Текст книги "Не надо преувеличивать!"

Автор книги: Е. Мороган

Соавторы: Дж. Саломие
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

– Да, здесь, в Ваме, бродит один сумасшедший, – поддержал его Барбу; можно было подумать, что алкоголь, принятый в нужной дозе, развязал ему язык. – Бродит по пляжу, по берегу, по деревне и выбирает себе жертву, потом преследует ее и ночью, когда его никто не видит…

Габриэлла схватила свой стакан, опустошила его одним духом и кинула на меня длинный взгляд, молящий о капельке сочувствия, понимания… Я, по-прежнему притворяясь, что не замечаю ее, сидел с безмятежным видом.

– Может, это кто-нибудь из нас, – вдруг брякнула Олимпия.

Поглядите-ка, наша малышка Олимпия попала в точку! Я незаметно обвел глазами лица присутствующих. Освещаемые скудным пламенем свечей, они были изуродованы гротескными тенями. Воцарилось тягостное молчание… казалось, что никто не смеет даже пошевельнуться. На лицах застыли самые различные выражения – от удивления до откровенного страха… Неужели?..

– Я товарищи…

– Бросьте, дядя Панделе, вы первый убежали! Что, испугались допроса? – многозначительно заметил Димок.

– Завтра я иду в милицию… У меня ответственный пост в министерстве, солидное положение… Я не позволю, чтобы…

– Бросьте вы этот цирк! Милиция сама разберется. Что еще будем пить? – спросил Барбу, выжимая из бутылки последнюю каплю.

– А ты, Джелу, к какому выводу пришел?

Уловив мой кислый взгляд, Олимпия опомнилась и замерла…

– Правда, ты ведь смотришь со стороны… Тебе виднее, – Габриэлла протягивала мне руку примирения и стакан – чтобы я его наполнил.

Я прочистил горло:

– Хм… представления не имею. Честно говоря, я, как и господин Пырву, люблю детективы. Особенно Агату Кристи… В одной ее книге… запамятовал название… тоже было непредумышленное преступление…

– Теперь вы будете рассказывать истории, как Мирчулика?

– Нет, но видите ли…

– Расскажите, товарищ, что вы прочитали, может, мы придем к какому-нибудь убедительному выводу!

– Преступника обнаружили родичи погибшего. По признакам, которые ускользнули от них в первый момент. А потом, подумав получше, они вспомнили один одно, другой…

– … другое. Дальше? – поинтересовался Димок.

– Кто-то из близких погибшему людей знал, сам того не подозревая, один факт, позорящий преступника. Когда он об этом вспомнил…

– Был… обнаружен… этот… как его? – У Габриэллы, которая отдала должное крепким напиткам, появились трудности в произношении. И все же питье оказалось вещью полезной: казалось, что у нее прошло мрачное настроение и она начинает видеть вещи в более розовом свете.

– Нет, убийца обнаружил свидетеля, – коротко заключил я.

– Господи оборони… – во второй раз за этот вечер перекрестилась Милика. – Пошли, Лика, спать, мадам Танца ждет, чтобы закрыть ворота.

Все задвигались, закашляли, поднялись. Только Барбу раскурил новую трубку. Я отметил про себя, что напиток Пырву оказался более опасным, чем казался на первый взгляд – во всяком случае, у женщин возникли серьезные осложнения с равновесием… Габриэлла, даже не пытаясь подняться, во внезапном припадке веселья безумно хохотала, бросая многообещающие взгляды на всех представителей сильного пола, попадавших в поле ее зрения. Свечки вспыхивали из последних сил. В этот миг, неожиданно, загорелся свет.

– В деревне включили электричество! – воскликнул Цинтой. – Ты права, Милика, пойдем, пусть люди ложатся… Интересно, как там на улице?

Дождь перестал. Только отдельные капли еще скатывались и с коротким всплеском падали на широкие листья. Вся зелень блестела, в воздухе пахло раздавленной травой. Посередине двора тек мутный ручеек.

– Было бы по меньшей мере странно, если б предсказание погоды не оказалось ошибочным! – сказал Барбу, вытягиваясь так, что у него хрустнули кости.

Цинтои, наглухо закутавшись, удалились.

