Текст книги "Искушение Данте"
Автор книги: Джулио Леони
Жанр:
Исторические детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)
Часть третья
Воплощение василиска
18 июня, утром
Первым делом Данте срочно вызвал капитана городской стражи.
У запыхавшегося капитана был недовольный вид. На этот раз на нем почему-то не было доспехов, и он казался еще меньше, чем раньше.
– Что такого случилось, что вы оторвали меня от дел, мессир Алигьери? – первым делом спросил капитан.
«Все твои дела – в таверне, пьянчуга!» – подумал Данте, но промолчал. В руках он вертел странный кинжал, подобранный в церкви.
– Во Флоренции есть тамплиеры? – спросил он капитана.
– Что?
– Очнитесь, капитан! Я говорю об Ордене бедных рыцарей Христовых, называемых тамплиерами или храмовниками. Они носят белые плащи с большими красными крестами. Такие люди есть у нас в городе?
Капитан наконец понял, о чем идет речь, и равнодушно пожал плечами.
– А, вы об этих странных воинствующих монахах! Они, видите ли, такие грозные и самоотверженные! Готовы были умереть за Гроб Господень, а все равно отдали Святую Землю сарацинам, с которыми завели какие-то делишки и разбогатели. Они надменные, высокомерные, алчные, как евреи, и большие скандалисты!.. Нет, Магистрат не позволил им обосноваться у нас в городе. У нас и без них хватает ростовщиков, – с недоброй усмешкой заявил капитан.
Данте невольно улыбнулся. Впервые в жизни капитан говорит разумные вещи!
Внезапно поэт замер и напрягся. На что намекает этот мерзавец?! На лживые обвинения в адрес Алигьеро, отца Данте?!
– На что вы намекаете?! – сверкая глазами, рявкнул Данте, сжал кулаки и шагнул к капитану.
Начальник стражи попятился, непритворно удивленный и даже испуганный.
– О чем вы?.. Нет, на наших землях нет тамплиеров. Их ближайшие владения – в Аквиле. Оттуда они торгуют с Капитанатой и с Неаполитанским королевством…
– Я и сам знаю, что официально тамплиеров у нас нет. Я спрашиваю о том, не приходилось ли вам в ходе ваших расследований сталкиваться с их тайным присутствием во Флоренции. Ведь они могут скрываться под любой личиной!
Данте понимал, что напрасно тратит время. Этот болван не заметил бы и стада единорогов, пасущихся у него перед домом!
Однако ответ капитана его удивил.
– Я не сталкивался. А вот другие их видели, как вы изволили выразиться, под другой личиной.
– Кто?
– Раньше у нас поговаривали, что среди францисканцев – и у нас во Флоренции тоже – были тайные пособники императора, потихоньку вступившие в Орден Храма. Но точно ничего не известно. Это только слухи. Как знать, что творится у капуцинов в голове! Они могут душить и резать друг друга, но посторонние ни о чем не узнают и будут думать, что в стенах их монастырей по-прежнему правят слова Святого Франциска, бедность и непорочность!
Больше капитан ничего не знал. Раздосадованный Данте приказал ему убираться. Эти упреки в адрес монахов он слышал уже тысячи раз, и они его жутко раздражали.
Он сам многому научился у монахов, познал их пороки и добродетели. И имеет право порассуждать об этом. А куда лезет это мужичье?! Впрочем, у монахов и правда пороков намного больше, чем добродетелей…
Как только капитан удалился, стражник оповестил Данте, что к нему кто-то пришел.
– Кто именно?
– Не знаю, но он утверждает, что знаком с вами.
Поэт стиснул зубы.
Неужели опять явился за деньгами проклятый Манетто?!
Подумав об этом, Данте стал оглядываться по сторонам, словно прикидывая, где бы спрятаться.
– Не сейчас! Скажите ему, чтобы пришел после заседания Совета!
– Все куда-то бежите, мессир Данте? – раздался у двери громкий насмешливый голос. – Прямо как в битве при Кампальдино!
