Текст книги "Озорство"

Автор книги: Эд Макбейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

Прошедшей ночью остановилось сердце Джейн Доу, и она умерла. По мнению доктора Элмана, дама страдала мерцательной аритмией. Если для лечения этого заболевания ей было прописано принимать лекарство, например квинидин, три раза в день по 320 миллиграммов, а потом внезапно она была лишена этого лекарства, то смертельный исход был неизбежен. Так считал доктор Элман. Вот почему Мейер пришел сегодня сюда, в приют на Храмовой улице. Так или иначе, он все равно оказался бы здесь. Для него было очень важно выследить тех, кто бросил на произвол судьбы двух стариков, словно ненужный хлам, и он не мог забыть маленькую старушку, утонувшую в ванне и снявшую перед этим свой парик.

Мейер позвонил в приют сразу, как только Элман сообщил ему печальную весть. Ему ответили, что заведующий уехал на весь день и вернется только в субботу после полудня. Умеют же эти начальники выбирать время для своих дел. И Мейеру ничего не оставалось, как идти туда в свой выходной, чтобы встретиться наконец с заведующим, назвавшимся Гарольдом Лафтоном. Тот с ходу сообщил сыщику, что он ушел накануне рано с работы, потому что спешил к зубному врачу. Вырвать больной зуб. Врач предупредил его, что промедление, хотя бы на одни сутки, чревато осложнениями. Операция пройдет тем легче, чем раньше ее сделать.

Вот поэтому он и сказал, чтобы его не ждали на работе раньше полудня следующего дня. И вот он, как привязанный, сидит на рабочем месте, хотя рот причиняет ему страшные страдания. Так что же Мейеру от него надобно?

Мейер предъявил мистеру Лафтону одеяла для опознания.

Мистер Лафтон уверенно опознал их.

– Эти одеяла – собственность моего приюта, – сказал он.

Они разговаривали в кабинете Лафтона, наскоро сооруженном в задней части старого кирпичного здания на Храмовой улице. Вся обстановка кабинета состояла из деревянного письменного стола, деревянной вешалки и двух деревянных стульев. Одна стена кабинета представляла собой сплошное стеклянное окно, начинавшееся примерно на уровне пояса и выходившее в гимнастический зал. Теперь там, между двумя кирпичными стенами, стояли рядами, голова к ногам, сотни коек. В ногах коек лежали шерстяные одеяла цвета хаки, точь-в-точь такие, какие Мейер положил на стол Лафтона.

– Как они к вам попали? – спросил Лафтон.

Мейер рассказал ему, где он взял эти одеяла.

– Вы сказали, что в одно из них была укутана женщина? Эта дама не из моих подопечных, – заявил Лафтон. – В моем приюте живут только мужчины. Здесь 920 кроватей. И все они для мужчин.

С 920 одеялами на них, подумал Мейер.

– Я заведую одним из лучших приютов в городе, – хвалился Лафтон. – В других приютах ночью по полу бегают крысы, будят людей, кусают их. Ничего подобного здесь нет. Я заведую хорошим приютом.

– Охотно верю, что это так, – отозвался Мейер.

– В других приютах людей избивают по ночам. Шлангами, палками и еще бог знает чем. В моем приюте этого и в помине нет. Я держу надзирателей, которые следят, чтобы у нас с подопечными ничего плохого не случалось. В штате есть высококвалифицированный психиатр. Мои помощники-общественники – одни из лучших в городе. Каждый подопечный получает трехразовое горячее питание и койку, но это далеко не все. О нем здесь сердечно заботятся. Я очень горжусь своим приютом.

– И вы понятия не имеете, как эти одеяла попали к двум старикам? – спросил Мейер.

Лафтон посмотрел на сыщика так, словно тот позволил себе непочтительно выразиться о приюте, которым он гордился как заведующий. Ему было далеко за сорок – на глаз определил Мейер. Рост около 173 см. Как и сыщик, он был абсолютно лысый, но зато имел огромные, словно велосипедный руль, усы, которые придавали ему свирепый вид. Челюсть в том месте, где из нее вырвали зуб, распухла. Холодные синие глаза внимательно изучали сыщика – Лафтон пытался догадаться, каких неприятностей ему надо ждать от полиции.