– Добрый вечер! Что вы скажете об этом дожде?

– А, господин Алек, госпожа Мона! Откуда вы в такой час?

Мона бросила нам свысока холодный взгляд, едва шевеля губами, объявила: «Мамая», и гордо прошествовала мимо. Господин Алек поспешил заверить нас, что поездка была потрясающе интересной: они обнаружили в Мамае маленький потайной бар, такой чудесный!.. Хорошо одетые посетители, тонкие напитки…

– Ладно, ладно, господин Алек, а как будет с метеосводкой?. Вы ведь, вроде, говорили, что погода – устойчиво сухая?

– Мы встретили одного знакомого – очаровательный человек! Подвез нас на своей машине. У него связи в аэропорту. Так он говорил, что метеосводка на ближайшие часы показывает понижение атмосферного давления.

Последовала обычная возня, предшествующая сну. Стоя в дверях и следя за пляшущими во дворе силуэтами, я курил последнюю сигарету. Габриэлла подошла ко мне, раскачиваясь, и, сумев найти в косяке точку опоры, вцепилась в него обеими руками. Довольно-таки бессмысленная улыбка запечатлелась на ее лице.

– Злюка… ты – злюка… Но Габи – добрая. Она тебя прощает!.. Мне так хорошо!

– Посмотрим, как тебе будет завтра.

– Мне все равно… Я живу мгновением. В этом вся прелесть! Мне так хочется сделать что-нибудь безумное! Хочешь, сделаем что-нибудь безумное?

– Отложим до завтрашнего утра. Делать – так делать при свете дня.

– Ты невыносим… Давай искупаемся в море.

– Это еще что за выдумки?

– Выкупаться в шелковистых волнах… Смотри, появились звезды… Только мы и вода.

– Девочка, пойди и проспись.

– Не хочешь? Ладно! Потом пожалеешь.

– Все же это гораздо лучше, чем воспаление легких.

– Прощай, прозаическая душа! – сказала она и, не слишком твердо держась на ногах, удалилась в глубину двора.

Появилась Олимпия, как чертик из коробочки с сюрпризами.

– Дай мне сигарету!

– Что, черт возьми, делает АБВ? – спросил я, сверкая зажигалкой.

– Спит… Представь себе, какой смех! Вместо того, чтобы он усыпил Филиппа, Филипп усыпил его… Послушай, Джелу, родненький, давай-ка потише…

– Что ты хочешь сказать?

– Так, ничего… эта история с Габриэллой… Не то чтобы вы не подходили друг другу… Но ты напиваешься в обед, она – вечером… Слишком уж у вас общие пристрастия. Подумал ли ты о судьбе ваших будущих детей?

– Олимпия, дорогая, ты совсем свихнулась… Вместо того чтобы думать о судьбе моих детей, лучше бы ты позаботилась о…

– Ну вот! Теперь начнешь читать мне мораль… Я – идеальная мать. Вы все преувеличиваете… по крайней мере Аби! Не понимаю, чего он хочет? Я дала ему почитать учебник о воспитании детей – самый полный Pensbooks… А он, вместо того, чтобы его прочесть… Я-то заботилась, даже англо-румынский словарь захватила, а он все жалуется да ворчит. Вот и Филипп стал нервничать. Лучше бы он проверил, как у него с психикой… Аби, разумеется!

– Я ничего не понимаю.

– Конечно, ведь ты не читал последних работ по психоанализу. Эти работы говорят, что психическое состояние взрослых определяет психо-соматическое развитие ребенка. Разве ты не видел, как спокоен Филипп, когда он со мной?

– Но когда он с тобой?

– Ладно! Если ты еще и язвишь, я буду против вашего брака!

– Не попытаться ли тебе обратиться к формальной логике? Что ты там навыдумывала?

– Габриэлла попросила меня увидеться с ней завтра утром, она хочет посоветоваться со мной по важному вопросу…

– Ну и что?

– Не понимаешь? Она хочет попросить у меня твоей руки!

– Ты совсем спятила… Почему у тебя?

– Разве не я была той, которая… Кстати, тебе не кажется странным, что супруги Василиаде были в Мамае?

– Нет!

