Текст книги "Озорство"

Автор книги: Эд Макбейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

Глава 6

Больше всего на свете Силу нравилось работать у окна.

Сидеть у окна, смотреть на улицу, наблюдать, как по ней снуют люди, писать песни о них. Он все еще жил в Даймондбеке, в гораздо лучшей квартире, чем та, где он ютился с матерью и тремя сестрами в самом начале своей карьеры.

Его теперешнее жилище выходило окнами на ту часть парка, которая примыкала к окраинным кварталам. Он смотрел в окно, наблюдал людей, писал о них. Рок-группа, какого бы высокого класса она ни была, отличалась от рэп-ансамбля тем, что рэппер был комментатором общественной жизни.

Рэппер рассказывал людям, как живется человеку, если у него черная кожа. Ты слушаешь белых рэпперов? Они несносны, приятель. У них правильные ритмы и почти правильные слова, но их протест фальшив, приятель. Они понятия не имеют, что это такое.

Если твоя кожа не черная, ты не знаешь, как живется чернокожему человеку, даже представить себе не можешь, какова его жизнь. С каким бы сочувствием ты ни писал о чернокожих, никто не поверит в твою искренность, приятель. Потому что, если ты не чувствуешь боли, то не схватишь самого главного. Быть чернокожим – это значит пропитаться страданием. Стремиться возвыситься над каждодневным страданием. Или поддаться страданиям, позволить им взять верх над собой, позволить им вести себя по бесплодному пути, приятель. Выбирай. Вот что пытался он вложить в свои песни. Как люди находят в себе силы возвыситься над страданиями, стать личностями. И он написал такую песню:

Полюби фараона, приятель...

Полюби громадину-фараона, приятель...

Посмотри, с какой важностью и напыщенностью, приятель...

Он пинает тебя в зад, приятель.

Хочешь стать фараоном, приятель?

Хочешь вступить в полицию, приятель?

Хочешь взять силу всего общества впридачу к своей собственной силе?

Хочешь пинать чей-то зад, приятель?

Хочешь целовать чей-то зад, приятель?

Пойди и надень полицейскую форму, приятель, спрячь под ней

Свою черную кожу, приятель, забудь, что ты чернокожий, пойди и стань фараоном, приятель...

Когда он писал подобные песни, он вовсе не хотел сказать, что среди полицейских нет хороших людей. Он только хотел сказать, что поступающий на службу в полицию негр предавал свой народ. Потому что полиция держит народ в подчинении, полицейские отворачиваются и не видят, как сбытчики наркотиков на всех городских перекрестках делают свое черное дело. Полицейские отворачиваются и не видят, как мальчишки губят наркотиками свои жизни. А на этом жиреют и богатеют проклятые жирные итальяшки в Сицилии и проклятые жирные латиноамерикашки в Колумбии.

Неужели полицейский, принуждающий повиноваться законам, не знает разрушительную силу наркотиков? Сейчас в Америке кокаина намного больше, чем ванильного мороженого, любимого лакомства американцев.

Любишь ванильное мороженое?

Оно не убийца!

Ты говоришь, что тебе противен шоколад?

А я говорю, что ты глупый.

Потому что шоколад и кожа

Первых детей Бога одного цвета.

Пойди спроси у землекопов...

Людей, которые находят кости, Расспроси их о шоколаде...

Расспроси их о неграх...

Это была другая его песня. Она занимала только семнадцатое место в «хит-парадах» и никогда не поднималась выше. Потому что никто не понял заложенную в ней археологическую истину, доказательство, что первый на земле человек был чернокожим, высоким и гордым, отстоящим от гориллы на целую сотню световых лет. Ваши мальчишки бросают школу после седьмого класса. Но они знают об ученых, раскопавших кости первого человека. Этот человек был чернокожим африканцем, как ты и я.

В те далекие времена не было страданий.

Люди бродили, делали свои дела, охотились, ловили рыбу, собирали ягоды с кустов и растения с земли, переходили всем племенем с места на место. Жили дарами земли, и не было тогда и в помине сбытчиков наркотиков, стоящих на перекрестках и предлагающих тебе свое зелье. Это было до того, как в мир пришло страдание. Нет ни одного принуждающего повиноваться законам полицейского, который бы не знал, как работает треугольник. Современная Америка насыщена кокаином. В многочисленных притонах любой желающий вдыхает одну за другой микроскопические дозы кокаина или курит какой-нибудь другой наркотик на основе кокаина.

