Текст книги "Искушение Данте"

Автор книги: Джулио Леони

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

Поэт распрощался с ними вскоре после того, как прозвонил ночной колокол. Впрочем, на его новых знакомых этот сигнал не произвел ни малейшего впечатления. Можно было подумать, что у них имеются разрешения ходить по городу ночью.

У дверей Данте столкнулся с хозяином таверны, который там его, кажется, поджидал. Казалось, ему что-то очень хочется сказать Данте, но бывший крестоносец ограничился тем, что отвесил приору неуклюжий поклон и прохрипел «до свидания!» При этом он все время косился на стол, где сидели Теофило со своими друзьями, а те в свою очередь внимательно за ним наблюдали.

Данте добрался до своей кельи в Сан Пьеро, быстро пройдя по улицам на той стороне Арно, опустевшим с приближением ночи. Поднимаясь по лестнице в дверям в келью, поэт внезапно почувствовал, что силы совершенно оставили его. Данте остановился на середине лестницы, чтобы перевести дух, через несколько минут с трудом двинулся дальше.

В келье он разулся, нахлобучил на голову ночной колпак и, не раздеваясь, бросился на ложе.

В голове у него крутились образы и звуки. Церковь с мертвецом. Мозаика, не законченная мастером Амброджо. Его страшная посмертная маска.

Как все это связано? Зачем Амброджо убили, превратив в своего рода каменное изваяние наподобие тех, с которыми он имел дело всю свою жизнь?

Засыпая, Данте думал об этом. Его убаюкивал звон бронзовых пластинок Антилии, все еще стоявший у него в ушах.

Глава V
Совет Магистрата

17 июня, около часа

 Солнце уже давно лилось в окно его кельи, когда, прикрывая ладонью глаза, Данте попытался встать с постели. У него в голове по-прежнему царил хаос из сновидений и воспоминаний.

Несколько мгновений Данте с ужасом думал о том, что вспышки, которые он продолжал видеть у себя перед глазами, – воздействие снадобья, но потом понял, что это последствия выпитого вина и чада таверны.

Он откинулся на постель и впился глазами в потолочные балки, стараясь побороть головокружение. Келья вращалась как покрывало Антилии. Данте изо всех сил зажмурился, чтобы не видеть вспышек яркого света, пронзавших ему мозг. Тошнота стала потихоньку проходить. Наконец он снова осторожно приподнялся.

Надо встать, прийти в себя и пойти на улицу!

Данте проклинал свое легкомыслие. Флорентийскому приору следовало бы вести себя более предусмотрительно. Не кутить в тавернах…

Поэт очень надеялся на то, что остальные приоры никогда не узнают о его ночном приключении.

Час с лишним Данте готовил бумаги к первому заседанию Совета. Он обдумывал начало своей речи, когда получил донесение о членах кружка «Третье Небо», подготовленное секретарем.

Как он и предполагал, ученые мужи, о которых шла речь, были мастерами своего дела и имели выданные виднейшими университетами разрешения преподавать свои науки, где им заблагорассудится.

Самым опытным из них был Бруно Амманнати. Он долго жил в Палестине, где по примеру святого Франциска, основавшего его монашеский орден, занимался обращением язычников в христианство. Самым молодым же был архитектор Якопо Торрити.

Все ученые мужи прибыли во Флоренцию каждый сам по себе в течение последнего года. Так же по отдельности каждый из них получил разрешение Магистрата и приступил к преподаванию, собрав группу студентов.

Ученые поддерживали связи с учебными заведениями при Санта Кроче и Санта Мария Новелла, но никак от них не зависели. Даже Теофило Спровьери, в основном работавший у себя в аптеке, иногда давал уроки фармацевтического искусства в монастыре Святой Марии Магдалины.

О капитане Веньеро Марине знали, что он встречался с остальными учеными, но сам он во Флоренции, кажется, ничем особенным не занимался. Источники его доходов также были не известны. Полагали, что он берет деньги в долг у ростовщиков.

Рядом с именами ученых были указаны названия улиц, на которых они жили.

– Вы уверены в том, что все они прибыли из Рима? – спросил удивленный этим обстоятельством Данте у стоявшего перед ним секретаря.

– Так точно!

– Вот так путешественники!.. А танцовщица? О ней что, вообще ничего не известно?

– Но она же не имеет отношения к Studium! Я не знал, что она вас интересует!

Данте показалось, что секретарь произнес эти слова с какой-то особой интонацией.

– Магистрат интересует все! – рявкнул поэт. – Высшей власти Флоренции должны быть известны все сомнительные личности!

Секретарь поежился и втянул голову в плечи.

– Об этой женщине известно очень мало. Говорят, она прибыла в Италию из заморских стран. Шестьдесят дней назад ее появление зафиксировала стража у ворот Порта аль Прато. Эта женщина заявила, что сама зарабатывает себе на жизнь. При этом она вроде бы не такая, как выглядит на первый взгляд…

– В каком смысле?

