Текст книги "Озорство"

Автор книги: Эд Макбейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

– Очень элегантный, – подтвердил один из них.

– Кто твой послезавтрашний фаворит? – спросил второй надзиратель первого.

– Горящие Штаны, – ответил тот.

– А не врешь?

– Хорошая лошадь, – обиделся первый надзиратель.

– Бежит, словно у него в штанах куча, а не огонь.

– Обманщик, обманщик, горящие штаны, – пропел один ночлежник, и все засмеялись.

Кто-то спросил охранников, правду ли говорят, будто здесь, в Храме, не далее как неделю назад что-то произошло.

Человек по имени Руди Прайс чокнулся и попытался утопиться в унитазе. Засунул голову в унитаз и попытался утопиться.

– Так это правда? – допытывался спросивший.

Всем это показалось забавным. Мужик попытался утопиться в унитазе. Надзиратель, поклонник Горящих Штанов, ответил:

– Да, правда. Его успели вытащить оттуда вовремя.

Кто-то высказался, что не надо было ему мешать. Он непотребная сволочь, этот Прайс.

Хейз застегнул на молнию ширинку брюк и, с трудом передвигая ноги, присоединился к компании.

– В котором часу завтрак? – спросил он надзирателя.

– А ты что новичок здесь? – поинтересовался кто-то.

Высокий дородный негр, заросший бородой, как Брилло.

В джинсах, солдатских ботинках, шарфе и украшенном бисером жилете. Из Индии он, что ли, его привез?

– Да, – приглушенно ответил Хейз.

– Завтрак начинается в шесть тридцать, – сказал надзиратель.

– Здешние владельцы проездных билетов боятся опоздать на поезд, – сообщил негр и осклабился. Его шутка показалась ему самому забавной. Зубы у него были гораздо белее, чем изгаженные в лаборатории зубы Хейза. Сыщик хотел было улыбнуться ему в ответ, но передумал.

Человек в низко надвинутой на лоб синей форменной шапке пробурчал:

– Набралось тут сегодня всяких психов. – Черные глаза угольками горели на его лице.

Сам ты псих, подумал Хейз и сказал:

– Орут тут всю ночь, будь она неладна. Не дают уснуть.

– Почему бы вам, ребята, не пойти баиньки?

Это произнес надзиратель, который думал, что Горящие Штаны – это зверь.

Хейзу показалось, что надзиратели хотят поскорее выпроводить бродяг из мужской комнаты, чтобы они там не начали колоться, не передрались и вообще не наделали глупостей.

Они не хотели разрываться между мужской комнатой и манежем. В моем приюте о подопечных сердечно заботятся, говорил Лафтон Мейеру. Но происшествия все-таки здесь бывают. Хейз не знал, сколько надзирателей с полицейскими значками следят за порядком. Четверых или пятерых он видел в кладовой, когда ему выдавали подушку, одеяло и туалетные принадлежности. В спальне – манеже – было свыше 900 коек, и Хейз подумал, что там они нужнее, чем в сортире.

За этими цыплятками нужен глаз да глаз.

– Здесь спокойнее, чем там, – произнес малый с безумными глазами.

– Ладно, ничего не поделаешь. Придется идти на боковую, – любезным, но твердым, не терпящим возражения голосом сказал надзиратель.

Малый направился к выходу. Оба надзирателя шли сзади, словно пастухи, выгоняющие овец на пастбище. Громадина негр оказался рядом с Хейзом. По манежу, возле уборной, расхаживал взад-вперед голый мужчина и вопил:

– Это дело подлежит рассмотрению в Верховном Суде.

Я ссылаюсь на прецедент дела «Вагнер против Вагнера», статья 238 алабамского Кодекса, статьи 627, 184 Кодекса Южной Дакоты. Согласно им была составлена и подана апелляция...

– По улицам их бродит больше, чем лечится в больницах, – заявил негр.

Хейз промолчал.

– Меня зовут Глисон, – представился негр.

– Хадсон, – откликнулся Хейз.

Надзиратели оставили их в покое и присоединились к двум своим коллегам, дежурившим у регистратуры. В комнате стоял монотонный гул. Свет убавили. Сотни спавших и бодрствовавших людей наполняли спальню самыми разнообразными звуками.

