голубым, спереди застегивалась на молнию. Казалось, что ему гораздо теплее, чем его товарищу в клетчатом пальто.

– Уоррен Чемберс, сыскное бюро.

– Здесь, в городе?

Нет, в Сингапуре, подумал Уоррен, но ничего не сказал.

– На улице Уиттейкер, – произнес он и кивнул.

– С кем бы вы хотели поговорить?

– С кем-нибудь, кто что-либо видел.

– В этом местечке, – произнес полицейский в куртке, – никто ничего не видит. Здесь живут черные.

Он все еще был в операционной, когда Патриция добралась до больницы.

– Как он? – сразу же поинтересовалась она.

– Одна из сестер вышла несколько минут назад, – сказал Фрэнк. – У него сильное внутреннее кровотечение. Потребуется время. Задеты главные артерии.

– Кто это сделал? – ее глаза были полны слез.

Фрэнк покачал головой.

Все мелькало в темноте как парад, все цирковые звуки, слоны и клоуны, выступления диких зверей и акробатов на проволоке, летающие фигуры и девушки в колготках и рубашках, украшенных блестками. Все девушки, которых когда-либо целовал или не целовал Мэттью, мелькали в темноте, они шептали, а оркестр гремел во всю мощь. Он никогда не встречал цирка, который бы ему понравился, даже когда был ребенком. Он всегда ненавидел цирк.

– Итак, что он здесь делал? – спросил Уоррен.

– Я полагаю, что он кого-то ждал, – ответил бармен и пожал плечами.

Он был чернокожий, как и Уоррен. Но в этих окрестностях все стараются никогда не вмешиваться в дела полиции. Бармен старался быть уклончивым. Этот район города назывался Ньютаун. До последнего времени здесь жили только черные, а теперь стали появляться и выходцы из Азии, вызвавшие дополнительные неприятности в этом районе, и так уже неспокойном. Уоррен подумал, будет ли когда-нибудь конец этому.

Он не принадлежал к числу чернокожих, которые называют себя афро-американцами. Он родился в этой стране, так же, как и родители, так же, как и их родители; и если это не делало его стопроцентным американцем, то он не мог сказать, что бы могло это сделать. Кто-то из его предков, освобожденных рабов, которого привезли сюда в цепях, мог бы справедливо назвать себя афро-американцем – он им и был; но это совершенно не подходило Уоррену, и он не хотел иметь с этим ничего общего. И он не верил, что каждое действие чернокожих справедливо и более оправдано, чем любой другой человеческий поступок. На самом деле он повесил бы тех негодяев, которые избили шофера грузовика в Лос-Анджелесе.

– Он говорил, что ждет кого-то? – наступал он на бармена.

– Нет, но он часто погладывал на часы.

– Когда он сюда пришел?

– Около десяти.

– Он вошел в бар?

– Да.

– Заказал выпивку?

– Это ведь бар, не так ли?

Уоррен взглянул на него.

– Я уверен, что он не спросил ваше имя.

– Мистер, полицейские уже расспрашивали меня об этом.

– Я не полицейский. И я все еще не знаю, как вас зовут.

– Гарри. И я все это рассказал полицейским.

– Гарри, моего друга подстрелили дважды при выходе из вашего…

– Это не мой бар, я только работаю в нем… И я не видел, кто стрелял в вашего дружка. Я узнал о том, что случилось, когда услышал выстрелы и он упал у дверей.

– Что он заказал?

– Мартини с джином и со льдом, пару оливок.

Уоррен знал, какой напиток предпочитает Мэттью. Он просто хотел убедиться, что и он и бармен говорят об одном и том же человеке. Единственные белые, которые приходили в этот район города, искали лишь проститутку.

– У нас нет джина «Бифитер», поэтому я сделал коктейль с джином «Гордонс», – добавил бармен.

– Итак, человек сел и заказал выпивку. Сказал ли он хоть что-то после заказа?

– Сказал, что с «Гордонс» нормально.

Как будто дергают зубы, подумал Уоррен. У него появилось желание разбить голову бармену.

– Может быть, еще что-нибудь?

– Спросил меня, правильно ли ходят наши часы, – бармен указал на часы, висящие позади него на стене.

Уоррен сверил с ними свои часы. Часы в баре убегали на две минуты.

– Что вы ему ответили?

– Я сказал, что никто еще не жаловался.

– Он не сказал, кого он ждет?