Данте подскочил на месте, как готовая вцепиться в обидчика собака. Перед ним расплылся в улыбке человек с широким лицом. Он рассматривал поэта, уперев кулаки в бока. Незнакомец был одет в богатое дорожное платье, слишком шикарное для любого флорентийца. Законы города были против чрезмерной роскоши. Перед Данте явно стоял чужеземец, говоривший к тому же с легким сиенским акцентом.
– Конечно, мы очень давно с вами не виделись, но неужели любовь преобразила меня до полной неузнаваемости? – все тем же легкомысленным тоном продолжал незнакомец.
Данте всмотрелся в его лицо, прикрыв глаза ладонью от солнечных лучей, пробивавшихся под своды галереи.
– Мессир Ангольери? Чекко! Это вы?!. Но вы же сидели в тюрьме!
Ангольери расхохотался.
– Я так много плакал, что наконец разжалобил моего батюшку, и он выкупил меня из долговой тюрьмы. Уже года три назад. Что же до мошенника, который порезался о мой кинжал, так он взял назад все свои подлые обвинения в мой адрес, услышав звон монет. Впрочем, не сядь я вовремя на коня, не миновать бы мне тюрьмы. Я опять проигрался в кости, а отец не станет больше платить мои долги, особенно после того как прочел один мой сонетик, в котором он горит в адском огне. Я успел только немного побаловаться с моей ненаглядной Беттиной, вскочил на коня, и вот я ищу убежища в вашем свободном городе, где вы поднялись на самую вершину власти. Вы же приор! И при этом – поэт! В Сиене поэтов секут розгами, а не избирают в Магистрат… А правду говорят, что Флоренция скоро превратиться в новые Афины на берегах Арно? Что у вас тут собралось больше ученых мужей, чем во всей Александрийской библиотеке?
Данте открыл было рот для ответа, но Ангольери не дал ему вставить ни слова.
– А ваши таверны! Они же прекрасны! Не то что эти грязные дыры у нас в Сиене! Я уже побывал в таверне у некоего Бальдо за старыми городскими стенами. Вы там были?.. Какая там идет игра! А какие там женщины!
– Об этом лучше не надо, – наконец перебил его Данте. – Власти нашего города не любят завсегдатаев игорных домов и прочих кутил. У нас, в городе Святого Иоанна Предтечи, правит добродетель. Постарайтесь не нарваться на неприятности. В наших тюрьмах страшнее, чем в аду… Что же до битвы при Кампальдино, мой отряд отступил совсем недалеко и лишь в начале сражения. А потом мы пошли на штурм и сломили надменного врага.
– Да как скажете!.. Я не очень внимательно следил за тем, как бегут флорентийцы, потому что сам бежал вместе с сиенцами… Но к чему вспоминать ужасы войны теперь, когда можно наслаждаться мирными забавами. Я прочел ваши стихотворения и ваши проклятья в адрес какой-то новой прекрасной дамы с каменным сердцем! Выходит, рана, нанесенная вам в сердце Беатриче, зажила? Значит, правду говорят поэты – даже сам Данте Алигьери спустился в мир грязи и плоти?
Данте покраснел, промолчал и стал оглядываться по сторонам, стараясь придумать, как бы избавиться от незваного гостя. Ангольери, кажется, понял, что задел поэта за живое, и сменил тему:
– А ведь я присутствовал на церемонии вашего вступления в должность приора в Сан Пьеро. Очень внушительное зрелище. Заставляет задуматься о сочетании мощи земли и неба. Я был очень рад. Злополучным беженцам необходимы влиятельные друзья.
Данте подался вперед.
– Вы были на этой церемонии в Сан Пьеро? Когда же вы прибыли к нам?
– Три дня назад. Еле успел!
«Еле успел к ночи, когда было совершено убийство!» – подумал Данте, внимательно разглядывая собеседника, продолжавшего болтать, озираясь по сторонам.
Из галереи был виден кусок площади Маджоре. Река Арно была закрыта массивным фундаментом колокольни, которую возводил Джотто.
