Текст книги "Ученик пекаря"

Автор книги: Джулия Джонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 33 страниц)

Глава 21

Мелли повернулась, стараясь устроиться поудобнее на твердом полу, и сквозь полуоткрытые веки заметила, что уже светает. Вставать не хотелось, не хотелось возвращаться из сказочного мира сновидений. Пробуждение означало новый день, когда опять надо бежать и прятаться от наемников Баралиса и людей отца. Снова терпеть голод и холод, страх и усталость. Как хорошо лежать здесь, у остывающей печки, и притворяться, что никаких страхов не существует!

Но нет, притворяться больше нельзя: непрошеные воспоминания уже вторглись в ее покой, смущая душу. Воспоминания о бичевании, о заточении в тесной каморке и – тревожнее всех – о пальцах Баралиса, бегущих по ее спине. Мелли содрогнулась от омерзения, сознавая при этом, что не совсем честна с собой: был миг, когда эта ласка показалась ей приятной, даже желанной. Она позволяла Баралису трогать себя, и какая-то часть ее при этом испытывала сладостный трепет. Баралис считался заядлым соблазнителем, но Мелли никогда не думала, что сама может подпасть под его чары. Скорее бы уйти подальше от замка Харвелл, оставив позади все тревоги и душевную смуту.

До ее слуха донесся какой-то слабый звук. Мелли насторожила уши и узнала топот скачущих лошадей. Опасность скрутила желудок узлом. Джек тоже проснулся, вскочил и начал совать какую-то еду в дерюжный мешок.

– Да брось ты все, – крикнула Мелли, – они совсем близко! – Она дергала дверь, но та не поддавалась. – Джек, помоги скорее! – Вдвоем они осилили дверь и протиснулись наружу.

Деревья бешено раскачивались под ветром, вихрем кружились опавшие листья, и дождь хлестал в лицо. Копыта гремели совсем рядом, и слышно было, что всадников много. Мелли схватила Джека за руку, и они бросились в лес.

Погоня приближалась, и треск ломаемого подлеска вселял страх в сердце Мелли. На этот раз им не удастся спрятаться. Джек изо всех сил тянул ее за собой, борясь с ветром, а тот свирепствовал, делая мучительно трудным каждый шаг.

Позади послышались крики: их заметили. Ветер сорвал с Мелли шаль и унес ее прочь. Но она не обращала внимания ни на мигом промокшее платье, ни на растрепавшиеся волосы. Только бы уйти от погони – она не вынесет, если ее схватят снова.

Мелли оглянулась и увидела всадников с копьями наперевес, а мрачное лицо Джека только усилило ее страх: этих людей послали не схватить беглецов, а убить – заколоть, словно диких зверей.

Стрела просвистела на палец от ее щеки, и Мелли остановилась в ужасе, но Джек снова поволок ее вперед. Она обомлела, увидев, что стрела вонзилась ему в плечо. Он не вскрикнул, но его лицо исказилось от боли. Всадники ринулись вперед. Беглецы из последних сил карабкались на скользкий от дождя пригорок. Мелли ощутила острую боль в руке и завопила – в ее предплечье тоже торчала стрела. Силы покинули ее, и она лишь усилием воли удержала себя от обморока. Кровь лилась ей на платье, и слезы жгли глаза. Джек, видя, что с ней происходит, внес ее на пригорок. Она приникла к нему, ища опоры, а он внезапно повернулся лицом к погоне.

Лицо его сделалось пепельным от боли и гнева. Стрелы свистели вокруг, и одна оцарапала Мелли ухо. Она вскинула руку, чтобы ощупать ранку, и почувствовала какое-то движение в воздухе. Время будто замедлило своей бег: ветер на миг утих, и лошади наемников попятились в страхе. Мерцающий воздух сгустился и сбил всадников наземь. Опавшие листья взвились с земли, молодые деревца вырвало с корнем, а с больших посыпались ветки.

