Текст книги "Ученик пекаря"

Автор книги: Джулия Джонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 33 страниц)

Он задумал скопировать всю библиотеку Тавалиска, прежде чем вернуть ее. Для этого ему нужен был «слепой» писец: тот, кто сможет скопировать в точности, букву за буквой, все написанное, не поняв при этом ни слова. Баралис ни с кем не собирался делиться заключенной в книгах премудростью.

Ему требовался какой-нибудь паренек – смышленый, но никогда не обучавшийся грамоте. Кроп тут не годился: он полный болван и неуклюж к тому же. Дворянские сыновья обучались грамоте с раннего детства и поэтому тоже не входили в расчет. «Слепого» писца следовало поискать где-то в другом месте.

* * *

Джека разбудила Тилли – ей доставляло большое удовольствие трясти Джека куда сильнее, чем нужно было.

– В чем дело? – спросил он, испугавшись, что проспал. На кухне был полумрак – должно быть, только что рассвело. Боль обожгла руку, когда он встал, а следом в памяти ожили недавние слова Фраллита.

Тилли приложила палец к губам и поманила Джека за собой в кладовую, где хранилась мука.

– Виллок хочет тебя видеть. – Тилли отодвинула один из мешков, открыв тайник, где прятала яблоки. Она выбрала себе одно, подумала, не угостить ли Джека, но решила не делать этого и вернула мешок на место.

– Ты уверена, что меня, Тилли? – Джек искренне удивился, ибо почти не имел дела с ключником. Однако ему вспомнилось, что несколько недель назад он, подстрекаемый конюхом, тайком нацедил несколько бутылей эля, и Джеку показалось вдруг весьма вероятным, что Виллок обнаружил пропажу: ведь ключник славился своим острым глазом. У мальчика возникло страшное подозрение, что этот знаменитый, чуть навыкате глаз на сей раз обратился в его сторону.

– Конечно, уверена, дуралей! Ступай тотчас же в пивной погреб, да поживее. – Тилли закусила яблоко острыми зубками, глядя, как Джек приглаживает волосы и оправляет платье. – Я бы на твоем месте не трудилась. Сколько вьючную клячу ни скреби, скакуном все равно не станет. – Тилли пренебрежительно оглядела Джека и вытерла с подбородка яблочный сок.

Джек поспешил в пивной погреб, думая о том, какое наказание его ожидает. В прошлом году, когда его поймали на краже яблок из бочек с целью изготовить свой собственный сидр, Виллок задал ему солидную трепку. Джек от души надеялся, что дело и на сей раз ограничится тем же. Лишь бы не выгнали из замка.

Кухня замка Харвелл была его домом всю жизнь, он и родился в людской. Когда его мать слишком расхворалась, чтобы смотреть за ним, его нянчили судомойки; когда он хотел есть, его кормили повара; когда он делал что-то плохое, его пробирал мастер Фраллит. Кухня была его прибежищем, а большая печь – домашним очагом. Жизнь в замке была нелегкой, зато знакомой, а мальчику без отца и матери, без единой родной души большего и требовать не приходится.

Пивной погреб был огромен, с рядами медных чанов, где бродил эль на разных стадиях созревания. Когда глаза Джека привыкли к полутьме, он удивился, увидев рядом с Виллоком Фраллита, попивающего эль из чаши. Обоим было явно не по себе.

– Никто не видел, что ты идешь сюда, вниз? – спросил Виллок, стрельнув своими маленькими глазками в сторону двери.

– Нет, мой господин.

Виллок помедлил, потирая чисто выбритый подбородок.

– Мой добрый друг мастер Фраллит сообщил мне, что у тебя ловкие руки. Верно это, малый? – Голос ключника звучал как-то странно, и Джек не на шутку встревожился. Он откинул назад волосы, пытаясь это скрыть. – Ну, говори же – не время скромничать. Мастер говорит, что ты заправски замешиваешь тесто. И что ты любишь резать по дереву. Это так?

– Да, мой господин. – Джек смутился – после вчерашней стычки с мастером он вряд ли мог ожидать от Фраллита похвал.

– Вижу, ты малый учтивый – это хорошо, но мастер еще сказал мне, что порой тебе требуется хорошая порка. Это тоже верно? – Джек не знал, что тут ответить, а ключник продолжил: – Тебе может выпасть редкая удача. Ты ведь не хочешь упустить ее, малый?