А тебе как будто это неизвестно, приятель. Всякий, кто хочет потреблять зелье, его потребляет. Даже твоя младшая сестренка это знает. Вот почему ты сегодня можешь получить дозу наркотика за 75 центов, в сетях дешевизны запутываются все новые и новые наркоманы. Силу иногда казалось, что вся страна от Нью-Йорка до Лос-Анджелеса превратилась в огромный проклятый притон наркоманов, и некуда от них деться. Вот так и возник треугольник. Колумбийцам нужны рынки для сбыта товара. Чем плоха Европа? Прошлой осенью ансамбль «Блеск Плевка» выступал на гастролях в лондонском театре «Палладиум». И Сил спросил одного тамошнего музыканта, собрата по искусству, жившего в Блумсберри, – бог знает где это находится – так вот, он спросил его, можно ли достать в Лондоне кристаллический кокаин? Собрат ответил, что местная полиция слышала о нем, но никогда его не видела. Собрат потреблял гашиш. Героин, приятель. В Европе взятка по-прежнему правит бал.

Вот как организован этот треугольник. Мафия доставляет опий из восточных стран и перерабатывает его в героин, а колумбийский картель выращивает на плантациях коку и вырабатывает из него кокаин. Потом на Сицилию плывут корабли, груженные кокаином, а обратно везут героин. В Европе кокаин-сырец перерабатывается в кристаллический кокаин для курения. Вот это-то мы и потребляем, ребята, совершенно новое вещество, приготовленное специально для нас. Чем не демократия! В Соединенных Штатах пакетик героина продают очень дешево. Это оживило рынок, который начал было угасать, когда в моду вошел кристаллический кокаин.

Пройдет совсем немного времени, и братья с сестрами снова будут выпрашивать его у торговцев. Если только кто-нибудь, подобно Силу, не поведает им в своей песне, что итальяшкам и латиноамерикашкам нечего предложить чернокожему человеку кроме презрения. Такое же презрение питает и еврей ко всякому, чья кожа не лилейно белая. Если бы удалось докопаться до дна треугольника и обнаружить, что всем этим делом заправляет еврей, Сил нисколько не удивился бы этому. Попробуйте рассказать любому белому о страданиях негра. Попытайтесь поведать о них и человеку с черной, как у вас, кожей, но носящему имя Гомес или Санчес, которое снимало с него проклятие и звучало так, словно он происходил из знатного испанского рода, а не от предков, которых привезли в Америку в цепях на невольничьем корабле. Страдание. Попытайтесь поведать о нем. Пишите о нем.

Он писал на желтой линованной бумаге блокнота и изредка посматривал в окно. И сегодня был такой же солнечный день, как вчера. Субботнее утро, люди наслаждаются солнцем, идут по своим делам.

На углу Энслея, там, где эта улица упирается в парк, стоит сбытчик наркотиков...

Люди прогуливаются по парку, ездят велосипедисты.

Немногие белые рискуют гулять в этом удаленном районе парка.

Его карандаш застыл над бумагой.

– Он увидел негритянку в нарядных шортах и спортивной куртке. Она входила в парк. Через мгновение она уже была там, словно бегунья, услышавшая выстрел стартового пистолета.

Карандаш забегал по бумаге:

Черная женщина, черная женщина с поразительно черными глазами,

Твоей коже не хватает красок. Почему это,

Скажи мне.

Почему это, черная женщина?

И не смущай меня сегодня ночью...

Питера Уилкинса похоронили сегодня утром в половине одиннадцатого, и теперь в трехэтажном каменном особняке на Олбермарльской улице его поминали родственники и соседи. На длинном обеденном столе были кофе, бутерброды, пирожные. Незадолго до полудня пришел Клинг и застал в гостиной около 25 человек. Несколько гостей стояло вокруг Дебры Уилкинс. Среди них Клинг заметил священника, произнесшего хвалебную речь над могилой покойного. Сейчас он скромно принимал поздравления восхищенных слушателей.

Зеленые глаза Дебры покраснели от слез, веки припухли.