Вихрь нес наемников назад. Одного ударило о ствол, и он сломал себе шею, другой проткнул себя своим же копьем. На третьего упада его лошадь; отчаянно барахтаясь на земле, животное снесло копытом череп всаднику. Мелли вцепилась в руку Джека – рука была холодная и твердая, как дерево. Мелли потянула его прочь, но не смогла сдвинуть с места. В испуге она затрясла его:

– Джек, пойдем скорей отсюда. – Ответа не было. Он стоял неподвижно, уставясь вперед, и лицо его блестело от пота. – Джек, прошу тебя, очнись! – Она тряхнула его что было сил, несмотря на боль в руке. Он повернулся к ней, и она испытала великое облегчение. – Пойдем, Джек, пойдем. – Он смотрел на нее пустым взглядом, как будто не узнавал ее. Мелли, торопливо увлекая его за собой, все же не утерпела и оглянулась: люди и кони лежали на земле мертвые или истекающие кровью. Один уползал прочь, волоча за собой неподвижную ногу. Ветер совершенно утих, только дождь лил не переставая. Мелли дрожала, не желая думать о случившемся и о том, почему убийственный вихрь не тронул их с Джеком.

Держа Джека за руку, она стала спускаться с ним вниз. Его куртка насквозь пропиталась кровью. Мелли решила идти к восточной дороге – им требовались помощь и пристанище, которых они не могли найти в лесу. Мелли сознавала, что это опасно, – но только там, на дороге, кто-то мог их спасти.

* * *

Тавалиск облачался в свой самый торжественный наряд. Изгнание им рыцарей встретило столь широкое одобрение, что город устроил шествие в его честь. Рорнцы обожали всяческие зрелища и ожидали от своих владык подобающей пышности в торжественные дни. Когда-то давно Весней, тогдашний первый министр, вышел к народу в простом сером платье, без всяких украшений и даже без шапки. Рорнцы восприняли это как смертельную обиду – ведь они-то вырядились в свои лучшие одежды. Министр своим будничным нарядом показал им, сколь мало ценит их мнение. Негодующая толпа стащила злосчастного Веснея с коня и забила насмерть.

Самое смешное заключалось в том, что Весней думал польстить горожанам, выказав себя человеком бережливым и дав понять, что он не тратит выплачиваемые ими налоги на никчемные безделушки. Тавалиск лучше понимал рорнцев. От своих вождей они требовали только одного: чтобы те блистали роскошью и великолепием, уделяя горожанам часть своего блеска. Рорн был богатейшим городом Обитаемых Земель, и народ желал, чтобы его правители олицетворяли собой это богатство.

Швея делала последние стежки, зашивая на архиепископе камзол ярко-желтого шелка, а Тавалиск тем временем заглядывал ей за вырез. Тут в дверь постучали, и вошел Гамил.

– А, Гамил! Я как раз думал, когда же ты принесешь крошку Коми навестить меня. – Тавалиск недавно завел себе кошку. Это коварное существо занимало его целиком, поэтому собачку он отдал Гамилу – у архиепископа хватало в сердце места лишь на одного любимца. Но он сильно подозревал, что секретарь либо убил собачку, либо выбросил ее на улицу, и виноватый вид Гамила только усугубил подозрение.

– Я принесу его, как только он поправится, ваше преосвященство, – он прихворнул.

– Непременно, Гамил, – я тебе напомню об этом через несколько дней. Мне отрадно думать, что мой милый Коми обрел хозяина, который так хорошо о нем заботится. Не так туго, девушка! Я не хочу походить на колбасу, которая вот-вот лопнет. После шествия будет пир, надо и для него оставить место. Ну, Гамил, какие новости ты принес мне сегодня?

– Весть о том, что вы изгнали рыцарей, дошла до Марльса.

– И как же сей злополучный город воспринял эту весть?

– Народ вышел на улицы, ваше преосвященство, требуя от своих властей последовать вашему примеру. Марльс тоже не питает любви к рыцарям Вальдиса.

– Превосходно, Гамил. И неудивительно – уже давно поговаривают, что это рыцари занесли в Марльс чуму.

– Ваше преосвященство проявили большую предусмотрительность, распространив этот слух.

– Это разумнее всего – натравить своих соперников друг на друга. Я бы сам с большим удовольствием посеял в Марльсе чуму, если б мог.

– На этой неделе я ожидаю известий из Тулея. Ваш эдикт должен уже дойти и до них.

