Текст книги "Не надо преувеличивать!"

Автор книги: Е. Мороган

Соавторы: Дж. Саломие
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

– Петреску убили дубиной!

– Дубина, топор – какое это имеет значение?

– Кто-нибудь видел, как Дидина выходила из кухни?

– Нет, но…

– Олимпия, родная, пойди и ляг… Мы тоже пойдем, а завтра, на свежую голову, поговорим…

Как обычно в первую ночь на новом месте, спал я тревожно. Кровать была слишком твердой, подушка слишком большой, простыня слишком жесткой, а сны слишком беспокойными: Василиаде появлялся передо мной с пистолетом в одной и чемоданом в другой руке, Габриэлла, под аккомпанемент чаек, исполняла труднейшую позу йоги «лотос», а я был «посередке» – как сказал бы, наверное, вечный друг Мирчи Пырву.

Утром я с наслаждением выпил мятного чаю – старая привычка! – затем к вящему возмущению АБВ, вопившего, что я отнимаю хлеб у ребенка, ополовинил продуктовые запасы семейства Верня и, с ясным взглядом и головой, начал вспоминать «открытия» предыдущего вечера: любовь «à la йога» и странный господин, вскочивший, как ужаленный, когда я упомянул названия двух уголков нашей родины. Не много и не убедительно, но все же – кое-что! – решил я, тщательно одеваясь для первого свидания с морем.

Небо было усеяно белесыми облачками, в неподвижном воздухе стояла тяжкая духота. И все же на пляже было много народу. Габриэлла ждала меня, спокойно сидя возле незнакомой мне пары – пожилых людей, которые, когда Габриэлла, увидев меня, указала пальцем (как мне показалось, обвинительным жестом, словно бы говоря: «Вот он»!) повернулись и внимательно осмотрели меня. Лишь бы это были не ее родственники: еще решат, что я и есть давно ожидаемый жених – повторял я про себя, направляясь в их сторону. После представления мой страх рассеялся: это были супруги Цинтой. Я разделся, обнажив белоснежное тело, и стал ждать.

– Джелу, не идешь в воду? Она очень теплая, – пригласила меня моя любимая йогиня.

– Попозже, немного попривыкну к воздуху.

Я следил за ней, пока она не превратилась в едва заметную среди волн точку. Не знаю, почему, но Цинтой, также следивший за безупречным стилем Габриэллы-пловчихи, стал вдруг исключительно общительным и начал рассказывать мне об усилиях, приложенных людьми его поколения для того, чтобы люди моего поколения пользовались всем, чем они пользуются, а под конец перешел к положению безработных в капиталистических странах. Не желая оставаться в долгу, я в свою очередь, высказался о девальвации западных валют и об экономических трудностях, с которыми сталкиваются члены Общего рынка. И так, переходя от одного вопроса к другому, мы добрались до вечера пресловутого пира.

– Здорово погуляли, – сообщил он мне, и Милика подтвердила его слова энергичным кивком головы.

– Товарищи ели, пили, развлекались.

«Сразу видно, что мы – латинского происхождения, – подумал я с гордостью. – Даже Панделе выражается как Цезарь!»

– Кто мог ожидать такого несчастья? – патетически вмешалась в разговор Милика. – Ну и что с того, что он ее бил?

– Вы думаете, что… это его жена? – спросил я с деланной тупостью, на лету поняв ее намек.

– А кто ж еще, не из нас же кто-нибудь! А чтобы был со стороны – исключается, потому что у них собака злющая, лает так, что хоть беги, – рассуждала Милика, значительно более разумно, чем я того ожидал.

– Не может быть, Милика, все равно это кто-нибудь со стороны, ведь Дидина же не Дездемона, – возразил Панделе, обнаруживая обширные познания в области литературы.

– Кто бы там ни был, милиция разберется, иначе быть не может.

– Нет, это потрясающе! Войти к человеку во двор и убить его!

– Товарищ инженер, – ответил мне Панделе, – сразу видно, что вы и представления не имеете, на что способны некоторые. Когда я был директором на ферме в Бырзу, один такой преступник зарезал двух свиней – собственность фермы – и бежал вместе с мясом. А милиция?.. Милиция и пальцем не пошевельнула. Если бы не я да еще двое товарищей, его бы и не поймали. Я захватил его, когда он как раз коптил окорока – он был заместителем начальника зообригады… Видите?

