Текст книги "Ученик пекаря"

Автор книги: Джулия Джонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 33 страниц)

Глава 16

Тавалиск пробовал вина в подвале дворца.

– Налей-ка чашечку вот этого, – велел он сопровождающему его мальчику.

– Ваше преосвященство, мне запрещено открывать бочки. Позвольте пригласить ключника.

– Даже не вздумай! Видеть не могу эту жабу, этого святошу – он и в винах-то ничего не понимает. Ну давай, нацеди стаканчик красного. – Мальчик нехотя налил из крана вина и подал чашу епископу. – Вот видишь, с тобой дело иметь куда приятнее, чем с ключником. Он мне всегда наливает по четверти чаши. – Тавалиск поднес вино к свету лампы, любуясь его богатым оттенком, и раздраженно поморщился, увидев идущего к нему Гамила.

– Извините за вторжение, ваше преосвященство.

– Что у тебя на этот раз, Гамил? – Тавалиск поболтал вино в стеклянной чаше.

– Есть новости, ваше преосвященство. – Гамил покосился на мальчика.

– Не будем отсылать молодого человека, Гамил. Я уверен – ему можно доверять, притом он мне очень полезен. – Тавалиск мило улыбнулся служке.

– Дело деликатное, – настаивал Гамил.

– Не перечь мне! – отрезал архиепископ и велел покрасневшему до ушей мальчику: – Подай мне стаканчик марльсского белого. – Тот бросился к другому бочонку. – Ну, Гамил, выкладывай свои новости.

– Так вот, ваше преосвященство: меня уведомили, что в замке Харвелл в ночь кануна зимы – в ту самую ночь, когда вы почувствовали отзвуки ворожбы, – случился пожар. И странные вещи происходили во время этого пожара.

– Я, кажется, догадываюсь какие. Металлические предметы нагревались? Вокруг ходили волны жара и чувствовалось присутствие неведомых сил?

Мальчик вернулся с чашей другого вина, и Тавалиск отхлебнул глоток.

– Так и было, ваше преосвященство.

Тавалиск подержал вино во рту и выплюнул.

– Ворожба имеет свои законы, кто бы ею ни занимался. Однако, чтобы нагреть металл, нужен сильный выплеск. Баралис, как видно, действовал с отчаяния, не по расчету. Он обучался в Лейссе и должен знать, сколь опасно расходовать так свою силу. – Тавалиск отпил еще глоток. – Это марльсское белое просто превосходно – вот попробуй. – Гамил протянул было руку, но архиепископ подал чашу мальчику. – Любопытно будет узнать твое мнение. – Тавалиск отвернулся, чтобы не видеть злобы, на миг исказившей черты Гамила.

– Удивляюсь обширности ваших знаний, ваше преосвященство.

– Да, я кое-что смыслю в ворожбе, Гамил, и, как ты знаешь, сам балуюсь время от времени, но это слишком тяжкий труд, чтобы заниматься им всерьез. Делая даже самое простое, например, завораживая бессловесную тварь, ты лишаешься сил на целый день. Ворожба требует не только душевного, но и телесного напряжения и выжимает все соки как из ума, так и из мышц. – Тавалиск послал мальчика принести вина из другого бочонка. – Люди заблуждаются, думая, что магия идет из земли и со звезд, – она идет изнутри, и когда она изливается, то это дает о себе знать: не может же человек, потеряв кварту крови, вести себя как ни в чем не бывало. Так же и с ворожбой. – Тавалиск принял от мальчика новую чашу. – Она слишком изнурительна, чтобы прибегать к ней каждый день. Я делаю это лишь в случае крайней нужды, предпочитая беречь свои силы для блага Рорна. Ворожба – плохая замена хитрости. – Тавалиск скривился, найдя вино терпким и кислым. – На вот, Гамил, попробуй. Есть что-нибудь о нашем друге рыцаре?

– Он вернулся в Рорн, ваше преосвященство. И сразу, сойдя с корабля, направился в квартал шлюх. – Гамил осторожно пригубил вино.

– Вероятно, к своей собственной шлюшке. Ну же, Гамил, пей до дна. Вино чудесное. – И Тавалиск проследил, чтобы секретарь осушил полную чашу этой кислятины.

– Он не найдет ее там, ваше преосвященство.