– Да, мне всего интереснее, как воспримет указ Тулей. У них с рыцарством давние связи. Но Тулей, как почти все города в наше время, живет в страхе: он боится вторжения, боится чумы, боится лишиться доходов. Я буду пристально следить за Тулеем. – Тавалиск подвинулся на шаг, чтобы взять кисть винограда, наступив при этом на руку швее, подрубавшей теперь его плащ. – Раз уж у нас зашла речь о славном городе рыбаков – что слышно о нашем рыцаре?

– Несколько дней назад, ваше преосвященство, он был замечен на подходе к городу – он шел вместе с мальчиком, который раньше следовал за ним.

Архиепископ полюбовался собою в зеркале.

– Его девка все еще у нас?

– Да, ваше преосвященство. Но позвольте почтительно заметить вам, что рыцарь не скоро вернется в Рорн.

– Ах, Гамил, у тебя удручающе короткая память. Минуту назад ты восхвалял мою предусмотрительность. Я буду держать эту девку сколько потребуется: месяцы и годы. Я знаю, что в конечном счете она нам пригодится, – а Рорн уж как-нибудь обойдется без одной из своих шлюх.

– Если это все, я попрошу вашего позволения удалиться, ваше преосвященство. Мне тоже надо подготовиться к шествию.

– Я бы на твоем месте не трудился переодеваться, Гамил. Коричневый цвет тебе очень к лицу.

* * *

Таул проснулся от криков на улице. Он протер глаза и подошел к окну поглядеть, в чем дело. На улице толпился народ, выкрикивая что-то и размахивая флагами. Таул похолодел, разобрав эти крики:

– Долой рыцарей! Пусть убираются из нашего города!

На глазах у него толпа подожгла знамя с эмблемой ордена – кольцом внутри кольца. Люди, глядя, как оно горит, кричали «ура» и смеялись, а потом повалили по улице к центру города.

Таулу не хотелось верить собственным глазам и ушам. Впервые он осознал до конца, сколь велика враждебность к его ордену. Как случилось, что былое уважение сменилось ненавистью? Почему люди так ополчились на рыцарей?

– Мальчик! – потряс он спящего Хвата. – Я пойду завтракать один. Не выходи из комнаты, пока я не вернусь.

– А как же мой завтрак?

– Не приставай. Я скоро приду. – Таул спустился вниз, решив выяснить причину волнений.

В общем зале за едой и выпивкой сидело немало народу. Таул подсел к какому-то человеку, который довольно подозрительно взглянул на него и стал собирать посуду.

– Прошу вас, сударь, не уходите из-за меня. Я не хочу причинять вам беспокойства.

Незнакомец, услышав учтивую речь, успокоился.

– Вы уж простите мое невежество, но ваш вид невольно внушает...

– Зачем же судить о человеке по его росту? Даже маленький человек может иметь при себе большой нож, – привел Таул известную среди путешественников пословицу. Таул был на добрую голову выше большинства мужчин и уже привык, что людям от его вида становится не по себе.

– Вы преподали мне урок, молодой человек, и за это я должен вас угостить. – Горожанин кликнул девушку-служанку и заказал ей принятый в Тулее утренний напиток – эль с козьим молоком.

– Вы, часом, не видели толпу, которая собралась у гавани? – Таул поморщился, отпив глоток, – он вырос на болотах и не питал любви к козьему молоку.

– Как же, видел. Плохо дело, – устало покачал головой тулеец. – А все из-за проныры архиепископа. Он только что изгнал рыцарей из Рорна.

– Когда это он успел? – небрежно спросил Таул.

– Я только сегодня услыхал об этом. У нас тоже нашлись такие, которые хотят этого же.

– Те, что шумят на улицах?

Собеседник Таула беспокойно огляделся.

– Берите выше.

– Я думал, Тулей в дружбе с Вальдисом.

– Никто на юге не дружит с Вальдисом с тех пор, как там стал править Тирен. Он норовит захватить все торговые пути на север и восток – и при этом то прибегает к силе, то обзывает нас еретиками. – Горожанин приложился к своей чаше. – Тулей в большом долгу перед рыцарями. Около ста лет назад они помогли нам отразить нападение варваров, пришедших с моря. Никто этого не забывал, пока дело не коснулось нашей собственной шкуры. Тулей живет торговлей. Гибель нашей торговли означает и нашу гибель. Мы имеем хороший доход, поставляя Рорну наши вышивки и рыбу. Если Рорн захиреет, захиреем и мы: Вальдису не нужны вышивки и рыба нашего улова. – Горожанин с подозрением взглянул на Таула: – Ты сам-то откуда, парень?