– У тебя никакого воображения! Не говоря уже о наблюдательности и способности к обобщению… Как это ты получил звание капитана? Завтра я открою вам разрешение загадки, – заключила она.

– Мне кажется, ты тоже несколько злоупотребила грогом Мирчи. Иди ложись, а завтра будь добра отпустить АБВ, мне надо с ним поговорить.

– Отдаю тебя Габриэлле, пусть она покажет тебе, что значит быть под каблуком! Лучшего ты не заслуживаешь. Приятных снов!

Двор успокоился. Небо совсем прояснилось, нигде ни облачка… Может, завтра будет пляжная погода?

Всю ночь мне снилось, что я в горах… участвую в экспедиции по восхождению на Эверест… На шестом привале местные проводники покинули меня в какой-то вырытой в снегу яме. Кто это выдумал, что в снегу может быть тепло? Надо было сначала, попробовать на собственной шкуре! Проснувшись, я поразмышлял о том, как связаны сон и реальность и наконец взглянул на часы, которые никогда не забываю положить к себе под подушку. Пять часов! Нет никакого смысла вставать чуть свет. Я стал искать, чем бы еще накрыться… На четвертой стене отсутствие живописных шедевров было восполнено чем-то вроде ковра, изображавшего неизменное похищение из сераля, – явный признак того, что супруги Петреску располагали средствами и имели связи с работниками порта города Констанца. На безрыбье и рак рыба! Я осторожно отколол кнопки, добавил к одеялу, пляжной простыне и двум полотенцам ковер и, дрожа, забрался под это сооружение. Вот это – дело другое! И ведь подумать только, что люди едут на море, чтобы набраться тепла и здоровья! Хотя… если говорить честно, зачем люди едут на море? Те, что живут в этом дворе, приезжают, похоже, для того, чтобы напиваться до потери сознания. Так мне и следует начать отчет для Джиби. По крайней мере будет видно, что я все же открыл что-то за проведенное здесь время. Отчет должен быть, как можно более кратким и ясным… может быть, даже одно-единственное предложение: «Никаких выводов!» Мне снова стало холодно. Какое-то время я возился, стараясь найти позу, которая обеспечила бы мне как можно больше тепла… В конце концов я выбрал положение зародыша в материнском чреве, натянул на голову покрывало и задремал… Проснувшись, я почувствовал, что все мои члены слегка затекли… И все же, так-таки – никакого вывода? Все сводится к дилемме: деревня или двор? Хотя после рабочего визита, нанесенного мною в пивную вчера утром, и после полезных бесед с ее активом деревню следовало бы исключить… Что же мне сказать Джиби? «Подозрительных отсеивает собака»! Если учесть реакцию Замбо, точнее, полное отсутствие его реакции, следует отсеять… Нет, так тоже не идет. Это как метроном: тик-так, деревня-двор, тик-так… «Хора объединения»! Вот где решение! «Одинокому повсюду жить и боязно и худо». Зачем мне одному все разгадывать? Оставим на Шербана деревню и сосредоточимся на дворе. Но в таком случае?.. Если это кто-то из отдыхающих у Дидины, тогда оба дела должны быть связаны, иметь общий знаменатель: деньги. Шербан исключает возможность того, что Петреску участвовал в нападении в Вылсане. Хорошо бы нам тоже это исключить (считая, однако, по-прежнему, что между двумя убийствами существует связь). Что же тогда остается? Вариант с «неизвестным грабителем». Которым может оказаться кто угодно, оттого он и неизвестный! Вот молодец – размышляю, как младенец!.. Который может быть час? Половина седьмого! Будь я наследником семейства О-Хара, я сказал бы себе: «Об этом мы подумаем завтра». К сожалению, думать нужно сегодня! А вдруг убийца сделал какую-нибудь ошибку? Тогда все решится само собой, и лучшие кадры милиции смогут спокойно продолжать свой отпуск, АБВ здесь, я – как можно дальше отсюда… И я заснул, погрузившись в тот здоровый, восстанавливающий силы сон, которым спят только дошкольники, праведники и люди нашей профессии.