Она слушала, что говорили гости, кивала головой, в глазах ее застыла боль. Клинг поймал ее взгляд, она тоже узнала его и быстро подошла к нему.

– Вы... были?.. – начала она, и он сказал ей, что расследование преступления почти не продвинулось вперед. Он понимает, что пришел не вовремя, но ему нужно задать ей несколько вопросов, если она, конечно, в состоянии ответить на них. Если нет, он может прийти в другое время. Она уверила его, что чувствует себя прекрасно и предложила ему выпить чашечку кофе и что-нибудь съесть.

– Нет, спасибо, – отказался он, – я зашел к вам всего на несколько минут.

Они сели на стулья, стоявшие в дальнем конце комнаты.

Вокруг них слышался приглушенный гул голосов, как это обычно бывает в подобных печальных случаях. Говорили о житейских делах, о покойном почти не вспоминали. Жизнь продолжается – вот основная тема разговоров на поминках.

Люди не повышали голосов, чтобы не нарушить торжественность момента. Клинг тоже понизил голос.

– Миссис Уилкинс, – проговорил он, – когда мы с вами вчера разговаривали по телефону, вы сказали, что никогда не слышали имени Тимоти О'Лафлин, и категорически утверждали, что ваш муж не был знаком с этим человеком.

Я начинаю думать, что между убитыми не было никакой связи, они стали случайными жертвами убийцы. Вот поэтому-то я и хотел бы поточнее узнать, куда ваш муж пошел той ночью, когда его убили.

Дебра кивнула головой. Ей было трудно вспоминать об этом, и детективу очень не хотелось начинать сейчас тяжелый разговор, но время летело, а тот, кто убил троих, разгуливал на свободе.

– Вы сказали, он пошел в кино...

– Да.

– Он сказал вам, что идет в кино...

– Да.

– Я проверил расписание сеансов в кинотеатре, который вы мне назвали. Он, возможно, хотел попасть на сеанс... если он вышел из дома в половине девятого... ближайший сеанс начинался в девять и заканчивался в одиннадцать. Судмедэксперты определили время, которое прошло с момента смерти... они умеют определять это время. Я не представляю себе, как они это делают, а я ведь полицейский с большим стажем. Мне не хотелось бы сейчас говорить об этом, миссис Уилкинс, но я должен. Надеюсь, вы меня поймете.

– Да. Пожалуйста, не беспокойтесь. Я помогу вам всем, чем смогу.

– Спасибо. Я ценю это. Но они не могут с абсолютной точностью сказать, сколько часов прошло с момента смерти, хотя ошибаются очень редко и незначительно. Если они утверждают, что смерть наступила около полуночи, то, может быть, это случилось в одиннадцать. Когда закончился сеанс. Меня мучает один вопрос: что понесло его на улицу Харлоу. В район бульвара. Я спросил судмедэксперта, не перемещали ли тело... да, это тоже можно установить. Запросто, – продолжал детектив. – Только не спрашивайте меня, как это делается. По положению тела, по тому, как кровь скапливается в некоторых частях тела. Потому что, если было изменено положение тела, изменение окраски тела вследствие венозного застоя, кажется, так это называется, будет совсем другим в новом положении. Извините, я не врач. Я полностью доверяю тому, что написано в протоколе вскрытия.

– Понимаю.

– Но в нашем случае невозможно было установить, был ли ваш муж убит там, где мы нашли его тело, или же тело привезли из какого-то другого места. На тротуаре почти не было крови. Такого не могло бы быть на месте убийства, но всю ночь шел дождь, и кровь, возможно, смыло. Так или иначе, эксперты сомневаются, не было ли совершено убийство в другом месте. Судмедэксперт не смог установить это на основании вскрытия тела, а детективы не нашли ничего, что служило бы доказательством перемещения тела. Итак, нам остается только предполагать, что убийство было именно там и совершено. И снова возвращаюсь к вопросу: что понесло его в проливной дождь со Стеммлер-Авеню на улицу Харлоу.

– Понятия не имею, – сказала Дебра.

– Взял ли он с собой какую-нибудь краску, когда выходил из дома?

– Право, не заметила. Когда он уходил, я была в ванной.

– А, – произнес Клинг.