Нужно признаться, что я не слишком уразумел смысл рассказа Панделе. В какой-то момент я было подумал, что это аллегория, но скоро отказался и от этого предположения.

– А вот и товарищ Пырву! Как вы думаете, кто убил Петреску? Вы ведь все время разговаривали с ним в вечер преступления…

– Такого разговора и врагу своему не пожелаешь!

Мирча Пырву с его таинственными исчезновениями… Классический тип холостяка по призванию – я уверен, что он сам готовит себе еду и имеет целые наборы тряпок для пыли.

– Зайдите под навес, вы совсем красный…

Я подчинился любезному предложению и продолжал:

– Как в кино, ей богу! Человек пьет, веселится и вдруг умирает. За что его, интересно, убили?

– Кто его знает, в каких грязных сделках он был замешан?! Только не сойти мне с этого места, если на этой пирушке я не предчувствовал, что случится какое-то несчастье… Мне было так плохо…

– Какое там предчувствие, товарищ Пырву! Вы пили, как одержимый.

– Закоренелый алкоголик, всегда готовый к скандалам и драке… Наверное, с ним покончил кто-нибудь из деревни. Милиционеры разыщут – небось, зарплату они получают не только за то, чтобы штрафовать. Мертвецы – мертвецами, а живые думают о живом… Давайте-ка лучше искупаемся, братцы!

Я был чуть ли не растроган. Каждый по очереди по-своему проявлял глубокое доверие к учреждению, в котором я работал. Последним из таких лиц был Димок, небрежно опустившийся на пляжный матрас супругов Цинтой.

– Я не верю, господин Нае, крестьяне – народ простой, надежный, они не бьют со спины, как трусы…

– Ну, если деревенские – нет, мы – нет – тогда кто же?

– Жена! – снова убежденно заявила Милика.

– Нет! Женщина – это сама нежность, чуткость… чувствительность…

Страстная убежденность в голосе Габриэллы поразила меня. Она вышла из воды, растянула свою простыню и уселась, глядя на меня полными нежности глазами. Слушая ее речь о достоинствах женщин по сравнению с ужасными свойствами мужчин, я невольно вспоминал рефрен из оперы «Кармен». Его финал, казалось, намечал линию нашего будущего романа: «Так берегись!»

– Джелу, о чем ты думаешь? – очнулась она от задумчивости.

– О тебе. Ты была как Афродита, выходящая из пены морской…

Я сделал небольшую паузу, но видя, что никто не аплодирует, продолжал:

– В вечер преступления вы не заметили в нем ничего подозрительного? Говорят, все люди предчувствуют приближение своей смерти.

– Какое там предчувствие, товарищи? Высосал три или четыре бутылки, пел весь вечер… – ответил мне Цинтой, перенося вопрос из области метафизики в сферу действительности.

– Кстати, господин Нае, отдали вы долг Петреску? – поинтересовалась Габриэлла.

– Какой долг? – удивился Димок.

– Те деньги, которые он с вас требовал, за…

– А, да… как он разозлил меня, этот чертов пьяница!.. Я взял у Дидины несколько арбузов, а он пристал, как с ножом к горлу – заплати да заплати. Я и отдал, чтобы отделаться… Ух, совсем обгорел, пойду выкупаюсь.

Солнце приближалось к зениту. Белесые утренние облака незаметно превратились на горизонте в идущую на нас плотную, серую и густую дымку. Разговор шел своим чередом, преступником оказывалась то жена, то кто-то из деревенских. Все были очень сильны в предположениях и заключениях, но никто не мог вспомнить ни малейшей детали о том, что делал Петреску за последние три дня, проведенные дома.

– Пойду на почту, дам маме телеграмму, что доехал благополучно, – заявил я Габриэлле, уловив момент, когда наш разговор начал затухать. – Ого! – продолжал я, – сейчас там зреют груши!

– Где живут твои родители? – заинтересовалась, как я и надеялся, Габриэлла.

– Возле Тырговиште, в деревне Вылсан. Вы там бывали? – обратился я ко всей группе.