Когда я снова проснулся, было девять часов утра. Я быстро вскочил с кровати и робко высунул голову в окно – чтобы посмотреть, как там с погодой. Меня встретил порыв холодного ветра. Черт возьми! Что мне надеть? Проклиная превратности судьбы, которые встают на пути работника милиции при исполнении служебных обязанностей, я натянул две майки, рубашку и свитер, который таскаю за собой повсюду вот уже лет десять, на всякий случай…

Опять метеорологи сели в калошу… Небо было серым, сеял мелкий осенний дождик, воздух был холодный и влажный… Горный курорт в ноябре месяце!

Первой мне навстречу попалась Олимпия в изношенных до предела джинсах и огромной сибирской шали, которая спускалась с ее головы, завязывалась на груди и свисала до самых колен.

– Доброе утро! Ты куда?

– На сбор материала, – таинственно ответила она. – В сельскохозяйственный кооператив соседней деревни.

– Разве ты перешла на реалистическую графику?

– Не в этом дело… Я из-за Петреску! Я всю ночь думала, – продолжала она все так же шепотом. – У меня есть идея…

– У нас и так слишком много идей! Я очень прошу тебя, – продолжал я медовым тоном, – не вмешивайся ты, черт возьми, в это дело. Разве у тебя нет ребенка, нет мужа? Займись ими!

– Я не принимаю от тебя указаний… по правде сказать, я и от Аби их не принимаю, – уточнила она. – Теперь я поняла, от кого Аби научился говорить так грубо и даже кричать… Я отказываюсь от сотрудничества, так как все мои попытки помочь вам наталкиваются на непонимание… И все же, неужели тебе не кажется странным?..

– Где АБВ? – спросил я, полный решимости прервать любую попытку вновь завязать разговор.

– Протирает овощи – суп-пюре для Филиппа. Дидина не вернулась, а так как Филипп должен есть…

– Неужели он умеет?

– Что за вопрос!.. Пойди к нему, может, что-нибудь подскажешь. И, кстати, ты не думаешь, что следовало бы почистить немного картошки? Жареная картошка – роскошная вещь!

– Позаботься хотя бы о Филиппе. Смотри, он по колени в воде!

– А для чего мы приехали на море?

Я понимаю, что женская эмансипация – это дело необходимое. Но, вероятно, лишь до определенной степени. И во всяком случае, все должно идти гораздо медленнее. Полная деградация статуса отца семейства несомненна. «Муж» наших дней готовит, стирает, моет посуду, заботится о детях, самые талантливые даже вяжут. И – что хуже всего – традиционный «Master’s voice»[21]21
  Глас хозяина (англ.).


[Закрыть] уже не имеет никакой силы. Правильно говорят немцы – народ серьезный – что идеальную жену можно вписать в три «К»: Kirche, Küche, Kinder[22]22
  Церковь, кухня, ребенок, (нем.).


[Закрыть]. Мы отказались от первого из них – ведь эпоху религиозного мистицизма, мы уже давно преодолели не правда ли? – но остальные два следует свято хранить…

В искреннем порыве мужской солидарности я направился к месту мучений АБВ; пусть хотя бы мое присутствие будет ему моральной поддержкой… В кухне царило оживление, все толпились над двумя газовыми конфорками. Алек, одетый, весьма элегантно, чистил печеные баклажаны, АБВ тер что-то в кастрюле, насвистывая: «Oui, je vois la vie en rose»[23]23
  Да, я вижу жизнь в розовом свете (франц.).


[Закрыть]. Пырву, удобно усевшись на низеньком стульчике, давал советы.

– Доброе утро!

– Какое там утро – уже обед скоро, – с укором произнес АБВ.

– Есть у кого-нибудь нож?

– Пожалуйста, господин Джелу. Только осторожнее, он острый. Я рад, что вы присоединились к нашей приятной компании. Здесь так тепло, уютно, просто прелесть! И словечком есть с кем перемолвиться.

– И рецептом обменяться, – прибавил АБВ. – Завтра я сделаю вам сюрприз, – сообщил он. – «Баварское с орехами», пальчики оближете… Рецепт от господина Мирчи… Вы и не знаете, какой он мастер, получше Санды Марин[24]24
  Автор известной поваренной книги.


[Закрыть].

