Текст книги "Искушение Данте"

Автор книги: Джулио Леони

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

Глава XV
Тайна крестоносца

В тот же день после обеда

 В этот час в таверне Бальдо почти никого не было; лишь вокруг очага суетились двое слуг, складывая у стены тяжелые охапки хвороста.

Бывший крестоносец сидел на лавке и пил вино из металлического кубка, присматривая за слугами.

Увидев Данте, Бальдо так резко опустил кубок на стол, что вино расплескалось. Поэту показалось, что здоровяк хочет скорее освободить свою единственную руку, словно перед схваткой.

Конечно, во Флоренции запрещалось входить в таверны до трех часов, когда горожане заканчивали работу. Может, хозяин таверны подумал, что к нему ввалился пьяный?

Данте поморщился. Ему не понравилось, что его – приора Флоренции – принял за пьяного какой-то вонючий однорукий простолюдин. Он схватился было за рукоять кинжала, но вспомнил, как безжалостно Бальдо одной рукой расправляется с неугодными.

Надо держаться подальше от этого однорукого громилы!

– Чем могу служить вам, мессир Алигьери? – опередил поэта хозяин таверны.

– Я пришел сюда не за вином, – стоя, заявил Данте. – Мне надо поговорить с женщиной, которая танцует в твоей таверне.

Бальдо, насупившись, зыркнул глазами.

– Значит, вам нужна моя Антилия. Моя прекрасная Антилия… – пробормотал он, плотоядно облизнувшись.

– Твоя? – Поэту и в голову не приходило, что танцовщица может быть рабыней, взятой в плен на Востоке или купленной на рынке.

С другой стороны, христианские законы не запрещают обращать неверных в рабов!

– Я что сказал «моя»?! Извините меня, мессир! Это я так. Любя… Антилия не принадлежит никому в этом городе. И многие мужчины от этого очень страдают. И я в том числе! – заявил однорукий, подмигнул поэту и похлопал его по плечу.

Данте попятился. Он все еще опасался, что однорукий на него набросится, и ему вообще не хотелось, чтобы тот его трогал.

– Мне надо с ней поговорить! – отрезал он.

– Антилия не проживает в моем убогом жилище, мессир. Если хотите ее видеть, идите в более приличное место.

– Как это она здесь не проживает?! – удивился Данте, помнивший, что в донесении местом жительства Антилии указывалась именно эта таверна.

– Нет. Она живет у гораздо более высокопоставленного покровителя. Там ее и ищите.

– Ну и кто же ее любовник? Говори!

– Кто только не влюблен в прекрасную Антилию, – вздохнул Бальдо. – Я мог бы назвать вам некоторых из них, раз уж вы сиживаете иногда с ними за одним столом.

– И я тоже в нее влюблен. Да и вы, наверное, тоже! – дерзким тоном добавил он. – Но ее настоящего возлюбленного никто не знает. Однако именно его должен найти тот, кто желает говорить с ней.

– Ты что не знаешь, как найти женщину, которая развлекает вечерами сброд в твоей таверне и которой ты платишь?!

– Вы ошибаетесь, мессир. Я ничего ей не плачу. Да мне бы никогда не хватило денег ей заплатить. Это по карману разве что принцу!

Данте больше ничего не понимал.

– Так она не зарабатывает себе на жизнь плясками?! Почему же?!.

– Я не знаю. И никто этого не знает, – перебил поэта бывший крестоносец. – Она сама спросила меня, можно ли ей танцевать здесь. Бесплатно! Более того, мне показалось, что она готова была предложить мне деньги, если я откажусь.

– Но ты, конечно, не отказался…

– Естественно, нет.

Бальдо наконец понял, до какой степени поражен Данте.

– Я не грамотей вроде вас, мессир Алигьери, но за морями повидал очень много. Может, и больше, чем написано в ваших книгах… А еще больше я слышал от наших людей, не побоявшихся добраться до самой Индии по стопам Великого Александра.

– И что же они тебе рассказали?

– Некоторые из тамошних народов ублажают своих богов не молитвой и не песнопениями, а плясками. Вот мне и кажется, что Антилия не танцует, а поклоняется своим богам.