Кроме Габриэллы, смотревшей на меня все так же нежно в ожидании подробного рассказа о деревенской жизни, все остальные прореагировали на произнесенное мною название совершенно неожиданно. Милика удивленно вскрикнула, Тут же остановленная строгим взглядом Панделе, а Мирча пристально посмотрел на меня и проглотил слюну. Может, это мираж или, может быть, у меня солнечный удар, думал я через несколько минут, когда все трое кинулись уверять меня, что наверняка это замечательное место.

– Джелу, я жду тебя на пляже. Не слишком задерживайся!

С настойчивостью, столь свойственной представительницам слабого пола, Габриэлла начала действия по подавлению моей личной свободы. Однажды, потягивая со мною коньяк, один приятель развил мне интересную теорию: «Женщины, говорил он, похожи на крупные империалистические государства, а мы, мужчины, – на слаборазвитые страны. Все начинается с маленьких поблажек, с улыбки, кокетливого взгляда, восхищенного шепота: «Ох, какой ты умный…» или «сильный…» потом – романтические прогулки, поцелуй под луной. Это период романтически-наступательный. Каждая сторона стремится достичь своей цели: женщина – замужества, мужчина… Время – это решающий фактор. Постепенно сила сопротивляемости мужчины ослабевает, уступки становятся все больше, пока в один прекрасный день вы не убеждаетесь, что потеряли свою социальную независимость и – что еще печальнее – очень скоро (статистика в этом отношении совершенно недвусмысленна) потеряете и экономическую. Позднее эта борьба приобретает различные формы, в зависимости от тоталитарного режима, с которым вы боретесь». Мой друг – он как раз праздновал десятилетие своей свадьбы – привел мне в пример свой случай: уже несколько месяцев ему, с помощью ловких стратегических ходов, удается получить один свободный вечер в неделю для встречи с друзьями. «Это первый шаг, если продолжать борьбу, через несколько лет я добьюсь второго», – сообщил он мне в заключение.

Этот разговор и его возможное касательство к моему статусу свободного человека припомнились мне в то время, как ноги несли меня к центру деревни. Я надеялся, что в пивной будет не много народу, разве что несколько сезонных рабочих, забежавших выпить по стаканчику перед обедом; крестьяне, конечно, должны быть на полях и «плодотворно трудиться» – как поется в одном поэтичнейшем произведении нового фольклора. Однако, вероятно, в упомянутое произведение вкралась небольшая неточность или речь шла о другой части страны, а может, я находился в деревне, чей сельскохозяйственный кооператив был таким передовым, что закончил полевые работы за несколько месяцев до срока… Веселое сборище, состоящее главным образом из местных жителей, занимало все пять или шесть столов ресторанчика. Они с воодушевлением обсуждали убийство Петреску, в то время как худой тип в замызганном белом пиджаке не успевал наполнять кружки. Следовало любым образом произвести на присутствующих впечатление. Поэтому, примостившись у краешка стола, я заказал и быстро проглотил «две больших». Разговор, затихший было при моем появлении, продолжался прежним тоном, подозрительные взгляды смягчились, а мой сосед справа даже потеснил своих собутыльников, освободив мне место за столом: «Чтоб вам не остаться холостяком, ха-ха!» Меня приняли: я уже не был каким-то пришельцем, жалким отдыхающим, сдабривающим часы пляжного бдения бутылкой «Пепси» или «Чико» – я был одним из них, человеком «спосвященным». То, что я оказался самым свежим гостем Дидины Петреску, открыло мне дорогу к участию в разговоре о преступлении, не пробуждая ни в ком ни малейшего подозрения. Я был одним из жителей двора, в известном смысле – представителем пострадавшей стороны.

– Как пить дать, это из-за денег, – с негодованием утверждал чернявый тип со слегка выкаченными глазами, что придавало ему выражение человека, только что вскочившего с постели, – я так считаю.

– Брось, дядя. Это только у вас, у македонцев, все происходит из-за денег. Откуда у этого несчастного деньги? Небось, и тогда, когда урывал несколько лей у Дидины или загонял налево немного брынзы, тут же все пропивал!