Мирча завозился на стуле, слегка покраснел от удовольствия и скромно замигал:

– Вы преувеличиваете… Впрочем, вы тоже чрезвычайно способный человек…

Черт возьми! Как две старые девы, взаимно расхваливающие свои варенья и наливки… Так как субъект, которому я намеревался помочь, был доволен своим унизительным положением, мой товарищеский порыв потерял всякий смысл… Так ему и надо! Того и жди, что он возьмется за вязание! Я взглянул на него с отвращением и переменил тему.

– Но где же дамы? – спросил я, усиленно режа картошку.

– Потоньше, Джелу, а то не прожарится. Кусочки режь поровнее, и подлиннее, не такие остроконечные… Что это ты, черт возьми? Не руби так, сплеча. Движения должны быть изящные…

– У Моны мигрень, она выпила чаю и легла, – сообщил нам Алек, на мгновение выйдя из интеллектуального транса, навеянного чисткой баклажан.

– А барышня Габи?

– Это вы должны нам сказать.

Смущенно покашляв, я продолжал эксперимент с картошкой.

– Я ее не видел, – деликатно посмеиваясь, продолжал Мирча, – вероятно, спит, вчера она казалась довольно-таки усталой. Такой уж он нежный, впечатлительный, этот женский пол…

– Студенты – что им сделается? – целый день в гостях, – сказал Алек, растерянно оглядываясь.

– Вот вам тупой нож, господин Алек. Их нужно осторожно измельчить, потом растереть с подсолнечным маслом, добавить луку и выйдет такое – сама мадам Мона вас похвалит…

– Она не переносит лук… Иногда я думаю, что если бы я был помоложе… – начал тоном исповеди Алек, перемешивая темно-зеленую пасту. – Чего там! Женишься – забот не оберешься… Попробуйте, пожалуйста, – обратился он ко мне, – вроде бы здесь чего-то не хватает.

– Соли, – сообщил я ему. – Да уж, каждое положение имеет свои светлые и темные стороны…

– Димок уехал в Мангалию, охотиться за «красотками» —… у него такой язык, moncher… Барбу совершает романтическую прогулку по взморью…

– Бросьте, разве у нас, холостяков, нет своих неприятностей? Один-одинешенек, не с кем словечком перемолвиться, свежую мысль обсудить…

– Готов супчик, ребятки? – сунула голову в дверь Олимпия. – Давайте поскорее, а то мы голодненькие…

В результате Алек удалился со своим салатом, на который поглядывал с оправданным сомнением, Пырву, смущенно улыбнувшись, также ретировался, а в кухне поднялся шум, какой бывает в улье, когда матка дает рою самые противоречивые указания. Несомненно, россказни про трутней – это гнусная ложь, распространяемая какой-нибудь пчелой-феминисткой!

– Прекрасно, ребятки! – заявила, наконец, Олимпия. – Картошку пожарим на обед…

Я обессиленный опустился на стул; АБВ спокойно мыл свои рабочие инструменты.

– Олимпия, дорогая, как ты думаешь, не приготовить ли мне на обед кабачки в сметане? – спросил он с вдохновенным лицом.

– Да брось ты эти кухаркины замашки! Ты меня злишь.

– Дружище! – начал он монотонно, словно читая какое-то объявление. – Ведь моя роль при тебе – совершенно исключительная. В конечном счете речь идет о наблюдении над твоей деятельностью… Remember[25]25
  Помни (англ.).


[Закрыть] Джиби… Вот если бы, – продолжал он слегка заговорщическим тоном, – ты не нашел здесь комнаты, и операцией руководил я, по своему методу… Тогда не было бы этих дурацких безрезультатных метаний.

– Интересно, что бы ты стал делать? Накинулся бы на них с палкой?

– Не груби, – вдруг вмешалась Олимпия, почуяв проснувшийся в ней дух солидарности, – Аби не агрессивен!

– Хорошо, оставайся со своим неагрессивным муженьком, наденьте на головы венки и пойте гимны богу Солнца… А в перерывах, капитан, все же последи за двором… Я еду в Констанцу. Адио!