Данте прищурился. Возможно, этот простак прав. Ведь и сам поэт, впервые увидев Антилию, подумал, что ее движения напоминают магический ритуал. Она была похожа скорее на жрицу, чем на блудницу. Он слышал, что в далеких восточных степях живут племена свирепых кочевников, которыми правят женщины-жрицы неземной красоты. После смерти их погребают в пышных усыпальницах. Их тела покрывают драгоценностями и украшают царскими регалиями. Чтобы им было не одиноко на пути во тьму, вместе с ними приносят в жертву богам множество придворных. При жизни же эти жрицы говорили со смертью и принимали странные позы, приглашая призраков совокупиться с ними.

А что, если Амброджо стал первой жертвой этой языческой богини? Вдруг он стал первым ее спутником на пути в царство смерти?

Тем временем Бальдо тер себе лоб ладонью уцелевшей руки.

– Иногда я чувствую, что яд сарацин все еще живет во мне, как спящая под камнем змея…

– Тебя охраняет Святой Дух. Дух наших отцов, видевших, как на Голгофе принесли в жертву богочеловека.

– За морем я видел много духов, – пожав плечами, ответил хозяин таверны.

Данте молча взглянул ему в глаза, а потом макнул палец в кубок с вином и нарисовал на столе пятиугольник, виденный им на мозаике мастера Амброджо.

Бальдо побледнел, но сделал вид, словно ничего не произошло.

– А может, ты купил себе жизнь ценой собственной души? – спросил его поэт.

Хозяин таверны промолчал.

Данте медленно встал.

– Наверное. Твой дух требует кровавых жертв…

Бальдо по-прежнему избегал смотреть в глаза поэту.

– А остальные? Каким духам они поклоняются?

– Какие еще остальные?

– Ученые мужи, избравшие твою таверну для своих ритуалов. Что ты о них знаешь?

– Ничего. Они сведущи в науках. Что у нас может быть общего?

– Очень много всего. Особенно если они преуспели в науке заговоров. Чтобы стать заговорщиком, хватит ума и у тебя.

Бальдо молчал, вытирая стол тряпкой.

– И не только у меня, – наконец пробормотал он.

Глава XVI
Политика Церкви

В то же время в монастыре Санта Мария Новелла

 Посреди своих покоев в большом кресле восседал кардинал Акваспарта. В небольшое окошко ему была видна колокольня церкви Бадия, выделявшаяся как черный клинок на фоне голубого неба. Колокол бил десятый час.

За спиной у кардинала послышался шорох. Кто-то тихо вздохнул, пытаясь осторожно привлечь к себе его внимание.

Кардинал медленно повернулся.

Перед дверьми стоял Ноффо Деи. Стоило кардиналу протянуть руку, как инквизитор откинул назад капюшон, обнаживший монашескую тонзуру, упал на колени и стал целовать кольцо на пальце кардинала, который благосклонно погладил его по голове.

– Что вы узнали? – с некоторым беспокойством в голосе спросил он монаха.

– Лишь то, что мы уже знали. Пятиугольник хорошо виден. Это очень недвусмысленный знак!

– Думаете, этот интриган понял его значение?

Ноффо покачал головой:

– Он умный и изобретательный, но пока слишком мало знает. Пока…

Последнее слово монах произнес озабоченным тоном, не ускользнувшим от внимания кардинала.

– Он что, напал на след?

– Нет. Нет напал. Я в этом уверен. Он растерян и ослеплен своей нелепой верой в торжество разума. Видно, что учился в университете…

– В Париже? Но выходит, что он был там совсем мальчишкой!

– Вдохновленные самим дьяволом идеи парижских ученых могут сбить с пути истинного кого угодно. Их жертвам нет числа. Он тоже попал под их влияние и теперь уверен, что человеческий разум способен проникнуть в тайны природы и человеческой души. Поэтому-то он и блуждает сейчас в лабиринте, не понимая, что его же собственные поступки уводят его все дальше и дальше от выхода.

Акваспарта злорадно усмехнулся:

– Значит, у нас есть время приготовиться к схватке с этой блудницей!

– Вы действительно думаете?.. – начал было Ноффо.

