Текст книги "Ученик пекаря"

Автор книги: Джулия Джонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 33 страниц)

Глава 1

– Вот тут ты ошибаешься, Боджер. Поверь мне: молодые бабенки не самые лучшие для постельных дел. Так-то все вроде бы при них, все кругло да гладко, но как доходит до дела – лучше старой клячи нет. – Грифт отхлебнул эля и весело улыбнулся своему товарищу.

– Э, Грифт, тут я с тобой не согласен. По мне, пышечка Карри все-таки лучше старой вдовы Харпит.

– А я бы, Боджер, от обеих не отказался!

Оба собеседника расхохотались, стуча кружками по столу, как все замковые стражники.

– Эй ты, парень, как тебя звать? Поди-ка сюда, дай на тебя поглядеть.

Джек подошел, и Грифт нарочито медленно смерил его взглядом.

– Ты что, язык проглотил?

– Нет, господин. Меня зовут Джек.

– Экое редкое имя! – Оба стражника снова заржали. – Ну-ка, Джек, принеси нам эля – да не такую бурду, где воды больше, чем всего прочего.

Джек вышел из людской и отправился за элем. Это не входило в его обязанности – впрочем, он и каменный пол в кухне не обязан был скрести, однако скреб. Ему очень не хотелось встречаться с ключником – Виллок не раз драл ему уши, – и Джек торопливо шагал по коридору.

Ему повезло: Виллока в пивном погребе не оказалось, а Прюнер, его подручный, подмигнув, сообщил Джеку, что ключник пошел насчет картошки дров поджарить. Джек не совсем понял, что это значит, и решил, что это имеет какое-то отношение к пивоваренному делу.

– Точно тебе говорю, это был лорд Мейбор, – говорил Боджер, когда Джек вошел. – Они толковали с лордом Баралисом, словно два закадычных дружка. А как увидели меня, тут же стали лаяться, будто два золотаря.

– Скажи на милость, – многозначительно поднял брови Грифт. – Кто бы мог подумать! Все знают, что Мейбор с Баралисом на дух друг друга не выносят, – я в жизни еще не видел, чтоб они обменялись учтивым словом. Ты уверен, что это были они?

– Я ж не слепой, Грифт. Они самые – стрекотали в садах за оградой, что твои монашки, идущие на богомолье.

– Ну, тогда я – блудливый хорек.

– Где тебе, Грифт, стручком не вышел, – хохотнул Боджер.

– Раз уж речь о стручках, то вот молодому пареньку свой и сунуть-то некуда.

Это замечание так развеселило Боджера, что он повалился со стула. Грифт, воспользовавшись этим, встал и отвел Джека в сторонку.

– Скажи-ка, паренек, о чем это мы с Боджером сейчас говорили? – спросил он, стиснув Джека за плечо и устремив на него водянистый взор. Джек, не новичок в замковых интригах, хорошо знал, как надо отвечать.

– Я слышал только про стручки, почтенный.

Пальцы Грифта больно впились в руку, и голос его звучал тихо и грозно.

– Для твоего же блага, малый, я надеюсь, что ты говоришь правду. Если я узнаю, что ты мне врал, ты об этом горько пожалеешь. – Грифт напоследок крепко стиснул Джеку руку и отпустил его. – Горько пожалеешь. А теперь катись. – Грифт повернулся к приятелю и продолжал как ни в чем не бывало: – Понимаешь, Боджер, старушка – она точно переспелый персик: снаружи помятая и сморщенная, зато внутри сладкая и сочная.

Джек поспешно подхватил пустой кувшин из-под эля и со всех ног побежал на кухню. Нынче ему выпал не самый удачный день. Пекарь, мастер Фраллит, пребывал в мрачном настроении, по сравнению с которым его обычное поведение казалось, почти что ласковым. Это Тилли должна была чистить большие каменные противни, но одна лишь улыбочка пухлых влажных губок избавляла ее от черной работы. Для Джека чистка противней была самым ненавистным занятием. Для этого употреблялась мерзкая смесь соды и щелока, щелок разъедал руки до волдырей, и с них потом слезала кожа. А после приходилось тащить эти глыбы, весившие почти столько же, сколько сам Джек, на кухонный двор и там обмывать.