– Ты потребляешь наркотики? – спросил Глисон.

Хейз посмотрел на него.

– Здешние ребята выглядят так, словно перепробовали все зелья. Они и в самом деле потребляют.

– А я нет, – сказал Хейз.

– Так, значит, ты бухаешь?

– Точно, – подтвердил Хейз и выкатил глаза.

Глисон изучающе посмотрел на него, он не составил еще о своем новом приятеле определенного мнения.

– Лидия тебя не соблазняла? – поинтересовался он.

– Это что еще за Лидия? Будь она проклята.

– Татуированная дама.

– Мужик в армейских подштанниках?

– Гомик он – вот кто.

– Он сказал мне, что я занял его койку.

– Он вожделеет.

Хейз отошел от Глисона, тот снова догнал его.

– Я здесь постоянный жилец, – сказал он. – Но как это получилось, что я тебя никогда не видел?

– Предпочитаю гулять по улице, – ответил Хейз.

– По какой улице? Где твой угол?

– На пересечении улиц Льюис и Северной Заставы.

– А здесь что делаешь?

– Спасаюсь на юге от зимы.

– Очень жаль, но уже пришла весна, приятель.

– Очень жаль, но это не твое собачье дело, – отрезал Хейз.

– Ты набухался? – поинтересовался Глисон.

Хейз повернулся к нему, посмотрел ему прямо в глаза и сказал:

– Попробуй повторить это, приятель.

Глисон кивнул головой.

– Так я и знал, – произнес он и пошел по своим делам.

* * *

Клуб назывался «Эдем».

Открывался он в полдень. Хлоя начинала свои выступления около десяти часов вечера и работала без перерыва до четырех утра, до самого закрытия клуба. Когда ей везло, она за ночь зарабатывала около 150 долларов.

Но это была только половина того, что имели многие другие девушки: Хлоя не позволяла делать с собой то, что позволяли они.

Эстрада в форме полумесяца в левой части зала – вот что сразу же бросалось в глаза, едва только вы входили в «Эдем».

По обе ее стороны стояли огромные цветные телевизоры, по которым показывали порнографические фильмы. А в это время на эстраде танцевали 10 – 12 девушек, одежда которых мало отличалась от костюма Евы. Если верить рекламе, ансамбль танцовщиц клуба «Эдем» состоял из ста девушек.

И там, действительно, работали сто девушек, но они никогда не танцевали одновременно. Время их работы было разбито на четыре смены: с полудня до четырех дня, с четырех до восьми, с восьми до полуночи и с полуночи до четырех утра.

Смены или комбинации смен девушки выбирали сами, некоторые из них танцевали по три и даже по четыре смены. Но большинство танцовщиц работало около шести часов в день, распределяя это время между двумя сменами. Самой беспокойной сменой было время с восьми вечера до полуночи.

И в это время иногда выпускали в переполненный до отказа зал сорок, а то и пятьдесят танцовщиц с обнаженной грудью.

«Эдем» рекламировал себя истинно нудистским клубом, но никто никогда не видел там девушек, танцевавших в костюме Евы. Правда, во время танцев они расстегивали переднюю застежку трусиков, и мужчины, пившие в баре безалкогольные напитки, разглядывали их половые органы.

В нашем городе ни в одном так называемом истинно нудистском клубе вам не подадут алкогольные напитки. Только безалкогольные, и стоили они пять долларов маленький – в один глоток – бокал плюс чаевые. Официантки говорили всем, что они работают в клубе исключительно за чаевые.

Танцовщицам же нечего было жаловаться – все видели деньги, засунутые за пояс их трусиков-бикини. Если же они танцевали в прозрачных шелковых чулках с подвязками, мужчины засовывали им деньги в чулки и при этом никогда не отказывали себе в удовольствии прикоснуться к потному обнаженному телу.