Волосы, откинутые назад, снова лезли в глаза, и Джек скособочил голову, чтобы помешать им.

– Нет, мой господин.

– Вот и хорошо. – Виллок беспокойно глянул в сторону чанов, и из-за них вышел человек. Джек плохо его видел, потому что туда не падал свет, но по легкому шороху одежд понял, что это знатный господин. Мелодичный голос, казавшийся странно неуместным в пивном погребе, произнес:

– Джек, я хочу задать тебе один вопрос. Ты должен ответить на него правдиво, и смотри не ошибись – я узнаю, если ты солжешь.

Взгляд незнакомца не отпускал Джека. Джек никогда еще не слышал такого голоса – тихого и ровного, но исполненного силы. Не сомневаясь в способности незнакомца отличить правду от лжи, Джек послушно кивнул. Волосы, стоило ему шевельнуть головой, тут же упали на глаза.

– Я отвечу правду, господин.

– Хорошо. – Джек различил в полумраке изгиб тонкого рта. – Подойди чуть поближе, чтобы я лучше видел тебя.

Джек подошел на несколько шагов к незнакомцу. Тот, протянув скрюченную руку, отвел волосы с его лица. Джеку пришлось собрать всю свою волю, чтобы не шарахнуться прочь от этого прикосновения.

– Ты чем-то знаком мне, мальчик. – Под взглядом незнакомца Джек вспотел, несмотря на стоявший в погребе холод, и боль в руке сделалась острой как игла. – Однако к делу. – Незнакомец чуть передвинулся, и свеча осветила его лицо с блистающими темными глазами. – Джек, ты когда-нибудь обучался грамоте?

– Нет, ваша милость. – Джек испытал почти облегчение услышав вопрос: похоже, изгнание из замка пока не грозит ему.

– Ты сказал правду, мальчик, и я доволен тобой. Оставьте нас одних, – велел он Виллоку и Фраллиту. Джек никогда еще не видел, чтобы люди двигались так быстро, и засмеялся бы, если бы не присутствие незнакомца. Тот проводил обоих холодным взглядом и вышел на свет, блеснув шелком одежд. – Знаешь ли ты, кто я? – Джек помотал головой. – Я Баралис, королевский советник. – Лорд сделал многозначительную паузу, дав Джеку проникнуться сознанием, сколь важное лицо он созерцает. – Я вижу по тебе, что ты обо мне наслышан. И должно быть, любопытствуешь, зачем ты мне нужен. Не буду тебя долго томить. Тебе известно, что такое «слепой» писец?

– Нет, ваша милость.

– «Слепой» и «писец» – слова как будто несочетаемые, но на самом деле писец не слеп, он просто не понимает того, что видит. Вижу, ты в недоумении, – сейчас я все объясню. Мне нужен кто-то, кто по несколько часов в день переписывал бы для меня пергамента – слово в слово, букву за буквой. Способен ты на это?

– Да ведь я не умею писать, ваша милость, и я и пера-то никогда в руки не брал.

– Именно это мне и нужно. – Пришелец, обретший имя, отступил обратно в тень. – Тебе придется только копировать. Владеть пером тут незачем. Фраллит говорит, что ты смышленый мальчик, – всему необходимому ты обучишься за несколько дней.

Джек не знал, чему больше дивиться: предложению Баралиса или тому, что Фраллит сказал о нем, Джеке, что-то хорошее.

– Ну так как, Джек, ты согласен? – медовым голосом спросил Баралис.

– Да, ваша милость.

– Превосходно. Сегодня же и начнешь. Придешь ко мне в два часа пополудни. Каждый день ты будешь работать на меня по несколько часов, не переставая при этом исполнять свои обязанности на кухне. – Джек больше не видел лица Баралиса, полностью ушедшего в тень. – Еще одно, Джек, а потом можешь идти. Я требую, чтобы ты никому не рассказывал о своей работе. Твой мастер объяснит твое отсутствие, ежели будет необходимо. – Баралис без единого звука скрылся во мраке за чанами.