– И нигде не найдет, если учесть, в каком месте она находится. – Тавалиск забрал у Гамила чашу. – Я не хочу, разумеется, чтобы ей причинили какой-то вред.

– Да, ваше преосвященство.

– Я держу ее лишь потому, что когда-нибудь она может пригодиться в нашей партии с рыцарем. Он, как я понимаю, сильно к ней привязался?

– Похоже, что так, ваше преосвященство.

– Впрочем, судьба этой девки должна теперь волновать его меньше всего.

– Что ваше преосвященство имеет в виду?

– А то, Гамил, что пришла пора взяться всерьез за его собратьев. Я подумываю о том, чтобы изгнать их из города. Рыцари Вальдиса слишком долго мне докучали, и у меня руки чешутся положить этому конец. Мне не по нутру, что они торчат в наших гаванях и мешают нашей торговле. С тех пор как Тирен пришел к власти, она удвоили свое рвение. Не далее как на прошлой неделе они арестовали целый груз специй, стоящий сотню золотых, – заявили, что это пиратский товар! Так не может более продолжаться. Они скрывают за благородными побуждениями свое стремление к наживе. Они сбивают цены лишь для того, чтобы закрепиться на рынке. У них почти что монополия в соляной торговле, и нет нужды говорить, как опасно это для нашего рыбного промысла, – рыбакам необходима соль, чтобы сохранить улов. Я не прочь, если кто-то хочет заработать пару золотых, – только пусть не лицемерит при этом. – Последняя фраза пришлась архиепископу по вкусу, и он приказал Гамилу записать ее для народа. – Теперь можешь идти, – сказал Тавалиск, когда Гамил исполнил это, и велел слуге: – Нацеди моему секретарю штоф того последнего вина, мальчик. Мне кажется, оно очень ему понравилось.

– Зачем же так беспокоиться, ваше преосвященство?

– Пустяки, Гамил, мне это только приятно. Считай, что это награда за твою службу. – Мальчик вручил Гамилу большой жбан кислого вина. – И выпей его поскорее: оно может утратить свой букет, если хранить его слишком долго. – Гамил удалился, прижимая к себе громоздкий сосуд. – А теперь, мальчик, перейдем к следующему бочонку.

Через некоторое время послышались легкие шаги, и перед Тавалиском предстал высокий тощий человек.

– А, мастер ключник, всегда рад вас видеть. Я только что говорил мальчику, как ценю ваше мнение о разных винах.

* * *

Таул пробирался по уличной грязи. Вонь нечистот и гниющих отбросов стояла в горле. Жители Рорна в очистке улиц полагались на дождь, но небеса уже много недель не облегчались, и отбросы громоздились повсюду, услаждая зрение и обоняние прохожих.

Ранним утром Таул сошел с «Чудаков-рыбаков». Ему жаль было прощаться с моряками, ставшими его друзьями. Карвер заявил, что Таул оказался лучшим коком, чем тот, кого оставили на берегу. Капитан Квейн тепло пожал ему руку и предложил свою помощь, когда бы она ни понадобилась. «Приходи в гавань когда захочешь, – сказал он. – Я всегда здесь, если, конечно, не в море. Здесь ты всегда найдешь мерку рома и дружескую поддержку». Таул ничуть не сомневался в сказанном – капитан не принадлежал к тем, кто легко раздает обещания.

Таул шел к Меган, надеясь увидеть ее и, возможно, провести с ней ночь перед тем, как покинуть город. Ему нужно было поговорить с ней. С самого Ларна у него в ушах звучали ее слова: «От твоих демонов тебя избавит не достижение цели, а любовь». Откуда она могла это знать? Нет ничего важнее, чем достигнуть цели, – она и жизнь его, и проклятие. Погоня за несбыточной мечтой и стала причиной его крушения.

* * *

Таул всегда, с тех пор как себя помнил, мечтал стать рыцарем. Каждый день, пока он удил рыбу, мысли его уносились на восток, к Вальдису. Рыцари – воплощение благородства: они спасают принцесс, заточенных в башнях, и ведут долгие сражения с демонами.

Но для того чтобы пройти рыцарскую школу, требовались деньги, и Таул стал продавать излишки своего улова. Одна лишняя рыба в день означала медный грош в неделю. Однажды он подсчитал, что ему понадобится пятнадцать лет, чтобы собрать нужную сумму. Но это только укрепило его решимость.