– Я родом с Великих Болот. – Таул потянул из чаши, глядя незнакомцу прямо в глаза.

– Ну, юноша, мне пора. Надо рыбу почистить и засолить хотя засол теперь обходится дороже по милости рыцарей. Они прибрали к рукам все солеварни. – Тулеец встал с тяжелым вздохом. – Заваривается крутая каша, но не один Вальдис вертит ложкой в горшке. Рорн и Брен тоже не прочь помешать варево. – Горожанин учтиво поклонился Таулу. – Желаю тебе доброго дня и побольше рыбы.

Таул, простившись с ним, решил выйти в город и поглядеть, что станут делать недовольные.

В Тулее жизнь кипела с раннего утра. Город, обращенный к востоку, принимал на себя первые солнечные лучи. Таул, направившись к рынку, скоро услышал знакомые крики. Он пошел на шум и уперся в толпу. К тем, кого он видел из окна, присоединилось множество других. Была тут также кучка сторонников рыцарства – на них шикали и закидывали их рыбьими головами. Рассерженная толпа кричала:

– Долой рыцарей!

– Рыцари приносят чуму!

– Они подрывают нашу торговлю!

– Вальдис прогнил насквозь!

Таул, не в силах больше выносить это, вернулся в гостиницу. Еще никто из людей, кого он встречал по выходе из тюрьмы, слова доброго не сказал о Вальдисе. Имя Тирена не сходило с уст, и все клеймили его шарлатаном. Он, Таул, давным-давно не бывал в Вальдисе – как знать, что там происходит? В Рорне он почти безотчетно опровергал дурные слухи о рыцарях. Рорн – порочный город, и архиепископ сделал все, чтобы восстановить население против ордена. Но Тулей не таков. Люди здесь набожны и трудолюбивы, притом они, как сказал тот человек в таверне, в большом долгу перед Вальдисом.

Впервые Таул принужден был признаться самому себе, что в слухах есть доля правды. Но Тирен? В это он не мог поверить. Тирен, в сущности, спас ему жизнь и без всяких оговорок спас его душу. Это Тирен привел Таула в Вальдис и встал на его защиту, когда другие заявляли, что простолюдин не может стать рыцарем. Тирен отстаивал Таула, утверждая, что орден нуждается в притоке здоровой крестьянской крови. Таул не уставал восхищаться мужеством своего покровителя. Тирен отважился восстать против незыблемых правил ордена и добился того, что на испытание стали брать всех независимо от происхождения.

В то время как Таул проходил свое двухлетнее обучение, Тирен стал главой ордена. Его предшественник Фаллсет умер загадочной смертью – его нашли мертвым в борделе на окраине Вальдиса. После столь позорной кончины рыцари решили избрать своим вождем человека высоконравственного, и выбор пал на Тирена.

Что же произошло в Вальдисе в отсутствие Таула? В начале своих странствий он с гордостью показывал всем свои кольца – и они открывали ему двери многих домов. В них видели эмблему чести, храбрости и веры – а теперь они стали позорным клеймом, которое следует прятать от чужих глаз.

Таул закатал рукав и выставил кольца напоказ. В них заключается весь смысл его жизни, и он не станет скрывать их из-за каких-то гнусных сплетен. Он устыдился своих сомнений. У рыцарей превыше всего ценится верность, и поверить хотя бы на миг в истинность порочащих орден слухов – значит изменить ордену.

Никто не задирал Таула, пока он шел по городу, – и к лучшему, ибо он так и рвался в драку. Злая участь постигла бы того, кто вздумал бы отпустить нелестное слово о кольцах Таула в это ясное утро.

В гостинице Таул с удивлением обнаружил, что Хват раз в жизни послушался его и все это время просидел в комнате.

– Чего ты так долго? – заныл было мальчик, но, увидев лицо рыцаря, притих и принялся укладывать пожитки.

Они зашли на конюшню и забрали своих скакунов. Выведя кобылу на дневной свет, Таул остался доволен своим выбором – это было гибкое, грациозное создание. Еще пуще он повеселел, увидев пони: тот оказался крепким и норовистым на вид, в жесткой, песочного цвета шерстке. Таул так и прыснул, глянув на негодующее лицо Хвата.