Джек ворочал камни с опаской: если их уронить, они могли разбиться на мелкие куски, а Фраллит видел в них свою гордость и отраду; мастер клялся, что хлеб у него оттого выходит таким хорошим, что ровный тяжелый камень не дает тесту пропекаться слишком быстро. Джек недавно разбил один из драгоценных противней и знал, чем это чревато.

Это случилось несколько недель назад: Фраллит, пивший горькую весь день, вдруг обнаружил, что одного противня недостает. Мастер без промедления отыскал Джека, который прятался среди горшков и сковородок на поварской половине. «Ах ты недоумок! – вскричал Фраллит, вытащив его оттуда за волосы. – Да знаешь ли ты, что наделал?»

Джек, понимая, что отвечать не обязательно, ловко увернулся от подзатыльника. Теперь, оглядываясь назад, он сознавал, что в этом-то и заключалась его главная ошибка. Не увернись он, Фраллит, возможно, задал бы ему хорошую трепку и на том бы остановился, но мастер терпеть не мог, когда его выставляли дураком при других – особенно при коварной красотке Тилли. Он вошел в раж и выдрал у Джека целый клок волос.

Волосы были вечным несчастьем Джека. Похоже было, что Фраллит вознамерился сделать всех своих учеников такими же лысыми, как он сам. Джек, проснувшись, однажды обнаружил, что острижен наподобие овцы. Тилли, высыпав его каштановые кудри в огонь, объяснила, что Фраллит велел совершить это, опасаясь вшей. Но волосы Джека сами отомстили за себя, отрастая с раздражающей быстротой.

Рост вообще доставлял Джеку одни неприятности. С каждой неделей Джек не на шутку вытягивался. Собственные штаны служили для него источником постоянного конфуза: если четыре месяца назад они благопристойно доходили до щиколоток, то теперь они угрожали обнажить ноги до колен. Ужасающе бледные и тонкие ноги! Джек был уверен, что все на кухне уже заметили это прискорбное обстоятельство.

Будучи мальчуганом практичным, он решился справить себе более пристойную пару. Однако портняжное искусство требует терпения, а не отчаянной решимости, и новые штаны остались недостижимой мечтой. Поэтому Джек, стараясь удержать на месте старые, спустил их насколько мог низко и подвязал веревкой. Он неустанно молил Борка, чтобы эта веревка не развязалась в присутствии какого-нибудь важного лица – особенно женского пола.

Собственный бурный рост все больше беспокоил Джека: он рос только в вышину, а никак не в ширину и подозревал, что смахивает теперь на ручку метлы. Хуже всего, конечно, было то, я что он перерастал тех, кому подчинялся. Он уже вымахал на голову выше Тилли и на ладонь выше Фраллита. Мастер воспринимал его рост как личное оскорбление и часто бормотал себе под нос, что из такого верзилы никогда не выйдет приличного пекаря.

Главной обязанностью Джека как ученика пекаря было следить за тем, чтобы не гас огонь в огромной хлебопекарной печи. Печь эта была размером с небольшую комнату, и в ней ежедневно ранним утром выпекался весь хлеб для сотен придворных и слуг, обитающих в замке.

Фраллит гордился тем, что каждый день печет свежий хлеб, поэтому ежедневно должен был подниматься в пять утра, чтобы проследить за выпечкой. А печь топилась всю ночь – если бы она остыла, потребовался бы целый день, чтобы довести ее до нужного нагрева. Вот Джека и поставили следить за ней по ночам.

Ежечасно Джек открывал каминную решетку у днища громадного сооружения и подбрасывал туда дрова. Он приноровился спать урывками, а зимой, когда на кухне стоял жестокий холод, он спал, прижавшись тощим телом к теплому боку печи.

Иногда, в блаженные минуты перед засыпанием, Джек представлял, что мать еще жива. В последние месяцы болезни она была такая же горячая, как эта печь. В ее груди таился источник жара, сжигавший ее день ото дня. Прижимаясь к ней, Джек чувствовал все ее косточки – легкие и хрупкие, как черствый хлеб. Он не мог без страданий думать об их хрупкости. Но днем, таская мешки с мукой из амбара или ведра из колодца, выгребая золу из печи и следя, чтобы закваска не перекисла, он почти не вспоминал о своей потере.