– Не знаю. Но необходимо устранить малейшую тень сомнения.

– Совершенно с вами согласен. Помните, я уже предлагал?..

Кардинал велел монаху замолчать резким жестом руки.

– Вы же понимаете, что в этом городе это невозможно. Некоторые из приоров уже на нашей стороне, но час действовать открыто еще не настал. Нас обвинят в посягательстве на свободу Флоренции и на ее земли. В этом случае против нас выступят даже те, кто сочувствует Бонифацию. Этим воспользуются затаившиеся до поры до времени гибеллины вроде Алигьери. Вы прекрасно знаете, что проводить аресты во Флоренции может только местная стража.

– Можно обвинить ее в колдовстве и потребовать вмешательства городских властей.

– Я уже об этом думал. Но если она приехала именно во Флоренцию, у нее наверняка имеются здесь влиятельные покровители… Дело может кончиться открытым судебным процессом, а если все так, как мы думаем, и она заговорит!.. Нам это совершенно ни к чему! – все больше и больше раздражаясь, рассуждал кардинал. – Как она вообще ускользнула из-под стражи, высадившись в Италии?! Почему никто не пустился за ней в погоню?! Почему ей дали преспокойно пересечь границу?! Как она могла пересечь всю Папскую область и добраться досюда?!

Ноффо пожал плечами:

– Это неизвестно. Она возникла во Флоренции словно из ниоткуда. Может, она приплыла сюда на корабле? Генуэзском. Эти пираты за деньги готовы на все. А тут еще этот мерзавец из Сиены Чекко Ангольери. Он тут же примкнул к этой шайке. Кажется, они его ждали.

– Я читал его произведения, – презрительно скривившись, бросил кардинал. – Он вполне подойдет для этой компании.

– Может, он и нам пригодится? Пожалуй, его можно купить за несколько золотых монет!

– Я знаю ваш план, но хорошо ли вы обдумали его возможные последствия? А если вас раскусят?

– Никто и никогда не узнает, что в это замешаны вы и Святая Церковь! – покачав головой, сказал инквизитор.

Акваспарта принялся расхаживать по комнате, ходить вокруг неподвижного Ноффо. Внезапно он остановился.

– Ну хорошо. Действуйте! – наконец решился приказать он.

– Все уже сделано. Я не сомневался в том, что вы одобрите мой замысел.

Глава XVII
Отравленное вино

В тот же день ближе к вечеру

 В келье снова появился начальник стражи, и Данте поймал себя на мысли о том, что он приносит только плохие известия. Судя по озабоченному выражению лица капитана, так было и на этот раз.

– Ну что опять произошло? Видя вас, я не знаю, что мне делать – радоваться вашей исполнительности или проклинать судьбу, которая опять привела вас ко мне.

– Произошло нечто, о чем я должен сообщить… И в первую очередь – вам.

– Почему опять мне? Потому что я странный поэт?

– Нет, поэзия тут ни при чем. А впрочем… Короче, у нас большая неприятность!

– Выкладывайте!

– Слуги на кухне переливали вино для приоров из бочек в чаны. По крайней мере, так они утверждают!

– Утверждают?

– По-моему, эти мерзавцы просто решили напиться за счет Магистрата!

– И что вас в этом так удивило?

– Одна из бочек упала и разбилась.

– Мне пойти и вытереть пол? – выпрямившись во весь рост, возмущенно спросил поэт.

– Что вы! – капитан покраснел и протянул поэту руку, которую прятал до этого за спиной. – В бочке лежало вот это!

Данте схватил то, что протягивал ему капитан, – мокрый тряпичный мешочек с чем-то мягким внутри. В келье запахло вином.

Осмотрев мешочек со всех сторон, поэт вытащил кинжал с намерением разрезать ткань.

– А что, если это колдовство?! Черная магия! – завопил начальник стражи.

Данте молча извлек кинжалом часть содержимого мешочка, не трогая ничего руками. Перед ним оказалось что-то похожее на гнилые листья и цветы.

– А может, виноделы положили в вино травы, чтобы придать ему особо приятный аромат? – неуверенно продолжал капитан.