– Иногда, правда, у нас бывают кражи, – сообщил он. – Вы же знаете, наши постояльцы далеко не сливки общества. Они появляются и исчезают. На некоторых из них, вернее на многих, в полиции имеется досье. Вещи прилипают к их пальцам. Время от времени. Прямо хоть прибивай их гвоздями. Поверьте, у нас нет трудностей с охраной, как я вам уже говорил. У нас хорошие надзиратели, и тем не менее вещи иногда пропадают.

– Одеяла?

– Да, и одеяла. Иногда. К нам приходят бомжи и крадут одеяла. И постельное белье тоже. Особенно зимой. А в этом году весна запоздала.

– Да.

– Итак, у нас, действительно крадут одеяла. Время от времени.

– Предположим, что эти одеяла были украдены...

– Помилуйте, а как же иначе они могли исчезнуть из дома?

– Предположим, что это произошло случайно, тогда...

– Что?

В его голосе послышалось раздражение.

Мейер отнял у Лафтона слишком много времени, да к тому же у него очень болел зуб.

– Могли бы вы сказать, когда были украдены эти одеяла? – терпеливо допытывался Мейер.

– Нет.

– И никак нельзя их отличить...

– Никак.

– А на этих днях пропадали у вас одеяла?

– Не знаю. Мы проводим инвентаризацию в начале каждого месяца. Следующая инвентаризация будет только первого апреля.

– Что было обнаружено при инвентаризации, которую вы проводили в начале марта?

– В предыдущем месяце у нас кое-что пропало. Например, 14 одеял.

– Четырнадцать одеял были украдены...

– Или пропали...

– Только в феврале?

– Да. Совершенно новые одеяла.

– А эти одеяла?

– Наши пропажи незначительны по сравнению с пропажами в других приютах города. Но простите меня, детектив Мейер, почему вы...

– Простите вы меня. Эти одеяла новые?

– Да. Я так думаю.

– Можете ли вы утверждать, что они новые?

– Да, разумеется.

– Что, по-вашему, значит «новые»?

– Мы получили партию одеял в начале года.

– Таким образом, можно установить, когда они были украдены. Или пропали.

– Ну, да. Я полагаю...

– Когда именно в январе вы получили партию одеял?

– Кажется, четырнадцатого.

– Сколько одеял?

– Пятьдесят. Ими мы возместили одеяла, украденные в предыдущем квартале.

– За три месяца предыдущего квартала у вас было украдено 50 одеял?

– Приблизительно столько. Я подал заявку на 50 одеял, чтобы возместить пропажу. Это для круглого счета.

– Следовательно, у вас пропадало... как вы говорите... 16-17 одеял в месяц?

– Да, что-то около этого.

– И город прислал вам 50 новых одеял взамен пропавших?

– Да.

– Скольких одеял из этой партии у вас не хватает?

– Я же сказал: мы проводим инвентаризацию первого числа каждого месяца.

– Можете ли вы вспомнить, сколько одеял было украдено... или утеряно... в январе?

– Двенадцать.

– А в феврале, как вы сказали, четырнадцать.

– Да, четырнадцать.

– Итого, двадцать шесть.

– Да.

– Немного меньше, чем за такой же период в прошлом квартале.

– Полагаю, что так.

– В месяц получается только тринадцать...

– Да, так оно и есть.

– Некоторое снижение по сравнению с предыдущим кварталом.

– Да, возможно, вы правы.

– Даже несмотря на то, что весна в этом году запоздала.

– Поймите, мы никак не можем предупредить случайные кражи, – разозлился Лафтон. – В нашем приюте 920 коек, а охраны, считайте, никакой нет. Наша основная задача, в смысле охраны, – не допускать проникновения наркотиков в приют. Мы обязаны принимать всех людей, которые обращаются за помощью. Но простите меня, мистер Мейер. Неужели несколько пропавших одеял стоят того времени, которое мы с вами сейчас потратили? И двое подброшенных стариков... обычное дело.

– Да, если бы только не умерла старуха, – возразил Мейер.

* * *

Когда на следующее утро, в четыре часа, зазвонил телефон, Эйлин спала, как убитая. Она наощупь нашла в темноте аппарат, подняла трубку, включила прикроватную лампу и увидела, что за окном идет снег. Снова снег?

– Берк?

– Да, сэр.