Эстрада имела глубину около шести метров, так что площадка для танцев была большой – от округлости полумесяца до его рогов, возле которых стояли телевизоры с огромными экранами, показывавшие мужчин и женщин в разнообразных неприличных позах. А в это время танцовщицы кружились на рогах полумесяца, возле самых лиц зрителей, трясли крепкими, упругими грудями, расстегивали трусики, показывая самое сокровенное. У многих из них лобки были обриты. С любой танцевавшей на эстраде девушкой можно было провести время наедине в зале, называвшемся «Змеиная Яма». В прозрачные пластмассовые футляры, равномерно распределенные под потолком бара, были вставлены рекламы. Они приглашали:

Посетите «Змеиную Яму»

Танцы на столе

Интимные танцы

Непристойные танцы

Билеты покупайте заблаговременно

Трехминутные сеансы стоили десять долларов, семиминутные – двадцать и так далее. За пятьдесят долларов можно было пробыть наедине с понравившейся вам танцовщицей целых двадцать минут. Танцовщицы сами завлекали мужчин.

Делалось это так. Они тряслись и извивались на эстраде, почти касаясь лиц мужчин, а те засовывали доллары в их трусики и чулки. Время от времени девушка сходила с эстрады, кружила по залу, как бы невзначай подходила к мужчине, говорила: «Эй, вы не возражаете, если я составлю вам компанию?» и усаживалась рядом с ним. Подбегала официантка и спрашивала у мужчины, не желает ли он угостить даму коктейлем. Напитки назывались коктейлями, хотя в них не было ни капли спиртного. Потом девушка перебиралась к вам на колени, извиваясь, прижимаясь к вам, потягивала напиток, ворковала и наконец спрашивала, не желаете ли вы пройти с ней в «Змеиную Яму». Если она слышала «Да», это звучало в ее ушах музыкой. Она подводила мужчину к кассе, он покупал билет или несколько билетов, и они шли в слабо освещенную комнату размером шесть на девять метров.

Одна сторона комнаты – там, где был вход, – не имела стены. Она была отгорожена от зала двумя дюжинами искусственных кустиков и деревьев, установленных двумя рядами.

Мужчина был наедине с девушкой и в то же время мог видеть сквозь пластмассовые листья, ветви и стебли танцовщиц, извивавшихся на эстраде, и изысканные эротические сцены на экранах телевизоров.

В правом от входа углу комнаты за маленьким столиком сидели мужчина в костюме-тройке и девушка, на которой были только лифчик, трусики и туфли на каблуках-шпильках.

Танцовщица отдавала мужчине билет или билеты, чем-то напоминавшие акции, но только длиннее и уже их. Мужчина писал на обратной стороне каждого билета инициалы танцовщицы. Ее лицо озарялось улыбкой, она подходила к выбравшему ее мужчине и брала его за руку. Пол комнаты был покрыт роскошным ковром. Этим же ковром были покрыты и диванчики, стоявшие по трем сторонам комнаты. Перед диванчиками, на равном расстоянии одна от другой, были прикреплены к полу квадратные платформы площадью около одного квадратного метра и высотой полметра. Мужчина садился на диванчик, а девушка танцевала на платформе, и ее промежность была как раз на уровне его лица.

За десять долларов девушка танцевала на платформе три минуты. Танец на столе – вот как называлось это в рекламах, вставленных в футляры из прозрачной пластмассы. За двадцать долларов можно было купить семиминутный интимный танец. В этом случае сидевший за столиком мужчина расставлял три или четыре искусственных куста или дерева вокруг стоявшей на платформе девушки и ее клиента так, чтобы их не было видно.

Клиент гладил руками груди и ягодицы девушки, а когда возбуждался, целовал соски. Если же клиент покупал 20-минутный непристойный танец, он уединялся с девушкой в дальнем конце комнаты, и их скрывали от нескромных взглядов настоящими джунглями из искусственных растений.

Клиент садился на диванчик, девушка напротив него на платформу, расстегивала молнию ширинки, освобождала из брюк пенис и руками доводила клиента до оргазма.

Хлоя Чэддертон воздерживалась от непристойных танцев, хотя и знала, что под этим золотым дождем могла бы обогатиться. А чтобы прилично заработать трехминутными и семиминутными танцами, их нужно было танцевать почти без перерыва. Девушка получала на руки половину стоимости билета. Пять долларов за десятидолларовый билет, десять долларов за двадцатидолларовый и так далее, все больше и больше. За трехминутный танец ей платили пять долларов плюс чаевые. Обычно гроши. Хотя иногда какой-нибудь чудак мог дать доллар. После этого часто приходилось ждать добрых полчаса, пока на ее крючок не попадался другой клиент. За час девушка зарабатывала двадцать, от силы тридцать долларов.