Как в античной трагедии, хор несколькими голосами ответил – утвердительно – на вопрос, поставленный человеком, который совмещал, как я узнал позднее, сразу несколько функций: бармена, официанта, колбасника и заведующего этим первоклассным заведением – дядей Тасе.

– Что вы, люди добрые, – вмешался я, – насколько я понял, в предыдущий вечер у Петреску была масса денег, он даже угостил всех, кто был в этой прекрасной пивной!

– Во-первых, откуда вы это взяли? Во-вторых, у него и в самом деле было с собой лей триста, в-третьих, уходя, он уже не имел ни копейки и даже остался мне должен пятьдесят лей… – с математической точностью разъяснил суть дела дядя Тасе.

– Так ведь и мне тоже, убей меня бог, мне он тоже сказал, что принесет монету. Я целый вечер играл ему романсы да застольные песни, – вмешался в разговор человек, вероятно, отвечавший в ресторане за художественную часть.

– Неужели у него и в самом деле не было денег? А я слыхал, что он и перед отдыхающими хвастался, будто у него денег куры не клюют, – поинтересовался я, изображая искреннее удивление.

– Петреску – и деньги! Ха-ха! Ведь если бы не его баба, которая весь дом на себе везет, все уже давно рассыпалось бы прахом, – серьезным тоном ответил на мое удивление старик, в котором меня поразила длинная, росшая как попало, борода, всклокоченные льняные волосы и лицо, обожженное ветрами и солнцем.

Для него «деньги» – это две-три сотни, – кратко пояснил дядя Тасе.

– А то, что, мол, он возьмет молодую бабу? Чепуха! Вета – вы ее знаете – рассказывала мне, как он к ней приставал и – что бы вы думали? – У него ничего и не получилось! – вмешался в разговор молодой парень с едва пробивающимися усиками.

Хотя обычно я не держусь за крылатое словечко: «О мертвых – только хорошее», все же, видя, как односельчане Петреску соревнуются в выявлении «достоинств» усопшего, я собрался с духом и переменил тему:

– Может, его убил кто-нибудь из деревни?

– Ох, господин приезжий… ведь вы человек серьезный, – ответил мне владелец сурового голоса, нарушая враждебную тишину, последовавшую за моим вопросом. – Умный человек, понимаете, что к чему – иначе не выпили бы сразу «три больших». Ну что было делить деревне с этим несчастным? А то, что он был в ссоре с этим Порфиром, так это из-за баб, они вечно ссорят между собой мужиков. Потому, Наташа, порфирова баба, умирает от зависти, когда видит, что у других полно «гостей», а у нее – пусто. Что он вечно рычал на нее, это верно, только смел он был больше на словах. Дрался же только когда уж был пьян в стельку. А в остальном – человек порядочный.

– Может, его жена?.. – запустил я наугад другой, столь же деликатный вопрос.

– Ну-у-у, что вы думаете, здесь кино, что ли? Мы – махонькая деревня, всего-то будет дворов тридцать, не убивать же нам друг друга! Ну, поколотишь, бывает, свою бабу, потому, и она тебе день-деньской голову морочит, а то и подзатыльника даст, это уж само собой. А чтобы заехать своему мужику дубинкой по голове, – так чтоб он скопытился, – такого у нас не бывает! – заключил дядя Тасе.

– Зацем Дидине было его убивать? Подала бы на развод и осталась с домом да с деньгами… – вмешался человек, которого все остальные называли «лале». – Хто его знает, цто здесь за цудо?

– Какое там чудо! Может, просто, дохтур ошибся, а человек помер своей смертью, лопнула там какая-нибудь жилка в голове, от пьянки от непробудной. Потому, эти дохтура тоже… Небось, мне, когда я был в Констанце, не захотели…

Не слишком интересуясь мнением дяди Тасе о медицинском мире и его проблемах, я поспешил перевести разговор в нужное мне русло:

– Может, с ним что случилось за те три дня, которые прошли с его возвращения из больницы? Что-нибудь, что объяснило бы преступление.

– Чему было случиться? Он ведь вернулся одиннадцатого, двенадцатого не вышел на работу, но тринадцатого в семь утра был на месте. В три часа мы с ним пошли домой. Обычно мы идем по шоссе – бывает, и машину поймаем. Но тогда нет – он пошел но берегу моря, по-над пляжем. А в семь уже был в пивной, где…

– Где и просидел, пока я не закрыл, – заключил дядя Тасе. – В очень хорошем настроении.