Свои сбережения он прятал на дне бочонка с солью. Не раз, когда у них выходил хлеб или свечи, его одолевало искушение истратить их. Когда умерла мать, у него набралась уже полная чашка медяков, но дела у них пошли так плохо, что Таул спустил их все. Анна заболела гнилой горячкой, а ребенка, которому было уже больше года, требовалось окрестить. Иного выхода просто не оставалось. Таул был, конечно, в ярости и срывал свой гнев на сестрах – он бушевал, дулся и отравлял жизнь всей семье. Младшие не понимали, как много значат для него эти медяки, не понимали, что он, тратя их, расстается не только с деньгами.

Но сестры победили его своей нежностью. Сара неделю ходила рыбачить вместо него, а Анна, лежа в постели, рисовала ему красивые картинки. Не такие уж они, в конце концов, оказались непонятливые – просто он этого не замечал.

Тогда он мало в чем разбирался по-настоящему. Для него существовала только семья и больше ничего. Он отвечал за младших целиком и полностью. Он брался за любую работу: батрачил, прислуживал в таверне, резал торф – всегда находилось какое-то занятие для того, кто соглашался брать плату натурой, а не деньгами. Тянулись долгие тяжкие дни, когда он приходил домой только с наступлением ночи.

Только ранним утром мог он располагать собой. Денег он лишился, но его мечта осталась при нем. Он сызмальства был сильным и знал это за собой. Он успешно защищал свою драгоценную рыбную лунку от чужих посягательств, и теперь уже никто не смел претендовать на нее. Но деревенский дьячок сказал ему, что для рыцаря одной силы недостаточно. Поэтому Таул каждое утро клал в карман, кроме ножа, еще и книгу. Он мало что понимал из писаний старого Марода, но рыцарю полагалось быть начитанным – и он читал. Даже истратив свои сбережения, Таул продолжал таскать с собой книгу на рыбную ловлю. Он говорил себе, что это просто привычка, что на книгу удобно опирать удочку и что увесистый том может послужить хорошим оружием в случае нападения. Правда была куда глубже: сохраняя книгу, он сохранял и надежду. Если ему выпадет случай стать рыцарем – а в мечтах такой случай выпадал всегда, – он будет готов к этому.

Воспоминания о тех днях были неотделимы от дразнилок. Деревенские мальчишки, не решаясь нападать на него поодиночке, собирались ватагами, и, когда он шел на рынок с сестрами по бокам и младенцем в корзинке, они высмеивали его, называли «доброй хозяюшкой» и советовали поспешить домой, чтобы покормить малыша грудью. Сара и Анна тянули его за руку, умоляя не обращать на это внимания, и только их страх удерживал его от стычек с обидчиками.

Но однажды он пошел в деревню один. Таул помнил тот день как сейчас: ясное небо, тучи мух, сухая земля под ногами. А вышло все из-за бараньей ноги.

Приближался праздник лета, и Таул пообещал сестренкам приготовить что-нибудь вкусное. Им, живущим на рыбе и гусятине, любое другое мясо представлялось верхом роскоши, а Таул, как ни ворчал на сестер, любил их побаловать. Саре он велел развести огонь, чтобы поджарить мясо. Ей уже сравнялось двенадцать, Анне – восемь, а малышу – три.

Таул весело шагал по дороге. Денег хватит не только на баранью ногу – останется еще немного на ленты и сладости. Сара и Анна подвязывали волосы веревочками. Он видел, как они поглядывают на деревенских девочек с яркими лентами в косах, им тоже хотелось таких, но они ни разу не осмелились попросить. Они знали, что денег у них нет, и не приставали к брату с тем, что он не мог себе позволить. У него очень хорошие сестры. Но они не знают, что, как только малыша отняли от груди и надобность в кормилице отпала, Таул снова стал продавать лишнюю рыбу. И у него набралось как раз столько, чтобы хоть как-то отметить праздник лета.

Таул купил ногу, жилистую и жестковатую. Торговаться он еще не умел и дал за нее сколько запросили.

