Текст книги "Озорство"
Автор книги: Эд Макбейн
Жанр:
Полицейские детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)
– Тридцать.
В уме Глухой держал 50 тысяч.
– Тридцать тысяч – отличная плата за работу, которую я должен буду сделать в день концерта, – сказал Флорри, – при условии, что непредвиденные события не усложнят ее, но за монтаж и подключение электроники я меньше восьмидесяти не возьму.
– А я больше шестидесяти не дам, – отрезал Глухой.
– Семьдесят пять и ни центом меньше.
– Давайте сойдемся на семидесяти и ударим по рукам.
– Семьдесят за электронику плюс тридцать за последующую работу. Итого сто. Идет?
– Отлично, договорились. Вы получите сто тысяч.
Именно столько Глухой и намеревался заплатить Флорри.
– Когда вы желаете ввести информацию в программируемое запоминающее устройство?
– Чем скорее, тем лучше.
– Давайте тогда покончим с этим завтра. Идет? Сможете ли вы прийти в мой магазин около одиннадцати?
– Одиннадцать мне подойдет.
– Принесете десять кусков наличными, – продолжал Флорри. – Остальное заплатите сразу же после того, как я все сделаю. С вас следовало бы взять больший задаток, потому что, изгаживая их работу, я буду буквально ходить по острию ножа. Но я покладистый парень и к тому же надеюсь, что решение вашей проблемы доставит мне удовольствие.
– Спасибо, – поблагодарил Глухой.
Очень сдержанно.
* * *
Дождливым вечером, в шесть часов, 24-го марта Сильвестр Каммингс, предпочитавший называться Сильвером Каммингсом, встретился с женщиной. Никогда в жизни он не видел такую красавицу.
Ее звали Хлоя Чэддертон.
Они сидели в баре, располагавшемся на крыше отеля, самого шикарного в центре города. Только благодаря стараниям своего агента, зарезервировавшего им места, Сильвер смог войти в бар как полноправный гость. А иначе метрдотель вряд ли впустил бы патлатого молодого негра в жутком балахоне, отдаленно напоминавшем спецодежду плотника и одетом на красную футболку. Обувь его тоже не стоила доброго слова и ее можно было принять за очень изношенные солдатские ботинки.
Наряд Хлои больше соответствовал обстановке. На ней было коричневое шерстяное платье простого покроя – хотя календарь свидетельствовал, что пришла весна, стоявшая на дворе погода повелевала одеваться так, как одеваются шотландцы в январе месяце – и коричневые же туфли-лодочки на высоких каблуках. Ее правое запястье украшал массивный золотой браслет, а в ложбинке, чуть пониже горла, притаился висевший на цепочке золотой медальон. Если бы к Сильверу пристали с ножом к горлу и спросили бы, какого цвета у нее кожа, он ответил бы: «Как у фрукта из богатого квартала», что соответствовало бы кличке «визгливая свинья», с которой Южане обращались к своим рабам. Эти слова он вставил в одну из своих песен, клеймившей современных изуверов всех стран. У самого же Сильвера кожа была цвета концентрированного шоколада, и он надеялся, что Хлое это понравится. Ему же хватило тридцати секунд, чтобы влюбиться в нее без памяти.
Единственное, в чем нельзя было упрекнуть рэппера, так это в косноязычии. Но сейчас язык отказывался служить ему.
– Очень любезно с моей... вашей стороны, что вы согласились встретиться со мной, – промямлил он.
Он сидел, опустив голову как школьник, запинался на каждом слове, и это придавало ему в глазах Хлои особое очарование. На ее взгляд, ему было 23 или 24 года, – на целых пять лет меньше, чем ей, но после гибели Джорджа она не отказывала в свидании и более молодым мужчинам. Когда она разговаривала с Сильвером по телефону, он показался ей очень деловым и практичным человеком. Представился поэтом, пишущим песни для группы «Блеск плевка», – она уже много слыхала об этой группе – и сказал, что хотел бы приобрести права на исполнение одной из песен Джорджа Чэддертона. С кем бы из служащих фирмы «Хлоя продакшнс инкорпорейтед» он мог бы поговорить об этом? Хлоя сказала Сильверу, что она вдова Джорджа Чэддертона, и поэтому все разговоры о правах на исполнение песен ее мужа он должен вести только с ней. Он предложил ей встретиться в баре и за чашечкой кофе обсудить интересующие его вопросы.