На другом конце провода был инспектор Брейди.

– Встретимся на Южной Камберлендской, дом 310, – приказал он. – Чрезвычайное происшествие.

– Слушаюсь, сэр, – ответила она.

Он знал, что ее личная машина не оборудована сиреной, и поэтому просто сообщил ей, что дело не терпит отлагательства. Чрезвычайное происшествие. В это раннее воскресное утро на дорогах не было никакого движения, и она ровно через десять минут была на месте. Шел снег. Возле фургона бригады быстрого реагирования толпились полицейские, у обочины стояла дюжина, а может, и больше патрульных машин. Инспектора Брейди нигде не было видно. В этой толпе полицейских, одетых в черные непромокаемые плащи с капюшонами, Эйлин заметила Тони Пеллегрино. Невысокий, жилистый, он был в джинсах и синей непромокаемой куртке с надписью белыми буквами на спине ПОЛИЦИЯ. Эйлин подошла к нему и поинтересовалась обстановкой.

Ее непокрытые рыжие волосы искрились в лучах уличного фонаря. Она была одета почти так же, как Пеллегрино, в джинсы и синюю форменную куртку с надписью на спине ПОЛИЦИЯ. Чтобы сразу же рассеять подозрения злоумышленника относительно вашего рода занятий. Похититель людей прочтет надпись на спине вашей куртки и сразу поймет, с кем имеет дело. Это не шутки. Жизнь человека, захваченного злоумышленником, буквально висит на волоске.

Две человеческие жизни, если принимать в расчет и жизнь злоумышленника. Девизом бригады была фраза «Никто не должен пострадать». Жизнь злоумышленника так же дорога, как и жизнь заложника. Пеллегрино ввел Эйлин в курс случившегося. Злоумышленником был парень, живший вместе со своим братом и женой брата. Он спал в комнате, которая находилась рядом с комнатой супругов, как раз под холлом.

Произошло вот что. Он проснулся среди ночи и пошел в сортир. Неожиданно на него что-то нашло, он схватил револьвер и пригрозил брату и его жене, что убьет их обоих, если брат сию же минуту не уберется из квартиры.

– Брат пулей вылетел оттуда, – рассказывал Пеллегрино, – и из телефонной будки позвонил по номеру 911. Шеф уже в доме, у двери. Велел сказать вам, чтобы вы сразу же, как придете, поднялись к нему.

Шефом подчиненные называли инспектора Брейди.

– Какая квартира? – спросила Эйлин.

– Четыре-ноль-девять. Да вы не пройдете мимо. Там в коридоре около сотни полицейских.

– Спасибо, Тони, – сказала Эйлин и пошла к дому.

Брейди она нашла на четвертом этаже. В прошлом месяце ему исполнилось 54 года. Высокий, подтянутый, голубоглазый мужчина с лысиной, окаймленной венчиком седых волос.

Его крупный нос выделялся среди других черт лица и придавал ему умное выражение. Он увидел Эйлин, пробиравшуюся сквозь толпу полицейских в форме сил быстрого реагирования, отошел от двери и направился к ней. Он разрезал толпу синих форменок, словно корабль, идущий под всеми парусами.

– Паршивец, – в сердцах выругался он.

– Тони послал "меня сюда, – сообщила Эйлин.

– Парень возжелал свою невестку. Просто и ясно, как мир, – сказал Брейди. – Он слышал, как они ночью занимались любовью, и самому захотелось. Сейчас брата нет в квартире, и он ее, возможно, изнасилует или убьет, а может быть, сделает и то и другое.

– Злоумышленник – старший брат или младший?

– Старший. Ему тридцать два, а его брату двадцать.

– Сколько же лет женщине?

– Ну какая она женщина, – заметил Брейди. – Ей всего-то семнадцать лет.

Эйлин кивнула головой.

– Хотите попытаться? – спросил он. – Только будьте очень осторожны. Он, возможно, замышляет недоброе. Кто его знает?

– Как его зовут?

– Джимми.

– Далеко ли у вас с ним продвинулось дело?

– Ни на шаг, – ответил Брейди.

Неожиданное признание. За восемь месяцев работы в бригаде Брейди мнение Эйлин о нем нисколько не изменилось.