У Джека проявился талант – он умел рассчитывать нужное количество муки, дрожжей и воды для разных сортов хлеба на каждый день; у него это получалось быстрее даже, чем у самого мастера. Но у Джека хватало ума не выставлять свой талант напоказ – Фраллит ревностно оберегал первенство.

Недавно мастер допустил Джека к формовке теста. «С тестом надо обращаться, как с девичьей грудью, – говорил Фраллит – Сперва нежно ласкаешь, а когда смягчится, нажимаешь сильнее». Чаша эля могла превратить мастера почти что в поэта, но вторая чаша портила все дело.

Работа с тестом была для Джека ступенью вверх – она означала, что скоро он станет подмастерьем. А полноправному подмастерью будущее в замке обеспечено. Но покамест Джек зависел от милости тех, кто стоял выше его, то есть, согласно сложной иерархии замковой прислуги, от всех и каждого.

Не успел он дойти от людской до кухни, как настала ночь. Время ускользало от Джека, словно нить со свежевытесанного веретена. Только он, бывало, поставит тесто – а Фраллит, глядишь, уже ругает его за то, что тесто перестоялось и к нему слетелись мухи. Но ведь Джеку о стольком надо было подумать – и воображение захватывало его целиком. Стоило Джеку взглянуть на стол, ему сразу представлялось дерево, из которого этот стол сделали, – дерево, дававшее тень давно почившему герою.

– Опаздываешь, – сказал Фраллит, стоявший со сложенными руками у печи в ожидании Джека.

– Виноват, мастер Фраллит.

– Виноват, – передразнил пекарь. – Еще бы не виноват. Мне надоело без конца тебя дожидаться. Печь остыла до предела, парень. До предела. – Мастер шагнул вперед. – А кому достанется, если огонь погаснет и хлеба негде будет испечь? Мне, вот кому. – Фраллит схватил с полки месильную лопатку и свирепо хлопнул ею Джека по руке. – Я научу тебя не подвергать опасности мою репутацию. – Найдя место, куда лопатка ложилась хорошо, мастер продолжал орудовать ею, пока не стал задыхаться. На шум сбежался народ.

– Отпустите мальчика, Фраллит, – отважилась сказать какая-то судомойка. Виллок, ключник, закатил ей оплеуху.

– Тихо ты, наглая девчонка! Не твое это дело. Главный пекарь волен делать все, что хочет, со своими учениками. И пусть это послужит вам уроком! – Ключник благосклонно кивнул Фраллиту и разогнал слуг.

Джек весь трясся, и руку саднило. Слезы боли и ярости жгли, как уголья. Джек зажмурил глаза, решив, что не даст им течь.

– А где ты болтался все это время? – рычал мастер. – Витал в облаках, бьюсь об заклад. Воображал, что ты повыше всех нас, грешных. – Фраллит ухватил Джека за шею, дыша на него элем. – Позволь тебе напомнить, что мать твоя была шлюхой, а ты всего-навсего шлюхин сын. Спроси любого в замке – всякий скажет тебе то же самое. И мало того – она еще и приблуда была, незнамо откуда явилась.

У Джека кровь прилила к голове, стесненное дыхание обожгло легкие. Он позабыл и о боли, и о том, что может вызвать новые насмешки над собой, – это он должен был знать.

– Из какой она пришла страны? – крикнул он.

Ответ значил для него все. Вопрос в той же мере относился к нему, что и к матери, – откуда бы она ни была родом, оттуда же происходит и он. У него не было отца, и он примирился с этим, но мать была обязана дать ему чувство принадлежности к месту рождения. Все в замке знали, кто они и откуда. Джек ощущал их молчаливую уверенность в себе. Они не знали, что такое вопросы без ответов. У каждого была своя родина, своя история, свои деды и бабки.

Джек завидовал им. Ему тоже хотелось бы небрежно вставить при случае: «А моя мать родом из Кальферна, к западу от реки Лей», – но в этом ему было отказано. Он ничего не знал о матери, о ее родине, о ее семье – не знал даже ее настоящего имени. Все это было тайной, и порой, когда его обзывали ублюдком, он ненавидел за это мать.