Он не захотел идти в ее контору, а пригласил ее в бар только потому, что не знал, как она воспримет идею исполнения рэп-ансамблем последних песен ее мужа, но не под его музыку. Понятия не имел, как она к этому отнесется. Им нужны были только слова песен, а дерьмовую музыку в стиле калипсо они выбрасывали на помойку.
Дождь хлестал по стеклу широкого окна, возле которого стоял их столик. Солнце должно было зайти не раньше, чем через 15 минут, но город уже погружался во тьму, и было что-то угрожающее в этой тьме. В окнах жилых домов и учреждений зажигались огни. Хлоя пила виски «Джонни Уолкер» со льдом, а Сильвер – легкое вино «перрье» и сок «лайма». Его голова должна быть ясной. Ему непременно нужно заполучить песню и успеть отрепетировать ее перед концертом.
– Меня интересует песня, – начал он. – «Сестра моя женщина».
– Очень хорошая песня, – сказала Хлоя. – Джордж написал ее перед самой своей гибелью. Чудесные слова.
Сильвер не хотел начинать переговоры расспросами о Джордже. Прежде всего песня. И вдруг неожиданно для самого себя пробормотал:
– Простите, но что случилось с ним?
– Это длинная история, – ответила Хлоя. – Одна чокнутая женщина держала взаперти его брата... это был злой рок. Но как бы то ни было, он оставил после своей смерти блокнот, полный песен. И вот теперь я довожу дело до ума.
Поручила одному человеку переложить эти песни на музыку в стиле калипсо...
– Но там не указана фамилия композитора...
– Я выкупила у него авторские права. За тысячу долларов.
«Ловкая дама», подумал Сильвер.
– Все авторские права принадлежат фирме «Хлоя продакшнс». Получился альбом, который принес мне три тысячи чистого дохода.
«Не такая уж ловкая», снова подумал Сильвер.
– На всю оставшуюся жизнь, конечно, не хватило бы, но эту длинную холодную зиму я прожила безбедно. Сколько вы предполагаете заплатить мне за использование песни?
Коротко и без всяких околичностей. Какой же еще была зима как не длинной и холодной? Но она кончилась и пришла весна. Пришла ли?
– Нам нужны только слова, – проговорил Сильвер. – Нам, «Блеску Плевка». Мы – рэп-группа...
– Да, я знаю вас.
– Нам не подходит музыка в стиле калипсо.
– Я и не думала, что она вам подойдет.
– Так что нам нужны только лишь слова песни. Нам интересно с ними работать.
– Гм-м. Так как же вы оцениваете песню? Будете ли вы ее записывать или только исполнять в концертах?
– Вначале исполним в концерте. Мы даем концерт четвертого. Ну, это вам, конечно, не известно.
– Четвертого июля?[5]5
4 июля – День Независимости, национальный праздник США.
[Закрыть] – спросила Хлоя, широко раскрыв глаза. Великолепные черные глаза, похожие на ягоды терна.
Тонкий овал лица. Чудесный бюст, обтянутый отлично сидевшим на ней коричневым платьем. В ложбинке, под самым горлом, притаился висевший на цепочке медальон. Изящная длинная шея. Как он хотел бы поцеловать ее за одним ухом, а потом за другим.
– Нет-нет, – ответил он. – В следующем месяце. Четвертого.
– Значит, вам нужно поторопиться, – сказала Хлоя.
– Да. Мы должны хорошо переложить слова на музыку, отрепетировать песню...
– Как переложить?
– В ритмах рэпа, – пояснил Сильвер. – Вы же знаете, слова песни нельзя просто проговорить, их нужно пропеть под музыку, которая бы раскрыла их содержание. Только тогда публика примет песню.
– Где состоится концерт? – спросила Хлоя.
– В здешнем парке. Гровер-Парке.
– Много будет народа?
– Бесплатный концерт, – сказал Сильвер, давая этим понять, что ей не следует разжигать свой аппетит.
– И вы хотите, чтобы я позволила вам спеть эту песню бесплатно? – удивилась Хлоя. – Только потому, что концерт будет бесплатным?
– Нет, мы вам заплатим.
– Сколько?
Сильвер думал, что сделка будет стоить ему дешево. Дама нуждалась в деньгах, и этим все сказано. Он не знал, что она, действительно, сидела на мели и смотрела на жизнь почти так же, как «Сестра моя женщина», о которой пелось в песне.