– Не поеду я на этом поганом муле.

– Уверяю вас, молодой человек, это вовсе не мул, – обиделся хозяин конюшни. – Это пони, выращенный в наших холмах, – славная рабочая лошадка.

– Он нам вполне подойдет. – Таул отсчитал хозяину семь золотых. – Сколько с меня причитается за седла и овес?

– Еще два золотых. – Торговец поскреб каждую из монет ножом, проверяя, не скрывается ли под золотом неблагородный металл. Таул знал, что тот запрашивает слишком много, но ему не хотелось торговаться. Он уплатил, и они с Хватом вышли со двора.

Таул потрепал свою лошадь по холке, давая ей время привыкнуть к нему. Хват последовал его примеру – и пони тут же его укусил.

– Ах ты скотина! Ну я тебе отплачу. – Хват задумался, приискивая достойную кару. – Знаешь, какое имечко я тебе за это подберу? Будешь у меня Пачкун.

– Не такое уж плохое имя, – заметил Таул, осматривая седло и сбрую.

– А ты не знаешь, кто такие пачкуны? Так называют тех, кто выискивает монеты и прочую поживу в уличной грязи. В Рорне «пачкун» – самое страшное оскорбление: ниже их никого нет.

– А мне имя нравится – думаю, и пони не будет против. – Таул уселся в седло.

– Ну а ты как свою назовешь?

– Придумай сам – у тебя это здорово получается.

– Лепесток. У меня раз была ручная крольчиха – я звал ее Лепесток, потому что она любила есть цветы. Цветочницы от нас прямо на стенку лезли.

– Лепесток так Лепесток. Ну, Хват, поехали. Я хочу сегодня покрыть хороший кусок дороги. – Взяв поводья, Таул заметил, что его кольца все еще на виду. Он подавил желание спрятать их, решив хотя бы сегодня не давать спуску никому, кто оскорбит рыцарей в его присутствии.

* * *

Мейбор снял с себя мокрую одежду и стоял, дрожа, перед огнем, пока слуга подавал сухое платье. Проделав длинный путь по скверной погоде, Мейбор озяб и устал. Он сердито прикрикнул на Крандла, подгоняя его, – предстояло еще много дел.

Одевшись, Мейбор вышел из своих комнат. Давно пора нанести визит Баралису – этот человек слишком долго испытывал его терпение. Он выжмет правду о своей дочери из этой хилой оболочки. Мейбор, однако, не собирался рисковать, зная, на что способен Баралис. К королевскому советнику он пойдет не один – и не даст Баралису случая превратить его, Мейбора, в головешку.

Он постучался к Кедраку и, не слыша ответа, вошел. Сын лежал в постели с женщиной.

– Да ты, Кедрак, даром времени не теряешь. Ведь и часу не прошло, как мы расстались. – Мейбор был доволен, что застал сына за таким занятием, – Кедрак, видно, унаследовал свой пыл от него.

– Что вам угодно, отец? – Кедрак, нимало не смутившись, продолжал ласкать девушку под одеялом.

– Я решился прямо спросить Баралиса о твоей сестре. Он знает, где она, а нам пора выяснить, что этот змей замышляет. Ты идешь?

Кедрак, голый, вскочил с постели и убежал в гардеробную. Пока он одевался, Мейбор разглядел девушку – это была не кто иная, как горничная госпожи Геллиарны.

– Тебя как звать, девочка? – Та, смущенная и напуганная, не отвечала. – Говори, не бойся.

– Лилли, – прошептала девушка.

– А что, Лилли, понравилось тебе спать с моим сыном? – спросил Мейбор, косясь на дверь гардеробной.

– Да, ваша милость, мне с ним было хорошо.

– Подумай, милая Лилли, если сын хорош, то насколько лучше отец?

Девушка, уловив намек, осмелела.

– Не пойму, о чем это вы, ваша милость? – прощебетала она, позволив покрывалу как бы нечаянно соскользнуть со своей груди, и тут же натянула его до подбородка, очаровательно зардевшись.

– Приходи ко мне через час после того, как стемнеет, и я тебе растолкую.