Джек дрожал с головы до ног, колени подкашивались, а руку точно клешами отрывали от тела. Он сел на пол подвала, почувствовав вдруг огромную слабость и усталость. Камень был сырой, но Джек не обращал на это внимания, раздумывая о случившемся. И почему королевский советник выбрал именно его?

Придя к разумному выводу, что у взрослых все равно ничего не поймешь, Джек свернулся калачиком и уснул.

* * *

Утро для охоты было великолепным. Первый морозец сковал землю, покрыв инеем траву. Солнце ярко светило, но не грело, и воздух был тихий и ясный.

Король Лескет чувствовал знакомое стеснение в желудке, как всегда при выезде на охоту. Он любил это чувство: оно придавало остроту суждению и зоркость глазу. Немногочисленный поезд выехал в лес еще до рассвета, и теперь, приближаясь к цели, лошади плясали, а собаки громко лаяли – им не терпелось начать. Король окинул взглядом своих спутников. Все они были славные ребята, и охотничье возбуждение, смешанное со страхом, связывало всех воедино в этот чудесный день: лордов Карвелла, Травина, Ролака и Мейбора, псарей и горстку лучников.

Отсутствие сына его не печалило. Король испытал облегчение, когда Кайлок не явился перед рассветом на сбор. Мальчик обещал стать отменным ловцом, но его жестокость к добыче беспокоила короля. Кайлок играл с дичью, без нужды нанося раны и увечья, стараясь причинить животным как можно больше боли перед смертью. Еще большую тревогу вызывало то, как принц влиял на всех окружающих, – люди при нем держались скованно и настороженно. Без него охота пройдет веселее.

Собак спустили, и охотники стали ждать. Шли минуты – свора выслеживала зверя. Королевских гончих натаскивали так, чтобы они не отвлекались на мелкую дичь вроде кроликов и лис, подымая только крупную добычу – дикого вепря, оленя или косматого медведя. Охотники ждали с напряженными лицами, дыша белым паром в холодном воздухе. Прошло немного времени, и лай гончих превратился в долгую заливистую трель. Все взоры обратились к королю, и он с криком «Ату!» устремился галопом в лес. Остальные последовали за ним. Лес огласился громом копыт и пением рога.

Охота вышла долгой и опасной. Нелегко на всем скаку огибать деревья и перепрыгивать через рвы. Гончие вели охотников извилистым путем в самую чащу. Деревья там росли так плотно, что приходилось то и дело придерживать лошадей, чего король терпеть не мог. Лай гончих побуждал его спешить, несмотря на опасность, чтобы настигнуть добычу любой ценой. Лорд Рола поравнялся с ним и готов был вырваться вперед. Лескет, пришпорив коня, обогнал его. Всадники неслись следом за гончими через ручьи и бурелом, через поляны и чащобы. Внезапно впереди показалась огромная туша бегущего зверя.

– Вепрь! – взволнованно вскричал король, затрепетав от одного вида добычи – зверь был очень велик, гораздо больше тех, что обычно встречались в этих местах.

Всадники нагнали гончих и вепря, и лучники пустили первые стрелы. Почти все выстрелы ушли мимо цели – зверь нырнул в чащу. Но когда он показался опять, в нем торчали две стрелы: одна на загривке, другая в ляжке. Король знал, что эти раны только прибавят прыти вепрю, пробудив в нем слепую ярость, однако неуклонно следовал за зверем в гущу леса.

Гончие, почуяв кровь, обезумели и заливались высоким лихорадочным лаем. Этот звук будоражил и людей – первая кров пролилась, и началась настоящая охота.

Думать было некогда – король положился на свое чутье и чутье своего коня, который скакал вперед, не дожидаясь команд всадника. Вепрь показался снова – дорогу ему преградил глубокий овраг. Лучники опять дали залп, и еще три стрелы поразили зверя. Он испустил пронзительный визг. Одна из стрел, миновав зверя, пронзила глаз гончей. Пользуясь суматохой, вепрь повернул назад и прорвался сквозь охотников. Король пришел в бешенство.

– Избавьте собаку от страданий! – произнес он сквозь зубы, до крови пришпорил коня и погнался за добычей.

Вепрь не сбавил хода – преследуемый гончими, он летел, вперед, оставляя за собой кровавый след.