– Ваш город растет не по дням, а по часам, мессир Данте. Ему под стать только ваше флорентийское чванство! Но и у меня в Сиене заложили фундамент самого большого собора христианского мира. С его крыши мы покажем фигу и вам и самому папе в Риме! – С этими словами Ангольери покрутил под носом у Данте два кукиша.
Данте невольно улыбнулся, представив себе Чекко Ангольери с его непристойными жестами на вершине высокой колокольни.
– Бонифаций тоже не дурак. Придумав свой «юбилей», он заработает кучу денег. Может, и мне присоединиться к толпе бездельников, плетущихся к долине Тибра, чтобы обогатить святош?.. Но и ваш город лет через десять будет не узнать!
– Его и так уже не узнать, – пробормотал Данте. – Он очень изменился, но не в лучшую сторону… Так значит, вы бывали в таверне у Бальдо?
– Не просто бывал. Я там поселился. Этот однорукий негодяй хотел ободрать меня как липку, но стоило мне упомянуть ваше имя, как он тут же снизил цену. Кажется, вы действительно влиятельны во Флоренции. Или хотя бы в таверне у Бальдо, – ухмыльнувшись, заметил Чекко Ангольери и стал разглядывать Данте с таким насмешливым видом, словно судьба поэта была в его руках.
Данте начал злиться. Ах ты рифмоплетишка! Ведь Ангольери однажды осмелился осмеять Данте в своих вульгарных виршах, полных провинциальных словечек.
Однако, сумев подавить вспышку гнева, поэт спросил своего гостя:
– Так зачем же вы все-таки приехали во Флоренцию? Неужели вы просто прячетесь здесь от сиенской тюрьмы?
– Разве вы сами не догадались? У вас же собралось столько мудрецов! Своего рода юбилей науки. У вас же открывают Studium. Вот я и приехал предложить свои услуги и свои знания.
– Полет вашей мысли понять труднее, чем расшифровать каббалистические знаки! Что же вы намереваетесь преподавать? Конечно, вы неплохо разбираетесь в диалектике и риторике, но…
– Неужели вы решили, что я намереваюсь преподавать эти невразумительные дисциплины, мессир Алигьери? В Сиене я научился и многому другому. Как и вас, меня окружали там три просветивших меня дамы!
– Кто же ваши благодетельницы?
– Женщина, таверна и игральная кость. Особенно если добавить в кость немного свинца, она начинает слушаться игрока как покорная женщина!
– Знаете, Чекко, о чем я подумал, как только вас увидел?
– Нет. О чем?
– О том, какое животное вы мне напоминаете с физиогномической точки зрения.
– В последнее время вам, наверное, пришлось встречать немало зверей в человеческом обличье?
– Много. Но таких, как вы, пока не попадалось.
– Ну и кого же я вам напомнил?
– Василиска, – с серьезным видом ответил поэт.
– Но василиска же не бывает!
– И все же он убивает ложью, хитростью и изворотливостью!
Глава VIIIПадение Дамиетты
В тот же день после захода солнца
На этот раз Данте легко нашел стол, вокруг которого сидели мудрецы. Он больше не сомневался в том, что этот угол таверны был особым. Члены Studium встали и молча поклонились в ответ на приветствие поэта. Они с любопытством поглядывали на него, но никто не желал заговорить первым.
Наконец молчание нарушил Теофило Спровьери.
– Мы рады, что вы вновь посетили Третье Небо, мессир Алигьери. Для нас это большая честь, и мы очень хотим знать, к каким новым выводам вы пришли по поводу событий, которые мы в прошлый раз обсуждали. Если таковые выводы имеются, – добавил аптекарь, приглашая поэта садиться рядом с собой.
Данте показалось, что в голосе Теофило прозвучала ирония, и он уже хотел ответить в таком же тоне, но его опередил Чекко из Асколи.
– Дорогие собратья, к чему вынуждать нашего почетного гостя распространяться на столь низкие и печальные темы, когда судьба одарила нас возможностью выслушать его мнение по поводу гораздо более возвышенных материй?! Скажите лучше, мессир Алигьери, какие новые сочинения вы намереваетесь создать в минуты досуга, свободные от дел по управлению Флоренцией?