– Да, я потому и удивился, что утром он казался таким неспокойным и мрачным. Четырнадцатого он опять вышел на работу с самого утра и пробыл там часов до пяти. А уж потом я не знаю, потому что на второй день его нашли мертвым… – закончил свои объяснения молодой человек, ранее разъяснявший сложную проблему отношений Петреску с прекрасным полом.

– Может, четырнадцатого с ним что и случилось? – вмешался я с тенью надежды в голосе.

– Ох, дядя, чего это тебя так интересует, чем занимался бедняга Петреску? Ты легавый, что ли?

– Да что вы, люди добрые, меня интересует случай сам по себе. Хочется узнать причину преступления… Я инженер, – продолжал я невинно. – Сыском не занимаюсь, моя специальность – точная механика.

– Господин инженер, – вмешался дядя Тасе, – Фане хотел сказать, что вы будто из милиции, слишком уж вас все интересует… Она, Милиция, найдет преступника, не бойся! – заключил он. – Эй, плата! Закрываю лавочку часа на два.

Я расстался со своими новыми знакомыми очень сердечно, договорившись, что под вечер мы встретимся за «крепкой» и подведем некоторые «итоги». «Профессия требует жертв», – думал я, направляясь к дому и пытаясь оправдать свою неверную походку.

– Джелу, родненький… Что с тобой?.. – со страхом и сестринской жалостью обратилась ко мне Олимпия.

– Выпил! – ответил я, вне себя от гордости.

– Это видно. А ведь вы обещали мне не слишком задерживаться, – вмешалась Габриэлла без капли нежности, к которой успела меня приучить.

Тот, кто сказал, что наилучшая защита – это нападение, был совершенно прав; в положениях такого рода единственным средством защиты оказывается молчание: нужно показать, что ты переполнен важностью происшедшего и даже не в силах выразить сожаление.

– Прошу прощения, прекрасные дамы! – взмолился я, стараясь придать своему голосу трогательное тремоло.

Прекрасные дамы пожали плечами и в знак презрения повернулись ко мне спиной.

– Хороший сон вам сейчас не помешает, – уверил меня Габровяну, оказавшийся тут же.

– М-да… Пойду вздремну.

За садовым столом Димок и АБВ играли в нарды.

– Привет, кого бьют? – поинтересовался я, заплетающимся языком, но весьма вежливо.

– Думаю, тебя уж побьют наверняка, – весело ответил АБВ.

– Шесть-четыре, поспешили…

– Ох и везет же вам, господин Нае! Да не стой ты надо мной, как чучело, не видишь, что с тех пор, как ты явился, мне не трафит? Лучше иди баиньки!

«Дон Базилио, вы лищний!» – повторял я, стеля постель. Спокойной ночи, Джелу, родненький!

ГЛАВА VI
«… коротко вскрывающая две вещи: во-первых, силу нервных приступов и во-вторых, силу обстоятельств»

Где это я нахожусь? Красный трехглазый олень хитро улыбается мне из-под усов. С другой стены на меня бросает пылкие взгляды страстная цыганка, раскинувшаяся на берегу озера, в котором плавают лебеди и отражаются пирамиды, минарет и два английских павильона. Господи боже мой! Нет, это невозможно! Неужели Олимпия затащила меня на открытие какой-нибудь выставки?! Охваченный ужасом, я скатываюсь с широкого дивана. На полу мир снова обретает свои реальные очертания: я в Ваме, в «лучшей комнате» Дидины! И все это не галлюцинации: олень победоносно царит на одной стенке, на другой, рядом с цыганкой, висит несколько ковриков с поучительными надписями – например, двое молодых людей, стоя по обе стороны коня, заявляют: «Мы ищем счастья»; далее следует что-то вроде женщины-судака, под которой, во избежание путаницы, написано: «Дочь моря», и наконец – огромный букет с уточнением: «Люблю цветы, которые цветут».