Если же клиент приглашал девушку на непристойный танец, она получала половину от пятидесяти долларов – двадцать пять – из кассы. Да обычно клиент давал ей десять, а то и двадцать долларов чаевых. У них выходило, как хвастались девушки перед Хлоей, около сорока долларов за каких-нибудь двадцать минут. Простая работа рук. Поэтому если «танцевать» этот «танец» всего лишь раз в час, то за шесть часов – столько времени Хлоя работала каждую ночь – выручка могла дойти до 250 долларов. Разве можно, черт побери, сравнить эту сумму с какими-то пятью долларами в час.

Этой ночью Хлоя исполняла на платформе семиминутный интимный танец перед молодым белым балбесом. Балбес противно потел, гладя ее груди, бедра, лобок, и все норовил просунуть руку под трусики чуть ниже лобка. Мысли Хлои в это время витали где-то далеко-далеко... Днем ей звонил Сильвер и пригласил поужинать с ним. Она ответила ему, что вечером будет занята. «А завтра вечером, а?» – не унимался он. Хлоя сказала, что на завтра у нее назначено свидание с другим мужчиной, но она постарается перенести его на другой день. И вот придя на работу, она подсела к Тони Идену, урожденному Идерозо, тому самому мужчине в костюме-тройке, который сидел за маленьким столиком, и спросила у него, сможет ли он завтра обойтись без нее. Многие девушки были готовы работать с восьми вечера до полуночи, но Тони все же опасался, что в это самое оживленное время на сотню мужчин может оказаться жалкая горстка танцовщиц. И пообещал дать ей ответ чуть позже, около полуночи. Десять минут назад он сказал Хлое, что все улажено.

На следующее утро она позвонит Силу и скажет ему, что с удовольствием поужинает с ним.

– Да, кстати, – напомнит она ему, – когда вы думаете передать мне чек?

Сил обещал заплатить ей 20 тысяч долларов за право исполнения песни «Сестра моя женщина», но она до сих пор не получила от него ни гроша. Гала-концерт, на котором ансамбль Сила собирался спеть эту песню, был назначен на конец этой недели, но о деньгах не было пока ни слуху ни духу.

До того дня, когда Сил позвонил ей и пригласил ее поужинать, Хлоя думала, что их отношения строятся на чисто коммерческой основе. Адвокат составит договор, она его подпишет, получит чек, и они разойдутся, довольные друг другом. Но вот он пригласил ее на ужин, а о чеке ни слова.

Она спрашивала себя, а не замышляет ли Сил какой-нибудь обман, приглашая ее на ужин. Но разве он сможет исполнить со своим ансамблем песню, не заплатив ей предварительно за это? Разве это не будет рискованно для его ансамбля?

Завтра утром нужно будет непременно напомнить ему о чеке.

Чек будет ей пропуском на выход из этого «Рая». Дальше тянуть нельзя.

– Поаккуратней, парень, – сказала она балбесу. – Я ведь танцую не непристойный танец.

В половине седьмого утра обитателям приюта подали первый горячий завтрак. Апельсиновый сок, кофе, яичница с беконом, два ломтя белого хлеба и кусок сливочного масла.

Яичница оказалась непрожаренной, а в остальном завтрак был замечательный. Чуть лучше, чем в тюрьме, чуть хуже, чем кормили Хейза на флотской службе. Завтрак сервировали в большой столовой на втором этаже манежа. Столы и скамьи были залиты светом люминесцентных ламп. Днем в окна заструится естественный свет, и его лучи упадут на новый пол, настланный во время переоборудования здания в приют. Некогда здесь был большой открытый манеж, где тренировались солдаты-резервисты. Потом его перестроили в двухэтажный приют для бездомных. По мнению врачей, треть мужчин и женщин, не имеющих своего жилья, страдают психическими болезнями. За столом, как раз напротив Хейза, сидел мужчина с безумными глазами.

– Ну как, тебе нравится здесь? – спросил он.