– Я задумал труд, в котором знания будут предложены в равной мере всем читателям, как яства гостям на пиру, – ответил Данте.
– На пиру? – прозвучал за спиной у поэта чей-то голос.
Данте обернулся и увидел Чекко Ангольери. Тот словно только что вылез из-под стола или приблизился к нему крадущейся походкой, будто вор.
– И что, на этот пир пригласят только мудрецов или и всех остальных тоже? – с этими словами Чекко Ангольери оглядел сидевших за столом с таким видом, словно требовал их внимания к своим словам. При этом его неожиданное и незваное появление никого не удивило.
Данте даже показалось, что некоторые мудрецы еле заметно одобрительно кивают не очень изящным остротам Ангольери.
– А вы не боитесь, мессир Алигьери, – продолжал Чекко Ангольери, поспешно поприветствовав собравшихся за столом, – что ваш пир превратится в сборище нищих попрошаек?.. И о каких же философских материях пойдет речь в вашем сочинении? – добавил он, садясь рядом с Веньеро и подливая вино в кубок венецианцу.
– Обо всех, – ледяным тоном ответил приор. – Будут систематически освещены все темы: от формы мироздания до самых тайных порывов души. А в конце речь пойдет о высшей из добродетелей.
– О какой же?
– О справедливости, – ответил Данте, по очереди взглянув в глаза каждому из собравшихся.
Всех, видимо, поразило это откровение.
– Конечно, справедливость – краеугольный камень всех добродетелей, – пробормотал Антонио да Перетола. – И все же, говоря о справедливости, невозможно уклониться от печальной темы, которой хотел избежать Чекко из Асколи… Как вы считаете, по каким причинам было совершено это преступление?
– Да уж, мессир Алигьери, – вмешался Бруно Амманнати. – Было бы интересно услышать ваше мнение… Говорят, что очень веские личные мотивы могут толкнуть человека на преступление, но сильная личность всегда сможет побороть в себе желание совершить злодеяние. Если это так, мастера Амброджо убил очень слабовольный человек – или у него были крайне важные причины пойти на это.
– В целом вы правы.
– Как вы думаете, мастера Амброджо могли умертвить его же собратья по ремеслу?
– По какой же причине?
– Может быть, мастер Амброджо хотел насмеяться над их искусством, которым они так гордятся. Вы же видели мозаику, состоящую из пяти частей, в которой использованы материалы разной ценности. Мне кажется, что эта фигура должна изображать пять самых знаменитых мастеров мозаики в Италии! – С этими словами Амманнати стал оглядываться по сторонам, ища поддержки слушателей. – Вспомните, как часто Амброджо хвалил собственные произведения и сравнивал их с работами четверых остальных знаменитых мастеров: Буондельмонте, Мартино, Джусто да Имола, а также с вашими произведениями, мессир Якопо!
При звуках собственного имени архитектор улыбнулся одними губами и еле заметно поклонился.
– При этом мастер Амброджо не скрывал, что считает свои работы наилучшими. Он даже смеялся над произведениями остальных. Мне кажется, что, используя материалы разной ценности для изображения тела старца, наверняка символизирующего искусство вообще, Амброджо хотел подчеркнуть разную ценность произведений мастеров мозаики.
– Правда! – Кивнул Чекко из Асколи. – Я помню, что Амброджо часто сравнивал свои способности с чужими. Но кого же нам следует заподозрить?
– Мы все прекрасно знаем правила гильдии скульпторов и архитекторов, – продолжал Амманнати. – Они запрещают в любом виде порочить своих коллег. Нарушивших это правило ждет очень суровое наказание. А ведь члены этой гильдии и раньше жестоко наказывали нарушителей этих правил. Вам должно быть это известно, мессир Алигьери. Ведь о ваших флорентийских красильщиках рассказывают и не такое!