– Он вообще не говорил, что ждет кого-то. Это я так подумал. Он смотрел на свои часы, затем на часы в баре, все время поворачивался к дверям. Поэтому я предположил, что он кого-то ждет.

– Но он не сказал, кого?

– Нет, он не сказал, кого он ждет. Отвечаю уже в пятый раз.

– Но кто должен был прийти? – Уоррен продемонстрировал широкую неискреннюю улыбку.

Бармен в ответ не улыбнулся.

– Сказал ли он что-нибудь перед тем, как вышел на улицу?

– Нет. На самом деле я подумал, что он уходит совсем.

– Почему? Он уже заплатил по счету?

– Нет, но…

– Тогда почему вы подумали, что он уходит совсем?

– Я никому здесь не верю, такое место…

– Итак, ты не шутишь? Он просто встал и, не сказав ни слова, отправился к двери, так все было?

– Правильно. И мне не нравится ваш сарказм!

Уоррен повернулся на стуле. Он заметил, что столики внутри бара были пусты, и неудивительно. Он вновь повернулся к бармену.

– Вы попросили его заплатить по счету?

– Нет, я этого не сделал.

– Даже подумав, что он уходит?

– Мне показалось, что он полицейский.

– Почему вы так решили?

– Ну, от него пахло полицейским, – ответил бармен и пожал плечами.

Уоррен подумал, мог бы он сам принять Мэттью за полицейского? Это было трудное решение. Ростом Мэттью был примерно метр восемьдесят девять, примерно восемьдесят пять или девяносто килограммов весом, темные волосы, карие глаза, выражение лица напоминало лисицу. Уоррен знал, что у большинства полицейских лица напоминали свиные хари.

– В какое время? Который был час, когда он покинул бар?

– Около четверти одиннадцатого. Я не посмотрел на часы.

– Как скоро после того, как он вышел, вы услышали выстрелы?

– В ту же самую минуту, как оказался в дверях.

– Он толкнул двери…

– Да, обычно так их открывают.

– …И выстрелы раздались в ту же минуту, как он…

– Да.

Это означало, что кто-то ждал его выхода.

– Сколько было выстрелов?

– Три.

Казалось, что все еще продолжается ночь пятницы, хотя уже наступило утро субботы. Часы на госпитальной стене показывали час тридцать утра. Еврейская пасха начнется сегодня после захода солнца. Патриция звонила в цветочный магазин сегодня утром, чтобы заказать дюжину роз в дом Мэттью в девять утра, хотя он и не был евреем. На праздничной карточке будет написано:

Счастливой пасхи!

Вы мне нравитесь, адвокат.

Без подписи.

Мэттью, конечно, не будет дома, когда принесут цветы. Он все еще находится в операционной. Ей было совершенно безразлично, какой сегодня день; все знали, что за мужчина мог…

– Нет, – подумала она, – ничего подобного не случится. Остановись, Патриция.

По субботам Мэттью обычно играл в теннис. Он бы проехал прямо из своего дома на Виспер Ки в клуб, и там он играл бы с такими же, как и она, безжалостными юристами. Честно говоря, он не был хорошим игроком. Не таким хорошим атлетом вообще, если говорить и об этом.

Если Мэттью бы вернулся домой около одиннадцати утра, когда он обычно возвращался после игры в теннис, то он бы обнаружил розы у входной двери и моментально догадался бы, кто их прислал, несмотря на то, что карточка не подписана. Не далее чем три недели назад у них был разговор, во время которого он спросил, почему женщины никогда не присылают мужчинам цветы? Неужели они не знают, что мужчины тоже любят цветы? Это была одна из черт характера, которые ей так нравились. В нем отсутствовала вся эта мужская дурь, которая обременяла большинство мужчин, с которыми она была знакома.

Она снова посмотрела на стенные часы, потом взглянула на свои ручные.

Фрэнк отправился в холл за кофе. Он приносил кофе в бумажных стаканчиках. С тех пор как они находились здесь, они уже выпили по три стаканчика этой бурды. Она не была хорошо знакома с Фрэнком. Только однажды она и Мэттью обедали с Фрэнком и его женой. Холл больницы не был лучшим местом для возобновления старого знакомства.

Она снова взглянула на часы.

Мэттью находился в операционной уже больше трех часов. Интересно, как долго проводят подобные операции? Неужели всегда так долго? Может, что-то не в порядке там?