По-прежнему не говоря ни слова, Данте подошел к окну, чтобы изучить содержимое мешочка на свету, и тут же помрачнел и нахмурился.

– Вылейте все наше вино в сточную канаву, капитан. Чистая вода пойдет приорам на пользу.

– А что это такое?

– Это – дурман. Его листья и цветы. Они опаснее всего.

– Они ядовитые?

– Да. В больших количествах они смертельны, а в малых количествах – еще опасней!

– Как это?

– От них может помутиться рассудок. У человека появляются странные сны и видения… Какой же изощренный негодяй решил применить их против правительства Флоренции?! Не просто отравить приоров, а медленно свести с ума! Воистину это дьявольское наущение. Никому об этом не говорите! Очень важно, чтобы злодей не знал о том, что мы проникли в его замысел!

– Ну и как вы теперь поступите? – спросил капитан.

– Мне надо продолжать расследование. Если я найду одну голову Гидры, от меня не ускользнут и остальные!

Начальник стражи удалился, а Данте не находил себе места.

Зло решило нанести новый удар! Из подземелий Сан Джуды оно замахнулось на само правительство города!

Пребывая в расстроенных чувствах, поэт сам не заметил, как оказался на площади. У него вновь разболелась голова, но он решительно направился к таверне Бальдо. Он не хотел, чтобы его заметили, и поэтому вновь отказался от сопровождения стражников. Однако ему хотелось быть одному не только ради сохранения тайны. Перед глазами Данте стояла танцующая Антилия.

Он должен допросить ее с глазу на глаз!

При этом Данте убеждал себя в том, что хочет видеть эту женщину только ради торжества справедливости. Но в глубине души понимал, что обманывает сам себя…

Еще не все ученые мужи с Третьего Неба собрались в таверне. Место Теофило пустовало. Остальные пили вино из стоявшего на столе большого глиняного кувшина.

Данте поздоровался с каждым и тоже налил себе вина.

Повернувшись к пустому стулу аптекаря, Данте уже хотел было спросить, не случилось ли с ним чего, когда раздался высокий голос Чекко из Асколи.

– Как часто мы говорим о любви, мессир Данте! И все же для нас – ученых – ум намного важнее! Почему же мы так часто рассуждаем об этой силе, от которой мутнеет самый острый ум? Отчего бы это?

– Не стоит ли прежде всего поговорить о силе? – вмешался Бруно Амманнати. – И не можем ли мы назвать любовь бессилием духа, покинутого животворящими началами? Что же такое любовь? Добродетель, которая рождается в нас под воздействием сил, излучаемых любимым человеком? Или страшная болезнь, которая точит умы?

Тем временем в глубине таверны послышался бой барабанов, предвещающих появление Антилии.

Так ничего и не ответив, Данте повернулся к танцовщице.

Что это? Почему он теряет голову? Почему ему так хочется погрузить свою плоть в тело этой женщины? Утонуть в нем, как в бездонном океане? Неужели это – любовь?! Неужели он сам – тот же человек, что трепетал от одного вида Беатриче? Неужели любовь так сильна, что может страшно извратить человеческую душу? Неужели именно любовь – сила, лишившая Адама и Еву земного рая?

Схватив наполненный до краев кубок, поэт стал жадно пить вино. По его телу разлился огонь…

– Вы, конечно, читали канцону вашего друга Кавальканти под названием «Меня просит женщина»?

Говорил опять Чекко из Асколи, но голос его казался поэту страшно далеким. Внимание Данте было приковано к Антилии, которая неумолимо приближалась, покачивая бедрами. Данте чувствовал, что Антилия ищет его своими черными глазами и танцует только для него. Он был готов возненавидеть остальных мужчин, желавших танцовщицу и протягивавших к ней руки.

Поэт был готов вскочить на ноги, заявить о том, что он приор Флоренции, вызвать стражу, закрыть это гнездо разврата и отправить в тюрьму танцующую блудницу.

Где же она скрывается, когда покидает таверну Бальдо? И у кого?

Данте нужно было это знать.

И он вырвет у нее признание, как только закончится это богомерзкое представление! А ведь ее наверняка привез из-за моря однорукий крестоносец! А вдруг именно он – корень зла?!

Голоса собравшихся за столом мешали поэту думать.