– Он заглянул в ванную, сказал, что вернется в начале двенадцатого, я ответила ему: «Ладно, скоро увидимся» или что-то в этом роде, и он ушел. А я собиралась лечь в постель. Я обычно принимаю ванну приблизительно в половине девятого – девять, а потом ложусь в постель и читаю до десяти – в это время начинают показывать по телевизору новости. Засыпаю обычно в одиннадцать.

– Но только не в ту ночь.

– Простите?

– Вы сказали нам, что позвонили в полицию около полуночи.

– Да, потому что Питер не вернулся домой.

– Вы его ждали?

– Да. То есть, я лежала в постели. Я знала, что он должен вернуться домой, и поэтому не спала. Вы это хотите знать?

– Да. Я думал, что вы проснулись, мне и в голову не пришло, что вы могли сидеть в гостиной или в другой комнате.

– Да, я проснулась, – подтвердила она. – В постели.

– Но он не вернулся, и вы позвонили в полицию.

– Да.

– Вы сказали, что это было около полуночи.

– Мне кажется, это было точно в полночь. Били часы.

Те самые, которые висят в гостиной.

– Видели ли вы когда-нибудь прежде в его шкафу банки с красками? До того дня, когда мы их нашли?

– Никогда.

– У вас свой шкаф?

– Да.

– Вы ничего не вешали в его шкаф? Ничего не клали туда?

– Никогда.

– Следовательно, те банки оказались для вас такой же неожиданностью, как и для нас.

– Полной неожиданностью.

– Он не занимался живописью или просто рисованием, а?

– Нет. У него к этому не было никаких способностей.

– Или деревообработкой? Может быть, он собирался что-нибудь красить?

– Нет. Ничего этого не было.

– Я скажу вам вот что, – сказал Клинг. – Трудно поверить, что ваш муж был одним из этих писак... пачкунов, но я не могу придумать больше никакой другой причины, которая привела его на улицу Харлоу. А не живет ли кто-нибудь из ваших друзей на улице Харлоу?

– Нет.

– А я так не думаю. Прилегающий к эстакаде район не из лучших. – Он задумался на мгновение, посмотрел на нее и произнес:

– Миссис Уилкинс, я понимаю, в прошлый раз мой коллега был несколько бестактен, но, тем не менее, я должен спросить: есть ли у вас какие-нибудь основания полагать, что у вашего мужа была другая женщина?

– Женщина, которая живет на улице Харлоу? – спросила Дебра, рассердившись.

– Не обязательно там, – спокойно произнес Клинг.

– У меня нет никаких оснований так думать, – заявила Дебра.

– Есть ли у вас хоть какая-нибудь догадка, почему он оказался у той стены на улице Харлоу?

– Никакой.

– Стены, покрытой пачкотней.

– Ума не приложу, почему он туда пошел.

– В дождь.

– В дождь, – повторила она. – Он сказал мне, что вернется домой сразу же после кино. Он сказал мне, что будет дома в начале двенадцатого. Понятия не имею, как это случилось, что он закончил свою жизнь... в дождь... на улице.

– Никакого понятия, – сказала Дебра и заплакала.

Клинг ждал, когда она выплачется.

– Простите, – сказала она.

– Ничего, – успокоил он ее, – я знаю, как трудно...

– Дебра!

Мягкий, учтивый голос, стеснительный, ненавязчивый.

Клинг обернулся и увидел стройного мужчину ростом около 180 см, в коричневом костюме, коричневых ботинках, застегнутой на все пуговицы рубашке и галстуке в золотую и коричневую полоску. Около 35 лет, определил на глаз Клинг.

От его некрасивого, простого, скуластого лица веяло надежностью. Усатый очкарик. Из-за стекол очков смотрели глаза цвета лесных орехов. Смотрели с таким выражением, что казалось, он вот-вот заплачет. В них была несказанная печаль, невыносимое горе. Он снова заговорил. Его голос звучал кротко, словно он молился в церкви.

– Я должен уйти, Дебра, – проговорил он.

Он протянул ей обе руки. Взял ее руки в свои.

Она кивнула головой.

Они обнялись.

Она снова заплакала.

– Не знаю, что мы будем делать без него, – сказал он и прижал ее к своей груди. Она уткнулась в его плечо, слезы ручьями текли по ее лицу.

– Если у вас возникнет нужда во мне, непременно звоните, – произнес он, отступив от нее на длину вытянутой руки и глядя на ее заплаканное лицо. – Договорились?