Самовлюбленный женоненавистник, допускающий женщин к двери только в самых крайних случаях. Он только болтал, что намеревается расширить свою бригаду путем включения в нее женщин. Чтобы в ней было не две женщины, как сейчас, а гораздо больше. На деле же ограничился тем, что заменил неудачливых парламентеров-мужчин другими парламентерами, тоже мужчинами. А когда Марта Холстед сгорела на первых же своих переговорах у двери, он начал тренировать ей на смену не другую женщину, а мужчину. Эйлин казалось, что Брейди считает себя непревзойденным парламентером, с которым никто не может сравниться, ни мужчина, ни женщина. Обычно он допускал женщину к двери в тех случаях, когда злоумышленником была тоже женщина.

Очень редко доверял он женщине вести переговоры со злоумышленником-мужчиной. Так почему же сегодня его выбор пал на Эйлин? Уж не потому ли, что в квартире находилась возможная жертва изнасилования? А может, потому, что Джимми помешался на любви, Брейди и решил подсунуть ему рыжекудрую красотку? Время не властно над полицейским ведомством. Эйлин начинала работу в полиции специального назначения в качестве приманки и теперь снова чувствовала себя приманкой. В наши дни мужчины-полицейские относятся с большим уважением к своим коллегам женского пола, но...

– Привет, – начала она. – Я – детектив Эйлин Берк, полицейский парламентер.

Глава 7

Письмо от Глухого доставили в участок в субботу, но Карелла получил его только в воскресенье, в восемь часов утра. Письмо принес в комнату детективов полицейский в форме и бросил на рабочий стол Кареллы вместе с другой корреспонденцией, среди которой было и приглашение на благотворительный бал, даваемый по случаю Пасхи. Карелла не желал ни о чем думать кроме Пасхи, потому что пришла весна и улицы были покрыты талым снегом.

Письмо было адресовано лично ему.

Обыкновенный белый конверт без обратного адреса. «Детективу Стивену Льюису Карелле» было напечатано на лицевой стороне конверта, чуть ниже слов «Бригада детективов 87-го участка», а потом адрес: Гровер-Авеню. Если верить почтовому штемпелю, письмо было отправлено в пятницу 27-го марта. А кто его послал, это Карелла понял еще до того, как вскрыл конверт.

К листку бумаги была пришпилена напечатанная на машинке записка. Вот что она гласила:

Дорогой Стив!

Это, чтобы тебе было легче разобраться.

С искренним приветом

Сэнсон

P.S. Чуть позже.

Пришпиленный к записке листок бумаги был фотокопией страницы из книги, которую Глухой настоятельно рекомендовал детективу внимательно прочитать. Вот ее содержание:

"Я страшусь взрыва, – произнес Тайкона. – Я страшусь, что топот ног преждевременно разбудит землю. Страшусь, что голоса множества людей разгневают спящего бога дождя, и он в ярости разверзнет хляби небесные до того, как будет побежден страх. Я страшусь, что невозможно будет обуздать ярость толпы.

– Я разделяю твой жуткий страх, сын мой, – сказал Окино. – Но ведь Равнина огромна, ее нельзя окружить стеной.

Она вместит любую толпу, какой бы колоссальной она ни была. Потому-то и выбрали наши предки эту Равнину для ежегодных весенних священных празднеств."

– Я знаю, ты не читал эту книгу, – сказал Карелла Брауну. – Ее первая глава – это все, что он рекомендовал прочитать...

– Наш местный друг-библиотекарь, – усмехнулся Браун.

– Там описываются весенние празднества, в этой главе.

И он говорит, что там...

– Кто это тебе говорит? – поинтересовался Браун. – Глухой или сочинитель?

Он шел по снежно-водяному месиву от станции подземки до участка и промочил ноги. Мать говорила ему, что если промочить ноги, то можно схватить простуду.

У него сейчас не было озноба, он чувствовал только сырость в ботинках. И это его раздражало. А когда он был раздражен, то рычал, как медведь. Но на Кареллу не порычишь, и он довольствовался тем, что рычал на свои отсыревшие ботинки, промокшие ноги и скверную погоду, которой заканчивался март. Надо же случиться такой слякоти!

– Сочинитель, – ответил Карелла. – Артуро Ривера.

– Так что он говорит?

– Говорит, что толпа собирается на огромной открытой равнине, окаймленной горами...