Краски Констанцы напоминали колорит – или, точнее, отсутствие колорита в черно-белом кино: небо было серое, улицы серые, люди серые, а мое не менее мутное душевное состояние вполне соответствовало этой тоскливой атмосфере – как в стихах Баковии.

– Есть что-нибудь новенькое? – спросил меня Шербан, когда я вошел в его кабинет.

– Я хотел спросить вас о том же.

– Я поднял личные дела… Из сельскохозяйственного кооператива, в котором работал Петреску, – ничего интересного. Из деревни… ничего нового. Более чем ясно, что сельских жителей следует исключить.

Я пожал плечами и устремил взгляд в потолок, давая понять, что один лишь господь бог может быть в этом мире уверен в своих предположениях.

– А у вас? – спросил он меня чрез несколько секунд.

– Реакция нескольких отдыхающих в доме Петреску на мое упоминание о Тырговиште и Вылсане была очень странной.

– Объяснение вы найдете в карточках. Почти все они…

– Дайте мне прочитать самому.

Оставшись один на один с машинописными страницами, я жадно накинулся на них.

Начал я с тех, которых считал наиболее живописными фигурами двора, – со студентов Влада и Даны. У обоих – блестящие характеристики по линии Союза коммунистической молодежи и Ассоциации студентов: высокие оценки, чувство товарищества, безукоризненное выполнение поручений. «Их бескомпромиссность – это скорее обычное состояние духа молодых Людей, уверенных в том, что все начинается и кончается ими, что все люди, имеющие более двадцати пяти лет – дряхлые старики». После того, как у меня с души свалился и этот камень – я боялся, как бы они не оказались заражены каким-нибудь декадентским микробом, космополитизмом или еще чем-нибудь в этом роде – я перешел к следующей в списке ведущих – к Габриэлле Попа.

32 года. Преподает музыку в сельской школе, поблизости от Бухареста. Брак, в который она вступила на первом курсе института, печально завершился, через шесть лет, разводом. Хорошая профессиональная подготовка, активное участие во всех мероприятиях, организуемых партбюро и отделом народного образования. Мнения сотрудников расходятся: мужчины, как всегда более романтичные, называют ее «ангелом», женщины видят этого ангела скорее в черном свете. Показания соседей свидетельствуют о тихой, спокойной жизни: сердечное отношение к людям, участие в субботниках, всегда своевременно вносимая плата за коммунальные услуги, наконец, маленькие знаки внимания, укрепляющие социальное положение человека в кругу соседей. По необъяснимой случайности день 23 октября 196… года – когда произошло нападение в Вылсане – был особо важным для Габриэллы: в этот день она сдавала госэкзамен.

Следующие… Семейство Цинтой!

Панделе Цинтой – беспокойная судьба. Зоотехнический техникум, удачный старт, поддержанный соответствующей конъюнктурой, – и он оказывается директором фермы «Борцешть», которую с энтузиазмом приводит – всего за несколько лет – к полному развалу. Не теряя присутствия духа, начинает все сначала, приобретая дополнительный «козырь» – диплом Экономического института, оконченного заочно. В настоящее время работает в Министерстве сельского хозяйства, очень успешно проявляя себя по профессиональной и политической линии. Единственное, что ему ставят в вину, – это чрезмерное использование в повседневной речи лозунгов предшествующей эпохи. Как и другие люди 50-х годов, Панделе принял чудо за реальность. Но так как чудеса никогда не длятся слишком долго, Цинтой нашел в себе силы вернуться к реальной действительности и стать хорошим специалистом. Милика Цинтой, девичья фамилия – Оанча, – была воспитательницей в Борцешть, где и познакомилась со своим будущим мужем. Ведет однообразное существование на трудном поприще супруги; уже четыре года назад вышла на пенсию по болезни. Теперь можно понять, реакцию супругов Цинтой на мое упоминание о Тырговиште и Вылсане. Борцешть – это село неподалеку от Вылсана, а двенадцать лет тому назад Панделе еще был там директором. Следующие!..

Семейство Василиаде.