Наконец гончие прижали его к пруду – дальше хода не было. Собаки наседали, образовав полукруг, и могучий зверь взрыл копытами землю, готовясь напасть. Охотники изготовили оружие. Король придвинулся ближе, не сводя с вепря глаз. Любое неверное движение, любое промедление могло привести к смерти. Лескет знал, что у него лишь мгновение перед тем, как зверь бросится в атаку. Он вскинул копье и что было силы вогнал его в бок вепрю. Тот издал душераздирающий предсмертный вопль, горячая кровь хлынула из раны.

Миг спустя все лорды набросились на вепря, коля его длинными копьями. Кровь хлестала на землю и стекала в пруд. Псари отозвали собак, и всех охватило бурное ликование.

– Отрежем ему яйца! – вскричал Карвелл.

– Отрежем, – поддержал Мейбор. – Кому доверить эту честь?

– Кому, как не вам, Мейбор, – говорят, вы мастер холостить.

Все рассмеялись, разряжая запал погони. Мейбор обнажил кинжал и спешился.

– Клянусь Борком! Сроду таких здоровенных не видывал.

– Так ведь у вас есть зеркало, Мейбор! – сострил Ролак, и все заржали. Мейбор одним ударом лишил мертвого зверя его детородных органов и вскинул их вверх для всеобщего обозрения.

– Пожалуй, – с шутливой серьезностью произнес он, – мои и впрямь побольше будут!

Король среди общего хохота услышал знакомый свистящий звук. В следующий миг что-то ударило его в плечо, и он вылетел из седла. Падая, он увидел, что это стрела, и тут же почуял неладное. Стрелы попадали в него и раньше, и он знал, как они жалят. Удар этой стрелы сопровождался еще чем-то – что-то будто вгрызалось ему в плоть. Жестокая боль пронзила его тело, и он лишился чувств.

* * *

Бевлин проснулся в дурном настроении – он ужасно провел ночь, улегшись спать на кухне среди своих книг. Где были его мозги? Незачем было уступать свою постель молодому, пышущему здоровьем рыцарю. Бевлин всю ночь промаялся на жестком кухонном столе. Можно было, конечно, лечь в свободной спальне, но там как раз над кроватью протекала крыша, а Бевлин достиг того возраста, когда сухость предпочитаешь всем прочим удобствам.

Он немного воспрянул духом, увидев, что гость уже готовит завтрак.

– Что же ты не разбудил меня раньше? – ворчливо сказал старик.

– Видно, ты крепко спал, Бевлин.

Бевлину не понравилось, что этот молодой красавец застал его спящим в столь недостойной позе, но он готов был простить, ибо то, что рыцарь готовил, пахло восхитительно.

– Напрасно ты это делаешь. Я сам бы мог приготовить завтрак.

– Знаю, – сказал Таул. – Этого-то я и боялся.

Бевлин решил пропустить это замечание мимо ушей – молодой человек имел вескую причину опасаться его стряпни.

– А что ты готовишь?

– Окорок, начиненный грибами, и эль с пряностями.

– Должно быть вкусно, но не мог бы ты подбавить жирку? Окорок суховат, на мой взгляд. – Мудрец любил жирную пищу; она легче проскакивала в его ссохшуюся от старости глотку.

– Скажи-ка, где такой человек, как ты, мог обучиться поварскому искусству? Насколько я слышал, в Вальдисе этому не учат.

Таул с грустью улыбнулся:

– Моя мать умерла в родах, когда я был еще мальчишкой, оставив на меня двух младших сестренок и новорожденного. – Рыцарь умолк, глядя в огонь с непроницаемым как маска лицом. Когда он заговорил снова, в его голосе появилась напускная веселость. – Вот так я и выучился стряпать. Это сделало меня популярным среди моих собратьев-рыцарей, и я заработал не один медяк, поджаривая им по утрам свиную печенку.

Бевлин был не из тех, для кого такт превыше всего, – любопытство всегда пересиливало.

– А что стало с твоими родными теперь? – спросил он. – За сестрами, наверное, присматривает отец?

– Не твое дело, что с ними стало, мудрейший.

Бевлин, пораженный злобой в голосе рыцаря, поднял руку, желая извиниться, но Таул, опять отвернувшись к огню, прервал его:

– Прости мне мою вспышку, Бевлин. Я...