На обратном пути его стали одолевать мухи, тучами жужжащие над мясом. У околицы он услышал:

– Эй, матушка, беги скорее домой да жарь баранину! – Раздался смех. Таул, не оборачиваясь, шел своей дорогой.

– Мухи докучают? Это потому, что от тебя девчонками пахнет! – крикнул другой голос, и за спиной снова засмеялись.

– У него и грудки скоро отрастут.

– Еще слово – и я тебя убью! – рявкнул, обернувшись, Таул. Обидчики, к его удовлетворению, немного попятились. Их было пятеро, и он хорошо их знал. Заводила ухмыльнулся:

– Как ты нас убьешь, хозяюшка, – накормишь своей стряпней?

В Тауле что-то надломилось, и он, не помня себя, вцепился вожаку в горло. Тот покраснел, потом побагровел. Кто-то пнул Таула сзади, и он, крутнувшись, ударил противника в лицо. Хрустнула кость. Третий прыгнул Таулу на спину. Таул отшвырнул его так, что тот упал на расстоянии лошадиного корпуса. Четвертый топтался на месте, явно испугавшись. Таул побежал за ним, сбил с ног и долго пинал, пока злость не прошла.

Кровь обагрила землю и его одежду. Баранья нога валялась в пыли. Он уложил четверых, а пятый благоразумно бежал.

Таула одолевали слезы – не из-за драки, а из-за мяса и лент. Все пропало, и ожидания сестер будут обмануты. Подобрав ногу, он постарался, насколько возможно, счистить с нее пыль. А ленты все в крови – но, может быть, их еще удастся отстирать.

Таул, прихрамывая, поплелся домой со своей корзиной. Позади послышались шаги, и он обернулся, приготовясь драться снова.

– А ты силен, юноша, если тебя разозлить, – заметил идущий за ним человек – нездешний, судя по цвету лица и выговору. – Было на что посмотреть. Задора тебе не занимать, но драться ты совсем не умеешь.

– Я твоего мнения не спрашивал, незнакомец.

Мужчина, темноволосый, темноглазый, у пояса носил меч, а на груди – кинжал; темно-синий плащ придавал ему достоинство, а промасленные кожаные латы свидетельствовали о достатке.

– Я привык получать то, что мне нужно. А теперь скажу без обиняков: мне нужен ты. – Незнакомец, растянув губы в подобии улыбки, поклонился. – Я Тирен, вальдисский рыцарь.

* * *

Таул подходил к кварталу продажной любви. Ему была необходима Меган. Прошлое вцепилось в него мертвой хваткой – ему нужна была ее нежность, чтобы позабыть обо всем.

Он горько разочаровался, не достучавшись у ее двери. Вломившись наконец силой, он оставил в каморке клок своего зеленого плаща в знак того, что побывал здесь, – записку Меган прочесть не смогла бы.

Осмотрев комнату, он понял, что Меган не было дома добрых несколько дней: по полу шмыгали крысы, мухи кишели над куском испорченного пирога, на столе и стуле толстым слоем лежала пыль. Меган всегда держала комнату в порядке. Озадаченный Таул занялся обыском – немногие платья и пожитки девушки остались на месте. Он отвадил тяжелый камень в очаге, где Меган держала деньги, – золотые исчезли. Таул печально вздохнул. Она взяла деньги и ушла. Упрекать ее не за что – он сам подтолкнул ее к этому. Он не ожидал лишь, что она уйдет так скоро.

Таул провел пальцами по волосам. Что ж, все к лучшему. Он пробыл бы с ней всего одну ночь, а после они расстались бы снова, причинив друг другу новую боль.

Таул прикрыл за собой взломанную дверь и опять побрел по грязным улицам, дивясь тому, как пригревает солнце, – на болотах в эту пору стоят жестокие холода. Вынув оба письма из-за пояса, он содрогнулся при виде выдавленной на печатях затейливой буквы «Л». Ему станет куда спокойнее, когда он избавится от писем. Не зная, где искать улицы, куда их следовало доставить, Таул окликнул пробегавшего мимо мальчишку:

– Эй, малый!

– Ты меня? – удивленно отозвался тот.

– Тебя, тебя. Не хочешь ли помочь мне? Мне нужен человек, который проводил бы меня в пару мест.

– А что я за это получу? – Мальчишка воззрился на Таула. Тот только улыбнулся такому нахальству.