– Возьмем, к примеру, нашу Антилию, – говорил Августино. – Я не сомневаюсь, мессир Данте, что один ее вид распаляет мужчин, которые в ее присутствии думают только о совокуплении. А объясняется это светом, который отражается от ее тела и попадает им в глаза. Ее танец и ее флегма расширяют этот свет своим теплом, что очень характерно для особей женского пола. Любая хорошо сложенная женщина вызывает у мужчин такую же реакцию, необходимую для продолжения человеческого рода. Но как объяснить влияние, оказываемое на нас женщиной даже в ее отсутствии? Уверен, что мужчины возбуждаются от одной мысли об Антилии так, словно она рядом. Выходит, жидкости нашего организма запоминают некоторые впечатления, поступившие в них вместе со светом. Кажется, они запоминают форму сосуда, в который были налиты…

Тем временем Антилия направилась в другую сторону. Казалось, она намеревалась завершить свое представление у стола с подвыпившими купцами, что-то горланившими неподалеку от очага.

Данте усилием воли заставил себя слушать сидевших вокруг его стола.

– Ну да. Я помню эту канцону Гвидо… А вообще-то мне кажется, что любовь – это возбуждение духа. Однако она не порождается образами, которые доносит нам свет, как утверждает язычник Аль-Кинди. Любовь – это добродетель, присущая любой благородной душе с момента появления на свет. Любовь так же неотъемлема от некоторых душ, как красота – от драгоценных камней. Женская красота лишь будит любовь, которая таится в душе мужчины. Этим и объясняется способность женщины влиять на мужчин в свое отсутствие или даже после своей смерти. У меня была возможность в этом убедиться. Вы же слышали о Беатриче…

– Значит, существуют люди, в чьих душах живет любовь? Но отчего же все способны воспроизводить себе подобных, но любить может не каждый?

– Потому что искусство любви доступно не всем. А ведь именно оно побуждает нас стремиться познать все, что может быть познано. Вы же в этом не сомневаетесь? – спросил Данте, оглядев собравшихся за столом.

– Мы? – переспросил Чекко из Асколи.

– Да – вы! Разве вы, назвав общество основателей университета Третьим Небом, вы не хотели указать на то, что – после Всевышнего – всеми вашими действиями движет любовь? Мне кажется, что на ваших собраниях незримо председательствует Венера…

Слушатели Данте переглянулись, стараясь понять, к чему он клонит.

– Однако вам лучше было бы отдать себя под покровительство не Венеры, а Минервы. Ведь любовь несет с собой свет, но если им не управлять, он превратится в адское пламя. Под знаком Венеры вы рассуждаете о науке. Но разве не под этим же знаком убит мастер Амброджо?

Данте взял свой кубок, который кто-то наполнил, и отхлебнул вина. Он чувствовал, как разгорается огонь внутри его тела.

Остальные некоторое время молчали. Первым заговорил Веньеро.

– Вы очень убедительно рассуждаете, мессир Алигьери. Я мало понимаю в науках, но повидал много морей и стран. И для меня женщина – это и ветер, надувающий паруса корабля, и ураган, ломающий его мачты. Она – источник силы, нужной мужчинам, чтобы пересечь океан жизни. Ветер, которого ждут наши паруса… Nec tecum nec sine te, ни с тобой, ни без тебя, – пробормотал моряк, провожая взглядом удалявшуюся Антилию.

Данте осушил еще один кубок вина. Каждый глоток молодого белого вина, едва разбавленного кисловатой водой, сначала освежал его, а потом разжигал огонь в его теле с новой силой.

– Как же вы понимаете тогда эту строку: «Наш глаз ласкает только прелесть формы…»? – спросил у Данте Августино. – Неужели Кавальканти считает, что влюбиться можно только в то, что видишь? Чем же объяснить страсть трубадура Руделло, умершего от любви к женщине, которую он никогда не видел?

– Выходит, любить можно только то, что в том или ином смысле знаешь! – добавил Антонио. – А почему же Адам любил Еву, о которой он ничего не знал и не мог знать?!