– Откуда мне знать, из какой страны? – проворчал Фраллит, ослабив хватку. – Я к ее услугам не прибегал. – Стиснув напоследок шею Джека, мастер отпустил его. – Подкинь дров в огонь, пока я не придушил тебя вконец. – И пекарь ушел, заставив Джека выполнять приказ.

* * *

Бевлин ожидал гостя. Он не знал, кто это будет, но чувствовал его приближение. Надо бы выбрать утку пожирнее, рассеянно подумал он, но потом решил не делать этого. Не всем ведь по вкусу его любимое блюдо. Лучше поджарить ту говяжью ногу. Ей, правда, уже несколько недель, ну да ничего – от червивого мяса еще никто не умирал; говорят, оно даже нежнее и сочнее свежего.

Бевлин достал ногу из погреба, натер ее солью и специями, обернул большими листьями щавеля и зарыл в тлеющие угли огромного очага. Жарить говядину куда хлопотнее, чем жирную утку. Бевлин надеялся, что гость оценит его усилия.

Когда гость наконец прибыл, уже стемнело, и в теплой и светлой кухне Бевлина витали аппетитные запахи.

– Входи, друг, – проскрипел Бевлин, когда в дверь постучали, – открыто.

Вошедший был куда моложе, чем ожидал мудрец, – высокий и красивый, и его волосы сверкали золотом сквозь дорожную грязь. Одежда, не в пример им, сдалась без боя, приобретя ровный серый цвет; даже кожаные латы, некогда черные или бурые, были покрыты слоем пыли. Единственным ярким пятном оставался шейный платок – и Бевлина тронуло его выцветшее алое достоинство.

Незнакомец, похоже, устал от долгой езды верхом – но этого следовало ожидать: Бевлин жил в глухом углу, в двух днях пути от ближайшего селения, да и оно-то состояло из трех дворов и навозных куч в придачу.

– Входи, странник, и доброго тебе вечера. Раздели со мной трапезу и очаг. – Бевлин улыбнулся: молодого человека удивило то, что его ожидали, но он постарался это скрыть.

– Благодарю вас. Точно ли это дом мудреца Бевлина? – Голос гостя был глубок и приятен, однако не без легкого сельского выговора.

– Я Бевлин – а мудрец я или нет, судить не мне.

– А я Таул, рыцарь из Вальдиса, – с изящным поклоном представился гость. Бевлин знал толк в поклонах: он бывал при величайших дворах Обитаемых Земель и кланялся величайшим властителям. Рыцарь явно обучился этому искусству не столь давно.

– Рыцарь из Вальдиса! Мне следовало бы догадаться. Однако почему мне прислали новичка? Я ожидал человека постарше. – Бевлин понимал, что оскорбляет своего гостя, но делал это не со зла, а чтобы испытать его характер и выдержку. Ответ не разочаровал его.

– А я ожидал увидеть человека помоложе, почтенный, – с приятной улыбкой произнес рыцарь, – но не поставлю вашу старость вам в упрек.

– Хорошо сказано, молодой человек. Можешь называть меня просто Бевлин – от всяких этих церемоний мне не по себе. Давай сперва закусим, а поговорим потом. Скажи мне, что ты предпочитаешь: зажаренную с солью говядину или хорошую жирную утку?

– Я предпочел бы говядину, Бевлин.

– Превосходно. – Бевлин повернул в кухню. – А я, пожалуй, съем уточку.

* * *

– Выпей-ка – это лакус, он успокоит твой желудок. – Мудрец налил в чашу серебристой жидкости и протянул гостю. Ужинали они в молчании – рыцарь противился попыткам Бевлина втянуть его в светский разговор. Бевлин предпочел приписать эту замкнутость желудочным неполадкам. Рыцарь, который в самом деле выглядел бледным и больным, попробовал предложенный напиток. Сперва он делал это неохотно, но, распробовав, осушил чашу до дна – и, как многие его предшественники в течение многих веков, протянул ее за новой порцией.

– Но что это такое? Никогда еще не пил подобного.