– Но ведь в нашем городе и в помине нет гор, – возразил Браун.

– Знаю. Это же другая планета.

– Другая планета? Гм. Иногда мне кажется, что другая планета – это наш город.

– Ты знаешь, что я думаю? А не привлекает ли он наше внимание к толпе? – рассуждал Карелла. – Большому скоплению людей?

– Ты о Глухом говоришь?

– Да. Устами Риверы.

– Так, значит, ты полагаешь, он замышляет преступление с использованием толпы.

– Да. На каком-то открытом пространстве, – развивал свою мысль Карелла. – Огромная равнина. Что это, по-твоему?

– В нашем городе нет равнин, – отрезал Браун. Промокшие ноги раздражали его все больше и больше. Как было бы хорошо, если бы в его шкафчике нашлась пара чистых носков. – А причем здесь взрыв?

– Он страшится взрыва.

– Кто, Глухой?

– Нет-нет...

– Кто же тогда? Ривера?

– Нет. Тот парень, Тайкона.

– Прочти вслух этот абзац, пожалуйста, – попросил Браун.

Карелла прокашлялся и начал читать:

«Я страшусь взрыва, – произнес Тайкона. – Я страшусь, что топот ног преждевременно разбудит землю. Страшусь, что голоса множества людей разгневают спящего бога дождя, и он в ярости разверзнет хляби небесные до того, как будет побежден страх. Я страшусь, что невозможно будет обуздать ярость толпы».

– Он страшится взрыва, потому что соберется большая толпа. Так?

– Да. Большое скопление людей.

– Следовательно, все, что от нас требуется, – найти эту толпу.

– Весь наш проклятый город – огромная толпа, – сказал Карелла.

– Найти большую толпу, – стоял на своем Браун. – А потом помешать ему сделать то, что он замыслил сделать с толпой.

– Да, – мрачно согласился Карелла.

– Никто не говорит, что в этом легко разобраться, – продолжал Браун.

– Он сам так сказал.

– Нет, Стив. Он сказал легче, а не легко. С ним никогда не было легко. Какой у тебя размер носков?

* * *

– Не спорю, у вас безупречная квалификация, – говорил Глухой. – Но вы женщина – вот в чем проблема.

– Уж не женоненавистник ли вы? – спросила Глория.

– Дело в том, что я никогда не видел мусорщика женского пола.

– Что общего между мусором и хорошим водителем?

Хороший я водитель или не хороший? Вы знали, что я женщина, когда приглашали меня на собеседование. Я прихожу в воскресенье в девять утра, когда все порядочные люди молятся в церкви. Господи! А вы мне говорите...

– Я не такую женщину ожидал увидеть, – прервал ее Глухой.

Он действительно не ожидал, что к нему придет 32-летняя блондинка с глазами цвета морских водорослей, ростом примерно 175 см. Она была одета в костюм с джемпером, на ногах туфли-лодочки на высоких каблуках. Высокая, стройная, крепкая. Они сидели на диване в его гостиной, выходившей окнами в Гровер-Парк и на небо, покрытое тучами, мрачными, как оружейная сталь... Что за жуткая весна у нас в этом году, подумал он. Прямо как в Англии!

– А какую женщину вы ожидали увидеть? – спросила Глория, удивленно подняв бровь и делая ударение на том же слове.

– Мужеподобную, – ответил он. – Такую, которая смогла бы при необходимости сойти за мужчину. Я, конечно, должен был бы попросить вас описать себя, когда мы разговаривали по телефону, но по закону при приеме на работу это, кажется, не принято, – прибавил он с очаровательной улыбкой.

Куча дерьма, подумала Глория.

Но ей была нужна работа.

– Мужеподобная особа, да? – спросила она.

– Особа, которая могла бы сойти за водителя грузовика, – поправил он. – Туша, а не изысканная красотка...

– Спасибо, – проговорила она.

– С короткой стрижкой...

– Я могу остричь волосы.

– Да, но за оставшиеся шесть дней вы не наберете двадцать килограммов.

– Когда это произойдет?

– Четвертого апреля.

– В субботу, – уточнила она и кивнула головой.

– Как это вы высчитали?

– Я умею делать этот трюк в уме, – ответила она.

– Какой трюк? – его интерес вспыхнул, как порох.