– Ни слова больше, друг мой. У всех нас есть такое, о чем лучше не спрашивать.

Одну длину свечи спустя, когда они уже поели и сидели в теплой кухне, попивая подогретый эль, Бевлин раскрыл толстый запыленный том.

– Это, Таул, самое драгоценное мое сокровище – Книга Марода. Не какой-нибудь позднейший список – нет, эту книгу написал собственной рукой верный слуга великого человека Гальдер. Перед смертью своего хозяина Гальдер сделал четыре достоверные копии с труда, которому Марод посвятил всю жизнь. Эта книга – одна из тех четырех. – Старые пальцы Бевлин прошлись по переплету из бараньей кожи. – Если присмотреться, то сразу видно руку Гальдера. Марод так обеднел к концу жизни, что его слуга не мог купить новый пергамент и принужден был выскабливать старые. Гальдер смывал старые чернила коровьей мочой, растворенной в дождевой воде, а потом сушил листы на солнце. Если смотреть внимательно, можно еще различить остатки прежнего текста.

Таул вгляделся в страницу, раскрытую Бевлином: под текстом и вправду виднелись бледные призраки прежних слов.

– К несчастью, тот раствор, которым Гальдер обмывал листы, истончал их и делал хрупкими. Боюсь, что вскоре книга станет неудобочитаемой и будет храниться у меня лишь в качестве реликвии. И это очень печально, ибо в Книге Марода содержится немало полезного для тех, кто живет в наши дни. – Мудрец закрыл книгу.

– Но ведь в мире существуют тысячи экземпляров Книги Марода. Она есть у каждого священника и каждого ученого Обитаемых Земель.

Бевлин печально покачал головой:

– Эти копии зачастую разительно отличаются от оригинала. Нет такого писца, который не менял бы Марода на свой лад, приспосабливая его идеи к своим верованиям или верованиям своего патрона, пропуская куски, почитаемые им безнравственными или незначительными, и переиначивая стихи, непонятные, фривольные или просто скучные, на его взгляд. – Бевлин тяжело вздохнул, и стало видно, как утомили его прожитые годы. – Каждый переписчик хоть немного, да исказил суть слов и пророчеств Марода. В итоге его труд за истекшие века стал неузнаваем. Священники и ученые, о которых ты говоришь, могут иметь у себя книгу под этим названием, но это не значит, что ее написал Марод. Насколько мне известно, остальные три копии, сделанные Гальдером, пропали или были уничтожены – так что, возможно, истинным словом Марода владею я один. – Мудрец допил свой эль и поставил пустой кубок на стол. – И это очень меня печалит.

Бевлин задумчиво взирал на своего собеседника. Таул молод – слишком, возможно, молод для того, чтобы выполнить поставленную перед ним задачу. Мудрец снова испустил тяжкий вздох. Он знал, сколь невероятно трудна эта задача. У златовласого Рыцаря, сильного и уверенного в себе, впереди целая жизнь – и вся эта жизнь может уйти на бесплодные поиски. Бевлин потушил пальцами свечи. Но что же делать? У него, старика, выбора нет – никто не спросил его, хочет ли он взять на себя ответственность за все предстоящее. Все, что он в силах сделать, – это дать выбор молодому.

Сжав руки, чтобы унять в них дрожь, Бевлин пристально посмотрел в голубые глаза рыцаря.

– Ты, должно быть, спрашиваешь себя, какое отношение имеет все это к твоему приезду сюда?

* * *

– Чего тебе, малый? Тут не место таким, как ты. – Голос часового гулко отражался от каменных стен замка.

– Мне нужно пройти в покои вельмож, – сказал Джек.

– В покои вельмож? Что ты там забыл, хотел бы я знать! Убирайся прочь, малявка!

Джек опаздывал. Он сам не знал, почему встреча с королевским советником отняла у него столько сил: Баралис точно выжал из него все соки. Утренняя выпечка задержалась и могла теперь называться скорее полуденной выпечкой. Фраллит от этого взбеленился, а пуще всего его злило то, что Джека нельзя избить немедля, – не отправлять же мальчишку к королевскому советнику в синяках.