– Очень, – ответил Хейз.

– И кормежка хороша. Правда?

– Да.

– Как тебя зовут?

– Джерри Хадсон.

– А меня Фрэнки. Ты здесь будь поосторожней, Джерри.

Хейз кивнул головой.

– Многие здесь буйствуют. Ты будь поосторожней, Джерри.

– Ты это о чем?

– Наркотики. Всякая гадость. А они закрывают на это глаза. Надзиратели. Психоаналитик сам псих. Тебе это известно? Общественник тоже. Все они тут психи.

Да, подумал Хейз.

– У них тут круговая порука.

– Гм-мм.

– Вещи крадут, – сообщил Фрэнки.

– Кто крадет?

– Надзиратели.

– Что же они крадут?

– Все, что плохо лежит. Еду. Лекарства. Мыло. Зубную пасту. Одеяла. Все, – сказал Фрэнки.

Глава 9

В первоапрельский День Дураков восход солнца был великолепен, но к восьми часам небо посерело и помрачнело, а в девять снова пошел дождь. Некоторые люди считают, что именно этот день неспроста выбран для веселых розыгрышей. Сама старая Матушка Природа расшалилась и показывает погодные фокусы простым смертным. Каким бы ни было его происхождение, День Всех Дураков, как он еще называется, вот уже многие столетия празднуется во всем мире.

А сегодня пошел дождь. Снова.

И сегодня опять сидевшему на первом этаже дежурному положили на стол письмо от Глухого. Посланцем был шестнадцатилетний бросивший школу мальчишка. Он сказал сержанту Мерчисону, что какой-то высокий блондин со слуховым аппаратом дал ему десятку и велел отнести письмо в участок и отдать толстому мужику, который сидит за столом дежурного. Мерчисон мальчишку выгнал вон, а письмо отдал патрульному и приказал отнести наверх.

Через 15 часов после того, как парень с безумными глазами сообщил Хейзу о безобразиях, творившихся в приюте, Мейер и Хейз составили план и установили наблюдение. Это было прошлой ночью. Вопреки утверждению Фрэнки, все было тихо. Им не удалось поймать надзирателей, тащивших из здания кипы одеял или коробки мыла. Но несмотря на дождь они и этой ночью решили понаблюдать. Ни одному нормальному полицейскому не нравится сидеть в засаде, а уж в дождь и подавно.

Когда патрульный вошел в комнату детективов, Мейер рассказывал анекдот.

– Мужик читает лекцию о сверхъестественных явлениях, – начал он, и его синие глаза плутовски сверкнули. – А когда он кончил читать, то спросил толпу, приходилось ли кому-нибудь из них хоть раз в жизни побывать в обществе ли кому-нибудь из них хоть раз в жизни побывать в обществе духа. Поднялся лес рук, он пересчитал их и сказал: «Как будто все верно. Как я и ожидал, около 50 процентов ответили на мой вопрос утвердительно. А есть ли среди тех, кто поднял руку, такие, кого коснулся бы дух?» Снова поднялся лес рук. Он пересчитал их и говорит: «Как будто все верно. Как я и ожидал, 60 – 70 процентов ответили утвердительно. А занимался ли кто-нибудь из вас любовью с духом?» Руку поднял 90-летний старик, и лектор пригласил его на эстраду.

Старикан кое-как добрался до эстрады, вскарабкался по ступеням. «Сэр, – сказал лектор, – это поразительно. Я читаю лекции по всему миру, и вот только в первый раз мне посчастливилось встретиться с человеком, который в самом деле занимался любовью с духом.» «Что? – не расслышал его старикан, – будьте добры, повторите, пожалуйста.» «В первый раз мне посчастливилось встретиться с человеком, который занимался любовью с духом», прокричал ему в ухо лектор.

«О, прошу прощения, – прошамкал старикан, – мне послышалось, что вы сказали: заниматься любовью с козой.»[17]17
  «Коза» и «дух» по-английски – созвучные слова.


[Закрыть]

– Анекдот во вкусе Глухого, – улыбнулся Браун. И как раз в этот момент в комнату детективов вошел патрульный с письмом.