– …сказал ему, встречаемся ровно в десять, но, может быть, они должны встретиться вне бара? – Холодная ночь. Мэттью чувствовал, как холод пробирается в бар, над дверью слишком холодная ночь, чтобы преследовать львов и тигров и отчаянных молодых людей на летящей трапеции, слишком холодно для маленьких девочек, которые танцуют на сверкающих шарах, и клоунов, катающихся в опилках. Он ненавидел цирк. Почему здесь так холодно? Что они с ним делают? Почему они все наклонились над ним? Отпустите меня… Пожалуйста. Отпустите меня отсюда… Пожалуйста! Двери распахнулись, ночной воздух был свеж и холоден. Он увидел машину, стоявшую на углу с работающим двигателем, направился к машине, нет, заметил, как стекло окна опускается вниз, медленно, осторожно скользит вниз, о Боже, нет…

Проститутка, с которой заговорил Уоррен, подумала, что он хочет хорошо провести время. В это время года было слишком холодно, это было необычно. Многие любители снега уже покинули город, направляясь на север, чтобы отпраздновать Пасху, которая наступит всего через восемь дней. Но несмотря на обещанную низкую температуру ночью и мороз, на девушке было только плотно облегающее красное атласное платье, маленький жакет из выкрашенного в красный цвет обезьяньего меха, через плечо висела красная пластиковая сумочка, красные туфельки на высоком каблуке со шнуровкой до колена, губы ее были накрашены красной помадой. Трудно было определить цвет ее собственной кожи. Где-то от бежевого до коричневого, а ее глаза и узкая кость предполагала примесь азиатской крови; Уоррен решил, что она была дочерью черного американского солдата и женщины-вьетнамки. Она сказала, что ее зовут Гарнет, и это ничего не значило: у каждой проститутки в городе есть рабочее имя. Когда она поняла, что ему нужна только информация, она повернулась и собралась уйти.

– Была ли ты на улице, когда здесь стреляли? – спросил он.

– Сколько это будет стоить? – Она вновь повернулась к нему.

– Зависит от того, что ты видела. Давай начнем с десятки, хорошо? – Он открыл бумажник и вытащил две пятидолларовые бумажки.

– Нет, начнем с двадцати пяти. – Это была цена ее услуг для этого района.

– Отлично, – сказал он и вытащил еще десятку и пятерку.

Девушка – Уоррен определил, что ей было не больше восемнадцати-девятнадцати лет, – открыла сумочку, сунула деньги в кошелек и снова защелкнула ее. Мимо них проезжали машины. Ее глаза следили за ними; ей заплатили за десять минут работы, и она хотела поскорее отделаться от него, чтобы продолжать свою работу. Белый «форд-фургон» все еще был припаркован на улице перед баром. Это была передвижная лаборатория полицейского отдела. Уоррен хорошо знал техников из криминального отдела, но в данный момент он не видел ни одного знакомого лица. Это плохо, потому что ему нужно было спросить о третьей пуле. Уже два часа ночи, но на улице полно народа, люди ежились от холодного ветра, который дул со стороны бухты Калуза.

– Я слушаю, – напомнил он.

– Это было где-то в десять пятнадцать. Я обычно выхожу на работу в десять, десять тридцать, пытаюсь опередить других девушек, которые не появляются раньше полуночи. Я была здесь, на углу… это обычное мое место, рядом с баром. Здесь можно видеть входящих в бар и выходящих из него, а также машины, которые двигаются по улице. Этот парень вышел из бара. Интересный белый мужчина, высокий, темноволосый, на нем было пальто, он не носил шляпы. Здесь, на повороте, стояла машина. Двигатель работал.

– Кто находился в машине?

– Я не знаю. Окна у нее затемненные.

– Какая машина?

– «Мазда» с двумя дверцами. Низкая, изящная, черная…

– Ты не знаешь, какого года выпуска?

– Нет.

– Ты не запомнила номера машины? Флорида или…

– Я этого не заметила.

– Хорошо, что случилось, когда он вышел из бара?

– Он увидел машину и хотел направиться к ней, как будто узнал ее. Потом он… немного помедлил. Казалось, что он хочет вернуться в бар, казалось, что он поворачивается… Но окно… стало открываться. Появилось дуло. Рука с оружием. Оружие в чьей-то руке.

– Белой или черной? Руке?

– Я не видела саму руку. На человеке были перчатки. Черные перчатки.