– В некоторых краях это вещь самая обыкновенная, уверяю тебя. Лакус – это выжимка из того, что содержится в козьем желудке. – Гость смотрел недоумевающе, и Бевлин пояснил: – Ты ведь слышал, конечно, о кочевниках, населяющих Великие Равнины? – Таул кивнул. – Так вот, козы для этих племен – все: они дают молоко и шерсть, а когда их забивают, то получают мясо и вот эту чудесную жидкость. На равнинах обитает особая порода коз – очень полезные животные, ты не находишь? – Рыцарь кивнул неохотно, но Бевлин видел, что ему уже гораздо лучше. – Самое интересное в лакусе то, что холодным он излечивает болезни живота и, как бы это выразиться, сокровенных; органов. Если же его подогреть, он меняет свою природу и помогает от суставной и головной боли. Я слышал даже, что, если его выпарить и наложить на раны, он быстро заживит их и воспрепятствует заражению.

Бевлин чувствовал легкую вину, подозревая, что это лежалая говядина стала причиной недомогания Таула, и решил искупить свой грех, вручив на прощание рыцарю свой последний мех с лакусом.

– Неужто лакус так просто изготовить?

Бевлин должен был признать, что рыцарь проницательнее, чем могло показаться вначале.

– По правде сказать, в нем присутствует нечто такое, к чему; козы касательства не имеют.

– Ворожба.

Бевлин улыбнулся:

– Ты весьма догадлив. Но в наше время люди зачастую боятся выражаться столь открыто. Однако, как бы ни назвать это искусство, оно ушло из мира.

– Но ведь есть еще люди, которые...

– Да, есть. – Мудрец встал. – Однако большинство считает, что лучше, чтобы их не было.

– А как думаешь ты?

– Я думаю, что это не всегда доступно пониманию – как звезды в небесах, как посылаемые небом бури, – а люди обыкновенно боятся того, чего не понимают. – Больше Бевлин ничего не желал говорить. Если Таул хочет что-то узнать, пусть узнает это на собственном опыте. Бевлин слишком стар, чтобы играть роль учителя. Мудрец сказал, меняя разговор: – Тебе, пожалуй, сейчас лучше прилечь. Ты ослаб и нуждаешься в отдыхе. Поговорим утром.

Рыцарь, поняв хозяина правильно, встал. При этом Бевлин увидел метку на его предплечье. Два кольца, выжженных одно внутри другого. Внутреннее кольцо было свежим: ожог еще не зажил. Кольца пересекал шрам, как видно, от ножа – шов, скрепивший его, был еще заметен. Странно, что удар вражеского клинка пришелся именно в это место.

Если оставить в стороне боевые шрамы, рыцарь получил второе кольцо смолоду, хотя Бевлин окрестил его новичком. Быть может, не следовало обрывать разговор о том, что придает лакусу силу. Рыцарь, как видно, схватывает все на лету – второе кольцо говорило, что он овладел и книжной премудростью, помимо боевого мастерства. Однако Бевлин дает ему возможность прославиться – с чего же одарять рыцаря еще и знанием?

* * *

Войдя в покои отца, лорда Мейбора, Мелли прямиком направилась в спальню, где содержался драгоценнейший предмет: зеркало. Оно было единственным, которым Мелли могла пользоваться: зеркала считались слишком ценными, чтобы допускать к ним детей. Мелли откинула тяжелые красные занавеси, впустив свет в роскошную опочивальню.

Комната, вся в пурпуре и золоте, была чересчур пышна на вкус Мелли. Свою комнату, когда она у нее будет, Мелли собиралась обставить с большей умеренностью. Она хорошо знала, что ковер, по которому она ступает, не имеет цены, а зеркало превосходит все зеркала королевства – даже то, которым владеет сама королева. Но все эти доказательства отцовского богатства не слишком ее волновали.

Став перед зеркалом, она оказалась разочарована тем, что увидела в нем: грудь ее оставалась плоской как доска. Набрав побольше воздуха, Мелли выпятила ее, стараясь представить себя с женскими грудями. Она была уверена, что они вот-вот появятся, но, когда бы она ни прокрадывалась в отцовские комнаты, ее отражение оставалось неизменным.