– Отец, – сказал, выходя, Кедрак, – разумнее было бы, пожалуй, взять с собой еще кого-то из людей.

Мейбор сделал вид, будто разглядывает скрещенные мечи на стене, а девушка юркнула под одеяло.

– Нет, мы пойдем одни. Возьми оружие.

Вскоре они остановились перед дверью Баралиса, испещренной странными знаками. Мейбор постучал в нее рукоятью своего меча. Дверь отворилась, и тень Кропа накрыла обоих посетителей.

– Где твой хозяин? Я требую встречи с ним. – Мейбора не мог смутить ни один слуга, каким бы огромным тот ни был.

– Лорда Баралиса видеть нельзя. – Слуга говорил так, будто затвердил наизусть, что надо отвечать, но не понимает своих слов.

– Если он у себя, я его увижу.

– Лорду Баралису нездоровится, и он никого не принимает.

– Ну, меня-то он примет! – Мейбор попытался пройти мимо Кропа, но это было все равно что попытаться пройти сквозь стену – Пропусти меня, живо!

– Пропусти его, Кроп. – За спиной у слуги возник сам Баралис. Его вид поразил Мейбора: слуга не лгал, говоря, что его хозяин болен. Баралис был бледен как привидение. Кедрак выступил вперед. – Нет, Мейбор, – с трудом выговорил Баралис, – мы будем говорить наедине или не будем вовсе.

Кедрак взглянул на отца, и Мейбор кивнул, сочтя, что Баралис вряд ли способен причинить ему вред в своем теперешнем состоянии.

Мейбор никогда еще не бывал у Баралиса, хотя, как и все, был наслышан о полных крови сосудах, заспиртованных мозгах и скелетах, – но тут ничего подобного не оказалось. Комната была уютна и обставлена, как сразу подметил искушенный глаз Мейбора, скромно, но дорого. Пол устилали синие шелковые ковры, стены украшали великолепные гобелены из Тулея, а мебель была изготовлена из ценнейшего тропического дерева.

– Могу я что-нибудь предложить вам? – спросил Баралис, знаком приглашая Мейбора садиться.

– Вашего вина я пить не стану. – Мейбор начинал чувствовать себя мухой, попавшей в паутину.

– Как угодно. А я, с вашего разрешения, выпью немного. Я, как видите, нездоров, и бокал красного подкрепит мои силы.

– Вам, думается, известно, зачем я пришел к вам. – Все шло не так, как задумал Мейбор, – он, сам того не желая, позволил Баралису завладеть ходом разговора.

– Увы, я теряюсь в догадках, лорд Мейбор.

– Что сделали вы с моей дочерью? – гневно выпалил Мейбор. Баралис преспокойно наполнил свой бокал.

– Я не знаю, где ваша дочь.

– У меня есть основания полагать, что ваши наемники увезли ее из Дувитта.

– Полно, лорд Мейбор. Вы же знаете наемников – сегодня они служат одному, завтра – другому. Не отрицаю, я пользовался их услугами в деле, касающемся только меня, но у меня нет ни времени, ни охоты выслеживать вашу блудную дочь.

– Лжете, Баралис. – Мейбор едва сдерживал себя, и его рука тянулась к мечу.

– Не вам, лорд Мейбор, называть меня лжецом, – резко произнес Баралис. – А теперь я прошу вас удалиться.

Мейбор встал и обнажил меч, с удовлетворением увидев страх на лице Баралиса. Клинок сверкнул в пламени свечей. Кроп метнулся вперед, но Мейбор уже вложил меч в ножны.

– Не нужно недооценивать меня, Баралис. – Их глаза встретились, и взаимная ненависть полыхнула между ними, как огонь костра, в который бросили еловую ветку. Баралис первым отвел взгляд, и Мейбор вышел с высоко поднятой головой.

Кедрак дожидался его в коридоре.

– Вы узнали что-нибудь о Меллиандре, отец?

– Нет, зато узнал кое-что другое, весьма полезное, – сказал Мейбор, потирая подбородок.

– Что же это?

– Баралис – такой же человек, как и все: он так же боится меча.

Сын не понял всей важности сказанного, но сам Мейбор отлично понимал. С момента гибели наемного убийцы он опасался, что Баралис наделен сверхъестественной силой, – а теперь стало ясно, что опасался он зря. Его не поразила молния, и чары не ввергли его в преисподнюю. Мейбор возвращался к себе легкой походкой, и будущее виделось ему в светлых тонах.