– Вы говорите мне любую дату, а я вам скажу, на какой день недели она приходится.

– Как это вам удается?

– Секрет, – ответила Глория, улыбаясь. – У вас есть календарь?

– Да.

– Принесите его.

– Сейчас, – произнес он. Подошел к письменному столу, выдвинул большой ящик и вынул из него переплетенный в кожу календарь-записную книжку. Не открывая его, сказал:

– Рождество. Двадцать пятое декабря.

– Нет уж, – отказалась она. – Дайте что-нибудь потруднее.

– Прежде всего Рождество.

– В этом году?

– Разумеется.

– Оно придется на пятницу. Проверьте.

Он проверил.

– Правильно, пятница, – подтвердил он. – А теперь семнадцатое мая. Следующего года.

– Проще простого, – засмеялась она. – Понедельник.

Он проверил. Все правильно.

– У вас есть календарь-альманах? – спросила Глория.

– Нет.

– Плохо. Я могла бы сказать вам, на какой день недели пришлось бы выбранное вами число по григорианскому календарю.

– Как это у вас получается, – поинтересовался он.

– А я получу работу?

– Глория, – сказал он, – поверьте мне, все, что вы рассказали мне о себе...

– Сущая правда, – заверила Глория. – Я вожу машину с двенадцати лет, зарабатывать этим себе на жизнь начала с шестнадцати. В работе ни у кого нет таких верных рук и таких стальных нервов, как у меня. Я проведу машину сквозь игольное ушко даже с одним закрытым глазом. Я вожу гоночные автомобили и 10-тонный грузовик, обгоню любого шофера-мужчину. Вы хотите, чтобы я обрезала волосы – обрежу. Вы хотите, чтобы я поправилась килограммов на пятьдесят – поправлюсь. Вы хотите, чтобы я стала мусорщиком – я стану им. Мне нужна эта работа, и я сделаю все, чтобы получить ее.

– Все? – переспросил Глухой.

– Все, – заверила она его и посмотрела ему прямо в глаза.

– Раскройте мне секрет вашего трюка с датами, – попросил он.

– Обещайте, что дадите мне работу.

– А вы знаете, как она оплачивается?

– У меня есть дом в Спите. Он вот-вот сползет в Атлантический океан, – сказала Глория. – Чтобы укрепить сваи и еще кое-что сделать, с меня требуют уйму денег. Обычно я работаю на процентах от добычи...

– Об этом не может быть и речи, – отрезал он.

– Так обычно вознаграждается работа водителя.

– Да, но...

– Хороший водитель обычно получает долю в добыче.

И вы это знаете.

– Иногда.

–  – За мою работу со мной всегда так рассчитывались.

Дом на взморье обошелся мне в полмиллиона. Столько я получила за бостонское дело. Мы там взяли банк. Так вот что я скажу вам. Я не знаю, какова будет ваша выручка от этого дела, но позвольте вам сказать, что водителю вы должны дать минимум 10%. Так что, если вы сорвете два миллиона, я хотела бы иметь с этого, скажем, двести кусков. И мой дом не уплывет в Европу. Если же вам обломится больше, соответственно возрастет и моя доля. Законная доля хорошего водителя.

– Все дело в том, что вы не водитель, – возразил он и снова улыбнулся.

– Правильно, я водительница. Что мне, по-вашему, делать? Поцеловать вас?

– Я не плачу женщинам за любовь.

– А я не люблю мужчин за деньги.

Но она первая заговорила о любви, и он очень скоро напомнит ей об этом. Когда она будет в постели.

– Сделаете себе короткую стрижку и поправитесь минимум на десять килограммов, – сказал он.

– Будет сделано, – согласилась она.

– За репетицию и работу получите твердые сто кусков.

– Повысьте до ста пятидесяти. Что если при экспертизе моего дома обнаружатся тараканы или сухая гниль древесины?

– Сотня – это все, что я могу вам дать.

– Почему? Потому что я женщина?

– Нет. Потому, что я и остальным заплачу по сотне.

– Когда приступаем? – спросила она.

– Так как же вы делаете свой трюк? – спросил он.