Джек почти пожалел Фраллита, оказавшегося бессильным перед лицом истинной власти. Пусть пекарь на кухне важная персона – перед Баралисом он ничто. Однако Джек не сомневался, что мастер еще выдумает ему достойную кару за то, что он проспал и не замесил хлебы вовремя. Помимо телесных наказаний, у мастера имелось в запасе множество унижающих ухищрений. Уже дважды за этот день Джек мысленно предпочел испытанный вкус хорошей порки ужасам неизвестного.

Глядя на часового, Джек понял, что языком тут ничего не добьешься. Страж ни в жизнь не поверит, что королевский советник пригласил к себе какого-то ученика пекаря. Внимание Джека привлек выцветший гобелен на стене. Джек подскочил к нему и дернул за угол. Гобелен рухнул, подняв тучу пыли. Часовой в изумлении выпучил глаза, и Джек в тот же миг, проскочив мимо него, пустился бежать по коридору. Пыль забивала легкие, часовой мчался по пятам, каменные плиты мелькали под ногами.

Ловя ртом воздух, Джек сообразил, что поступил не слишком умно: он не имел понятия, в какой стороне помещаются покои Баралиса. Однако это все-таки здорово – выйти в единоборстве против часового и победить. Вскоре преследователь Джека замедлил бег и разразился градом ругательств. Джек торжествующе улыбнулся – если человек опускается до непристойной брани, значит, ему недостает дыхания для бега.

Найти дорогу оказалось не так трудно, как представлялось Джеку. Казалось, будто весь замок подчиняется великому человеку, ведя Джека самыми темными и укромными переходами к его двери.

Джек замешкался на пороге, решая, что лучше – робкий стук или уверенный. И только решил, что робость, пожалуй, будет больше к месту, как дверь распахнулась.

– Опаздываешь, – сказал лорд Баралис, одетый в черное, высокий и внушающий трепет.

– Виноват, ваша милость, – ответил Джек, стараясь преодолеть дрожь в голосе.

– Как, ты даже и не оправдываешься?

– Нет, ваша милость. Вина целиком на мне.

– Смотрите-ка, какой необыкновенный мальчик! Большинство людей нашло бы себе сотню оправданий. На первый раз я тебя прощаю, Джек, но больше не опаздывай.

– Да, ваша милость.

– Тебе, я вижу, приглянулась моя дверь.

Джек усиленно закивал – пусть великий человек думает, что он задержался на пороге из-за двери.

Баралис провел скрюченными пальцами по резному дереву.

– Ты не зря обратил на нее внимание – она обладает кое-какими незаурядными свойствами.

Джек ждал дальнейших объяснений, но Баралис только улыбнулся слегка, не разжимая губ.

Джек прошел за ним через парадную горницу в большую светлую комнату, загроможденную от пола до потолка разными диковинными вещами.

– Работать будешь здесь, – сказал Баралис, указывая ему на деревянную скамью. – Перья, чернила и бумагу найдешь на письменном столе. Предлагаю тебе сегодня поучиться, как пользоваться всем этим. – Джек хотел что-то сказать, но Баралис оборвал его. – У меня нет времени на пустую болтовню, мальчик. Берись за дело. – И Баралис, оставив Джека, принялся разбирать бумаги в дальнем конце комнаты.

Джек не имел ни малейшего понятия, что надо делать. Он ни разу не видел, как люди пишут. На кухне никто не умел ни читать, ни писать – способы выпечки хлеба, варки пива и приготовления пудингов держали в голове. Единственным грамотным человеком, известным Джеку, был ключник – тот вел счет всех кухонных расходов, но Джек никогда не видел его с пером в руках.

Повертев перо туда-сюда, Джек прижал его к листу бумаги. Ничего не вышло – наверное, он что-то делает не так. Джек оглядел стол. Ага, чернила. Джек налил немного на бумагу, где сразу разошлось большое пятно. Потом стал царапать по кляксе пером. Чувствуя, что опять делает что-то не то, Джек взял чистый лист и снова налил туда чернил. На этот раз он умудрился вывести какие-то линии и закорючки.

– Дурак. – Джек поднял глаза – над ним стоял Баралис. – Не надо лить чернила на страницу – обмакни в чернильницу перо. – И Баралис показал Джеку, как это делается. – Вот так. Теперь ты знаешь. – И Джек снова остался один.