О музыкальной фирме нечего было и говорить, она фактически не существовала. Хлоя занималась тем же, что и до гибели мужа, – танцевала почти совсем обнаженная в барах, размещавшихся на крышах отелей. Мужчины засовывали ей за тонкую полоску – лифчик – долларовые, иногда пятидолларовые, бумажки. Больше пяти долларов она получала редко. Для этого нужно было позволить им увести себя в скрытую от посторонних глаз комнату. Там женщина, совершенно обнаженная, танцевала для мужчин, разрешала им прикасаться к своим грудям, целовать соски, гладить бедра.
Это был только первый шаг, потом следовала работа за стеной из искусственных растений, за которую платили 40 долларов. Хлоя всегда отказывалась от этого, потому что знала – стоит перейти черту и дальше покатишься по наклонной плоскости. Работа в массажных кабинетах, сопровождение в поездках, а дальше – ничем не прикрытая проституция. У нее были подруги, которые пошли по этой скользкой дорожке. Девушки, танцевавшие вместе с ней в баре. Они называли ее дурой за то, что она была среди них белой вороной. Она задумывалась над своим положением и никак не могла ни на что решиться. Но вот появился человек, который заинтересовался творчеством ее покойного мужа.
– А что вы можете сказать о других песнях из альбома?
– спросила она.
– Совершенно ничего интересного. Песни для шлюх, – покачал он головой. – А «Женщину» я хотел бы включить в репертуар группы.
– Хотите, чтобы она стала вашей?
– Нет-нет.
– Как будто вы ее написали?
– Нет. Я не хочу обкрадывать вашего мужа.
– Пропади он пропадом, мой муж, – отрезала она.
Сильвер не поверил своим ушам. – Я заинтересована только в том, чтобы выжать из этого как можно больше денег. Вы хотите купить авторское права, очень хорошо. Хотите, чтобы песня стала вашей, тоже хорошо. Вы можете ставить под словами песни свое имя. Все, что хотите, но вам придется раскошелиться. Вы желаете исполнить песню только один раз – это уже меняет дело. Если вы захотите спеть ее еще раз, вам снова придется иметь дело со мной. А я всегда пойду вам навстречу, мистер Каммингс.
– Зовите меня Сильвером, – попросил он.
– Звучит как «лошадь Одинокого Рэйнджера».
Он застыл в изумлении, а потом расхохотался. Хлоя пристально посмотрела на него. Ровные белые зубы, энергичный подбородок – очень привлекательный мужчина.
– Тогда зовите меня Силом, – смеясь, проговорил Сильвер. – Как все мои друзья.
– Сил, – сказала Хлоя, – мне нужны наличные. Я хочу удержать за собой квартиру, в которой сейчас живу. Срок аренды истекает в конце апреля, а мне стало известно, что хозяин квартиры намеревается повысить арендную плату. Видите ли, после гибели мужа ничто не изменилось в моей работе, и мне это не...
– А что вы делаете? – спросил Сильвер.
Хлоя уныло посмотрела ему в глаза.
– Я танцовщица, – ответила она.
Но она, конечно, не сказала ему, что танцует в чем мать родила перед мужчинами, а те гладят ее груди и бедра и даже целуют соски...
– Но мне не нравится моя работа...
Это была сущая правда.
– ...так что я хотела бы завести свое собственное дело.
Открыть салон красоты в Даймондбеке; там всегда найдется помещение для салона красоты.
– Уж вы-то, я думаю, собаку съели в красоте, – заметил Сильвер. Ему хотелось сказать Хлое приятное, и он очень надеялся, что комплимент понравится ей. Он просиял, когда услышал:
– Ой, спасибо, Сил, – в ее голосе прозвучало удивление.
– Собаку съели, – повторил он, словно политик, желающий обратить особое внимание слушателей на основную мысль своей речи.
– Спасибо, – повторила Хлоя, – но мне нужны наличные. Я же собираюсь вложить их в свое дело. Вы меня понимаете?
Она умолчала, что некоторые ее приятельницы загребают 500 – 600 долларов в день. При пятидневной рабочей неделе у них выходило 2500 – 3000 в неделю, а в год около 150 тысяч. Ничего она не сказала ему об этом. И о том, как ее искушали, соблазняли в последнее время, и она чувствовала себя загнанным зверем, тоже умолчала. Она не хотела идти в шлюхи. Ни за что на свете не хотела.