* * *

Эйлин проработала у двери пять часов и теперь уже знала, что томившуюся в помещении девушку – у нее язык не поворачивался называть семнадцатилетнюю особу женщиной, хотя та была замужем и это слово согласовывалось с терминологией, разработанной Брейди, – звали Лизой. А еще она узнала, что Джимми приковал Лизу наручниками к кровати, стоявшей в его комнате. Той самой, которая примыкала к комнате, где Лиза спала с его братом Томом. Джимми, Лиза и Том – прелестный семейный треугольник, распавшийся сегодня глухой ночью. И если она будет неосторожна, кто-нибудь может пострадать. Она не желала плохого ни девушке, ни Джимми, да и самой себе не была врагом. Однажды с ней уже случилось на работе несчастье, очень большое несчастье, и она не хотела, чтобы это повторилось.

– Где ты достал наручники? – спросила Эйлин небрежно.

– Купил, – ответил Джимми.

Дверь была заперта на цепочку, которая позволяла приоткрыть ее сантиметров на восемь. Эйлин стояла слева от двери так, чтобы не получить от него в подарок пулю. Она пока не знала, чего от него можно ожидать. Он не видел ее, и она не видела его. Звучали два бестелесных голоса, разговор шел вокруг да около. Никто не страдает. Мы просто разговариваем.

– Ты случайно не фараон или кто-нибудь в этом роде, а? – спросила Эйлин.

– Нет, черт возьми, – ответил он.

– Никогда не приходилось встречать человека, не фараона, просто человека, которому удалось бы купить наручники, – заметила она.

Так она болтала с ним, удерживая его от глупостей. Полицейские разработали свою тактику на основании сведений, полученных от его брата, и Эйлин точно знала, что Джимми никогда не служил в полиции. Где же он купил наручники? Не в одном же из сотни городских магазинов, торгующих порнографией, и не в одной из многочисленных антикварных лавок, скупающих для продажи всякий хлам, который наши бабушки выносят из чердаков. Она просто разговаривала с ним. Добивалась от него ответов, отвращала его мысли от насилия.

Только бы он не изнасиловал девушку, не убил бы ее. Он угрожал убить девушку, если полицейские не оставят его в покое.

– Так где же ты смог купить наручники? – допытывалась Эйлин.

– Никак не могу вспомнить, где я их приобрел, – паясничал он. – А ваши наручники где?

– У меня их нет, – ответила она.

Это была правда.

– Я же сказала тебе, что я безоружна...

И это тоже правда.

– ...и не ношу при себе наручники. Это только у тебя одного есть наручники и револьвер.

Полуправда.

Все полицейские бригады быстрого реагирования, толпившиеся в коридоре, были в пуленепробиваемых жилетах и вооружены. Если бы из квартиры послышался выстрел, они мгновенно вышибли бы дверь. Игра в разговоры продолжается только до этого предела. А потом начинается серьезный разговор с позиции силы. В этом заключалась явная противоречивость ее действий, но Эйлин считала, что с ней можно мириться, если она приносит пользу – а это было очевидным.

– На улице все еще идет снег, – произнесла она. – Ты любишь снег?

– Слушай, – рявкнул он. В его голосе звучало раздражение. – Что ты там задумала? Я же сказал тебе, что убью Лизу, если твои проклятые мужики не оставят меня в покое! Так что оставьте меня в покое! Убирайтесь отсюда.

Но дверь не захлопнул.

– Ты же не хочешь ее убить. Правда? – возразила Эйлин.

– Не имеет значения, что я хочу сделать. Вы меня сами толкаете на это.

– Наша задача – уберечь людей от беды.

– Так вы, значит, заинтересованы в том, чтобы я не наделал беды?

– Да, мы в этом заинтересованы.

– Почему бы тебе не занять место Лизы? Тебя я прикую наручниками к кровати, а ее выпущу. Идет?

– Нет. Я на такую сделку не согласна.

– Почему же? Вы заинтересованы в том, чтобы никто не пострадал. Ты входишь сюда, занимаешь ее место.

– Уж не принимаешь ли ты меня за сумасшедшую? – осведомилась Эйлин.

– Так почему же ты не входишь? Здоровенная бравая фараонша, входи же.

– Я не хочу, чтобы кто-нибудь пострадал, – сказала она. – В том числе и я. Мы все хотим помочь тебе, Джимми. Почему бы тебе не снять с двери цепочку? И тогда мы сможем спокойно поговорить.