Никто сейчас и не подумал об отпечатках пальцев. В прошлом они пытались их искать, но убедились, что Глухой никогда не оставляет их на своих посланиях. Патрульный отдал письмо Карелле, которому оно было адресовано, но к выходу не спешил. Ему было интересно узнать, что этот псих затеял теперь.

По участку ходили слухи, что Глухой снова объявился. Карелла вскрыл конверт, вынул из него записку, скрепленную с другим листом бумаги, и прочитал вначале записку:

Дорогой Стив!

Постарайся, чтобы на этот раз тебя не надули.

Привет.

Сэнсон

P.S. Чуть позже.

Большой лист бумаги был фотокопией, снятой со страницы книги Риверы. Вот что там было написано:

"На гранитной башне, воздвигнутой в честь богов в дальнем конце огромной равнины, стоял Анкара. Оттуда ему была видна беспорядочная толпа, двигавшаяся к соломенному чучелу, олицетворявшему неурожай. Это связанное веревкой страшилище толпа намеревалась уничтожить, чтобы подавить свой собственный страх. Толпа неустанно двигалась вперед, люди пели, топали ногами, вопили. Огромный зверь, который, казалось, весь состоял из размахивающих во все стороны рук и бьющих о землю ног. Он жаждал уничтожить намеченную им жертву, общего врага. Словно из одной глотки вырывался рев: «Убей, убей, убей!»

– Он вознамерился кого-то убить, – предположил Браун.

– Кого-то в толпе, – высказал свою догадку Мейер.

– На обширной равнине, – уточнил Карелла.

– Может быть, и так, а может, он пытается снова одурачить нас, – сказал Хейз.

– Постараемся не остаться на этот раз в дураках, – возразил Карелла.

– Знаете, как его называют во Франции? – спросил Мейер.

– Кого? Глухого?

– Нет. Человека, которого одурачивают. В первоапрельский День Дураков. Poisson d'avril – вот как.

– А я-то думал, что ты не говоришь по-французски, – произнес Браун, вспомнив историю с гаитянином.

– Жена моя говорит, – пояснил Мейер, пожимая плечами.

– А что это значит? – поинтересовался Хейз.

– Апрельская рыба.

– Вы думаете, что сегодня на улице произойдет трагедия? – спросил Браун. – Толпа, готовая взорваться?

– Толпа, готовая убивать, – уточнил Хейз.

– Давайте посмотрим газету, – предложил Карелла.

– Пойди вычисти зубы, – велел Мейер Хейзу.

Просмотрели газету.

И не нашли в ней никаких сообщений о намечавшихся на этот день многолюдных уличных сборищах.

Очень хорошо.

А то бы их смыло дождем.

* * *

Первоапрельский День Дураков.

Дождь льет, как из ведра.

У римлян было нечто подобное. Только называлось оно Хиларийским праздником и приходилось на 25-е марта. У индийцев тоже есть праздник, который они называют Холи.

Бурное веселье с такими же, как у нас, розыгрышами длится до 31-го марта. У нас в Америке и, в частности, в нашем городе розыгрыши начались с раннего утра.

Город, в котором ребята из 87-го участка охраняли общественный порядок, был разделен на пять географических секторов. Центр располагался на острове. Отсюда и его название Айсола. Айсола по-итальянски значит «остров». Но, как это часто бывает, название центра стало названием всего города. Айсола. А ведь у других секторов тоже были свои названия, причем очень поэтичные.

Этим утром 76-летний священник, преподобный Альберт Дж. Кортер, служивший в церкви Св. Марии, которая находится на углу улиц Харрингтон и Морзе, ждал поезда на платформе станции метро «Улица Морзе». Он был одет в сутану священника. Внезапно на него напали двое хулиганов.

Они похитили бумажник, четки и медаль, которая была знаком его членства в Ордене Блаженных Святых Отцов.

Едва священник поднялся по ступеням на платформу, как первый хулиган сказал ему: «Доброе утро, отец». В этот момент другой хулиган обхватил его сзади так, что у него перехватило дыхание. Он лишился чувств, упал на платформу, а хулиганы принялись разрезать карманы его сутаны. Через несколько секунд он пришел в себя и увидел, что хулиганы убегают.