Данте молча кивнул. Вся Италия знала, что гильдия флорентийских суконщиков отправила во Францию целую экспедицию, чтобы покарать смертью двух красильщиков, открывших французам секреты покраски сукна. Потом сами же суконщики для пущей острастки рассказывали об этом убийстве на каждом углу. Впрочем, жестокое убийство мастера Амброджо казалось Данте слишком суровым наказанием…
Тем не менее богослов вроде бы верил в справедливость своей версии, которая к тому же снимала все подозрения с членов кружка «Третье Небо».
Кроме Якопо Торрити, конечно…
Данте заметил, что почти всем собравшимся за столом пришлась по вкусу эта гипотеза.
– На чем же основывается ваше предположение? – осторожно спросил богослова Данте.
В глубине души поэт сомневался в том, что Амброджо умертвили его же собратья по искусству, но хотел выслушать все мнения в надежде узнать что-нибудь новое и полезное.
– Вспомните, каким образом убили мастера, – сказал Амманнати. – Убийца воспользовался известковым раствором, который сам мастер постоянно использовал в своей работе. Мне кажется, убийца хотел указать на то, что мотив преступления следует искать в профессии жертвы.
– Но неужели вы думаете, что соперничество среди художников может быть настолько острым, что толкнет их на убийство? – с сомнением в голосе спросил Теофило.
– Не забывайте о слабовольных людях! Такие люди, чувствуя себя оскорбленными и униженными, могут пойти на что угодно. Особенно если их вера не слишком крепка. Моральная слабость некоторых людей может стать их опасным оружием. Такие люди способны на очень жестокие поступки. При этом никто не утверждает, что все мастера севера Италии сговорились убить Амброджо. Художнику достаточно было уязвить самолюбие одного из них. Догадайтесь, кого Амброджо изображал кусочками терракоты, и узнаете имя убийцы!
– Легко сказать – догадайтесь! – воскликнул Антонио да Перетола. – Никто из остальных упомянутых художников не бывал во Флоренции. Конечно, не считая вас, мессир Якопо…
– Впрочем, никто здесь ни на секунду не заподозрил в убийстве такого великого мастера, как вы, – поспешно добавил он.
Пока Бруно Амманнати излагал свою версию мотивов убийства, Данте думал о загадочных тенях, которые он видел в подземелье. О людях, которых не знал даже Джанетто. Судя по всему, сидевшие вокруг стола в таверне тоже ничего о них не знали. Или знали, но сознательно пытались сбить Данте со следа.
– Однако все эти художники вместе с великим Джотто работали в Риме, украшая Вечный Город для предстоящего Юбилея, – настаивал Бруно. – Именно там и могло вспыхнуть соперничество, повлекшее за собой такие страшные последствия. А никого из упомянутых мастеров здесь не видели потому, что в толпе паломников, просителей, воинов и торговцев, снующих по улицам Флоренции, затеряться совсем не сложно.
– А кого же из упомянутых вами художников мастер Амброджо мог обидеть больше всего? – спросил Данте.
Никто не ответил, и все стали озадаченно переглядываться. Они явно колебались, не желая высказывать свое низкое мнение об искусстве того или иного художника, почти обвиняя его тем самым в убийстве.
– Вашей версией можно объяснить появление в мозаике Рима, – продолжал поэт. – Но почему мастер Амброджо не поместил старца в Рим, если все произошло именно там? И какой город изображен справа?
– Возможно, я могу ответить на ваш последний вопрос, – пробормотал Антонио да Перетола, и все повернулись к нему. – Это – Дамиетта.
Данте навострил уши.
– Дамиетта, – еще громче повторил Антонио. – С большими каменными воротами, украшенными львами. Мне объяснил это Бальдо.
– Так вы говорили об этом с хозяином таверны?
– Да. Кому же еще тут знать такие дальние страны? Для этого надо путешествовать за морем…
Данте внимательно осмотрел сидевших за столом, но никто не захотел ничего прибавить к словам Антонио да Перетолы.
– А вы не могли бы позвать сюда хозяина таверны? – спросил приор, глядя туда, где в конце зала голова Бальдо возвышалась над морем голов посетителей как колышущаяся на морских волнах тыква.