Несколько часов спустя он немного освоился с новым делом. Он научился макать перо так, чтобы набирать побольше чернил, и рисовать на бумаге разные знаки. Для начала он изобразил то, что хорошо знал: разные виды хлеба – круглый, плоский и длинный. Рисовал он также всякие пекарские причиндалы, ножи и оружие.

Потрудившись на славу, Джек отвлекся. Он никогда еще не бывал в столь роскошных палатах. Книги и ларцы, стоящие вдоль стен, искушали его; бутылки, наполненные темными жидкостями, манили. Устоять он не мог. Прокравшись к полке, он вынул пробку из особенно соблазнительного сосуда. Оттуда вышел сладкий манящий запах. Оставалось только попробовать содержимое на вкус. Джек поднес флакон к губам.

– На твоем месте я бы этого не делал, Джек, – раздался насмешливый голос Баралиса. – Это яд – для крыс.

Джек побагровел от стыда. Он не слышал, как подошел Баралис, – по воздуху тот движется, что ли? Быстро вернув на место пробку, Джек сделал вид, что ничего такого не делал, и чуть не изнемог от облегчения, когда в комнату вошел кто-то еще. Этого нескладного великана Джек узнал сразу.

– Чего тебе, Кроп? – спросил Баралис.

– Король.

– Что король?

– В него попала стрела на охоте.

– Да что ты! – На краткий миг лицо Баралиса озарилось злорадством, которое тут же сменилось выражением глубокой озабоченности. – Дурную весть ты мне принес. – Он пронзительно глянул на Джека. – Отправляйся обратно на кухню, мальчик.

Джек вылетел из комнаты и помчался на кухню, не переставая думать о короле. Быть может, он, Джек, будет первым, кто принесет эту весть вниз; он окажется в центре внимания, а Фраллит, того и гляди, даже попотчует его элем. Но мечта об эле лишена была привычной сладости, и Джек не сразу понял, что причиной тому страх. Выражение, мелькнувшее на лице у Баралиса, было слишком значительным, чтобы забыть о нем. Джек прибавил шагу. Про Баралиса он на кухне ничего не скажет. – Джек был смышленый мальчуган и знал, что о таких вещах лучше помалкивать.

* * *

– Грядут суровые времена, – со вздохом произнес Бевлин тонким старческим голосом. – Двенадцать зим тому назад я видел на небе страшное знамение. С неба упала звезда. Стремясь к земле, она разделилась надвое – и обе половины вспыхнули одинаково ярко, прежде чем пропасть за восточным горизонтом. – Мудрец подошел к очагу и помешал угли – его познабливало. – Нет нужды говорить тебе, сколь важный смысл заключало в себе такое знамение. В ту пору я не знал, что оно означает, и все последующие годы пытался отыскать ответ. Я прочел все книги великих пророков, все древние летописи. – Бевлин усмехнулся краем рта. – В подобных трудах содержится множество мрачных, хотя и малопонятных предсказаний: темные тучи клубятся в небесах, и земле возвещается проклятие – родители пугают этим детей, чтобы те их слушались. Я же не нашел для себя ничего: зачастую все это писалось в убеждении, что если достаточно долго предсказывать недоброе, то твои предсказания когда-нибудь да сбудутся. Недоброе в этой жизни, боюсь, столь же неизбежно, как осенний листопад. – Бевлин поставил на огонь горшок с элем, добавив туда немного меду. – Бывает, правда, и так, что злая судьба одного означает торжество другого. – Натерев в горшок корицы, он помешал напиток и плюнул туда удачи ради. Подержал эль на огне еще немного и разлил его в две чаши, протянув одну Таулу. – Марод – дело иное. Он говорит все как есть, не напуская туману, словно рыночный гадальщик. – Бевлин положил ладонь на пухлый том. – Марод по сути своей философ и историк, но милостью богов имел и пророческий дар. К несчастью, он при всей своей точности любил ссылаться на неких древних авторов, чьи труды до нас не дошли. Они либо затерялись во тьме веков, либо были сожжены чересчур рьяными священнослужителями, во всем видевшими ересь. Но мне все же удалось разыскать одну книгу, на которую ссылался Марод, и я заплатил дорогую цену за несколько истрепанных, без переплета страниц. В них-то я и нашел объяснение тому, что видел на небе двенадцать лет назад.