Александру Василиаде, для близких Алек, – инженер. После нескольких неудач, объяснимых скорее «личным делом», чем отсутствием способностей, Алек с успехом поступает в Политехнический институт и окончив его, распределяется в 1959 году в Тырговиште. Несколько лет ведет растительное существование, пока в его жизнь – громом среди ясного неба – не врывается Мона Боздоча, – жительница города Плоешть, чертежница того предприятия, на котором работал Алек, женщина красивая, но «беспринципная», как говорят злые языки. Неизбежная драма в семействе Василиаде: «это мезальянс!» – восклицает папа, полковник в отставке; «как можешь ты, Василиаде, жениться на какой-то Боздоча?» – вопрошает мама, «мадам полковница» (информация дана одним из двоюродных братьев Алека, который и теперь, через столько лет после «печального события», не может простить, что он изуродовал одну из ветвей генеалогического дерева Василиаде). Со временем драма иссякает – вероятно, в силу неожиданной смерти мадам и месье полковника, наступившей через несколько месяцев после того, как молодой Василиаде совершил счастливый шаг. Надежды, связанные с Моной, оправдались скорее, чем кто-либо мог ожидать: через несколько месяцев Алек превратился в прекрасную и преданную «идеальную супругу» (оценка, данная несколькими доброжелателями, бывшими сотрудниками Алека). Молодая Пара ведет мирное существование примерно до 1968–69 годов, когда – снова гром среди ясного неба! – Мона оказывается замешанной в огромном – разумеется, но размерам городка – скандале: она была посредницей при продаже картин, которые оказались фальшивыми. Алек, не в состоянии пережить тот факт, что честь фамилии Василиаде оказалась запятнанной, решается на переезд в Бухарест. Снова тихое существование. Алек – строгий, сдержанный в отношениях с товарищами, но трудолюбивый работник и блестящий профессионал; Мона, перепробовав целый ряд специальностей и остановившись на чем-то среднем между домохозяйкой и художницей-модельером, периодически разъезжает по стране, результатом чего оказывается то икона на стекле, то какое-нибудь медное чудо, то… Странно: благодаря неожиданной метаморфозе главным снобом в семье становится именно она, и теперь усердно трудится над генеалогическим деревом Василиаде.

Мои размышления, в ходе которых я пришел к выводу, что Тырговиште оказалось гиблым местом для гостей Петреску, были прерваны тихим стуком дверь.

– Товарищ каштан… к телефону… Бухарест! Товарищ полковник Банчу!

Человек был красен, как свекла, и задыхался. Неужели слава Джиби внушала такое почтение даже и сотрудникам в Констанце? Или он просто спешил, чтобы передать мне известие?..

– Товарищ капитан, – послышался в трубке высокий прокуренный голос моего начальника. – Что там происходит? Разве это я должен звонить интересоваться или это ваша обязанность?

Вот так дилемма! Я предпочел обойти ее, отрапортовав о том, как развиваются события, – точнее, о том, как они стоят на месте.

– Не думай, что «festina lente»[26]26
  Спеши медленно (лат.).


[Закрыть] – это самое подходящее состояние для нашего ремесла! – Джиби был явно не доволен тем, о чем я ему рассказал.

– …

– Алло, алло… Джелу, ты меня слышишь?

– Прекрасно слышу, товарищ полковник!

– Будешь отчитываться передо мной ежедневно! До свидания.

– Здравия желаю!

И снова – к папкам с личными делами. По аналогии имен – разговор 6 полковником Банчу оставил в моих ушных перепонках болезненные отзвуки – я выбираю Барбу Габровяну.

46 лет. Как и Алек, в молодости несколько раз пытался поступить в различные учебные заведения, год проучился в политехническом. По объективным – для тех времен – причинам ушел из института, поступил в техникум и стал специалистом по починке телевизоров. На работе его, хотя и ценят, как специалиста, считают антисоциальным типом – резким, рассеянным, очень скрытным. В кругах, которые он посещает, – чаще всего это связи, завязанные много лет тому назад и определяемые количеством поместий и фабрик, которыми соответствующие лица владели до 1944 года – «господин Барбу» считается исключительно приятным собеседником и блестящим бриджистом. Убежденный холостяк, он не пренебрегает прекрасным полом и слывет настоящим Дон Жуаном. Ведет широкий образ жизни, не соответствующий его зарплате, но полностью покрываемый периодической продажей «семейных сувениров». Остальные представители клана Габровяну, по сути, сводящегося нынче к одному дяде и одной тете, Михаю и Елене Габровяну, живут в Тырговиште, грустя о расположенных в его окрестностях своих бывших семейных поместьях. Барбу – преданный племянник – посещает их несколько раз в год.