– Это был мужчина или женщина?

– Я не видела, кто сидел в машине.

– Тогда ты не знаешь, был ли этот человек белым или черным?

– Правильно. Я не могу этого сказать.

– Что это было за оружие?

– В этом я ничего не понимаю. Оно должно быть очень мощным. Его приподняло над дорожкой и отбросило обратно в бар.

– Сколько было выстрелов?

– Три. Я думаю, что первая пуля прошла мимо.

– Откуда ты знаешь?

– Я увидела, как он покачнулся, но не выглядел так, как-будто пуля попала в него. Он просто отскочил, как будто пытался убежать… я не знаю. Затем прозвучал следующий выстрел и пуля, видимо, попала ему в плечо, его немного отбросило назад и в сторону, а следующая пуля уже попала ему в грудь. Похоже, он пытался сохранить равновесие, удержаться на ногах. Он помогал себе руками и ногами, казалось, что пули управляли его движениями, вы понимаете, что я хочу сказать? Помните ту сцену в начале фильма «Челюсти», когда акула хватает ее и тащит? Это было похоже. Как будто выстрелы отбросили его назад сквозь двери бара. Было очень страшно. Я все еще боюсь войти в воду после этого фильма.

– Что случилось потом?

– Машина уехала.

– Сразу же?

– Да. Ну… рука снова оказалась в машине, рука с оружием, потом стекло подняли и машина умчалась.

– В каком направлении?

– На запад. Здесь одностороннее движение.

– А потом что случилось?

– Кто-то выбежал из бара, стал звать полицию. Я ушла. Мы не дружим с полицейскими.

– Когда ты сюда вернулась?

– Полчаса назад. Я подумала, что к этому времени уже все успокоится.

– Ты не видела эту машину снова?

– Нет.

– Она не возвращалась, чтобы снова посмотреть на это место?

– Нет. А вы бы вернулись?

Она посмотрела на движущиеся машины, повернулась к нему и сказала:

– Послушайте, это все, что я видела, и теперь я должна идти. Я думаю, что то, о чем я рассказала, стоит еще одной десятки, не так ли?

Уоррен дал ей еще десять долларов.

Это была цена Ньютауна.

– Клиент в Ньютауне? – произнес Фрэнк и поднял брови.

Мэттью однажды сказал ей, что многие думают, что они с Фрэнком похожи, хотя сам Мэттью не мог увидеть этого сходства. Патриция его тоже не видела. Мэттью было тридцать восемь лет, и Патриция считала, что его партнеру сорок, а может и больше. Действительно, у них были карие глаза и темные волосы, почти одинаковый рост и вес, но теперь, когда она на самом деле задумалась об этом, рост Фрэнка был на пять или семь сантиметров меньше, чем у Мэттью, и он был на десять килограммов легче. Но важнее было другое: по классификации, которую изобрел сам Фрэнк, у Мэттью было лисье лицо, а у Фрэнка – оно напоминало поросячье. И еще: Мэттью родился и вырос в Чикаго, а Фрэнк в Нью-Йорке, и стиль их поведения был совершенно различным. Поэтому на самом деле между ними не было никакого сходства.

– Мы вместе обедали сегодня, – рассказывала Патриция. – Я думала, что мы вернемся домой вместе, но он сказал, что кое-что случилось и он должен с кем-то встретиться. Я решила, что это очередной клиент, и сказала, чтобы он приходил позднее. Он не знал, насколько затянется эта встреча.

– Но он не говорил, что собирается в Ньютаун?

– Нет, он не упомянул Ньютаун.

– А что он сказал?

– Ну, он точно не назвал место встречи.

– Не звонил ли он кому-нибудь, пока вы были в ресторане?

– Нет.

– Может быть, ему кто-то звонил?

– Нет.

– Что бы это ни было, это должно было случиться… до того, как мы пошли обедать, – Патриция с трудом подбирала слова.

– Он ничего не сказал тебе, что бы это могло быть?

– Нет. Хотя… он казался… не совсем в порядке. Он не был похож на себя. Молчаливый. Занятый своими мыслями.

– Он уже был таким раньше, – сказал Фрэнк и тяжело вздохнул. – Из-за суда над Бартон.

Мэри Бартон. Мэри… Мэри, кому присяжные вынесли вердикт о предумышленном убийстве по трем пунктам. Мэри была клиентом Мэттью. Суд состоялся за несколько недель до Рождества, а сейчас уже конец марта. Прошло слишком много времени для того, чтобы переживать по поводу случившегося, особенно если вспомнить об обстоятельствах этого дела.