Молчавший до тех пор Веньеро встал и пошел к хозяину таверны. Он некоторое время говорил с Бальдо, и Данте заметил, как бывший крестоносец несколько раз удивленно посмотрел в его сторону. Потом Веньеро подвел Бальдо к остальным.
Подойдя к столу, хозяин таверны оперся о него уцелевшей рукой и с вызывающим видом взглянул поэту прямо в глаза. Его рука в толстой зеленой перчатке казалась выточенной из древесины того же дуба, что и столешница.
– Мне сказали, что вы хотите со мной поговорить, мессир.
Данте показалось, что Бальдо вот-вот переломит массивный стол пополам. Казалось, природа сжалилась над одноруким человеком и одарила его уцелевшую конечность невероятной силой. Впрочем, еще удивительное было то, что осталось от его второй руки. Из жилета торчало что-то вроде обрубка крыла, закрытого медной кастрюлькой.
Хозяин таверны перехватил взгляд Данте.
– Вам нравится мой Грааль? – с иронией в голосе спросил он, поднеся культю к самому носу поэта.
– Ты потерял руку в Дамиетте? – спросил поэт, не опуская глаз, хотя его и раздражало поведение Бальдо.
Неужели хозяин таверны пытается произвести на него впечатление своими увечьями? Словно Данте сам не видел при Кампальдино отрубленные руки, ноги и головы!
– Нет, мессир. Смерть начала преследовать меня в Акри. Но во время моих путешествий я много раз видел и Дамиетту.
– А правда, что стены Дамиетты украшены большими воротами из белого камня, на вершине которых восседают четыре льва? – вмешался Антонио, желая получить подтверждение своим словам.
– Так точно, мессир! Огромные ворота. Прямо как врата Ада. Сверху сидят четыре льва, готовые броситься на тех, кто вздумает их штурмовать. Но я думаю, что это гнездо порока должны охранять не львы, а драконы.
Казалось, Бальдо очень разволновался. Внезапно он хрипло запел:
При первых же звуках в таверне внезапно воцарилась тишина, Данте заметил, что у многих посетителей на глаза навернулись слезы. Все, даже самые робкие из них, сопереживали страданиям, которые пришлось вынести крестоносцам.
Дамиетта – цветок в долине Нила. Город-мученик, в котором христианские воины потерпели жестокое поражение. Город, дважды отбитый у сарацин и дважды потерянный благодаря упорному нежеланию крестоносцев покинуть его стены и отступить на позиции, которые было бы легче защитить… Защитников Дамиетты перебили, потому что к ним так и не прибыли подкрепления. Их предали. О них позабыли. Гордые до безумия тамплиеры, уверенные в своей непобедимости бросились в бой одни. А завидовавшие им рыцарские ордена бросили их на произвол судьбы и звериной жестокости сарацин.
Пятьдесят лет спустя христиане все еще переживали горечь этого поражения и искали тех, кого можно было бы в нем обвинить. Данте с детства помнил песню о подвигах флорентийского отряда, погибшего в Дамиетте.
– Ну вот! Слышали! – воскликнул обрадованный словами Бальдо Антонио.
– Возможно, – согласился поэт. – Но в этом случае мозаика намекает не на сам город, а скорее на его потерю. При этом мозаика становится еще загадочнее.
– Может, я могу вам кое-что подсказать, мессир.
Все повернулись к Веньеро. Капитан-венецианец сидел у края стола в некотором отдалении от остальных.
– Вы слышали, о чем поется в песне? O quam pravo ducti consilio – обманутые коварным советом! Защитников Дамиетты предали. Я тоже бывал за морем. Прежде чем обосноваться на суше, я много раз плавал с пилигримами, направлявшимися в Иерусалим. На борту моего корабля часто оплакивали павшую Дамиетту. В этой трагедии участвовали франки, ломбарды, тевтонцы и генуэзцы. И, конечно, рыцари Ордена Храма. Я слышал много рассуждений о том, кто из них больше других виноват в падении Дамиетты. Может, мастер Амброджо хотел изобразить в своей мозаике эти пять сил, выразив к ним отношение выбором материалов разной ценности?