Там было сказано, что это знак рождения, двойного рождения. Той ночью были зачаты два младенца, два человека, которым суждено изменить мир, – не знаю только, к добру или и худу. Жизни их связаны невидимой нитью, и судьбы их противостоят друг другу.

У Марода же имеется пророчество, которое, по моему мнению, касается одного из этих двоих. Тебе оно, быть может, знакомо – ученые мужи издавна ломают голову над его смыслом, – но сейчас ты услышишь, как оно звучит в оригинале. Никто, кроме нас с тобой, возможно, не знает подлинного текста – и не узнает.

Когда благородные мужи позабудут о чести.

И некто три крови вкусит в один день.

Два могучих дома сольются вместе.

И далеко падет сего слияния тень.

Тот, кто родителей лишен.

Любовник сестры своей – только он

Остановит злую чуму.

Империя рухнет, рухнет и храм.

Но правда, безвестная многим умам

Дураку лишь ясна одному.

Бевлин, грея руки о чашу, посмотрел в глаза своему собеседнику. Таул встретил его взгляд, и в тишине, нарушаемой лишь треском огня, что-то невысказанное связало их.

– Мир постоянно меняется, – тихо сказал Бевлин, прервав молчание. – И причиной тому всегда людская алчность. Для архиепископа Рорнского деньги важнее, чем Бог, герцог Бренский рвется захватить побольше земель; город Марльс, без разбору торгуя с чужими краями, сам на себя навлек чуму. А король Лескет, правитель Четырех Королевств, в это самое время пытается избежать войны с Халькусом... но неясно, добьется ли он успеха.

Бевлин и Таул помолчали, оба погрузившись в свои мысли, и первым теперь заговорил молодой человек, как мудрец и ожидал:

– Зачем меня прислали к тебе?

Бевлин подозревал, что рыцарь уже знает ответ.

– Есть дело, которое ты, по моему убеждению, можешь выполнить.

– Тирен полагал, что ты дашь мне поручение. В чем же оно состоит? – Таул так рвался это узнать, что Бевлина охватила невольная печаль.

– Оно состоит в том, чтобы найти иголку в стоге сена.

– Что ты хочешь сказать? – Таул произносил подобающие случаю слова, но Бевлин понимал: рыцарь знает, что будущее предопределено и все, о чем они сейчас говорят, было предначертано заранее.

– Я хочу, чтобы ты нашел мальчика, которому теперь около двенадцати зим.

– Где же мне искать его?

– Боюсь, что на этот вопрос так просто не ответить.

– Одного из тех двоих? – спросил Таул. Мудрец кивнул:

– Того, о ком говорится в пророчестве. – Больше Бевлин ничего не сказал, хотя ему и хотелось, – лучше рыцарю не знать, что убеждает мудреца в том, что пророчество осуществится весьма скоро. – Больше мне, пожалуй, нечего добавить. Могу посоветовать тебе только одно: доверься своему внутреннему голосу. Ищи мальчика, который на самом деле не тот, кем кажется, который чем-то отличается от других. Когда ты найдешь его, ты его узнаешь.

– Что же будет, если я найду его?

– Ты получишь свое последнее кольцо. За этим тебя и прислали сюда, не так ли? – Бевлин пожалел о своих словах, не успев их произнести. Молодой человек пока что не сделал ничего, чтобы заслужить подобную обиду.

– Да, за этим, – просто ответил рыцарь. – Это единственное, ради чего я теперь живу.

Он опустил рукав, прикрыв свои кольца, а Бевлин подумал, что этот рыцарь чем-то отличается от тех, с которыми старик встречался прежде. Таул не менее предан своему призванию, чем другие, но чувствуется в нем какая-то уязвимость. Вальдис взращивал в своих стенах рыцарей особой закалки: они приносили обеты беспрекословного послушания, безбрачия и обязались отдавать весь свой доход на благо общего дела. Что же это за дело? Орден был задуман как образец высоконравственного братства, призванного помогать нуждающимся и угнетенным. Теперь, если судить по тому, что просачивается сквозь стены Вальдиса, рыцарей больше заботит политика, нежели любовь к человечеству.