– Он сказал мне, что больше никогда не войдет в здание суда, – продолжал Фрэнк.

Патриция взглянула на него. Это было для нее новостью. Она сама была помощником Государственного прокурора в двенадцатом юридическом округе здесь, в Калузе, штат Флорида, и она знала, что Мэттью был очень хорошим юристом. К тому же она любила его.

– Он не собирался заниматься ни одним делом, если считал, что его клиент виновен, знаешь…

– Я понимаю.

– …И он был так убежден в ее невиновности. Затем случилось то, что случилось… что на самом деле, ты знаешь, было не по его вине…

– Я знаю.

– Но он не знает. И в этом его проблема. Честно говоря, Патриция, я думаю, что он знал, о чем говорил. О своем новом деле. Со времени того суда он отказался от дюжины дел, и это случилось потому, что он больше не верил своей собственной интуиции. Если он будет защищать того, кто, по его мнению, виновен, то как он может поверить, что сам принимает правильное решение о чьей-то невиновности? После Мэри? Как он мог поверить во что-то после этого случая?

– Это была необычная ситуация, Фрэнк. Он ведь знал…

– Нет, он не знал. Он винил себя. В первую очередь за то, что взялся ее защищать, хотя она и была невиновна. И за то, как это все обернулось, во вторую очередь. В этом и заключалась вся ирония случившегося. Ты знаешь, чем он занимался?

– Да, я знаю, но я думала…

– Недвижимостью, – пояснил Фрэнк.

– Я знаю, но я думала, что это временно.

– Пытался покупать площадки для зрелищ, – Фрэнк покачал головой.

– Да, он упоминал об этом.

– Занятие спокойное и безопасное. Никаких сумасшедших леди под кроватью или в кустах.

– Ну, там было что-то, какое-то самоубийство, не так ли?

– Что такое?

– Самоубийство. Женщина, которой принадлежал цирк. Разве она не покончила жизнь самоубийством?

– Он никогда мне об этом не говорил, – Фрэнк посмотрел на часы. – Почему, черт возьми, они так долго?

Почему он вспоминает о том, как его сестра держала в руках куклу, одобрительно улыбаясь ему, пока он занимался своей электрической железной дорогой под рождественской елкой? Почему ему вспоминается Чикаго и все, что случилось с ним тогда, тридцать лет назад? Он подумал, что, наверное, он умирает, поэтому вся его жизнь проносится перед глазами. Он слышал тревожные голоса, кто-то говорил, что он ничего не видит, и требовал отсосать кровь. Какую кровь, о чем они говорят? Кто-то сказал шестьдесят на тридцать, кто-то – двадцать один, кто-то снова требовал губку, горилла бросала нечистоты в Глорию. Они шли по дорожке, откуда могли видеть животных в клетках. Мэттью было восемь лет, а его сестре всего шесть, и горилла бросала нечистоты в нее. Она испачкала ее ярко-желтое платьице; он нагнулся, поднял солому с земли и бросил это обратно горилле, которая начала стучать себя в грудь. С этого дня он возненавидел цирк. Теперь что-то звенело, кто-то говорил: «О, проклятье, сердце остановилось. Давайте ускорим… Эпинефрин… следи за часами… один кубик». Мэттью взял телефонную трубку.

Синтия Хаэллен сообщала ему, что человек по имени Джордж Стедман на пятой линии. На столе Мэттью стояли часы-календарь. Дата на календаре показывала пятницу, восемнадцатое марта, на часах было девять двадцать семь утра.

– Кто он такой? – спросил Мэттью. – Что он хочет?

– Говорит, что хочет поговорить с вами о недвижимости.

– Я поговорю с ним.

По правде говоря, он охотно занялся бы чем угодно, чтобы только не видеть здания суда.

– Здравствуйте, мистер Стедман, это Мэттью Хоуп. Что я могу для вас сделать?

– А как ваши дела, мистер Хоуп?

– Отлично, спасибо. А как вы?

– Прекрасно, просто прекрасно.

– Я понял, что вы хотите поговорить со мной о сделке по недвижимости.

– Да. Я подумал, что вы могли бы прийти сюда.

– Знаете, мистер Стедман, я только что вернулся после отпуска, это мой первый понедельник, и на моем столе столько документов…