– А, судя известным событиям, любил он ее довольно сильно! – воскликнул Чекко Ангольери, который до сих пор молчал с выражением смертельной скуки на лице. – Теперь, искупая грехи нашего прародителя, порой приходится жалеть, что он не брал пример с Анании, обходившегося без всяких женщин!

– Паясничая и богохульствуя, вы не способствуете поиску истины! – раздраженно сказал Августино.

– Я просто хотел сказать, что Кавальканти сильно заблуждается, – ухмыльнувшись, сказал Чекко Ангольери. – Вопреки мнению утонченных флорентийцев вроде Гвидо Кавальканти, мессира Лапо и других, любовь – это не только созерцание возлюбленного объекта. Влюбленные не только смотрят, но и щупают друг друга, кусаются, лижут, сосут, нюхают, кувыркаются в постели, стонут и кричат. В этой связи я мог бы процитировать кое-какие мои стишки, но мессир Алигьери наверняка разгневается, если я поставлю плотские прелести моей Беккины на одну полку с одухотворенной Беатриче…

По ходу разговора о любовной поэзии Данте чувствовал, как его мысли начинают путаться. Ему было трудно выстроить убедительные аргументы. Он не находил нужных слов, хотя у него в голове и кружился калейдоскоп образов и идей. Нечто подобное он испытывал в молодости по праздникам, когда совершал вместе с друзьями обильные возлияния Венере и Вакху. После начала политической карьеры поэт никогда не напивался вне дома.

Может, надо еще выпить, и мысли придут в порядок?

Данте поднес к губам чашу вина и сделал большой глоток. Он намеревался опровергнуть одну несуразность в рассуждениях своих собеседников, но никак не мог вспомнить, он хотел сказать.

А может, он хотел изложить какую-то собственную мысль? Но какую?

Поэт попытался встать со стула, но ноги его не держали. Данте подумал, что кто-то его не пускает…

Да как они смеют?!.

Череп над левым глазом у него раскалывался от боли.

Снадобья Теофило! Срочно!

Данте попытался снова встать на ноги.

Нет! Не выходит! Какой-то негодяй держит его за плечи!

Поэт попытался схватить шутника у себя за спиной, прежде чем остальные заметили его проделки, но нашел там лишь пустоту.

Наконец он сумел встать и неловкими движениями попробовал запахнуться в плащ, но чуть не запутался в нем. Тем временем в таверне поднялся ураганный ветер, сотрясавший ее стены. Пламя в очагах завертелось волчком. Поэту показалось, что пол у него под ногами закачался. При этом мысли Данте были ясны. Если бы не страшная головная боль!..

Внезапно поэт вспомнил суть нелепых рассуждений Чекко Ангольери, которые собирался опровергнуть.

– Это неверно! – собравшись с силами сказал Данте.

Ученые мужи с Третьего Неба смотрели на него во все глаза с таким видом, словно перед ними – актер и они ждут следующей его реплики. Их лица плавали перед глазами Данте как в тумане.

Внезапно поэт почувствовал, как кто-то положил ему на плечо руку, и услышал голос, показавшийся ему знакомым. Он хотел было обернуться и посмотреть, кто говорит, но никак не мог высвободить полу плаща, застрявшую между стульями. При этом ему не хотелось показаться неуклюжим в глазах этих гостей Флоренции.

Высвободив плащ, Данте внезапно вспомнил, что ему надо возразить Ангольери, рухнул на стул и повторил: «Это неверно!» – сам удивившись тому, как веско прозвучали эти слова.

У него над ухом снова раздался голос:

– Вам не кажется, что в таверне ужасно душно? От дыма очагов просто нечем дышать! Давайте выйдем на улицу и подышим свежим воздухом…

Так вот оно в чем дело! Это все проклятые очаги!

Данте вновь попробовал встать, а кто-то у него за спиной ему помогал. Опершись обеими руками о стол, поэт кое-как поднялся на ноги и хотел направиться к двери, но задержался и снова взялся рукой за кубок, желая осушить его перед уходом. Однако кубок явно приклеили к столу. Данте не мог поднять его, даже помогая себе другой рукой.

Опять шуточки хозяина таверны!

– Однорукий мошенник! – заорал поэт. – Негодяй!