– Сколько ты хочешь?

– Две медяшки, – без запинки выпалил мальчик. Таул оглядел его: не больше одиннадцати зим от роду, одет в рваную холщовую рубаху и выглядит так, будто несколько дней не ел.

– Денег я тебе, малый, не дам, зато накормлю горячим обедом.

Мальчишке это предложение явно пришлось по душе.

– Откуда мне знать, что ты не надуешь меня, когда я покажу тебе дорогу?

– Даю тебе честное слово.

– У нас тут говорят, что слову чужеземца веры давать нельзя.

– Так я, по-твоему, чужеземец?

– Ясно как Божий день. Таул сдержал улыбку.

– Ну а если я скажу тебе, что я рыцарь и обязан держать свое слово? – Он отвесил легкий поклон, и малец задумался.

– Ладно, я сведу тебя куда надо. Не потому, что ты рыцарь, – да и не больно я тебе верю. Я пойду только потому, что мне все равно нечего делать и ноги охота поразмять. Но смотри, обед за тобой!

– Очень благодарен тебе за помощь. Так вот, мне нужно на Тутовую улицу и в Рюмочный переулок.

– Выгодную же сделку ты со мной заключил, – присвистнул мальчик.

– Почему?

– Да потому, что эти улицы на другом конце города. Туда шагать и шагать. Ты, наверное, знаком с большими людьми?

– С чего ты взял?

– С того, что Тутовая улица не для таких, как мы с тобой, – там только знать живет, – уважительно проговорил мальчик.

– Хорошо, пошли. – Таулу было безразлично, кто его адресаты, – хотелось только разделаться со своими обязательствами как можно скорее. – Тебя как звать? – спросил он мальчика.

– Скажи сперва, как звать тебя.

– Таул.

– И все? – разочарованно протянул мальчик. – Я думал, у рыцарей имена длинные и заковыристые – скажем, Кальвин Дерзающий или Родерик Смелый.

– Заковыристое имя нам дают, только если мы погибаем геройской смертью, – подмигнул Таул. Мальчик остался доволен ответом и на некоторое время умолк, ведя Таула через путаницу переулков.

– Позволь мне дать тебе один совет, Таул, – вполголоса сказал он погодя. – На твоем месте я не объявлял бы незнакомым людям, что я рыцарь. Рыцари в Рорне сейчас не пользуются особой любовью, если ты понимаешь, о чем я.

Вот, значит, до чего уже дошло? Неужто рыцари пали так низко, что даже уличный мальчишка советует ему таиться? Впрочем, этого следовало ожидать – Рорн и Вальдис давно норовят вцепиться друг другу в глотку. Таулу хотелось верить, что только соперничество вызывает в рорнцах ненависть к его ордену, но пренебрегать дурными слухами становилось все труднее. Вальдис на все нападки отвечал рыцарским молчанием – и Таул, хотя и уважал такой образ действий, понимал также, сколько вреда он приносит. Таул сам стал жертвой подобного молчания: архиепископ целый год держал его в заточении, подвергая пыткам, ибо знал, что Вальдис ничего по этому поводу не предпримет.

Мальчик отвлек Таула от размышлений.

– Ну а меня кличут Хватом.

– Ну, Хват, раз уж ты все знаешь о Рорне, чем тебя угостить на обед?

– Самое вкусное блюдо у нас в Рорне – пирог с угрями. Я съел бы кусок такого пирога, жареные рыбьи хвосты и луковый суп, только без морковки.

– Конечно, без морковки, – рассеянно согласился Таул, оставаясь мыслями по-прежнему далеко на западе, в Вальдисе.

* * *

Мейбор примерял свои новые туалеты, когда вошел слуга.

– Чего тебе, Крандл?

– Только что прибыло письмо для вас, ваша милость. Голубятник ждет вашего ответа. Он сам не свой от волнения – говорит, что письмо принес орел.

– От кого же оно? – рассеянно спросил Мейбор. Он примерял сейчас великолепный камзол и любовался собой в новом зеркале.

– Не могу знать, ваша милость.

– Скажи-ка, Крандл, этот камзол мне не тесноват? Портной уверяет, что он сидит превосходно.

– По-моему, он очень идет вам, ваша милость.