Мелли дождаться не могла, когда станет взрослой. Наконец-то ее будут называть полным именем, Меллиандра, вместо коротенького и простецкого Мелли. Как она ненавидела это короткое имя! Старшие братья просто задразнили ее: «Мелли, Мелли – пустомеля!» Она слышала эту дразнилку не меньше тысячи раз. Как только у нее пойдет кровь, ей разрешат пользоваться своим настоящим именем... и сошьют придворное платье.

Всем знатным девицам, когда они делались взрослыми, шили такие платья – в них они представлялись королеве. Мелли знала, что она как дочь лорда Мейбора стоит особняком. Отец, один из богатейших вельмож в Четырех Королевствах, не упустит случая лишний раз пустить пыль в глаза, представляя свою дочь ко двору.

Она уже решила, из чего будет ее платье: это будет шелк, затканный нитями из чистого серебра. На севере давно утрачено искусство изготовления таких тканей – ее придется везти с далекого юга. Мелли знала: ничто не доставит отцу большего удовольствия, чем истратить деньги на подобную роскошь, которая будет видна всем.

С другой стороны, в жизни взрослой девицы есть и свои недостатки: ведь когда-нибудь придется выйти замуж. Мелли хорошо знала, что в этом деле с ней почти не станут считаться, – как дочь она представляет собой нераздельную собственность своего отца, в этом качестве ее и используют. Со временем отец отдаст ее в обмен на то, что сочтет достойным: земли, престиж, титул, богатство, выгодный союз... Такова цена женщины в Четырех Королевствах.

Ей не нравился никто из прыщавых, глупо хихикающих придворных юнцов. Ходили, впрочем, слухи, что ее могут выдать за самого принца Кайлока: они ведь ровесники. От одной мысли об этом Мелли передергивало: она терпеть не могла холодного и надменного наследника престола. Пусть он будто бы учен не по летам и мастерски владеет мечом – ей он внушал страх, и что-то в его красивом смуглом лице вселяло в нее дурное предчувствие.

Она собралась уже выйти из спальни, как вдруг услышала в соседней комнате шаги и голоса. Отец! Он будет крайне раздражен, найдя ее здесь, – чего доброго, еще и накажет. Поэтому Мелли решила затаиться, пока отец и его спутник не уйдут. Низкому мощному голосу отца отвечал другой, звучный и притягательный. Этот голос был чем-то знаком Мелли – она определенно слышала его раньше...

Лорд Баралис – вот это кто! Половина придворных дам находила его неотразимым, другая же половина питала к нему отвращение.

Мелли пришла в недоумение – как ни мало она разбиралась в политике, она все же знала, что отец и Баралис ненавидят друг друга. Она подобралась поближе к двери, чтобы слышать их разговор. Она вовсе не подслушивает, твердила она себе, просто ей любопытно. Говорил лорд Баралис – ровно и внушительно:

– Для нашей страны будет бедствием, если королю Лескету удастся заключить мир с Халькусом. Всем сразу станет известно, что у нас бесхарактерный король, и враги примутся стучать в нашу дверь, выдергивая землю прямо у нас из-под ног.

Настала тишина – Мелли услышала, как шуршит шелк и льется вино. Потом Баралис заговорил снова:

– Мы оба знаем, что Халькус не удовольствуется, присвоив себе нашу воду, – он зарится также на нашу землю. Сколько, по-вашему, Халькус будет соблюдать этот мир? – После краткого молчания Баралис сам ответил на свой вопрос: – Лишь столько, сколько понадобится для набора и обучения армии, – а потом, не успеем мы опомниться, они вторгнутся в самое сердце Четырех Королевств.

– Не вам говорить, Баралис, каким бедствием для нас может стать мир у Рог-Моста, – презрительно молвил отец. – Уже двести лет, задолго до того как ваши родичи появились в Четырех Королевствах, мы пользуемся исключительными правами на реку Нестор. Отказаться от этих прав в обмен на мирный договор было бы серьезным просчетом.

– Это так, Мейбор, – успокаивающе, но не без иронии ответил Баралис. – Река Нестор служит источником жизни для наших крестьян на востоке и, если я не ошибаюсь, протекает также по вашим восточным владениям.