Отца Кортера привезли в ближайшую больницу. Ту, что на углу улиц Харрингтон и Коул. Там ему обработали порезы и ушибы на лице и отпустили. Он рассказал лейтенанту Джорджу Кейгурису из Транспортной полиции, что он намеревался поехать в центр, чтобы повидаться с приятелями и коллегами священниками, жившими в том районе, где он вырос. А еще он рассказал лейтенанту, что в бумажнике у него было всего двадцать долларов, а медаль и четки не имеют никакой денежной ценности. Он добавил, что когда хулиганы убегали, тот, который поздоровался с ним, обернулся и с ухмылкой крикнул: «Первоапрельская шутка, отец!»

* * *

Женщину звали Ребекка Брайт. Она с ходу поведала Клингу, что ее младший брат был с детства чокнутый и ее нисколько не удивляет, что он занимался пачкотней или чем-то там еще, за что его и убили.

Тело Генри Брайта нашли на тротуаре возле книжного магазина, вокруг него валялись осколки разбитого вдребезги витринного стекла. Детективы Центрального Южного участка рано утром сообщили об этом по телефону Клингу и передали ему дело на расследование согласно заведенному в полиции порядку ПЖ[18]18
  ПЖ – первая жертва.


[Закрыть]. Центральный Оперативный отдел уведомил их, что детективы Паркер и Клинг расследуют дело об убийстве трех пачкунов. Между этими преступлениями существует явная связь, и поэтому дело следует отнести к разряду ПЖ и передать его на расследование в 87-й участок. Так что нельзя было сказать, что Центральный Южный участок пытался свалить ответственность на других.

Клинг поинтересовался, почему это дело было отнесено к разряду ПЖ. Нет, он вовсе не пытается отмотаться от ответственности, но в нашем городе дурные примеры заразительны.

Кстати, обнаружили ли они пули на месте преступления? Это был каверзный вопрос. В трех предыдущих случаях на местах преступлений не было обнаружено ни пуль, ни стреляных гильз. И к своему огромному удивлению, он услышал: «Да, обнаружили, в том-то и дело. Но вовсе не поэтому мы передаем вам дело. Нам известно, что вы ничего подобного не нашли». Вот разговор Клинга с детективом из ЦЮ участка:

– Так что же вы нашли?

– Три пули в витрине. С первых выстрелов убийца, видно, не попал в жертву. Но так или иначе, пули прошли сквозь витринное стекло, и мы обнаружили их там.

– Это ничего не прибавляет к...

– Мы еще нашли записку.

– Что?

– В этот раз он пришпилил записку к телу.

– Записку?

– Вот я держу ее в руке. Написана прекрасным почерком.

Это я убил тех троих на окраине, говорится в ней. Так относится это дело к разряду ПЖ или нет?

Клинг подумал, что парню, видно, не терпится попасться, раз он оставил собственноручную записку. Записки оставляют только те, кому очень хочется попасться. Вот Глухой не из таких. Он присылает записки, потому что не желает попадаться.

Ребекка Брайт была на редкость некрасивой женщиной, Клинг дал ей на вид около тридцати лет. Она сидела в маленьком кабинете туристического агентства. Это было ее рабочее место. Стены за ее спиной были покрыты рекламами с видами Италии и Испании. Словно в Испанию или Италию попал, подумал Клинг.

– Вы знали, что ваш брат разрисовывает стены?

– Нет, – ответила она. – Но, как я вам уже сказала, меня это нисколько не удивляет.

– На этот раз он рисовал на стекле царапаньем, – сказал Клинг. – На осколке разбитого стекла мы обнаружили его инициалы. Они были нацарапаны на нем. Нечто похожее на Г и часть буквы Б. Он не успел вывести свой знак. Его убили.

– Что?

– Знак. Автограф. Так писаки называют это. Пачкуны.

– Ясно.

– Вы знакомы с кем-нибудь из приятелей вашего брата?

– Нет.

– Может быть, вам известно, что кто-нибудь из них занимался рисованием?

– Нет. Пачкотней, хотели вы сказать. Я вас правильно поняла?

– Да.

– Насколько мне известно, Генри работал в продуктовом отделе какого-то супермаркета. А что он делал по ночам, понятия не имею. Выцарапывал свое имя на витринных стеклах, узнаю теперь от вас. И его приятели тоже.