– Изобразив низкой глиной тех, кто больше других виноват в этой трагедии! – воскликнул Антонио. – А кто-то не хотел, чтобы его обвинили в трусости, да еще и заявили об этом в одной из христианских церквей. Тем более в такой, где будет находиться капитул нашего Studium!
– И решился на убийство? – спросил Данте.
Никто не ответил, но молчанием было не воскресить мертвого художника, и скоро все стали оживленно обсуждать обе выдвинутые версии. Данте молчал и рассеянно слушал остальных. Выдвинув обвинение против французов или ломбардов в целом, он не нашел бы убийцу. Кроме того – если сюжет мозаики – предательство защитников Дамиетты – при чем здесь старец? Преклонный возраст – символ мудрости и добродетели, отказа от страстей. Зачем использовать этот символ, изображая предательство? И почему старец отправляется в Рим?
Обсуждение за столом ни к чему не привело и скоро утихло, а Данте снова повернулся к хозяину таверны, по-прежнему стоявшему рядом, мертвой хваткой вцепившись в дубовый стол.
– Ты сказал, что в Акри тебя начала преследовать смерть. В каком смысле?
Бальдо скрипнул зубами, отпустил стол и погладил медную кастрюльку с таким видом, словно у него внезапно заболела культя.
– Вы пробудили во мне старую боль, мессир. Но я вам отвечу… Когда мы с товарищами защищали под палящим солнцем неверных последнее кольцо стен, меня поразила отравленная стрела. Я заметил ее, но успел лишь закрыться рукой. Стрела пробила мне перчатку. Яд тут же стал разливаться в моем теле… А орды сарацин пошли на штурм наших бастионов. Я уже так долго сражался, что почти не стоял на ногах, мое тело не выдержало…
Бальдо дрожал. У него перед глазами опять вспыхнула битва.
– Хирурги Ордена решили, что спасти меня можно, только отняв мне запястье. У них не было ничего, кроме настойки лотоса. Я выпил ее, и они стали резать, – гордо сообщил он содрогнувшимся слушателям. Каждому из них показалось, что руку отрезают именно ему.
– Но яд неверных действовал очень быстро, и гангрена поднималась у меня все выше и выше по руке, которую мне резали еще три раза. Можно подумать, что у меня было пять рук! А вот что у меня осталось, – подытожил Бальдо, пошевелив культей.
– Как же ты выжил?! – воскликнул Данте. Он видел эти страшные ампутации на поле боя и во флорентийских госпиталях и знал, что они редко заканчиваются хорошо. А Бальдо пережил в добром здравии четыре таких операции!
– Наверное, меня спасла моя счастливая звезда, – сквозь сжатые зубы процедил крестоносец.
Поэт с удивлением смотрел на него.
– Ее лучи меня исцелили… Кроме того, я молился…
Данте не сводил глаз с хозяина таверны, пытаясь понять, что тот имеет в виду. Потом он повернулся к венецианцу:
– Мессир Веньеро, вы ничего не знаете о чудесных звездах, исцеляющих отрезанные руки? Вам не встречались такие во время ваших плаваний?
– Увы, мессир Алигьери! Боюсь, что таких звезд нет на нашем небе, – ироническим тоном ответил венецианец. – Но когда бы они существовали, я бы с удовольствием…
Внезапно Веньеро замолчал. Что-то его отвлекло. Данте с любопытством проследил за его взглядом и увидел, что с другого конца таверны к ним приближается Антилия.