– Да, – ответила Дебра. – Благодарю вас, Джефф.

– Звоните мне, – повторил он, похлопал ее по руке, кивнул на прощанье Клингу и начал пробираться сквозь толпу печальных гостей к выходу.

– Компаньон моего мужа, – сказала Дебра. – Джефф Кольберт. Не знаю, что бы я делала без него. Изумительный человек.

– Миссис Уилкинс, – проговорил Клинг. – Я скажу вам то же самое, что и он. Звоните мне. Если вам придет в голову какая-нибудь догадка, пусть самая незначительная на ваш взгляд, позвоните мне, – он вынул из кармана бумажник, нашел в нем визитную карточку и протянул ей. – В любое время дня или ночи, – продолжал он. – Ваше сообщение непременно передадут мне.

– Благодарю вас, – сказала она.

– Меня или моего коллегу легко найдут, – прибавил Клинг и подумал: «Интересно, куда запропал этот чертов Паркер?»

* * *

Тедди не виделась с Эйлин Берк с тех пор, как подруга начала над собой работать. За это время Эйлин чудесным образом изменилась. Не было больше суматошной сыщицы, которая, казалось, не умела сочетать службу с личной жизнью. Была уверенная в себе женщина, прекрасно державшаяся на волнах житейского моря. Она сидела, в синих джинсах и зеленой, под цвет ее глаз, спортивной куртке, напротив Тедди за столиком в китайском ресторанчике, куда они зашли, чтобы побыть вместе. Ее руки быстро мелькали, она умела немного объясняться жестами.

– Ради тебя, – знаками показала она. – Ведь мы же подруги.

Ее язык жестов был неуверенным, но она старалась. Как и большинство людей, изучающих иностранные языки, – к ним можно отнести и язык глухонемых – Эйлин понимала лучше, чем говорила. Тедди это было приятно, ей нужно было так много рассказать подруге. Обе женщины привлекли бы к себе внимание, даже если бы они и разговаривали, как все люди. Но ни одна из них об этом не думала. Каждая из них была по-своему поразительно красива в ирландском вкусе. Огненно-рыжая Эйлин с прекрасным цветом лица и черноволосая, темноглазая Тедди. Они переговаривались жестами через стол – Эйлин не слишком быстро, хотя она и старалась – и это заинтриговало китайцев, заполнивших в этот обеденный час зал ресторана.

Тедди рассказывала ей о том, что произошло накануне за воротами клиники. Эйлин наблюдала за ее пальцами, которые двигались гораздо медленнее, чем когда она разговаривала с мужем и детьми, но полыхавшие ярким огнем глаза лучше всяких слов передавали ее волнение при воспоминании о том событии. Люди, организовавшие защиту клиники, рассказывала Тедди, рекомендовали воздерживаться от контакта с нападавшими и вести себя так, чтобы не допустить обострения конфликта.

Ирония не была чужда ей. И Эйлин тоже. Тедди не могла отвечать на насмешки завывавшей вокруг нее толпы, даже если бы и хотела.

– Я стояла, а кровь текла по моему лицу, – показывала она пальцами.

...текла по ее шее, плечам, за воротник майки. Не отрываясь, она смотрела в глаза священника. Это он инициировал словесные оскорбления, управлял вопящей беснующейся толпой, как церковным хором. Тедди считывала оскорбления с его губ, видела искаженные лица его сообщников. Вся шумовая атака разбилась о нее, но нападавшие этого не знали. Ее глухие уши ничего не слышали, и шум не проникал в ее сознание.

Но даже если бы она слышала, она бы не отступила.

В тот день защитники клиники стояли плечом к плечу с ней, и их горевшие гневом глаза были устремлены на толпу, чье неистовство, казалось, разжигалось безмолвием Тедди. Ее взгляд был неподвижен, рот сжат, она пристально смотрела на лицо священника, залившего ее кровью. А за его спиной синело небо. Такое синее, какого еще не было той весной.

«Убийцы, дайте детям жить! Убийцы, дайте детям жить!»

– Сукины дети, – произнесла Эйлин и попыталась представить свои слова жестами, но Тедди уже считала их с ее губ.

И снова замелькали ее пальцы:

– Двадцать минут они...