А за окнами ночь уже захватила власть над городом.
– Так сколько же вы хотите? – спросил Сильвер.
– Двадцать тысяч, – ответила Хлоя.
Это было слишком.
– Вы их получите, – сказал он.
* * *
Двое полицейских, патрулировавшие в квадрате Адам Один, спешили закончить объезд своего сектора, а потом намеревались припарковать машину и немного развлечься. Объятия, а тем более ласки в рабочее время строжайше запрещены уставом полицейского ведомства, но парни всегда будут парнями, а девушки девушками. Одного из полицейских звали Адам О'Хэр (не путать с известным автоконцерном О'Хэр), а другого – Джози Руджиеро. Вот уже полтора месяца как они занимались любовью в рабочее время, а потом возвращались к своим семейным очагам. Вначале они просто держались за руки, устроившись на переднем сиденье машины, под верещание стоявшей между ними портативной рации. Потом перешли к невинным поцелуям и прикосновениям. Утекло не так уж много воды, и во время ночной смены они оказались на безлюдном пустыре и с наслаждением трахались.
Дождливое утро, четверть шестого. Рассветать начнет только в шесть, а в 87-й участок им нужно было вернуться без четверти восемь. И расстаться до следующей смены. Но сейчас, однако, не это было у них на уме. Закончив объезд закрепленной за ними территории, они сразу же направятся в Тихую Зону, окружавшую больницу Святого Себастьяна, куда не пускали посторонних. Темные, обсаженные с обеих сторон деревьями улицы, – как раз то, что им нужно. Они молчали, но их мысли работали в одном направлении. В этот ранний утренний час движения в этом районе почти не было, транспорт мог двигаться со скоростью не более 15 километров в час, на всех перекрестках светофоры освещали мигающим светом безлюдные улицы. Если поставить машину на пустой стоянке для машин посетителей, потушить передние фары, то всякий, увидев мокнущую под дождем патрульную машину, подумает, что фараоны посредством радарной установки вылавливают лихачей. Никому и в голову не придет, что они вместо этого занимаются любовью.
О'Хэр очень жалел, что устав запрещает Джози носить в рабочее время юбку. Это намного усложняло их жизнь. А Джози молила Бога, чтобы ее муж никогда не узнал, как она с середины февраля исполняет свои служебные обязанности.
Ее муж, сержант Отдела борьбы с наркотиками, был ростом 190 см, весил 95 кг, и все знали, что за свою жизнь он снес немало голов. Адам же был ростом 173 см и весил 70 кг.
Но если ему не повезло со статью, то повезло в любви.
– Остановимся ненадолго? – спросил он.
– Мммм, да, – ответила она.
Адам кивнул головой. Ему уже было невтерпеж. Его жена Сюзанна была на седьмом месяце беременности, и их ночи были теперь безгрешными. Сюзанна, как и всякая другая жена полицейского на ее месте, была не в восторге, что ее муж работает в паре с женщиной. Да еще с темноволосой красавицей Джози Руджиеро. Итальянкой. Она видела ее на рождественском балу общественной организации полицейских. Это было еще задолго до того, как между Адамом и его новой напарницей установились любовные отношения. Его прежний напарник был убит во время дежурства. Сюзанна заявила тогда Адаму, что если он вздумает положить глаз на Джози, его новая напарница распрощается с жизнью и необязательно во время исполнения служебных обязанностей. И Адам тоже последует за ней. Старый 87-й участок лишится сразу двоих своих фараонов, и ни один здравомыслящий судья не посмеет засудить ее, Сюзанну.
Адам оправдывал свое грехопадение беременностью жены. А Джози оправдывала неверность мужу своим бешеным успехом у мужчин. Но при всем при том они были взрослыми людьми, способными оценивать свои поступки, знали, на что шли, и ничего не могли поделать со своей усиливавшейся с каждой ночью любовью.
Подъезжая в это раннее утро 26-го марта к Тихой Зоне в своем теплом и уютном сине-белом коконе, они предвкушали наслаждения, которые сулило им тайное любовное свидание.
Им и в голову не могло прийти, что они там увидят то, что увидели. Как же они были удивлены, когда нежданно-негаданно обнаружили посередине стоянки инвалидное кресло на колесах. В нем под проливным дождем сидел маленький старичок.