Танцовщица шла медленно. Она была с головы до ног завернута в украшенное павлиньими глазами покрывало. Она вроде бы не собиралась танцевать. Бальдо поспешно отошел в сторону, а танцовщица остановилась у стола рядом с Данте. Поэт замер, и ему внезапно стало стыдно. На несколько мгновений он забыл о том, как извивается Антилия, и вспомнил о том, как по улицам Флоренции шествовала Беатриче. Но теперь он мог рассмотреть вблизи точеное тело Антилии, которое его так возбудило. Под подолом бирюзового покрывала виделись босые ноги, украшенные на лодыжках сверкающими золотыми кольцами. У Антилии были очень темные глаза, румяная бронзовая кожа и крупные белые зубы. Она медленно повела головой. Качнулись большие золотые серьги. Потом грациозным движением она села на скамью рядом с поэтом. При этом полы ее покрывала на мгновение распахнулись, и перед глазами поэта сверкнуло ее голое тело. Данте покраснел. Остальные наверняка тоже успели увидеть наготу Антилии. Среди членов Studium воцарилось оживление. Остальные же посетители таверны, кажется, ничего не заметили, склонившись над своим вином. Может, их почему-то больше не интересовала эта женщина. А может, они не осмеливались смотреть в этот конец таверны.
Несмотря на возбуждение, воцарившееся за столом ученых мужей при ее появлении, сама Антилия сохраняла невозмутимость. Она сидела рядом с ними как у себя дома. Данте пришел в ужас. Кто-нибудь мог распустить по городу слухи о том, что едва избранный приор Флоренции сиживает за одним столом с танцовщицами в тавернах с сомнительной славой.
Посидев несколько мгновений в неподвижности, женщина повернула голову и оглядела сидевших за столом. Последним она стала рассматривать Данте, который тем не менее старательно делал вид, что ничего не замечает и не чувствует на себе взгляда этих глаз, от которого у него все переворачивалось внутри. Он притворился предметом мебели, но женщина по-прежнему не сводила с него глаз. Данте медленно повернулся к ней. Высокие скулы, длинные накрашенные ресницы… Полнейшая отстраненность, словно танцовщица затерялась где-то далеко в бесконечных коридорах времени. Он вспомнил, что видел однажды похожее лицо в коровнике одного крестьянина. Там лежала статуя, найденная на распаханном поле. Говорили, что это изображение благородной этрусской дамы, жившей на этих землях еще до прихода римлян.
Мысленно сравнив Антилию со всеми красавицами, которых знал и любил, поэт пришел к выводу, что ни одна из них не могла сравниться с танцовщицей. Не считая, конечно, Беатриче с ее ангельской улыбкой. Усилием воли Данте отогнал это нелепое сравнение, которое тем не менее все время лезло ему в голову.
– Вижу, мессир Данте, что Антилия поразила и ваше воображение, – сказал с кривой усмешкой Чекко Ангольери, внимательно наблюдавший за поэтом и сидевший до этого молча над своим кубком вина с таким видом, словно ему было смертельно скучно слушать о трагедии Дамиетты. К жизни его пробудило лишь появление Антилии.
– Вы еще не говорили нам, что думаете о ее красоте! – воскликнул Антонио да Перетола. – Мы не ожидали, что поэт, так вдохновенно воспевающий женскую красоту, будет молчать. Вы посвящали изящные стихи самым разным женщинам. Почему бы вам не порадовать наши сердца строками, обращенными к Антилии?
– Мои стихи – порождение любви, зародившейся в моей душе, а не плод чувственного возбуждения, как вы, кажется, думаете. Я воспеваю благородство женщины и ее близость к Богу, а не ее обманчивые прелести, – раздраженно ответил Данте, стараясь не смотреть на Антилию. Посвятить стихи блуднице-чужестранке?!.
– Мы прекрасно понимаем ваше нежелание писать стихи за столом таверны, – сказал не желавший сдаваться Чекко Ангольери. – Такому мастеру, как вы, это не пристало. Поэтому позвольте вам помочь…
Скажите, неужели вы не написали бы это, глядя на Антилию? Вы видели ее глаза? Вы как следует их рассмотрели?
Ангольери прочел стихи, написанные Данте, очень выразительно, глядя на Антилию, которая его внимательно слушала. Данте задумался о том, что могла понять танцовщица в стихах, написанных на чужом для нее языке и посвященных другой женщине, а Антилия не сводила с него глаз. Внезапно она начала петь. Сначала она пела очень тихо, почти шепотом. Это было заунывное ритмичное песнопение на незнакомом поэту языке, полном странных гортанных слов. Потом Антилия запела громче, и под сводами таверны зазвучала очень грустная песня.