– Ты, пожалуй, прав, Крандл, я в нем выгляжу... как бы это сказать?

– Величественно, – подсказал Крандл.

– Вот-вот. Так что там с письмом? Ты можешь идти, – сказал Мейбор портному. – Помни: побольше вышивки и драгоценных камней – то, что ты принес, чересчур просто. – Портной, пятясь, вышел из комнаты, прихватив свою работу. – Дурак набитый – никакого понятия о блеске. Что-то приличное можно заказать только в Брене – а на это уйдет почти два месяца. Окажись здесь Баралис, я охотно выдавил бы из него его подлую жизнь вот этими голыми руками. О чем это мы говорили?

– О письме, господин.

– Ах да, дай-ка мне взглянуть на него. Должно быть, нечто срочное, раз его прислали с орлом. – Мейбор взял письмо. – Хорошо, теперь ступай!

Мейбора охватило легкое волнение. Письмо, очевидно, пришло издалека, и почерк, которым оно было надписано, ни о чем ему не говорил. Мейбор взломал печать и развернул письмо. Он не слишком хорошо читал по-писаному, а уж этот замысловатый почерк и вовсе трудно было разобрать. Наконец Мейбор уяснил мысль написанного и присел на кровать, задумчиво потирая подбородок.

Так он просидел довольно долго. В дверь постучали. Мейбор, думая, что это слуга, хотел прогнать его прочь, но вошел его старший сын, Кедрак.

– Как вы бледны, отец! Что случилось?

– Ничего, мой мальчик. Все хорошо. – Мейбор посмотрел на сына и решился. – Я только что получил весьма интересное предложение.

– От кого? – с напускным безразличием спросил сын.

– Сам не знаю... Могу, конечно, догадаться, но не стану. Довольно и того, что прислал его некто влиятельный и облеченный властью.

Кедрак утратил долю своего безразличия.

– И что же предлагает вам эта влиятельная особа, отец?

– Нечто вроде союза. – Мейбор тщательно подбирал слова. – Он намекает, что у нас общие интересы и мы могли бы многого достичь, объединив наши усилия.

– Вы говорите загадками, отец.

– Речь о Баралисе! – сердито воскликнул Мейбор. – Автор письма хочет поставить этого гнусного выскочку на место.

– Полагаю, нам незачем заключать такой союз, отец. Неужели мы не сможем разделаться с Баралисом своими силами? Скажите лишь слово – и я сам перережу его мерзкую глотку.

– Нет уж, – поспешно сказал Мейбор, памятуя о судьбе наемного убийцы. – Я приказываю тебе держаться от него подальше.

Тон отца не допускал возражений, и сын отвел глаза.

– Что же вы предпримете, отец?

– Отвечу, что заинтересован в союзе. Но излишней прыти проявлять не стану и настою на том, чтобы автор назвал себя.

Кедрак кивнул в знак одобрения.

– Но как вы узнаете, куда послать ответ?

– Голубятник его отправит. Я сегодня же напишу письмо.

– Должно быть, тот человек спешит, если прислал письмо с голубем.

– С орлом, – поправил Мейбор, и оба помолчали. Как известно, только с помощью чар можно заставить орла служить письмоносцем. Мейбор счел за благо переменить разговор: – Слышно что-нибудь о твоей злосчастной сестре?

– За этим я к вам и пришел. Поиски не принесли успеха. Уже двадцать четыре дня, как она ушла, и след уже остыл. Королевская гвардия прочесала весь лес и близлежащие селения – но она как в воду канула.

– Не могла же Меллиандра раствориться в воздухе. Где-то она должна быть.

– Ходят, правда, слухи...

– Какие слухи?

– Что девушку, похожую по описанию на нее, подвергли бичеванию в Дувитте.

– Дувитт! Но этот подлый городишко в пяти днях быстрой езды от нас. Не могла же она так скоро дойти туда!

– Вы забываете, что она купила в Харвелле лошадь, как только ушла из замка.

– И все же, Кедрак, никто не посмел бы сечь дочь лорда. Это просто досужие вымыслы. – Мейбор подумал немного. – Однако разберись с этим делом. Не поручай гвардейцам – пошли в Дувитт своего доверенного человека, и пусть выяснит, есть ли правда в этих сплетнях. Время не терпит – ее нужно найти.