– Протекает, и вам это хорошо известно, Баралис! – Мелли уловила знакомые гневные ноты в голосе отца. – Вам отлично известно, что в случае заключения мира больше всего пострадают мои земли и земли, предназначенные для моих сыновей. Именно поэтому вы сегодня и пришли сюда. – Мейбор зловеще понизил голос. – Поймите меня правильно, Баралис. Вы не заставите меняв перейти ту черту, за которую я ступать не намерен.

После недолгой паузы лорд Баралис ответил уже другим, примирительным тоном:

– Вы не единственный землевладелец, который пострадает в случае мира, Мейбор. Многие из тех, у кого есть земли на востоке, поддержат нас. – Помолчав, Баралис продолжил тихо, почти шепотом: – Главное – обезвредить короля и помешать его встрече с хальками у Рог-Моста.

Это уже измена. Мелли начинала жалеть о том, что вздумала подслушивать: ее охватил холод, и она вся дрожала, но не могла заставить себя отойти от двери.

– Это надо сделать скоро, Мейбор, – с нажимом произнес мелодичный голос Баралиса.

– Я сам знаю, что скоро. Но ведь не завтра же?

– Вы предпочли бы дать Лескету возможность заключить мир у Рог-Моста? Назначенная им встреча должна состояться уже через месяц. – Отец пробурчал что-то в знак согласия. – Такого случая, как завтра, нам может уже не представиться: охота будете небольшой – только король и его приближенные. Вы тоже могли бы отправиться с ними, чтобы избежать подозрений.

– Я пойду на это лишь в том случае, Баралис, если поверю, что рана короля не будет смертельной.

– Как же я могу заверить вас в этом, Мейбор, если из лука будет стрелять ваш человек?

– Не прикидывайтесь, Баралис, – с нескрываемой яростью, произнес отец. – Только вам известно, каким зельем будет смазана стрела.

– Обещаю вам, Мейбор, от этого зелья король всего лишь пролежит несколько недель в легкой лихорадке и рана его будет заживать медленнее обычного. Месяца через два король начнет поправляться. – Мелли почудился какой-то скрытый смысл в словах лорда Баралиса.

– Что ж, прекрасно – ночью я пришлю к вам своего человека. Приготовьте стрелу.

– Одной будет довольно?

– Он отменный стрелок – другой ему не понадобится. А теперь мне пора. Будьте осторожны, когда надумаете уходить, – не попадитесь кому-нибудь на глаза.

– Будьте спокойны, Мейбор. Однако вот еще что: от стрелы, которую извлекут из тела короля, надо будет избавиться.

– Хорошо, я позабочусь об этом, – угрюмо ответил отец. – Всего наилучшего, Баралис. – Дверь за Мейбором закрылась, и слабо звякнул бокал – это Баралис налил себе еще вина.

– Теперь можешь выйти, красоточка, – произнес он. Мелли ушам не поверила – неужто он обращается к ней?

Она застыла на месте, не смея дохнуть. Минуту спустя Баралис повторил:

– Выходи же, малютка, не то я сам тебя выведу.

Мелли уже собралась нырнуть под кровать, когда Баралис вошел в спальню.

– Ах, Мелли, какие у тебя большие ушки! – с мягким укором произнес он. – Какая ты нехорошая! – В его голосе было нечто такое, от чего Мелли захотелось спать. – Но если ты будешь умницей и никому не расскажешь о том, что ты слышала, я тоже не скажу твоему отцу, что ты подслушивала нас. – Баралис поставил свой кубок на низкий столик и теперь смотрел на Мелли в упор своими темными мерцающими глазами. – Договорились, красоточка?

Голова у Мелли так отяжелела, что она едва понимала, о чем идет речь. Однако она кивнула, а Баралис уселся на кровать.

– Вот и умница. Ты ведь умница, правда? – Мелли опять кивнула, одолеваемая сном. – Сядь-ка ко мне на колени, покажи, какая ты умница. – Мелли двинулась к нему помимо своей воли, села на колени и обняла его за шею. Его запах был столь же притягательным, как и голос: пахло редкостными специями и потом.