* * *
Дежурный врач отделения неотложной помощи больницы Св. Себастьяна сообщил Мейеру, что ранним утром кто-то оставил старика на больничной автомобильной стоянке и спросил его, имеются ли в полиции донесения о безвестной пропаже людей. Может быть, там есть сведения об этом старике. Его зовут Чарли. Больше ничего от него не смогли добиться. Чарли. Было начало девятого утра. Дневная смена приступила к работе около получаса назад, и Мейер завтракал, сидя за своим столом. Чашка кофе и подрумяненные оладьи по-английски.
– Чарли, а дальше? – спросил он.
– Я же вам только что сказал, – проговорил врач. – Чарли – это все, что мы о нем знаем.
– Негусто для начала, – заметил Мейер. – Чарли и все.
– Могу дать вам описание его внешности, – сказал врач. – На вид ему не меньше 75 лет...
– Это вы так думаете или он вам сам сказал?
– Нет. Он знает только свое имя.
– Значит, это просто ваше предположение, что ему семьдесят пять...
– Научно обоснованное предположение.
– Пусть будет по-вашему. Семьдесят пять. Какого цвета глаза?
– Синие.
– Волосы?
– Возле ушей немного седых волос. Иначе говоря, лысый.
«Как я», подумал Мейер и вслух сказал:
– Я проверю по заявлениям, поступившим в Отдел розыска без вести пропавших. Авось что-нибудь и найду.
В пределах административных границ 87-го участка находились две больницы, и обе были переполнены. Главная – Морхаузовская – считалась одной из самых плохих больниц в городе, но и больница Св. Себастьяна, или Сент-Сэб, как ее фамильярно называли горожане, недалеко от нее ушла.
Полицейские знали наперечет все хорошие больницы и только туда возили своих раненых коллег. В радиофицированных машинах, на максимальной скорости, под вой сирены. Старую Неотложку, находившуюся на территории 86-го участка, они тоже старательно избегали. Хорошей репутацией пользовались Буэнависта и еще несколько больниц. Именно туда привозили раненых полицейских.
В начале десятого утра Мейер и Хейз отправились в Сент-Сэб. Интересная пара полицейских. Оба плотные, сильные, высокие, Мейер сантиметров на пять ниже Хейза. Мейер совершенно лысый, а на голове Хейза пламенела копна рыжих волос с седой прядью над левым виском. Мейер был занят поиском деликатного синонима слова «лысый». Безволосый?
Депилированный? Его также возмущало, почему люди видят только лысых мужчин и совершенно не замечают женщин с тремя волосинками на голове. Хотя за всю свою жизнь он видел только одну лысую женщину. Она утонула в ванне, наполненной мыльной водой. Даме было под девяносто, у нее не хватило сил самой вылезти из ванны, и она захлебнулась.
Вероятно, она весь день звала слабым голосом на помощь.
В ванной комнате, на полке возле раковины, лежал парик из белокурых волос. Мейер попытался представить себе, как выглядела старуха в молодости, когда у нее на голове росли собственные белокурые волосы. Теперь же, лысая и истощенная, она была похожа на узницу концентрационного лагеря.
Эта маленькая лысая старушка, обнаруженная в ванне" долго вспоминалась Мейеру. Он даже иногда просыпался среди ночи и думал о ней. Ему показалось, что она похожа на еврейку. Ибо одно дело быть евреем, который считает Израиль" иностранным государством, каждый год на Рождество украшает елку, а в синагоге не был с тех пор, как много лет назад расследовал убийство раввина, и совсем другое дело сознавать, что преследование евреев в Германии было вызвано только тем, что они были просто такими же евреями, как он сам. Жалея маленькую старушку, положившую перед роковым купанием свой белокурый парик на полку в ванной, Мейер оплакивал каждого жившего в этом мире еврея. Правда, как оказалось, она вовсе не была еврейкой. Ее фамилия была Келли.
Она потому мне вспомнилась сейчас, подумал Мейер, что мужчина, назвавшийся Чарли, выглядит намного старше 75 лет. Научные методики явно подвели врача.
Чарли сидел на кровати, но, казалось, витал где-то в заоблачных высях. Тщедушный старик с отсутствующим выражением лица, обтянутого прозрачной, как пергамент, кожей, и синими, словно цветы цикория, глазами.