– Хорошо, отец, я тотчас же займусь этим.

Когда за сыном закрылась дверь, Мейбор перечитал письмо еще раз. Тень улыбки мелькнула у него на губах: события принимали интересный оборот. Он уселся за письменный стол и принялся за нелегкое дело написания ответа.

* * *

Баралис шел от королевы. Он только что вручил ей лекарство для короля – порядком разбавленное – и был весьма доволен развитием событий. Королева неохотно призналась, что розыски Меллиандры пока не принесли плодов, след ее потерян. Этого и следовало ожидать. Королевская гвардия способна лишь на то, чтобы красоваться в своих мундирах!

Прошло уже много дней с тех пор, как они с королевой заключили пари; требуется только подержать у себя девушку еще пару недель – и он выиграет спор. И какая награда его ждет! Наконец-то его планы начинают осуществляться. Он вынудит королеву женить Кайлока на Катерине Бренской, единственном дитяти герцога Брена. Это будет самый значительный брак в истории Обитаемых Земель. Кайлок станет правителем двух крупнейших держав севера. Объединив военную мощь Брена и Четырех Королевств, он сможет покорить другие северные государства. Силы Халькуса уже подорваны – он, Баралис, позаботился об этом. Аннис, Высокий Град, Несс на дальнем востоке – все они падут. Кайлок будет править империей, не знавшей себе подобных. А он, Баралис, крестьянский сын, станет создателем этой империи.

Кайлок – его творение. Он вылепил его с изяществом, достойным придворного. Немного соблазна, немного слов о грядущем величии, немного чар – и мальчик стал его единомышленником. Кайлок, как и Баралис, жаждет познать силы, которые нельзя ни увидеть, ни потрогать. Все предопределено заранее: мальчик одинок от рождения, он не способен завести себе друзей и обречен на мучительное погружение в себя. Сейчас он на грани безумия. Его будет легко направить в нужную сторону – ведь он рожден для этого!

Баралис вышел во двор и, убедившись, что за ним никто не следит, нырнул в тайный ход, ведущий к убежищу. Думать о будущем – одно дело, воплощать его в жизнь – другое. Он никому не позволит, сколь мелким и незначительным ни был бы этот кто-то, стать на своем пути. Пришло время допросить мальчишку.

* * *

Джек сидел на скамье, подтянув колени к груди, чтобы согреться. Свой плащ он изорвал на бинты для Мелли. В последние дни у него было много времени для раздумий – никто не нарушал его одиночества, кроме часового, изредка приходившего его поддразнить.

Сколько всего случилось с того рокового утра сгоревших хлебов! Что проку оправдываться: он, и только он, повинен в том, что произошло в то утро. Разные люди отнеслись бы к нему по-разному. Одни, следуя обычаю, назвали бы его демоном. Фальк же считает его человеком, способным выбирать между добром и злом.

Слишком много раз он ощущал в себе неведомую силу, чтобы отрицать ее. Это отделяет его от других – но значит ли это, что он призван? Или жребий коснулся его случайно, как летящий по ветру осенний лист? Что-то в нем всегда знало, что он не такой, как все. Долгое время Джек приписывал это полному незнанию своего происхождения. Мать унесла свою тайну в могилу, отец неизвестен – что ему еще оставалось, если не воображать себя каким-то особенным? В мечтах Джек делал отца то шпионом, то рыцарем, то королем. А мать была цыганской принцессой, убежавшей от своих сородичей. Подобные вымыслы очень утешали его в детстве.

А на самом деле кто-то из родителей передал ему свой дар. Связано ли это с какими-то обязательствами? Как ему быть – использовать этот дар или укрывать его?

Джек пять лет проработал писцом у Баралиса и знал кое-что о вещах, на которые тот способен. Неужели и ему суждено стать таким, как Баралис? Человеком, который скрывает больше, чем показывает, кого боятся малые дети и за чьей спиной люди делают знаки, охраняющие от сглаза?

Дверь заскрипела, и на пороге возник он, Баралис. Джек не удивился ему – даже почувствовал облегчение от того, что тот пришел. Ожидание хуже всего. Джек хотел встать, но Баралис остановил его.

– Сиди, Джек, – спокойно и властно произнес он. – Тебе известно, зачем я пришел?