* * *

У Мелли ушло несколько часов на то, чтобы добраться до восточной дороги. Она тянула Джека через лес под проливным дождем. Оба вымокли до нитки, а Мелли, оставшись без шали, совсем продрогла. Рука у нее больше не болела, только онемела и сделалась странно тяжелой. Мелли отломила древко, торчащее у Джека из плеча, но и думать не смела об удалении наконечника. Она только зажала его рану и остановила кровь. Но на ходу рана снова открылась, и чем дольше они шли, тем сильнее становилось кровотечение. Собственная рана казалась Мелли не столь опасной. Она ясно видела у себя под кожей наконечник стрелы – он застрял в мякоти. Ухо саднило и немного кровоточило, но большой беды с ним не случилось.

Мелли испытала горькое разочарование, увидев наконец дорогу: вдоль нее стеной стоял лес без каких-либо признаков человеческого жилья. Мелли не могла судить, далеко ли они ушли от города и замка, и решила продолжать идти на восток. Она не опасалась шагать прямо по дороге – Баралису понадобится время, чтобы набрать себе новых людей вместо тех, которых он потерял. Что до людей ее отца, то пусть догоняют ее, если смогут. Мелли уже и забыла, зачем, собственно, бежала из замка.

Джек до сих пор не сказал ни слова. Мелли понимала, что он пребывает в каком-то оцепенении. Это беспокоило ее, и ей не терпелось как-то помочь ему. Только бедственное положение Джека поддерживало в ней силы – Мелли не могла припомнить, чтобы кто-либо прежде нуждался в ее помощи. Слабой стороной всегда была она – ее защищали, о ней заботились. Новая роль пришлась Мелли по душе, и она решила, что нипочем не бросит Джека.

Немного времени спустя она заметила проселок, ведущий в сторону от дороги, свернула на него и пришла к небольшой, но ухоженной усадьбе. Она спрятала Джека в кустах, наказав сидеть тут и ждать, а сама отправилась на разведку. Было непонятно, слышал ли ее Джек, но он остался сидеть там, где она его оставила. Мелли по мере возможности привела в порядок волосы и платье, пожалев об утрате шали, – ею можно было бы прикрыть рану на руке. И направилась к дому.

По запаху она поняла, что здесь разводят свиней. Вокруг замка было много таких усадеб: Харвелл любил поесть свининки. В этих краях считалось дурной приметой проделывать дверь в передней стене – Мелли обошла кругом, громко постучалась и стала ждать ответа, дрожа от холода. Ей открыла старуха.

– Чего надо? – спросила она голосом, удивительно звучным для старой женщины. – Если за подаянием, я скажу тебе сразу – от меня ты ничего не получишь. Ступай прочь.

– Пожалуйста, помогите мне! – взмолилась Мелли.

– Убирайся, не то сына позову! – замахала руками женщина.

– Прошу вас, я ранена, и....

– Это не моя забота, если сей же миг не уберешься со двора, я позову сына.

– Если бы вы только...

– Уйди от двери – сейчас сын придет с ножом.

– Ну и пусть приходит, – со слезами в голосе вскричала Мелли. – Мне все равно. Хуже, чем есть, мне не станет. – Женщина заколебалась, а Мелли вопила в голос: – Ну что же, зовите его, и пусть возьмет нож поострее!

Старуха, похоже, испугалась ее крика и сдалась.

– Ладно, заходи.

– Я не одна – мой друг тоже ранен, он вон там, в кустах. – Мелли не понимала, почему поведение женщины так круто переменилось, но решила не искушать судьбу. – Подождите еще чуточку – я его приведу.

Старуха кивнула. Мелли помчалась за Джеком и, вернувшись с ним, к своему облегчению, нашла дверь открытой.

– А парень-то плох, – заметила старуха, впустив их в теплую уютную кухню. В очаге пылал огонь и варилось жаркое. – Садитесь. Я принесу вам что-нибудь согреться.

Мелли усадила Джека и обвела глазами кухню, сразу заметив, что стол накрыт на одного человека: одна тарелка, одна кружка эля, один нож. Старуха вернулась с охапкой шерстяных одеял.