Мирча Пырву, 41 год, аптекарь из Фокшань. Тихое, монотонное, как хорошо отлаженный механизм, существование. Ценим на работе, с энтузиазмом участвует в проводимых профсоюзом мероприятиях – энтузиазм возрос за последние восемь лет, с тех пор как его единственный брат – доктор в Тырговиште – покинул страну, предпочтя ей солнечное Средиземноморское побережье. Приятный собеседник, умный, образованный человек, со склонностью к журналистике: помещает в местной газете статейки об открытии выставки, о новом спектакле… Холостяк, отношения с прекрасным полом сводятся к мимолетным связям, строящимся главным образом на духовной основе. Живет скромно, без чрезмерных трат, хотя его квартира напоминает маленький музей. «Это у меня от отца, который торговал всем на свете», – объяснил Мирча приятелям, поспешившим сообщить об этом туда, куда следует.

И наконец – последний, но не из последних – Нае Димок. Первый сюрприз: «господин Нае» – не врач, а техник-стоматолог. Что же, «пошли дальше», как говорит товарищ Цинтой.

36 лет. Коренной житель Бухареста; затянувшаяся и довольно бурная юность. Как и вышеупомянутые, он несколько раз пытался получить диплом о высшем образовании. Но ему не повезло или, может быть, не хватило способностей, так как все остальные условия были налицо. Вовремя опомнившись, Димок выбирает выгодную профессию. Вероятно, выгодную даже сверх его собственных ожиданий, потому что через два года после того, как он начинает работать, в 1970 году, к нему являются официальные лица, чтобы поинтересоваться, как он понимает «статью 18». Следствие устанавливает, что, хотя молодой человек очень хороший работник, все же для того, кто начал всего два года тому назад, квартира и машина – это многовато. Выплатив свой долг обществу, Димок выбирает себе – вероятно, как своего рода memento[27]27
  Помни! (лат.).


[Закрыть] – поговорку «поспешишь – людей насмешишь», и ведет отныне «тихую, но обеспеченную жизнь», по отзывам сотрудников, утверждающих, также, что Нае – «весельчак», «ловкач» и – что особенно важно для мужчины – «везунчик» с женским полом. Личное дело характеризует его как хорошего специалиста, неизменного участника всех общественных мероприятий, но… но похоже, что в его душе еще остался уголок для мелкобуржуазного сознания – которое, говорят товарищи, разумеется, со временем будет искоренено.

Шербан, вошедший уже несколько минут назад, спокойно ждал, когда я кончу читать, потом сообщил:

– Начальник сказал мне, что поговорил с товарищем полковником Банчу…

Он оборвал фразу, давая понять всю ее важность.

– Я тоже, – ответил я мрачно.

– Характеристики были вам полезны?

– Они помогли мне разобраться… Может, убийца один из них, может, и нет, но что меня исключительно радует, так это то, что все они считаются прекрасными специалистами…

– Да, да, – подтвердил Шербан, – я тоже заметил, что у каждого в биографии есть черные пятна… Очень полезны эти личные карточки из отдела кадров. Недавно я читал книгу, «Мгновение», так там…

Я смотрел на него с удивлением. То ли мой юмор вдруг стал слишком тонок, то ли у этого парня вообще нет чувства юмора. Не слишком интересуясь его взглядами на литературу, я вмешался:

– Вам не кажется странным, что в период нападения в Вылсане почти все они находились в Тырговиште?

– И да и нет, – ответил он после короткого раздумья. – A-а, вы думаете о чем-то таком, как у Агаты Кристи… «Преступление в Восточном экспрессе»?

Меня все более поражали эклектические вкусы Шербана в области изящной словесности. Но так как, с одной стороны, перспектива превратиться в толстого пожилого детектива с огромными усами меня не прельщала, а с другой – тон разговора вышел за рамки принципиальной беседы между начальником и подчиненным, я призвал его к порядку: