Текст книги "Не надо преувеличивать!"

Автор книги: Е. Мороган

Соавторы: Дж. Саломие
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

– Я сейчас, Джелу… минутку, вот только морковка сварится, и я твой.

В конце концов морковка сварилась, и мы, сопровождаемые участливыми взглядами «гостей», переправили ее в комнату супругов Верня, где Филипп начал добросовестно ее уплетать.

– Посмотри, как он ест. Сам! Это просто невероятно для его возраста, – с гордым видом заявил АБВ. – Ну, что нового?

Я изложил ему положение дел. АБВ взглянул на меня с упреком:

– Видишь, я был прав! И Шербан то же говорит… Конечно, это дело твое, ты отвечаешь… Да погаси ты, черт возьми, сигарету, в комнате ребенка не курят… Дальше?

В этот момент появилась Олимпия:

– Передатчик, а не приемник, – сухо сказала она. – Вот что это было!

У АБВ и Филиппа появилось совершенно одинаковое вопросительное выражение. Я с бесконечной усталостью пожал плечами:

– Олимпия, избавь меня! Я ведь тебе сказал, что…

– Я права, я в этом уверена… Габи пользовалась кассетофоном, чтобы передавать. Да, она передавала сигналы! Иначе зачем ей было гулять каждый вечер одной, да еще с кассетофоном? Она передавала инструкции…

– Орнитологам. В самом деле, вопрос серьезный… крики птиц!

– Ха-ха! – драматически рассмеялась она. – Птицы? Как же! У них был код. Азбука Морзе.

– Дорогая, при тяжелых нервных расстройствах море противопоказано.

– Да? Так ладно же, я тебе докажу. Где, черт возьми, кассета?

– Какая кассета? – насторожился я.

– Кассета Габриэллы. Куда ты ее положил, Аби?

– Какая кассета? – повторил я, заинтригованный.

– Габриэлла в последний вечер дала мне кассету. С чайками, как ты уверяешь. Я уверена: она чувствовала, что за ней следят, и оставила ее мне специально. Куда я ее к черту сунула?

Я кинулся ей помогать, и в воздух полетели тряпки, кофеварки, детские книжки с рисунками, халаты…

– Эй, так вы весь дом перевернете… Ну ее к черту, кассету! Ничего интересного… волны, птицы… я тут же заснул.

– А ты знаешь, что на всех кассетах Габриэллы была стерта запись?

АБВ вдруг посерьезнел и показал мне на кассетофон:

– Она там, я ее не вынимал.

Он нажал на клавишу, и в комнате забормотало море и послышались самые разнообразные крики и трели.

– Послушайте внимательно, разве все эти звуки не кажутся вам странными?

Обычные звуки природы… трели скворцов, ласточек, пронзительные крики чаек…

«Это мои деньги» – послышался чей-то голос.

Петреску, – бледнея от волнения, пробормотала Олимпия.

– Останови, переведи назад и поставь потише, чтобы нас кто-нибудь не услышал.

Мы прослушали запись еще раз, в могильной тишине. Послышалось неразборчивое бормотание, потом снова, на повышенном тоне: «Это мои деньги». Второй голос говорил что-то неясное. Разговор продолжался еще минуты две, но невозможно было различить ни одного слова. Мы прослушали запись несколько раз подряд, но совершенно безрезультатно.

– Что это может быть, черт возьми? – спросил АБВ.

– Может, это ключ. Габриэлла умерла из-за этой кассеты. Здесь четко слышатся два основных мотива: Петреску и деньги. Как нам обнаружить собеседника?

Я обвел глазами лица моих друзей:

– АБВ, ты вроде бы недавно читал доклад…

– А-а… «Современные методы»…

– Как ты думаешь, можно что-нибудь извлечь из этой кассеты?

– Конечно, в Бухаресте.

– Мы должны послать ее сейчас же. Я еду в Констанцу.

– Подожди немного! Ты не думаешь, что кто-нибудь еще интересуется этой кассетой?

– Ты прав, – ответил я ему после некоторого раздумья. – Отпустишь со мной Олимпию?

– Это необходимо?

– Что я должна делать? – оживилась она.

– Помолчи минутку… Ты должна уверить всех во дворе, что только сейчас вспомнила о кассете, которую вручила тебе в вечер своей смерти Габриэлла. Нужно упрямо, настойчиво повторять, что, поскольку это, вероятно, очень важное для следствия вещественное доказательство, кассета должна быть немедленно доставлена в милицию. Поняла?

– И что будет? – спросила она, широко раскрыв глаза.

– Не знаю. Вероятно, кто-нибудь предложит свои услуги для того, чтобы отвезти ее. А мы сделаем все возможное для того, чтобы последовать за ним.

– Хорошо, Джелу! Но ведь кассета Габриэллы – у тебя. Что же я покажу во дворе?

– Одну из своих. Возьми ту, марки ORWO, на которой у тебя записан джаз. Надеюсь, ты не думаешь, что мы будем рисковать единственным вещественным доказательством, которым располагаем.

– Нет, что же это такое: два года тому назад я вывела вас из тупика, теперь – опять я. Что я – почетный член Милиции? – возразила, хитро прищуриваясь, Олимпия. – Даже не подумаю!

– Я куплю у тебя тот рисунок, который ты хотела подарить мне, – предложил я в последней степени отчаяния.

– А я две недели не отойду от Филиппа, – прибавил от себя АБВ.

– Ладно, ребятки, не брошу же я вас в тяжелую минуту!.. Но ты купишь мне сумочку, Абишор, хорошо?

Я взял «Абишора» за руку и вывел из комнаты. Ведь нельзя было предугадать, как будут расти потребности Олимпии в том случае, если мы начнем с ней торговаться.

– Нелегкое это дело – быть отцом! Вы, я вижу, совсем изнурены… – иронически заметила, Мона.

– Что будем делать? Бальзам кончился! Не думаю, что у дяди Панделе хватит воображения для того, чтобы явиться сюда вечером с новой бутылкой, – вмешался Димок.

– Они и без бутылки больше не явятся. Говорили, что поедут в Мангалию, культурно развлекаться.

– Значит, с этой стороны – никакой надежды. Джелу, уважаемой, у вас в комнате нет питья?

– Нет, но можно сбегать в магазин.

– Нынче после обеда он закрыт. Жаль!..

– Барбу, а что если нам съездить в Мангалию, посидеть в ресторане? Немного развеяться. Мона, ты как?

– Я ужасно себя чувствую, Алек. У меня мигрень…

– Я дам вам таблеток, мадам Мона. Успех гарантирован. Знаете, вот так же точно…

Но судьба пожелала, чтобы это, вероятно, очень поучительное событие, случившееся с вечным другом Пырву, не было нам сообщено. Олимпия выбрала именно этот момент для своего торжественного появления. Широко раскрытые глаза, истерзанное лицо, влажный взгляд, дрожащий голос – все необходимое для великой трагической роли. Надо предупредить АБВ, чтобы он не слишком принимал всерьез будущие семейные сцены, думал я, в то же время с нетерпением ожидая реакции присутствующих.

– Кассета! Ох! Я о ней и забыла!.. – высоким голосом проговорила Олимпия, лихорадочно потрясая кассетой.

– Какая кассета, милая? – мягко вопросил АБВ, выражая всеобщее недоумение.

– Габи в свой последний вечер дала мне кассету. Мы непременно должны сдать ее в милицию!

– Конечно, дорогая, успокойся. Тот лейтенант сказал, что завтра зайдет сюда, вот мы ему и отдадим.

– Нет, Аби! Мы должны отвезти ее немедленно… Может быть, это как раз то вещественное доказательство, которое объяснит смерть Габриэллы! Еще скажут, что мы ее утаили..: Боже мой, как это я могла позабыть? Джелу, Джелу, пожалуйста, ее необходимо отвезти!

– Успокойтесь, мадам Олимпия! Какое там вещественное доказательство, какое утаивание?! Эти птицы были ее навязчивой идеей… «Les oiseaux chantent l’amour et la tristesse, – «Птицы поют любовь и грусть» – говорит поэт. Мой отец, пол…

– Господин Алек, вы расскажете нам в другой раз, что говорил ваш отец… Вы ее не прослушали?

– Нет. Она дала мне ее в тот вечер, я положила вместе с нашими и совсем забыла…

– Тогда лучше всего ее прослушать нам! Ты, Олимпия, успокоишься, снимешь камень с души… – вмешался я.

– Нет, Джелу, это дело милиции. Мы должны сейчас же отвезти ее.

– Ох, черт возьми! Ты забыла, что мы только что вернулись из Мангалии? Чего же ты хочешь? Отправиться пешком?

– Теперь я поняла, какой ты друг… Аби, а ты что скажешь?

– Что ты сумасшедшая!.. Нет уж, я не поеду! Подожди до завтра, когда придет милиционер или лучше дай ее сюда, мы послушаем.

– Мадам Олимпия права! Это дело серьезное, мы в него не можем вмешиваться. Ведь и остальные кассеты, зачем их взяли? Вот так же, в одном детективном романе магнитофонная лента разрешает все загадки. Кто может знать, какую тайну скрывает эта кассета! – сказал Пырву.

– Тайну «фа диез» в криках чаек… Тайна, загадка!.. Чепуха!

– Да, смейтесь, развлекайтесь… А я пойду, хоть пешком, если нельзя иначе… Ну и мужчины!.. Александру Богдан, если я не вернусь до полуночи, значит, со мной случилось несчастье… – заключила Олимпия, и тремоло, прозвучавшее в ее голосе, заставило бы побледнеть от зависти самое «великую Сару».

– Давайте ее сюда, мадам, я смотаюсь на машине в Мангалию, – угрюмо предложил Нае.

– О, спасибо… Вот что значит – деликатный человек! Не то что другие, в которых я верила и для которых была в состоянии…

Но «другие» старательно созерцали свои ботинки, не обращая никакого внимания на упреки. Положение спас Барбу, прервав новую филиппику Олимпии:

– Господин Нае, если вам не трудно, возьмите, пожалуйста, и меня… Я чувствую, что меня зовет мангальское бистро…

– С удовольствием, господин Барбу. Я как раз думал о том же самом.

– Господа, счастливое число – три. Я ваш!

– Алек, ведь я сказала тебе, что у меня ужасная мигрень. Я попросила бы тебя остаться дома.

– Но, та chére…

– Это будет вечер холостяков, господин Алек. Возьмете меня, господин Нае?

– Конечно, Мирчулика, Разгуляемся так, что и в Фокшани услышат.

– Остаюсь я – последний холостяк двора. Не могу же я стоять в стороне. Найдется для меня местечко? – спросил я у Нае.

– Конечно! Будем, как у Дюма, – четыре мушкетера в поисках приключений!

– Зато, господа, вам не придется разрешать вечную загадку «Cherchez la famme» – «Ищите женщину»! Надеюсь, вы возьмете и меня? – с очаровательной невинностью спросила Олимпия.

– Олимпия, а Филипп?!

– Что – Филипп? Ведь ты же его отец… Наконец-то вы сможете поговорить как мужчина с мужчиной… Итак?

– Для нас это – одно удовольствие! – галантно ответил Димок, в то время как мы, остальные, отчаянно кивали головами в знак согласия… – Отъезд через четверть часа!

ГЛАВА X
«В которой дается подробное описание дружеской пирушки, открывшей путь к новым знакомствам»

Свежевыбритые и нарядные, мы расселись в «Дачии» Нае. Бурный старт в клубах пыли, под грустно-равнодушно-завистливыми взглядами трио Алек-Мона-АБВ… Однако через несколько километров нам пришлось вернуться, так как Олимпия забыла дома кассету. Последовал второй старт, с кассетой в сумочке Олимпии, но со значительно уменьшившимся энтузиазмом, тем более что Мирча подробно развивал теорию о предрассудках, уверяя, что любой человек, обладающий здравым смыслом, понял бы, что вечер пропадет даром.

– Давайте-ка лучше тряхнем мошной, – предложил, прерывая молчание, последовавшее за Предсказаниями Пырву, Димок. – Поедем в Мамаю, в ресторан «Рыбацкий». Там поет Ромика Пучану. Я видел ее в прошлом году – с ума сойдешь, ей богу! Ну, что скажете?

– Я – за, – отозвался Барбу.

– Я тоже, – подтвердил Мирча. – Как сказал господин Цинтой, рассуждая однажды с Владом о музыке: «Молодой человек, отстаньте вы со своей Донной Саммер, сначала послушайте, как поет Дона Симиника!» Согласен на Пучанку!

– Жареная осетрина!.. Господин Нае, вы просто гений. А ты что скажешь, Джелу?

– Я – как все. Но что будет с кассетой?

– Отвезем ее лично тому рыжему лейтенантику, в Констанце. – Пусть удивляется нашему чувству ответственности.

– Остановимся ненадолго в Мангалии… минут на десять. Мне надо срочно позвонить, – вмешался Димок. – Не возражаете?

– Нет, почему же? Мы и сами пройдемся по книжным магазинам, посмотрим на людей, – мгновенно откликнулся Мирча.

Разумеется, все были согласны, тем более что было бы не дипломатично отказать владельцу машины. Через несколько минут, поставив машину в центре Мангалии, мы поспешили потратить минуты паузы – кому как нравится. Удобно развалясь в соломенных креслах кондитерской на берегу моря, мы с Олимпией наслаждались мороженым «фисташки-шоколад»… Солнце стремительно скатывалось к закату, непрерывный приток шумных разноцветных орд с пляжа создавал впечатление, что пробил час страшного суда… Барбу и Мирча ждали нас возле машины, через несколько минут появился и Димок, открыл дверцы, мы уселись и устремились к долгожданной рыбной оргии. По словам Нае, мы составляли «шикарную компанию». Впервые за много дней наши разговоры не вертелись вокруг мертвецов, а перенеслись на самые разнообразные и увлекательные предметы – от керамики из Рэдэуц до парусного спорта. При этом разговор так часто прерывался весьма тонкими замечаниями об анатомическом сложении юных лиц, имевших счастье попасть в поле нашего зрения, что Олимпии даже удавалось время от времени изящно краснеть.

– Лоток с персиками! Господин Нае, остановитесь-ка на минутку…

Справа, у ворот государственной фермы, пирамида ящиков с крупными румяными персиками посылала нам призывные знаки. Лоток осаждали человек двадцать-тридцать проезжающих.

– Мне негде остановиться, Мирчулика. Разве не видишь, какая тут давка?!

– Пожалуйста, господин Нае! – попросила Олимпия.

– Ваше желание – закон, мадам! – ответил ей Димок, как владетельный синьор. – Остановимся здесь. На персики!

– Je veux pas pecher avec des pèches![37]37
  Непереводимая игра слов: «Я не хочу грешить с персиками» (франц.).


[Закрыть] – со скучающим видом ответил на это приглашение Барбу.

– Извините?..

– Ничего… Я остаюсь в машине. Идите!

Покрывая пятидесятиметровое расстояние, отделявшее нас от лотка с золотистыми фруктами, мы молча слушали (Мирча, Олимпия и я) характеристику, которую Нае давал Барбу: «Шикарный тип, этот господин Барбу, только немного того… с приветом!»

Разумеется, Олимпия забыла свою сумочку с деньгами в машине, так что мне пришлось купить ей четыре килограмма персиков – «скромный подарок для твоего крестника и его матери».

Слегка взвинченные из-за безвозвратно загубленных тридцати минут, мы отправились дальше в багровых лучах утомленного солнца. Постепенно хорошее настроение вернулось, и по мере того как километровые столбы все быстрее мелькали справа от нас, разговор все чаще возвращался к кулинарным изыскам, которыми мы надеялись восстановить свои силы.

– Что за черт? – прервал Нае наш гастрономический диспут. – Не понимаю, что с моей старухой. Придется остановиться!

Он несколько минут покопался в моторе и вернулся с выражением отвращения на лице:

– Вот ведь гадость, подводит тебя в самый нужный момент… Наверное, что-нибудь с зажиганием, – сообщил он, глядя на меня в упор, вероятно в надежде, что я окажусь мастером срочного ремонта.

– Не имею представления, – поспешил я задушить в зародыше все его надежды.

– Не важно, разберемся. Я зачистил контакты наждаком. Надеюсь, до Констанцы дотянем. А там, остановимся у «Сервиса» при въезде в город. У меня там есть один знакомый – за считанные минуты все сделает.

Как и следовало ожидать, до «Сервиса» разговор вертелся вокруг машин – сколько на них уходит денег, какие негодяи работают в системе обслуживания, как можно купить бензин «супер» по четыре лея за литр…

– Сойдите, я въеду с ней внутрь, может, найду того типа… – попросил Димок. И, появившись через несколько минут, победоносно заявил: – Готово, будет сделано! Всего за десять минут.

– Я оставил свой пиджак с деньгами в машине, – испуганно возопил Мирча. – А вдруг, боже упаси, их украдут?

– Ох… я тоже! Сумочку!!

– Не беспокойтесь, – заверил их Димок. – Машину я, разумеется, запер.

Десять минут превратились в пятьдесят, но все хорошо, что хорошо кончается.

– «Работает, как часы», сказал мне тот тип… Теперь только заправиться – и хоть до полюса! – гордо сообщил нам Димок.

– Сначала остановимся у милиции, а там посмотрим, какой полюс выбрать.

– Вот именно… Мадам, господа, у меня есть предложение. Так как время довольно позднее – скоро уже девять – я думаю, надо сначала заскочить в «Рыбацкий», заказать столик, а уж потом не спеша пойти и сдать птичью симфонию в милицию… Иначе мы рискуем проворонить сегодня Пучанку.

– Да, господин Нае, но ведь мы все равно проедем через Констанцу?!

– Нет, мадам, мы поедем по окружной, обогнем город и через десять минут будем у цели. Согласны? Бросим жребий или поставим на голосование?

– Mon cher, вы – воплощение логики.

– Согласен на «Рыбацкий»… Мадам Олимпия?

– Что я могу сказать? У господина Нае такая сила убеждения… Я тоже – за «Рыбацкий». А ты, Джелу?

– Я воздерживаюсь. Просто потому, что иначе слишком уж похоже на собрание: все «за».

By night – ночью – Мамая уже не кажется воплощением скуки и пошлости рекламных проспектов. Десятки отелей, нанизанных, как монетки на монисто, сторожат с обеих сторон голубоватые просторы моря и озера Сьютгиол. Жизнь этого клочка земли, изморенного дневной жарой, кажется, совсем угасает в послеобеденные часы, но возрождается с новой силой вечером. Центральный бульвар, куда выходит каждый – чтобы глотнуть свежего воздуха, людей посмотреть и себя показать, – заполнен пестрой толпой. Стоит взглянуть на витрины магазинов или товары лотошников, съесть мороженого или слоеный пирожок – фирменное блюдо Добруджи, бросить пристальный взгляд на молодую девицу – блондинку, брюнетку, шатенку, это дело вкуса, или, если вы – представитель слабого пола, опустить глаза и заморгать, когда молодой человек, преследующий вас уже несколько минут, наконец решится и таинственно зашепчет: «Sprechen Sie Deutsch?»[38]38
  Говорите по-немецки? (нем.).


[Закрыть] – и вы почувствуете себя прекрасно, и пожалеете только об одном – что время летит так быстро… Обрывки каких-то фраз, слова, которые кажутся вам магическими, понятными лишь посвященным, цепляются за ваш слух, открывая пути в неведомый мир: Депольд в «Дорне»… шведочки в «Мажестик»… разливное вино в «Ривьере»… Сфинкс в «Авроре»… смерть в «Дакии», немки на «Севере». Расшифровав тайну этих обрывистых фраз, вы приобщаетесь к бешеной гонке нерешившихся, мечетесь от ресторана к ресторану, пока, без всех пяти чувств, не опускаетесь на стул на одной из «Террас» над морем и, потягивая теплое пиво, не начинаете строить планы на завтрашний вечер… Подобные воспоминания – синтез впечатлений проведенного здесь в прошлом году отпуска – нахлынули на нас в тот момент, когда мы устремились по замаскированной зеленью аллее на берег озера, к ресторану «Рыбацкий».

Что-то вроде двухэтажного сарая, кокетливо украшенного камышом и сетями, хранящими следы многочисленных кораблекрушений, просматривалось сквозь клубы табачного дыма и ароматный пар жарящейся на мангале остро проперченной рыбы.

Народ был самый пестрый: разгулявшиеся кладовщики, жаждущие рыбы беременные женщины, нарумяненные и пропахшие всевозможными аэрозолями немки в сопровождении смуглых донжуанов – тонких знатоков застольных песен…

– Здесь стола не найдешь… пошли на балкон!

Мы поднялись по скрипучей лесенке и обогнули стол, стратегически поставленный возле перил, с замечательным видом на пока что отдыхающие цимбалы. На столе, на самом видном месте, красовалась кокетливая золотистая табличка, сухо извещавшая: «Занято».

– Он будет наш! Шикарнее не найти…

– Господин Нае, но ведь здесь написано «Занято»… – вмешался Мирча, обнаруживая должное уважение к печатному слову.

– Ты – сама девственная невинность, Мирчулика!

Короткие переговоры, шуршащая десятилеевая бумажка, ловко проскользнувшая из руки Нае в руку официанта, затем поистине сказочное исчезновение таблички, вежливое «благодарю» – и мы уже за столом.

Димок удержал за собой почетное место у самых перил, а мы, остальные, устроились, кто как мог, возле вожделенного стола.

– Я забыла сумочку в машине, – с невинной улыбкой сообщила единственная представительница прекрасного пола за нашим столом.

Изысканно любезный, Нае тут же откликнулся:

– Пойди ты, Мирчулика, чтобы мне не вылезать отсюда, не беспокоить людей.

Мирча подчинился, а мы, остальные, поспешили приобщиться к приятной атмосфере пивного заведения: приглушенный разговор, звон бокалов, стук вилок и ножей, и все это – в сизо-серых клубах дыма и в свидетельствующих о фирменном блюде заведения ароматах жареной рыбы и чеснока.

– Чего это он не идет? – забеспокоился Нае.

– Но ведь он только что отошел.

– Нет, Мирчулика, я о том парне, который берет заказ… А ну пойду побеседую с ним… Извините, господин Барбу!

– Это ужасно! – заявила Олимпия, вынимая из протянутой ей Мирчей сумочки носовой платок и замечая, что мой взгляд приковался к стройной молодой женщине, задрапированной прозрачным шелком, не скрывавшим ни одной из ее мощных прелестей. – Скоро они будут являться в ресторан в купальниках…

– А что, не плохо бы!

– Да, – сказал Мирча, вытирая свои слегка запотевшие очки, чтобы лучше видеть предмет всеобщего интереса, – присоединяюсь к мнению господина Барбу: «Не плохо бы!»

– Все, ребятки, я привел маэстро… Итак?

«Сарамура», жареная осетрина, «скумбрия на мангале», «Рислинг с Тырнавы», «водка» – заказы летели так сумбурно, что бедняга едва успевал записывать. Как только первый голод был утолен, Олимпия вспомнила цель нашей поездки:

– Кассета… когда же мы ее отвезем?

– Тьфу, совсем позабыл… Нет, я негодяй: мне страшно захотелось водки, и я выпил стаканчик у прилавка, – пожаловался Нае.

– Я ее отвезу! – заявила Олимпия дрогнувшим от смирения голосом.

– Черт побери эту кассету, портит нам всю пирушку… Давайте ее сюда, я отвезу.

– Ох, господин Джелу, вы – прямо золото! Спасли меня от олимпийского гнева!

Я умирал от нетерпения, спеша узнать результаты устроенной мною небольшой инсценировки. Моя гипотеза строилась на том, что заявление Олимпии о предполагаемой кассете Габриэллы должно было вызвать реакцию одного из наших спутников. Шербан, которого я предупредил по телефону из Мангалии, с беспокойством ждал кассету и того, кто ее доставит. Увидев меня, он удивился:

– Как вам удалось приехать самому?

– Результат хорошо направленных случайностей… Посмотрим, имела ли смысл вся эта инсценировка… Эту – срочно в Бухарест, – продолжал я, протягивая ему кассету Габриэллы.

– А со второй что делать?

– Сейчас же прослушать…

Прослушивание оказалось коротким и красноречивым: кассета была без записи.

– Несомненно, ее заменили.

– Да. Но кто из троих?

– У каждого, в тот или иной момент, было время и случай для подмены. Позовите кого-нибудь, чтобы снять отпечатки пальцев.

Операция проходила быстрым темпом, в напряженном молчании.

– Сохранилось лишь несколько следов… Кассету трогали три человека. Один из них – вы. Сбоку, с одной стороны, следы стерты, – коротко отрапортовал молодой лейтенант, осторожно закрывая свой рабочий ящичек.

– Пошлите одного из ваших людей в «Рыбацкий», – сказал я Шербану. – Пусть он найдет возможность взять отпечатки пальцев всех, сидящих за моим столом.

– Хорошо. Лейтенант Тоадер будет сопровождать вас сам. Он юноша умелый.

– Прекрасно. Увидимся завтра утром. До свидания.

Меня ждали: проявления горячей симпатии, которыми меня встретили члены нашей маленькой группы, показывали либо неожиданный взрыв любви ко мне либо чрезмерное потребление напитка… Как человек компанейский я принялся усердно наверстывать упущенное. Еда была прекрасная, питье вполне приличное. В тот самый момент, когда я раздумывал, попросить ли мне еще сарамуры или скумбрии на мангале либо того и другого вместе, вокруг цимбалов появились артисты: скрипач – высохший, но игривый кузнечик, цимбалист – представительный тип с великолепным набором металлических зубов, и наконец аккордеонист – молоденький мальчик с едва прибивающимися усиками. После увертюры установилась полная глубокого смысла тишина. «А теперь для вас споет…» Под шквал аплодисментов появилась Ромика… Огромная, в царском платье из красного бархата, украшенная, как языческий идол, многочисленными цепочками и блестящими браслетами – Великая Певица…

 
Ввек не позабуду я,
Как лелеяла тебя,
Мой миленок, мой цыпленок…
 

Глубокий рокочущий голос разрывал завесу из дыма и паров, бушевал над столами, между бутылок и официантов, взлетал и проваливался, пока не выходил на длинную мягкую волну, на которой уносился в поднебесье. Мы сидели, как в музее восковых фигур, с широкими улыбками на лицах – знак, что магия действовала. Но молчание длилось не долго. Зал начал оживляться, принимая активное участие.

– Нет, это просто потрясающе! Какая чистота стиля в модуляциях, – заговорил Барбу, который оказался лучшим знатоком легкой музыки, чем мог показаться.

– Чистый Моцарт! – с ложным энтузиазмом заявил Мирча.

– Если у вас в Фокшань так играют Моцарта – тогда конечно… – поставил его на место Барбу.

Ромика, казалось, обращалась прямо к нам:

 
Из-за сбруи да коня
Огорченье у меня,
Уж такое огорченье!
Издеваются соседи:
Нынче шибко не поедешь!
Огорченье, огорченье…
 

– У вас все в порядке? – прошелестел рядом вкрадчивый голос. Круглый человечек, глаза – два испуганные светлячка – потонули в плотном куске сала, выполняющего у него функции лица, а улыбка своим блеском заставляет вспомнить о солнце…

– Я – директор ресторана, – представился он. – Для нас – большая радость, что вы к нам пожаловали… Внезапно его лицо налилось кровью, и он заревел: «Фане, Фане!..»

Тут же появился обслуживавший нас официант:

– Да, начальник… слушаю.

– Фане, что это такое? – У господ грязные стаканы… Знаете, честь заведения…

Не успел он закончить фразу, как Фане уже схватил наши стаканы.

– Погодите, что же вы, ведь там еще было питье, – быстро вмешался Барбу.

– Ничего, мы не оставим вас в накладе. Как можно? Фане, срочно принеси гостям пару бутылок… Я угощаю!

– Какое угощение, при чем тут угощение? – в недоумении прервал его Мирча.

– Сиди смирно, Мирчулика. Все в порядке, дядюшка…

– Паску. Здравия желаю.

– Все «о-кей», дядюшка Паску, я замолвлю за тебя словечко, где следует, – с апломбом продолжал Димок. – Скажу там товарищам… Мне нравится, как ты ведешь дело.

И снова – счастливая золотая улыбка:

– Здравия желаю… Всегда к вашим услугам. Здравия желаю!

– Что это было? – удивилась Олимпия после ухода директора.

– Ничего особенного. Нам крупно повезло… Наверное, спутал нас с какими-то шишками, из их руководства, – весело ответил Димок.

За другими столами меломаны, вторя певице, замурлыкали драматическое обещание:

 
«Дай, дружок, тебя я встречу
На глухой дороге в вечер,
Я уж так тебя привечу!..»
 

Но которого из вас, дружки любезные? – спрашивал я себя, измеряя своих собутыльников не лишенным нежности взглядом.

Постепенно все присутствующие забылись. Некоторые пели, тупо уставившись в декоративный камыш, три немки исполняли между столами восточный танец под мелодию «Ох милашка, зубки-жемчуг», два индивида, на первый взгляд – близнецы, братья дяди Паску, приклеивали смятые сотенные бумажки к потным лбам музыкантов…

– Что-то он перегибает палку, этот молодец, – пробормотал Барбу. – Стиль, оно конечно, только так не успеешь и стаканчик вина выпить.

В самом деле, Фане, как юла, крутился вокруг нашего стола: он еще раз сменил стаканы, положил в ведерко лед, после каждой выкуренной сигареты опустошал пепельницу… Покинутые официантом, направившим все свои физические усилия на выполнение приказа шефа, соседи бросали на нас уничтожающие взгляды… Позднее Тоадер, усмехаясь, рассказал мне о предшествовавших всему этому переговорах…

… Подойдя к прилавку, он обратился к бармену:

– Директора, пожалуйста… Я хотел, бы с ним поговорить.

– Да, нам только этого не хватает – разговоров! Здесь работают, дорогой! – ответил тот, бросив на него короткий взгляд.

– Мне хотелось бы… – продолжал Тоадер, вынимая из кармана удостоверение.

– Чего тебе хотелось? Книгу жалоб и предложений? Катись ты отсюда, товарищ, а не то… Эй, Флоря, поговори-ка ты с этим человеком! Вдруг его взгляд упал на удостоверение, которое показывал ему Тоадер. Мгновенно побледнев, он начал заикаться: «Извините… Я не знал… Извините… Я ведь так… сейчас позову дядю Паску… Извините!»

Появился Паску, тяжело дыша, с видом человека, спешащего предупредить неизбежную катастрофу:

– Я сделаю ему выговор с предупреждением, товарищ лейтенант! – с умоляющим видом обратился он к Тоадеру. – Соберу весь коллектив, устроим собрание и осудим его поведение. Разве можно – так разговаривать с таким товарищем, как вы?! Только знайте, что у нас все в порядке! Пожалуйте в кабинет, посмотрите документы. Может, скушаете немножко осетринки? Ведь пока вы кончите проверку.

– Можешь дышать свободно, Паску, я не из «экономической». Вот что мне от тебя надо…

Паску принял дело всерьез и сам руководил первой операцией по перемене стаканов, научив потом официанта, как поступить при второй… Тоадер был доволен быстрыми темпами операции, Паску – тем, что это не «экономическая милиция», а Фане надеялся получить удовлетворение в виде щедрых чаевых.

Последняя мелодия – знаменитая «Баллада о пистолете» – была исполнена, в полном согласии, всеми присутствующими:

 
Славно – генералом быть,
С пистолетика палить,
Без оглядки пули гнать,
Не боясь его сломать.
 

– Потрясающе, уважаемый, – сказал Димок, вытирая вспотевший лоб. Махалия Дежксон рядом с ней – пшик! – добавил он, опрокидывая в рот рюмку водки.

Мирча, все еще в трансе, напевал:

 
«Ну, а нынче постарел,
Пистолет мой не у дел…»
 

Олимпия – хотя, «выбранная» шофером, она едва притронулась к питью – тоже была захвачена общим воодушевлением и, со слезами на глазах, записывала на бумажной салфетке:

 
Можешь, милый, приходить,
У отца меня просить:
С первым мужем, в первый раз
Ладу не было у нас:
Никакого развлеченья,
Было только огорченье.
Огорченье, огорченье!..
 

Молодой человек в джинсовом костюме, широко улыбаясь, остановился у нашего стола:

– Джелу, это ты?!

– Тоадер, как я рад!.. Извините, это мой друг.

Я обнял и расцеловал в обе щеки, по-молдавски, лейтенанта Тоадера – друга, с которым мы, будто бы, не виделись уже много лет…

– Только вашей спутницы, – шепнул он мне на ухо. – Третье лицо, отпечатки пальцев которого найдены на кассете, не входит в вашу группу.

– Мы расстались так же горячо, как и встретились. Я задумался и вдруг обнаружил, что напеваю: «Огорченье, огорченье…» Пришла и моя очередь запеть!

Честно говоря, мы несколько перебрали. На обратном пути Олимпия вела машину, как на гонках «Трофей Карпат», а мы с воодушевлением обсуждали темы, выплывающие обычно в поздние часы: бог, деньги, секс. С божеством и деньгами мы покончили быстро, вопрос о сексе оказался более сложным: каждый из нас стремился во что бы то ни стало поделиться с остальными богатым опытом – своим собственным, своих ближних и друзей. Димок был в потрясающей форме. Так как Мирча то и дело пытался скрасить нагую правду фразочками вроде: «Пусть нас извинит мадам Олимпия…», Нае, возмущенный тем, что его прерывают, одернул его: «Ладно, брось, уважаемый, ведь Олимпия – шофер, а ты знаешь, что шофер не человек, он – часть машины». Олимпия, мудро воздержавшись от обиды, запела волнующий романс «Люблю я женщину…» И так – в прекрасном настроении и под музыку – мы достигли Вамы.

Деревня тонула во тьме. Олимпия – хоть и боком – умудрилась поставить машину, и мы ввалились во двор, хихикая и натыкаясь на все, что попадалось нам на дороге.