– Хорошо, – мягко сказал он, обхватив ладонями ее талию, – а теперь расскажи мне, что ты слышала. – Но Мелли вдруг поняла, что не может вымолвить ни слова, а уж вспомнить и подавно ничего не может: в памяти царила полная пустота. Баралис как будто остался доволен ее молчанием. – Какая же ты хорошенькая! – Он погладил плотную ткань ее платья, потом его рука двинулась вниз по ноге, под юбку. Холодные пальцы коснулись голени. Мелли немного испугалась, но пошевельнуться не могла, а рука двигалась все выше. Другой рукой Баралис провел по ее хрупкой груди, и Мелли впервые заметила, какие у него безобразные руки – распухшие и все в рубцах.

От вида этих рук что-то дрогнуло в Мелли, и она, сделав большое усилие, вышла из своего оцепенения. В голове прояснилось, и она, отпрянув от Баралиса, вскочила и выбежала из комнаты, слыша, как отдается в ушах его смех.

«С этой малышкой хлопот не будет», – подумал Баралис глядя ей вслед. Экая жалость, что она убежала так скоро! Их беседа только-только начала становиться интересной. Однако его ожидало множество срочных дел, и желание уже угасало в крови.

Он ушел от Мейбора через потайной ход и вернулся к себе. Ему предстояло приготовить яд для короля – задача сложная и требующая времени. К тому же опасная для его изувеченных, обожженных рук. Яд, которым он смажет стрелу, будет особенно злокачественным – и неудивительно, если к вечеру на ладонях появятся новые рубцы и красные пятна.

Кроме того, ему требовался «слепой» писец. Он только что договорился с Тавалиском, что тот предоставит ему на время всю свою библиотеку, – то, о чем Баралис уславливался с Мейбором, в сущности, шло в счет уплаты за эту услугу. Баралис загадочно улыбнулся. Он устроил бы королю «несчастный случай» независимо от Тавалиска и его драгоценной библиотеки – но пусть Тавалиск пока думает, что это он самый главный.

Впрочем, Баралис никогда не впадал в грех недооценки Тавалиска. Тот обладал опасным талантом создавать смуту. По одному мановению его густо усаженных кольцами пальцев целые селения могли исчезнуть с лица земли. Чуть только дело касалось интересов его возлюбленного Рорна, Тавалиск начинал вопить во весь голос: «Еретики!» Баралис мог лишь восхищаться той властью, которую прибрал к рукам Тавалиск, пользуясь своим положением.

Положение это, однако, было не слишком прочным. Потому-то, собственно, Тавалиск и согласился ссудить Баралису свою библиотеку. Тавалиску нужно, чтобы Рорн процветал: пока город продолжает наживать деньги своими излюбленными способами – торговлей и банковским делом, – Тавалиск может не опасаться за свой пост. Рорну, точно лекарю во время чумы, всегда хорошо, когда другим плохо. Как только на севере возникнет заварушка, предусмотрительные люди тут же начнут отправлять деньги на юг.

Дело, конечно, не только в этом. С Тавалиском всегда нужно держать ухо востро – он посвящен в тайны чародейства. Трудно сказать, насколько глубоко, на слухи полагаться не приходится. Баралис однажды встречался с ним. Раскусить его он не смог, однако кое-что друг о друге собеседники поняли. Да, c Тавалиском лучше держаться настороже: опаснее всего тот противник, который владеет тем же оружием, что и ты. А то, что Тавалиск когда-нибудь станет его противником, Баралис сознавал всегда.

Но пока что союз полезен им обоим: Тавалиск разжигает выгодное ему разногласие в Четырех Королевствах, а Баралис замен получил самые редкие в Обитаемых Землях труды.

Он не дурак и знал еще до того, как огромные сундуки прибыли к нему на прошлой неделе, что некоторые фолианты Тавалиск оставит у себя – самые, по его мнению, ценные или опасные.

Тем не менее Баралис получил в свое распоряжение истый кладезь премудрости: целую кучу великолепных книг – он не имел даже понятия об их существовании, – переплетенных в кожу и шелк. В них рассказывалось об истории народов, о которых Баралис никогда не слыхал, изображались существа, которых он никогда не видел, описывались яды, которых он никогда не приготовлял. Изящнейшим образом написанные и раскрашенные, истончившиеся от возраста листы, скрепленные ветхими нитями, – чего в них только не было: от разбора старинных распрей до карт звездного неба и перечней давно пропавших сокровищ. У Баралиса кружилась голова от одной мысли об этой бездне знаний.