...пытались вызвать ее на ответные действия, девять человек, стоявших тесным полукругом, изводя ее криками и насмешками. Кровь запеклась вокруг ее глаз, в раковинах ее неслышащих ушей, в уголках губ. Майка с надписью ЗА СВОБОДНЫЙ ВЫБОР пропиталась кровью и из синей стала пурпурной.

Она пристально смотрела в темные глаза священника.

– Был чудесный весенний день, – показывали ее пальцы.

Эйлин смотрела на подругу, ее зеленые глаза широко раскрылись в предвкушении чего-то интересного.

– Ну? – спросила она пальцами.

Она знала, как представить движениями пальцев это слово.

– Ну?

Глаза Тедди раскрылись так же широко, как у Эйлин, брови поползли вверх, она удивленно пожала плечами.

– Они просто разошлись по домам! – сообщили ее пальцы.

– Прекрасно! – прошептала Эйлин и кивнула головой. – Ты молодчина, девочка, – сказали ее пальцы. Она протянула руку через стол и пожала руку Тедди.

Тедди улыбнулась.

– Да, – сказала ее улыбка.

Ей не нужно было переводить это слово на язык жестов.

* * *

Женщине, открывшей дверь белого деревянного дома на Мерриветер-Лейн, было около 70 лет. Так на глаз определил Бадд. Сутулая, седая, в больших очках, оправа которых сверкала, словно сделанная из чистого золота. Старуха внимательно рассмотрела его полицейский значок, удостоверение личности и только после этого сказала:

– Чем могу служить, сэр?

– Это мой коллега, – представил Бадд стоявшего рядом с ним мужчину. – Детектив Деллароза.

– Слушаю вас.

В ее голосе звучало нетерпение. Прожила семьдесят проклятых лет, подумал Бадд, и еще куда-то торопится.

– Вы позволите нам войти, – спросил он.

– Что вам нужно?

– Проживает ли здесь человек по имени Рубин Шэнкс?

– Проживает.

– Мы бы хотели задать ему несколько вопросов, с вашего позволения.

– Мой муж не может отвечать ни на какие вопросы.

– Скажите нам свое имя, мэм.

– Маргарет Шэнкс.

– Миссис Шэнкс, мы разговаривали с владельцем бензоколонки «Шелл» на Лейкере, в деловой части города. Он сказал, что два дня назад подвез вашего мужа...

– Да?

– Было такое?

– Что вам нужно? – снова спросила старуха.

–  – Вчера ваш муж оставил двухместную синюю машину «акура ледженд» возле бензоколонки «Шелл».

– Мне ничего об этом неизвестно, – отрезала старуха.

– Тот человек сказал, что машину прикатили туда, потому что ваш муж не смог ее завести. Он оставил в ней ключи, и тот человек привез его домой на своей машине. Так было дело, мэм?

– У нас нет синей машины.

– А какая у вас машина, мэм?

– Черная.

– Год выпуска и фирма, мэм?

– Не знаю, о чем это вы толкуете.

– Год выпуска и фирма, мэм?

– "Акура" 1987 года выпуска.

– Возможно, «ледженд», мэм?

– Да.

– Двухместная?

– Да.

– Можете ли вы сказать, где сейчас находится эта машина?

– Как где? В гараже.

– Мэм, я все-таки хочу поговорить с вашим мужем, если вы не возражаете.

– Я же сказала вам, что мой муж не...

– Кто там, Мэг?

Сыщики увидели седого плешивого мужчину, возникшего за левым плечом старухи. От тоже был в очках и казался старше своей жены. Ему около 80, подумал Бадд.

– Никого нет, – отрезала старуха. – Возвращайся к своему телевизору.

– Так кто же это? – допытывался старик.

Высокий, мускулистый, он в молодости, наверное, был боксером. Старик озадаченно смотрел на них из-за толстых стекол своих очков.

– Фоксхиллская полиция, – представился Деллароза. – Ничего, если мы войдем, сэр?

– Я же сказала вам, он...

– Конечно, входите. Что-то случилось? Несчастье?

– Он действительно не может...

– Входите же, мы угостим вас кофе, – настаивал старик.

Полицейские обошли миссис Шэнкс и переступили через порог дома. Без приглашения хозяев они могли войти в их дом, только предъявив ордер. Теперь же закон был соблюден.

Дом был обставлен крайне скромно. Маленький, хорошо спланированный домик. Когда они его покупали, а это было лет сорок, а то и пятьдесят назад, он обошелся им в двадцать тысяч долларов. Теперь же он стоил минимум сто кусков. По телевизору показывали какой-то душещипательный сериал. На экране мельтешили головы и стыдливо говорили о сексе. Обычная американская дневная белиберда.

– Вы – Рубин Шэнкс? – спросил Бадд.

Старик моргнул. Его глаза смущенно смотрели из-за стекол очков.

– Мэг? – спросил он жену.

– Ты – Рубин Шэнкс, – сказала она ему.

Но это, казалось, не дошло до него. Глаза его снова моргнули за стеклами очков, он недоверчиво посмотрел на старуху.

– Да, – кивнула она головой. В этом кивке виделись безграничное терпение и в то же время раздражение.

– Мистер Шэнкс, – обратился к нему Бадд, – знаете ли вы станцию техобслуживания «Шелл» на улице Лейкер в деловой части города?

– Разумеется, знаю, – ответил Шэнкс. – Мэг, угости этих ребят кофе. С чем вы пьете кофе, ребята?

– У нас нет кофе, – сказала старуха.

– Почему ты не сваришь им кофе, голубка? Задержитесь на несколько минут, ребята. Если вы не против того, чтобы подо...

– Спасибо, все в порядке, мистер Шэнкс. Мы только хотим задать вам несколько вопросов, – проговорил Бадд.

– О, чем?

– Прикатили ли вы вчера вечером машину на станцию техобслуживания?

– Какую станцию техобслуживания?

– Ту, которая находится на улице Лейкер.

– Лейкер?

– Улица Лейкер. В деловой части города.

– О! О! Вчера. Я был вчера в деловой части города, Мэг?

– Ты был там, – подтвердила она.

– Правда-правда, – вспомнил старик. – Я сидел в машине, а двое ребят катили ее. Правда. Я не мог завести ее. Они помогли мне прикатить ее на станцию техобслуживания.

– Машина у вас никак не заводилась, да? – спросил Бадд.

– Ключ не поворачивался, – уточнил Шэнкс и пожал плечами. – И на станции техобслуживания не мог повернуть его. Они там вообразили, что что-то случилось с тем, куда вставляют ключ. Как это называется, Мэг? Куда вставляют ключ?

– Зажигание, – подсказала она ему.

– Вообразили, что его заморозило или что-то в этом роде.

– Гм-мм, – произнес Бадд и посмотрел на своего напарника.

– Что вы делали в городе? – поинтересовался Деллароза.

– Ездил в центр. В «Парад». Повидаться с приятелями.

– Бар «Парад»? В центре, на улице Лейкер?

– Да, сэр. Зашел поздороваться со своими старыми товарищами по флоту.

– Вы там пили, мистер Шэнкс?

– Нет, сэр. Не пил. Просто заехал в центр поздороваться кое с кем из своих старых товарищей – и все.

– Он все время ездит на той машине, мэм? – спросил Бадд.

– Я говорю ему, чтобы он не ездил, – ответила старуха. – А он не хочет слушать.

– Я вожу машину с шестнадцати лет, – возразил Шэнкс.

– Помните ли вы, сэр, где оставили свою машину, когда пошли в бар?

– Какой бар?

– "Парад", сэр. Туда, куда вы, по вашим словам, ходили вчера.

– Разве я туда ходил, Мэг?

– Именно это ты им сказал. Рубин.

– Так где же я оставил машину?

– Именно это они и хотят узнать.

– Несомненно, там, где я ее нашел, когда вышел из бара. Напротив «Великого Союза». Но она не заводилась. Ключ не поворачивался в этом... как оно называется, Мэг?

– Зажигание.

– Каким же образом ваша машина оказалась дома, сэр?

Шэнкс посмотрел на жену. Тот же смущенный, потерянный взгляд.

– Мэг? – спросил он. – Как она оказалась дома?

– Я отогнала ее домой, – ответила она.

– Где вы ее нашли, мэм?

– У него будут неприятности?

– Где вы нашли ее? Можете ли вы это сказать?

– Возле кинотеатра.

– Нет, Мэг, – возразил Шэнкс. – Напротив «Великого Союза». Вот где я ее оставил.

– Рубин, – убеждала его старуха, – ты забыл, где оставил машину.

– Нет, не забыл. Я нашел ее там, где оставил. Сел в нее, вставил ключ в за...

– Рубин, ты сел в чужую машину.

– Нет, – упорствовал старик, – нет, не в чужую, Мэг.

– Рубин, то была не наша машина. То была чужая машина.

– Разве? – произнес он и посмотрел на сыщиков. – Как могло случиться, что я сел в чужую машину? – недоумевал старик. – Неужели я не знаю свою машину?

– Мистер Шэнкс, – сказал Бадд, – сегодня утром человек по имени Германн Фридлих ехал в город на маршрутном такси, выглянул в окно и увидел эту машину на стоянке возле станции «Шелл». Он вышел из такси, побежал туда, вставил свой ключ в замок зажигания, и машина завелась. В это время к нему подбежал хозяин станции и велел ему вылезти из машины его клиента. Мистер Фридлих ответил хозяину, что это его собственная машина. Ее у него вчера угнали.

– Угнали? – удивился Шэнкс и посмотрел на жену.

– Да, сэр. К нам поступило заявление, что она была угнана вчера в 5.45 вечера. Мистер Фридлих позвонил нам и сказал, что оставил машину незапертой.

– Незапертой? – переспросил Шэнкс.

– Да, сэр. Потому что он побежал в «Великий Союз» за бутылкой молока, а когда вернулся, машина исчезла.

– Кто же виноват, что он ее не запер? – спросил старик. – В наше-то время.

– Да, сэр, он должен был запереть ее.

– Но что будет со мной?

– Ты сел в чужую машину, Рубин, – раздраженно объяснила ему жена и, повернувшись к Бадду, сказала:

– Простите его, у него память отшибло.

– Мэм... прошлой ночью вам звонили из гаража и сказали, что ваш муж оставил чужой ключ. Так?

– Да.

– И вы пошли туда с вашим сыном... ваш сын ведь тоже живет в Фокс-Хилле, да?

– Да.

– Он повез вас в гараж, и вы сказали хозяину, человеку по имени Джейк Сэттон... вы попросили его отдать вам ключи и обещали ему поискать дома другие ключи. Так?

– Да. Потому что...

– Потому что, когда вы увидели стоявшую там синюю машину, вы сразу поняли, что она не ваша. Разве не так? Вы знали, что ваш муж взял чужую машину и...

– Я испугалась, что он влип в скверную историю.

– Итак, вам вернули ключи от вашей машины.

– Да.

– После этого ваш сын повез вас в город...

– Да. На поиски машины.

– А когда вы нашли ее, отогнали домой и поставили в гараж.

– Я не хотела, чтобы у него были неприятности.

– Хотя вы и поняли, что он сел в чужую машину, и ее прикатили на станцию «Шелл»...

– Ребята увидели, что я в затруднении, – вмешался в разговор Шэнкс, – и спросили, не желаю ли я, чтобы они ее прикатили на станцию техобслуживания.

– Дурак чертов, – обругала его жена.

– Маргарет, – оправдывался старик, – я вел себя так, как полагается. Ключ не поворачивался. Поэтому я прикатил ее туда, чтобы ее там осмотрели. Кто эти люди? Уж не говорят ли они, что я угнал чужую машину?

Жена его тяжело вздохнула.

– Что же теперь будет? – спросила она. – Вы арестуете его?

– Арестовать меня? – всполошился Шэнкс. – За что? Что я сделал?

– Давно это у него? – поинтересовался Деллароза.

– Очень давно, – ответила Маргарет и снова вздохнула.

* * *

Нанесенная по трафарету черной краской надпись гласила:

Храмовый ОСП

Это не было названием синагоги.

Аббревиатура ОСП означала «Отдел социального попечения», а слово «Храмовый» происходило от словосочетания Арсенал на Храмовой улице. Вчера вечером Мейер снова посетил Старую Неотложку. На этот раз ему нужно было сличить надпись, нанесенную по трафарету на шерстяное одеяло, в которое была укутана Джейн Доу, когда ее нашли на железнодорожной станции. Эта надпись оказалась идентичной надписи, обнаруженной на уголке одеяла Чарли. Когда Мейер выяснял это, доктор Элман сообщил ему нечто гораздо более важное.