На улице Данте хлестнул по лицу жаркий и влажный ветер. Поэт обливался потом. Земля колыхалась у него под ногами как набитый конским волосом тюфяк.

Проклятая грязь! Проклятые грязные флорентийнцы!

Данте сумел рассмотреть помогавшего ему человека, показавшегося ему знакомым. Тот качался перед его глазами, то удаляясь, то приближаясь. Поэт схватил его за руку и пробормотал:

– Теперь мне понятно, почему все твердили о форме… Это и требовалось доказать!

Данте крепко сжимал руку человека, который нахмурился и попытался высвободиться. Поэт еще сильнее сжал ему руку.

– Любовь оставляет свой след в чувствительной душе. Этот-то след и остается в ней, даже если оставившая его женщина исчезает. Ведь помним же мы наши сны! Поэтому-то мы и можем любить тех, кого не видим. Даже мертвых!

– Не желаете ли приобщиться к любви в ее, так сказать, практических проявлениях, мессир Алигьери? – немного поколебавшись, спросил поэта человек. – Вы много говорили о любви. Пойдемте же со мной в Рай. В лучший из пяти!

Данте, шатаясь, сделал несколько шагов в направлении, которое ему указывал человек.

Снова пять!

Теперь помогший ему человек казался Данте препятствием у него на пути.

– В лучший из пяти? О чем вы говорите?

Прямо перед глазами у поэта возникло лицо Веньеро. Венецианец пристально разглядывал Данте, словно пытаясь определить, в состоянии ли тот понимать человеческую речь.

– Лучший из пяти… – снова проговорил поэт.

– Во Флоренции пять домов любви, мессир Алигьери. По одному у каждых городских ворот. Вы же приор, и вам бы следовало это знать!

– Приоры не шляются по лупанарам!

Пять ворот! Пять публичных домов! Бедная, бедная Флоренция!.. А все этот Бонифаций! Где мудрость? Где добродетель?.. Да откуда им взяться?! Каков пастырь, такова и паства!

– «Рай»? Публичный дом Моны Ладжи! – пробормотал Данте, которому все стало ясно.

– Так вы его знаете? – ироническим тоном спросил Веньеро. – А я-то думал, что в таких местах бывает только Ангольери!

Внезапно поэт воспрял духом, словно ему в голову пришла новая мысль, и бросился бежать. Ошеломленный Веньеро с трудом его догнал, схватил за локоть и осторожно направил в одну из боковых улочек.

– Нам не сюда, – пробормотал Данте, все еще плохо понимавший, где находится. – «Рай» в другой стороне.

– Все публичные дома стоят вдоль круга старых городских стен, а по кругу можно идти в двух направлениях, мессир Алигьери, – сказал Веньеро.

Поэт задумался о том, как многозначительно прозвучали эти слова венецианца, но так и не смог уловить их истинный смысл.

Этот моряк, наверное, прекрасно ориентируется и на суше… Курам на смех! Какой-то венецианец объясняет ему дорогу во Флоренции!

Начали сказываться свежий ночной воздух и пешая прогулка. Мысли Данте постепенно приходили в порядок. Он вспомнил рисунок, найденный в бумагах мастера Амброджо.

– Скажите, мессир Веньеро, бывают ли у ваших галер паруса под килем?

Моряк замер на месте как вкопанный, уставился на поэта и выпустил его локоть. У Данте так сильно закружилась голова, что он схватился за плечо венецианца и закрыл глаза в надежде, что мир перестанет вращаться.

– Конечно, нет. Киль полностью погружен в воду. Зачем там паруса? – не отрывая взгляда от лица поэта, проговорил Веньеро. – Как вам могло прийти это в голову?

– Я видел корабль с парусами под килем.

– Где?! – Голос моряка доносился до Данте словно откуда-то издалека, но поэт все равно уловил в нем любопытство.

– Где?!

– В бумагах мастера Амброджо, – ответил Данте и начал рыться в карманах, но вспомнил, что оставил бумагу в Сан Пьеро.

– Какая странная фантазия! Амброджо был великим художником и строителем, но мало что знал о кораблях. Или же это – загадочная аллегория… Говорите, среди его бумаг был такой рисунок?