Я поклялся себе, что больше никогда не засну после обеда: все мои суставы окостенели, во рту горький вкус, в затылке сильная боль, а во всем теле – ярко выраженное желание растянуться на полу и умереть. Вероятно, здесь все же сыграла свою роль и выпитая цуйка… Из этого состояния неясных сожалений меня вывел громкий треск, от которого зазвенели все стекла. Одним прыжком (ясно, с рефлексами у меня еще все в порядке) я вскочил с пола и оказался на пороге веранды.

Порыв раскаленного воздуха схватил меня за горло; темно-багровое небо стояло низко, над самыми домами, белесые молнии зигзагами прорезали тучи. В перерывах между дребезжащими раскатами грома все замирало в глубокой тишине… и снова поднимался смерч, окутывавший деревню в желтую тучу пыли.

Из дому выбежали отдыхающие и кинулись спасать то, что еще было возможно: АБВ, сдирая прищепки, боролся с кучей полотенец, халатов, плавок и разных принадлежностей гардероба Филиппа… Нае складывал шезлонги, Мирча гонялся за рассыпавшимися листами журналов. На какую-то минуту все, казалось, замерло и затаило дыхание… затем припустил проливной дождь.

– Ты чего стоишь, как истукан? Двигайся! – орал мне АБВ, мокрый и гневный.

– Ну и дождичек! Улыбнулся нам пляж! – подытожил Димок, отряхиваясь, как мокрый пес.

Мирча, прижимая к груди смятые журналы, откликнулся обычным для него бодрым тоном:

– Э-э, чепуха! Господин Алек говорил, что погода будет прекрасная.

Появились дамы – робкой испуганной стайкой.

– Где Олимпия? – поинтересовался я.

– Забралась в кровать и навалила себе на голову подушек… Она не переносит грома! – ответил мне АБВ, заботливо сортируя вещи, снятые с веревки.

Я сочувственно вздохнул и огляделся: бурный дождь, пускавший по лужам пузыри, как занавесом закрыл все вокруг; стремительно опускалась ночь.

В проеме двери появилась Габриэлла. При каждой молнии она испуганно мигала и, в ожидании грома, закрывала руками уши. Время от времени она бросала на меня умоляющие взгляды, полные просьбы о прощении. Я притворился, что ничего не замечаю. Так ей и надо! Пусть помучается!

– Электричество отключили! – в отчаянии сообщил Мирча.

– Этого еще не хватало! Что же мы будем делать? – всхлипнула Габи, пытаясь поймать мой взгляд.

Я предоставил ей ознакомиться с новой гранью моей многосторонней индивидуальности: теперь я был Джелу-суровый-и-ничего-не-прощающий… С младых ногтей женщины должны научиться проявлять уважение и понимание к такому важному и типичному для мужского образа жизни моменту, как возвращение из пивной. Чем пьянее «Он», тем нежнее должна быть «Она». Ласки, всевозможные доказательства любви: подогретая еда, раздевание – если он заснул с вилкой в руке, волочение в ванну (устранение токсинов – определяющий фактор для его будущего тонуса), заботливое и плавное возложение любимого тела на постель, где сладкий сон на свежих простынях подготовит его к следующему выходу «с ребятами» – все это вполне уместно, в то время как упреки и угрозы могут привести любимого человека лишь к нервной травме…

– Разверзлись хляби небесные! – Единственным, кто сохранил спокойствие, был, как всегда, Барбу, удобно расположившийся в шезлонге, спасенном им от стихийного бедствия… – Не расстраивайтесь, это пройдет…

– Что же нам делать? – поинтересовался Димок. – Нет ли у Дидины какой-нибудь лампы или еще чего?

– Мадам Дидина уехала в Мангалию, к родственникам, – сообщил Мирча. – Она должна получить тело, потому что завтра утром будут похороны. Они захоронят его там.

– А о чем-нибудь повеселее поговорить нельзя? – спросила Габриэлла. Было совершенно ясно, что йога не слишком помогала ей держать в узде нервную систему, особенно во время грозы.

– Где Цинтой? Он бы все организовал! Но попытаемся исправить положение собственными силами. Кто знает, где может быть лампа?

– Господин Димок, вы ведь мужчина храбрый… Пойдите в кухню… Если не найдете лампу, может, хоть церковная свечка попадется, Дидина на днях целый килограмм купила.