– Чтобы допросить меня. – Джек встал вопреки приказу, не глядя на Баралиса. Это вызвало легкое раздражение лорда, однако он промолчал.

– Я пришел, чтобы выяснить правду. – Баралис ступил вперед, и тень его упала на Джека. – Кто ты, Джек? Кому ты подчиняешься? – Баралис говорил тихо, почти шепотом. – И что случилось в то утро на кухне?

Джек пожал плечами. Он боялся, но ни за что на свете не показал бы этого Баралису.

– Ты отказываешься отвечать мне, мальчик?

– Я не могу сказать вам того, чего сам не знаю.

– Не играй со мной, иначе пожалеешь. Хлебы, Джек, – продолжал Баралис угорожающе тихо. – Мы оба знаем, что эти хлебы... преобразились. Скажи мне, что случилось? Ты пробовал ворожить и утратил власть над своей силой?

– Не знаю, – стараясь говорить твердо, ответил Джек. – Если я что-то и сделал, то помимо своей воли. – Он сказал правду, но знал, что она его не спасет, и страх еще сильнее овладел им.

Баралис помолчал в раздумье – его серые глаза были точно булат.

– А раньше с тобой случалось такое?

– Нет.

– Полно, полно. – Голос Баралиса был точно шелковые ножны, скрывающие кинжал. – Никаких штучек, чтобы позабавить девушек? Никаких шалостей, чтобы досадить Фраллиту? Ну, признавайся!

– Ничего такого я не делал. Да и с хлебами все вышло случайно.

Джек ощутил знакомый напор – но не совсем такой, как прежде, – и миг спустя понял, что он исходит от Баралиса, не от него самого. Страх овладел Джеком полностью – лишь воля к жизни еще противилась. Баралис теперь говорил громче – Джек никогда еще не видел его таким рассерженным.

– Смотри на меня, мальчик. – Под давлением воли Баралиса Джек взглянул ему в глаза. – Говори правду: откуда у тебя дар?

У Джека отяжелела голова – в нее вливалась сила, не имеющая имени. Он знал, что может потерять себя, что воля Баралиса способна сокрушить его разум.

– Я не знаю.

Голове стало чуть легче, и Джека затошнило. Баралис давил на него, не отпуская.

– Знаешь, Джек, знаешь. Ответ там, у тебя внутри. И если ты вздумаешь противиться, мне придется вырвать его из тебя.

Несмотря на охватившее Джека смятение, слова Баралиса вспыхнули у него в уме, как горящие в темноте угли: неужели это правда и ответ где-то внутри?

Острая боль, сопровождаемая невыносимым давлением, оборвала эту мысль. Мозг Джека словно взрезали сразу в сотне мест, и хирургом был Баралис.

– На кого ты работаешь? Говори.

– Ни на кого. – Боль придала Джеку сил. – Оставьте меня в покое! – В нем нарастало что-то свое. Желчь подступила к горлу, и голова закружилась.

Баралис внезапно попятился – а в следующий миг жестокая боль пронзила Джеку позвоночник. Глаза провалились в глазницы – Баралис точно высасывал из него силу.

– Я вырву у тебя ответ.

Он рылся у Джека в мозгу. Боль полыхала огнем, обжигая душу. Мысли Джека ушли глубоко, туда, где еще не бывали, и вслед за страданиями пришел покой. Все прояснилось. Он понял, кто он и что должен делать. Мать наконец открыла ему свои тайны, оказавшись куда умнее – и смелее, – чем он полагал. Отец таился в тени, и Джек напрягся, стараясь различить, кто он. Судорога прошла по его телу, и он воспротивился ей – нет, он не поддастся Баралису.

Боль была так ужасна, что дыхание Джека пресеклось и яркие видения исчезли, оставив его в темноте. Он боролся сколько мог, но скоро сознание покинуло его.

* * *

– Говорил я тебе, что Тутовая – улица богачей?

– В самом деле.

В этой части Рорна Таул еще не бывал. Вдоль улицы стояли красивые дома со стройными колоннами, облицованные мрамором или блестящим белым камнем. Мостовую окаймляли деревья и кусты, отбросов не было и в помине, даже пахло здесь хорошо. Таул только что доставил первое из своих писем, и ему не терпелось доставить второе.