– А что ж ваш сын не идет? – как бы между прочим спросила Мелли и, взяв у нее одеяло, накинула на Джека.

– Он уехал на день в Харвелл, – ответила хозяйка, стоя к ней спиной и помешивая жаркое.

– Я думала, он дома. – Мелли поморщилась, обтирая раненую руку.

– Нету его, – отрезала старуха, – да и не твое это дело.

– Нет у вас никакого сына, так ведь? Вы живете здесь одна. Но не волнуйтесь – я никому не скажу. – Мелли знала, что законы Четырех Королевств запрещают женщинам владеть землей. Вдове полагалось отдать свою усадьбу властям, если она не имела сына, которому могла бы передать хозяйство. Нарушительниц закона приговаривали к плетям, а то и к повешению. Женщины Четырех Королевств вообще не имели права владеть какой бы то ни было собственностью. Платья и драгоценности, которые Мелли носила при дворе, принадлежали не ей, а ее отцу.

– Я работаю здесь одна вот уже двадцать лет. Ни один мужчина не справился бы с хозяйством лучше, – с гордостью сказала старуха.

– А как же вы продаете вашу свинину? Кто ездит на рынок?

– Сосед – и я хорошо плачу ему за это. – Хозяйка разлила по мискам густое коричневое варево. – А что делать? Он в любое время может заявить на меня властям – тогда у меня и вовсе все отберут. Вот он и обдирает меня как липку – еле-еле на пропитание хватает. – Она подлила в каждую миску ложку растопленного свиного сала. – А в Харвелле все думают, что мой сын нигде не появляется, потому что хромой.

– Какая жалость!

– Не жалей меня, девочка. Я счастливее многих вдов. У меня своя крыша над головой, хорошая еда на столе и нет зятя, который постоянно попрекал бы меня тем, что я ем его хлеб. Нет, девочка, жалость прибереги для других. Ешь свое жаркое, пока не остыло.

Мелли отнесла миску Джеку и вложила ему в руку ложку. К ее удивлению, он взял ложку и стал есть.

– Надо будет осмотреть рану твоего друга. Если оставить ее так, она воспалится.

– Значит, мы можем остаться у вас на ночь?

– Похоже, девочка, нам обеим есть что скрывать. – Она выразительно посмотрела на раны Мелли и Джека. – И не вижу вреда, если наши тайны переночуют вместе.

Поев, хозяйка вскипятила воду в чайнике и достала с полки нож с тонким лезвием.

– Вот этот подойдет – им хорошо свежевать свиней. – Она обмакнула нож в кипяток и вытерла насухо. – Сними с парня рубашку.

Мелли несколько встревожил вид ножа, но выбирать не приходилось: сама она не умела врачевать и должна была довериться старухе. И все же Мелли испытала немалое облегчение, видя, что та решила сперва взяться за Джека: можно будет оценить ее умение, прежде чем самой ввериться ей.

– Ну, парень, сиди тихо. – Старуха смыла засохшую кровь чистой тряпочкой. – Больно будет, врать не стану, но это необходимо. А ты, девочка, возьми в шкафу кувшин с водкой. – Она осмотрела рану. – Хорошо еще, что острие не зазубрено. – Мелли подала ей кувшин. – Выпей-ка, парень, легче будет. – Потом и сама приложилась к кувшину.

После старуха вскрыла плечо Джека – не там, где была входная рана, а прямо над наконечником стрелы. Мелли ужаснулась.

– Разве нельзя было извлечь его оттуда, куда он вошел?

– Тише, девочка, не сбивай меня. – Женщина откинула лоскут кожи и вонзила нож в мышцы, не обращая внимания на обильно льющуюся кровь. Взрезав мясо и сухожилия вокруг наконечника, она ухватила его пальцами и вытащила. – Вон он, мерзавец этакий, – сказала она, швырнув его на пол. – Подай иголку с ниткой, девушка. Он истечет кровью, если его не зашить. – И женщина принялась зашивать рану крупными стежками, стягивая кожу другой рукой. – Ну, за красоту не ручаюсь. Вот с тобой я обойдусь понежнее. Зачем такой красотке уродливый шрам на руке? С мужчинами дело иное – их шрамы только привлекают дам.