– Как поживаете, сэр? – спросил Хейз.
Старик кивнул, головой.
Чарли.
Чарли – это все, что мы из него вытянули.
С одежды спороты все метки. Укутанный в одеяло, он сидел под дождем в инвалидном кресле-коляске.
– Мы обследовали его, – проговорил врач. – У него диабет, анемия, высокое артериальное давление, ревматический полиартрит и двусторонняя катаракта. Потеря памяти.
Возможно, это болезнь Альцгеймера.
– Знает ли он, как сюда попал? – спросил Хейз.
– Вы знаете, как сюда попали, сэр? – спросил Мейер.
– В машине, – ответил Чарли.
– Кто вел машину? Знаете?
– Мужчина, – произнес Чарли.
– Он вам знаком?
– Нет.
– Знаете, как его зовут?
– Нет.
Дрожащий голос, дрожащие руки. Может быть, у него еще и болезнь Паркинсона, подумал Мейер. Фамилия и первая буква имени врача были вытиснены на маленькой пластмассовой карточке, пришпиленной к его халату. Д-р Дж. Мукерджи. Наверное, индиец, предположил Мейер. В этом американском городе врачей-индийцев было гораздо больше, чем индийцев-заклинателей змей в индийском городе Калькутте. Если вы поступаете в покой неотложной помощи в одной из здешних больниц, наверняка вас будет лечить врач, мать которого проживает в Дели.
– Как вы попали в машину? – поинтересовался Хейз.
– Меня вынесли из дома, поднесли к машине. Посадили на переднее сиденье рядом с ним.
– Когда это случилось?
– Прошлой ночью.
– Где?
– У дома.
– Где он находится, сэр?
– Дом, – повторил старик и пожал плечами.
– Он не знает, где живет, – сказал Мукерджи. – Я его уже спрашивал.
– В котором часу это было, сэр? – спросил Хейз. – Когда мужчина вынес вас из дома и понес к?..
– Видимо, он давно разучился ориентироваться во времени, – перебил его Мукерджи.
– Как выглядел тот мужчина? – спросил Мейер.
Он не надеялся получить обстоятельный ответ. Многие старики отлично помнят, что произошло с ними, когда им было четыре года, но напрочь забывают, куда всего лишь три минуты назад положили свою шляпу.
– Ему 40 – 45 лет, – ответил Чарли. – Ростом он около 180 см. Кареглазый, темноволосый. В джинсах и коричневой кожаной куртке, под курткой желтая рубашка. Без шляпы.
Мейер был потрясен. Хейз тоже.
– Черный или белый? – поинтересовался Мейер.
– Белый.
– Что вы еще можете вспомнить о нем?
– Он был очень любезен со мной, – сказал Чарли.
– Вы запрашивали Отдел розыска без вести пропавших?
– спросил Мукерджи.
– В их картотеках мужчина с его приметами не значится, – сообщил Мейер, но умолчал, что детектив, с которым он разговаривал, взорвался: «Что за чертова эпидемия!»
– Он ехал от вашего дома прямо или где-нибудь сворачивал? – снова задал вопрос Хейз.
– Не знаю, – ответил Чарли.
– Мне кажется, он в последние годы не вставал с постели, – вмешался в разговор Мукерджи. – На его теле много пролежней. Нам нужно непременно найти его родных. Тех самых, которые сбагрили его нам. Кто бы они ни были.
Это вульгарное выражение было в ходу у больничного персонала. «Сбагрить» на их языке значило выкинуть. Сбагрить. Коротко и ясно. Как ненужный хлам. Но это были живые существа. Люди.
– Долго ли вы ехали в машине? – спросил Хейз.
– У него же нет ни малейшего понятия о времени, – напомнил Мукерджи.
– Двадцать месяцев, – подтвердил его заявление Чарли.
– Он с вами разговаривал в дороге?
– Он знает, как меня звать.
– Знает, что вас зовут Чарли?
– Называл меня Чарли. Он знает мое имя.
– Чарли. А фамилия?
– Не знаю.
– Что он вам сказал на прощание?
– Сказал, что я вел себя молодцом.
– А еще что?
– Сказал, что здесь меня будут любить, – произнес Чарли и посмотрел Мейеру прямо в глаза. – А вы меня любите?
– спросил он и заплакал.