– Мы можем и так хорошо поговорить, – отрезал он. – А вообще-то нам не о чем разговаривать. Убирайтесь отсюда, и Лиза успокоится. А будете здесь сшиваться, с ней случится беда. Как вы это не поймете?

– Разве я могу быть уверенной, что ты не надругался над ней. Я сказала своему командиру, что с ней все в порядке, а он...

– Я же сказал тебе, с ней все в порядке.

– Так я ему и доложила. Но, если он заподозрит, что я лгу ему, у него лопнет терпение, и он отстранит меня от этого дела.

– А кто ваш командир? Лысый мужик, который толковал тут со мной до тебя?

– Да. Инспектор Брейди. Он командует нашей бригадой.

– Ну вот пойди и скажи ему, чтобы он убрал отсюда всю свою проклятую свору.

– Я не могу приказывать ему, он же мой начальник. Ты же знаешь, что такое начальство. А у тебя разве нет начальника?

– Томми – мой начальник.

Есть! Она уловила в его голосе странную интонацию, подумала с минуту.

– Ты говоришь о своем брате?

– Да. Он – хозяин склада-магазина слесарно-водопроводных изделий, а я у него работник.

Старший брат работает на младшего. Младший брат женился на семнадцатилетней девочке. Старший брат живет с ними в одной квартире.

– Тебе нравится твоя работа? – спросила Эйлин.

– Не желаю говорить об этом.

– А о чем ты желаешь говорить, Джимми?

– Ни о чем. Я хочу, чтобы вы оставили меня наконец в покое, вот что я...

– Ты ел что-нибудь сегодня утром?

– Я не голоден.

– А Лиза? Может быть, она голодна.

За приоткрытой дверью воцарилось молчание.

– Джимми? Что с Лизой? Ты не подумал, что она, может быть, хочет есть?

– Не знаю.

– Почему бы тебе не пойти и не спросить у нее?

– Я отойду от двери, а ты попытаешься взломать ее.

– Обещаю, что не сделаю этого.

– В коридоре стоят мужики, которые явились сюда вместе с тобой. Они и взломают дверь.

– Нет. Я попрошу своего начальника, чтобы он удержал их от этого. А ты пойдешь и спросишь у Лизы, хочет ли она есть. Идет? Может быть, мы передадим ей что-нибудь покушать. Если она голодна. Да и ты, конечно, голоден. Полночи на ногах. Может быть, я могу...

– Я не голоден.

– Тогда пойди спроси у Лизы, хочет ли она есть. Хорошо?

– Обещаешь, что никто не попытается взломать дверь?

– Джимми, если бы мы хотели сделать это, ничто бы нас не остановило.

– Как бы не так! Я стою здесь с револьвером в руке.

– А все наши ребята в пуленепробиваемых жилетах. Если бы они захотели взломать дверь, от нее уже давно и щепок не осталось бы, Джимми. Но мы не хотим этого. Наша задача – отвести от всех беду. От нас, от тебя и от Лизы. Я уверена, что ты не хочешь, чтобы Лиза пострадала...

– Не хочу.

– Я знаю это.

– Очень хорошо, что вы знаете. Как вы думаете, почему я делаю это?

– Понятия не имею, Джимми. Можешь ли ты сказать мне, почему?

– Чтобы уберечь ее от беды. А вы что думали?

– Как ты?..

– Как вы думаете, почему я выгнал его из этой проклятой квартиры?

– Ты говоришь о своем брате?

– Да, о нем! О ком же, по-вашему, я еще могу говорить?

Прошлой ночью он избивал ее, как собаку. Я сказал ему, чтобы он оставил ее в покое, а то я вышибу мозги из его проклятой головы. Велел ему убираться отсюда и никогда больше не возвращаться. Вот почему я приковал ее наручниками к кровати. Для ее же блага. Она позволяет ему избивать себя до полусмерти, а потом они всю ночь напролет занимаются любовью. Клянусь Богом, я пытаюсь защитить ее.

– Так вот, значит, что разбудило тебя прошлой ночью. Он бил ее?

– Каждую ночь, сукин он сын.

– Мы сделаем все, чтобы это больше никогда не повторилось, Джимми.

– А как же вы это думаете сделать?

– Твоя невестка может обратиться в городские организации. Они сумеют обуздать твоего брата...