– Никогда никого из них не встречали, так?

– Никогда. Я мало виделась с Генри. Это ведь был псих с шилом в заднице. Прошу извинения за неприличное выражение. Я не любила его, когда он был мальчишкой, не полюбила, когда он стал взрослым. Если, конечно, можно назвать взрослым 32-летнего придурка, царапающего свое имя на витринных стеклах.

– Но вы ведь не знали, что он это делал.

– Ваша правда. А если бы знала, то любила бы еще меньше.

– Вам знаком этот почерк? – спросил Клинг и показал ей фотокопию записки, которую ему передали ребята из ЦЮ участка.

Ребекка внимательно прочитала ее.

– Нет, – ответила она. – Это написал тот, кто убил моего брата? Это о нем писали в газетах?

– Возможно, – произнес Клинг.

– Должно быть, сумасшедший. А вы как думаете? Хотя признаюсь вам...

Клинг выжидательно посмотрел на нее.

– Иногда мне хочется поубивать их собственными руками.

* * *

Никто не знает, почему этот шумный скандальный район был назван Спокойное Место. Возможно, он и был когда-то мирным уголком с патриархальными нравами, но с тех пор много воды утекло. Теперь же в этом названии звучала ирония, граничащая с сарказмом. Спокойное Место было самым шумным районом беспорядочно расползавшегося в разные стороны города, и неудачный экскурс его обитателей в английский язык вызывал повсюду в Соединенных Штатах насмешки, забавные шутки и грубые передразнивания. Спросите уроженца Спокойного Места, откуда он приехал, и он ответит вам так, что до неузнаваемости исказит название района, будучи, однако, уверен в своей правоте.

Полицейским, откликнувшимся на вызов по радиотелефону, приказали расследовать жалобу на любителей «громкой музыки», разносившейся из квартиры 42 дома 2116 по Соловьиной улице. Этот квартал Спокойного Места был населен в основном колумбийцами. Рев музыки полицейские услышали, едва только переступив порог дома. Умудренные опытом, они почувствовали неладное, еще когда поднимались по лестнице на четвертый этаж. Постучали в дверь сначала кулаками, потом полицейскими дубинками, потом крикнули «Полиция!», стараясь перекричать ревевшую в квартире испанскую музыку. Снова постучали в дверь. Потом вышибли ее.

Мужчина, которого, как было установлено позднее, звали Эскамильо Риомонте, лежал на полу с огнестрельной раной в затылке.

Женщина, которую, как выяснилось позднее, звали Анита Риомонте, лежала на полу рядом с ним. Затылок ее был пробит пулей.

Четырехмесячный младенец, которого, как обнаружилось впоследствии, звали Джуэл, был найден живым в своей кроватке.

Полицейские допросили соседей, и те показали, что супруги торговали в своей квартире героином, и поэтому мотивом убийства могло быть ограбление. Как было установлено позднее, жертвы были убиты с первого выстрела из полуавтоматического пистолета 25-го калибра. Сержант Джордж Каллиган из 63-го участка заметил: «Чья бы ни была эта работа, сразу видно, что действовала опытная рука».

* * *

Ребенка отвезли в риверхедский Муниципальный больничный центр. Врачи обследовали девочку и пришли к заключению, что она пролежала в кроватке минимум сутки перед тем, как была обнаружена полицейскими. В приемном покое ей измерили температуру, термометр показал сорок с половиной градусов. Она начала задыхаться, и ее, ни секунды не медля, перевели в отделение интенсивной терапии. Джуэл умерла в первоапрельский День Дураков, в 12.34, через день после того, как были убиты ее родители.

* * *

На прошлой неделе в воскресном выпуске газеты был назван спонсор концерта. Им оказалась фирма «Виндоуз Энтертэйнмент». Эта же газета опубликовала список ансамблей, приглашенных участвовать в концерте, который должен был состояться в конце недели в Гровер-Парке. Глухой выбрал из списка малоизвестный ансамбль – ему показалось, что он мало известен, потому что его название было набрано не таким крупным шрифтом, как названия некоторых других ансамблей – и позвонил в «Виндоуз».