Димок разулся, засучил брюки и под огромным зонтиком направился к кухне. Через несколько минут он вернулся с пачкой тонких желтых свечек.

– Готово… Ну-с, а теперь, кто ставит выпивку? Кто за?

Мнение было единогласным, так что столы составили и через некоторое время каждый появился на веранде с бутылочкой «крепкого» – водки или рома. Свечки, засунутые по три в горлышки пустых бутылок, чадили нещадно… Гром немного поутих. Слышался лишь мощный ритм дождя. Окна веранды запотели, свечки излучали желтый свет, в бутылках поблескивали напитки – все создавало интимную атмосферу. Все к лучшему… Наконец, появилась и Олимпия – бледная, пошатывающая, она села на стул, кутаясь в теплый халат. И, немного понаблюдав за окружающими, шепнула мне:

– Где супруги Василиаде?

– Не знаю.

– Ага-а! – многозначительно протянула Олимпия.

Я взглянул на нее, не понимая, что еще взбрело ей в голову.

– Какой коньяк был у Цинтоя! – вздохнул Барбу.

– Легок на помине! – воскликнул Нае Димок. – Поглядите-ка на них, стоило бы их сфотографировать!

В самом деле, на тропинке между георгинами появились закутанные в плащи и капюшоны, обутые в резиновые сапоги и с зонтиками в руках вышеупомянутые Панделе и Милика. Приветствия, поцелуи. «Молодец, старик!» «Надеюсь, вы не забыли захватить коньяк?», «Коньяка не осталось, товарищи, вы вылакали его, как воду», «Мы чуть не умерли в этой тьме», «Ничего, все хорошо, что хорошо кончается» – и наконец все уселись.

– Стаканы есть? Один, два, три… Супруги Василиаде уехали в Мангалию…

– Ты не находишь это странным? – шепнула мне Олимпия.

– Молодежь здесь? – продолжал свой счет Мирча.

– Они в Дой май; Целый день развлекаются, – с легкой завистью произнес Димок.

– Но когда же эти товарищи занимаются? Я, когда был студентом, все лето готовился к осенним экзаменам… А они, позавчера…

Габриэлла, вне себя от отчаяния – вероятно, в этом сыграло свою роль и мое равнодушие к ее авансам – чуть не плача, заявила, что она так больше не может. Ее излияния прервал Филипп, издав громкий вопль – в знак того, что на него следует немедленно обратить внимание.

– Олимпия… – наивно раскрыл было рот АБВ.

– Да, дорогой…

– Ребенок…

– Я слышала, дорогой… Пойдешь успокоишь его?

– Но ведь…

– Спой ему что-нибудь. Он обожает, когда ты поешь.

Поняв, что дальнейшее сопротивление в этом явно проигранном сражении бессмысленно, АБВ с достоинством капитулировал. Габриэлла, отыскивая повод для того, чтобы сесть поближе ко мне, – это поразительно, как на женщин действует мой «грубый» стиль – подошла к Олимпии и зашептала ей что-то о ленте с птичьими криками и шумом волн, которые несомненно усыпят малыша.

– Вы думаете?

– Безусловно! Я сама ставлю ее, когда хочу заснуть… Он будет спать, как ангелочек.

Они ушли, но вскоре Габриэлла вернулась и, сияя, уселась на свободный стул. Полный решимости довести мероприятие до конца, я был по-прежнему непроницаем.

– Вот это хорошо! Вот что я люблю в нашем народе: во всем умеет находить светлую сторону… Что будем пить, товарищи?

– Кто что пожелает: Московская, Турц… жаль, что нет коньяка… Ты что принес, Мирча, румынский ром? Смеешься, что ли?..

– Напрасно сомневаетесь, господин Нае… ром помогает от простуды… я знаю такую смесь – пальчики оближете! И похвалите Мирчу, спасибо скажете!.. Немного лимона… капельку сахару… найдем, как не найти… горячая вода… может, вы согреете, мадам Габриэлла, на своей электроплитке?

С жестами алхимика Мирча мешал что-то в кастрюльке, пробовал и счастливо улыбался, сдвигая на лоб очки. Наконец он приступил к разливанию эликсира.

– Нет, благодарю, мне хватит водки, – отказался Барбу, придвигая к себе бутылку Московской.

– У всех есть? Так… Какое у меня было предчувствие в ту ночь, когда…

– Господин Пырву, может быть, хватит?

– Нервная же вы стали, мадам Габи. Чего тут обижаться? – Сидя вот так, при свечах и глядя на стаканы, я просто не могу не вспомнить…

– Молодец, Мирчулика, добрый шнапс изготовил… Ну, ты этого заслужил, можешь рассказать свою историю из Фокшань…

– Грог, господин Димок! Но почему из Фокшань? Из Бакэу не подойдет? У меня есть там один знакомый, у которого друг вот так же поехал по делам в Яссы. И договорились они, что если один из них умрет…

– Нет, это невозможно, господин Пырву!

– Оставьте, товарищ Барбу, это интересно.

– И вот… неожиданно умирает тот, что в Яссах, а мой друг как раз сидит в гостях и держит в руках стакан…

Я вздрогнул… стакан Габриэллы лежал на земле, разбитый на мелкие осколки.

– Ничего, осколки приносит удачу, – поспешила утешить ее Милика. – Возьми-ка другой стакан, а вы, господин Мирча, наполните его. Вот так, пей, милочка, до дна…

– Я не переношу грозу… И это положение… – причитала Габриэлла, усердно глотая содержимое стакана.

– Бедняга Тити… он был неплохим человеком, – вдруг услышала себя самое Олимпия.

– Испортил нам весь отпуск, – заметил Барбу без тени сочувствия.

– А мне – кассету… – вмешалась ни к селу ни к городу Габриэлла.

– Норок[20]20
  Noroc – румынское заздравное приветствие.


[Закрыть], ваше здоровье! Давайте-ка оставим все эти темы, – с отвращением предложил Димок.

– Да будет ему земля пухом… – перекрестилась Милика.

– Брось ты, Милика, эти мистические штучки! Мы не верим в бабские сказки, мы идем в ногу с наукой. Но что нового в связи со смертью Петреску? Обнаружили убийцу?

– Какая-нибудь рикса с односельчанами, – высказался между двумя глотками Барбу.

– Какое-нибудь… что?

– Ссора… это французизм, – кинулась ему на помощь Олимпия.

– Что же, вы не знаете румынского языка? Так и говорите: ссора, чтобы человек понимал, а не коверкайте язык… Да, вот оно как… Мой хозяин, Митран – простой крестьянин, но человек надежный – молчит-молчит, но когда заговорит… так он сказал, что Петреску был отсталым элементом, разругался с половиной деревни:… И на работе у него было нечисто… подрабатывал налево на овцах, на шерсти… Чертовски хитер был этот Петреску! Раз-два – зарежет овцу: мол, заболела или сама сдохла. Все лучшие колхозники на него сердились.

– А мне мадам Танца, жена Митрана, сказала, что это наверняка Дидина. Она его убила… Так вся деревня думает.

– Не может быть, мадам Милика, у женщины на это не хватит силы.

– Трудно, что ли, стукнуть чем-нибудь по голове? Или еще что сделать… Мадам Танца говорила, что Дидину научила одна, Калиопи….

– Деревенская гадалка!

– Да, мадам Олимпия… может, она ей наворожила…

– И ему на голову упала, дубина… – заключил Барбу.

– А я думаю, что речь идет о шпионаже!

– Петреску – и шпионаж! – удивилась Габриэлла.

– Не смейтесь, не смейтесь!.. Я много читал о знаменитых шпионах… Знаете, меня это очень интересует. Так вот, знайте, что настоящий шпион – это тот, кого вы даже и не замечаете… он кажется самым обычным человеком… а что у него там внутри, известно только органам Безопасности.

– У вас в Фокшань был такой случай? – с притворным интересом спросил его Димок.

– Бросьте вы свою иронию, – прервала его Габриэлла. – Как вы заговорите, если окажется, что Мирча и в самом деле прав? Если будет обнаружено какое-нибудь доказательство?..

Димок с сожалением покачал головой и продолжал:

– Я думаю, что его убил какой-нибудь сумасшедший.