– Она вроде бы не занимается проституцией.

– А где она проживает?

– Наверное, в таверне. На ее перемещения не наложено никаких ограничений, хотя стража того квартала и следит за ней. Ведь вряд ли ее ремесло назовешь благочестивым… – извиняющимся тоном пробормотал секретарь и с видимым облегчением удалился, когда Данте жестом приказал ему уйти.

Поэт сложил бумаги в шкафчик, решив заняться ими позже, и направился в зал для собраний Магистрата. Шагая под колоннадой, он полной грудью вдыхал утренний воздух, напоенный запахами горящих в очаге дров и свежеиспеченного хлеба. Данте старался изгнать из головы воспоминания о вчерашнем вечере и сосредоточиться на том, что ему предстояло сказать на Совете.

Говорить придется очень убедительно, а то вся его политическая карьера полетит в тартарары.

Данте намеревался начать свою речь с восхваления божественной свободы, процитировать «Этику» Аристотеля, а потом его же «Политику»… И все же ему было очень трудно думать о своем выступлении, когда у него перед глазами стояли тело Антилии и посмертная маска Амброджо…

Внезапно Данте за что-то зацепился и чуть не упал. У его ног распростерся человек, вцепившийся ему в одежду. Голова этого человека была замотана грязными тряпками, словно он старался спрятать страшные язвы.

– Монету! Одну лишь монету, и расскажу вам о вашем будущем! – гнусаво взвыл незнакомец.

– Что? Опять?! – Данте выругался и пнул навязчивого предсказателя, которого узнал по гнусавому голосу. Это был один из нищих, весь день толпившихся у дверей Сан Пьеро Скераджо – местной приходской церкви. Этот попрошайка к тому же был и вором, которому уже отрубили палец за кражу.

– Пошел прочь, или я прикажу бросить тебя в темницу!

– Монету! Вы пожалели монету, мессир, а так узнали бы свою судьбу! – вызывающе сказал попрошайка и поплелся прочь.

Хорошо бы на самом деле узнать будущее за пару монет!.. И чего только всем неймется предсказать будущее приору Флоренции?!

Пожав плечами, Данте пошел дальше.

Совет собирался в старинной трапезной монастыря. Войдя, Данте увидел, что остальные пять членов Совета уже сидят за длинным столом, разглядывают какой-то документ и оживленно переговариваются.

Заметив появление Данте, глава гильдии суконщиков громко откашлялся. У поэта сложилось впечатление, что он сделал это, чтобы предупредить остальных.

Потом глава суконщиков изрек:

– Перед нами булла с просьбами папы Бонифация. Мы получили ее от доверенного лица самого папского нунция… «О благороднейшая и возлюбленнейшая Флоренция, свет наших очей, жемчужина наших земель!»

Данте с раздражением следил за тем, с каким благоговением остальные передают друг другу пергамент, которого касался сам папа римский. До этого момента поэт собирался держать себя в руках и влиять на слушателей лишь силой убеждения, но трусость приоров, заранее готовых согласиться с любыми папскими требованиями, вывела его из себя.

Когда булла оказалась у его соседа, Данте вырвал ее у него из рук и швырнул ее на стол.

– Хватит, мессир Лапо! Мы прекрасно знаем, как витиевато умеет писать папа Каэтани. К чему пережевывать его слова? Он что, новый евангелист?! Говорите, чего ему надо!

Сам Данте не имел ни малейшего представления о том, что хочет папа римский, и его преследовало неприятное чувство, словно остальные нарочно держат его в неведении.

– Благородный Каэтани, Его Святейшество Бонифаций VIII просит у нас денег и воинов для подавления мятежа в Тоскании.

Так вот оно что!

Данте знал, о чем идет речь. Этот город в Лациуме последовал примеру Палестины, взбунтовался против папского наместника и объявил себя вольным.

– Ему нужна всего сотня арбалетчиков и немного всадников… Давайте попробуем ему помочь. Вряд ли от этого наш город сильно обеднеет, – неуверенно пробормотал один из приоров.

– Речь идет не о деньгах, мессир Пьетро, а о нашей свободе и о свободе наших друзей! – отрезал Данте. – Ради чего это мы должны плясать под дудку такого продажного и недостойного человека, как этот Бонифаций?!

– Значит, Его Святейшество папа римский продажный? А вы не пожалеете об этих словах, мессир Алигьери?.. Откровенно говоря, нам не хотелось бы разделить незавидную участь, которая ждет вас в будущем. Наша партия «белых» не желает…

– Не забывайте о том, что я тоже принадлежу к партии «белых» и действую в ее интересах. Но у нас должны быть и высшие интересы. Например, благоденствие и безопасность наших сограждан.

– Но ведь речь идет всего о сотне арбалетчиков, – попытался вмешаться миролюбивым тоном приор гильдии менял. – Наверняка мы сможем удовлетворить просьбу папы Бонифация, чтобы он на нас не разгневался, и безопасность наших сограждан при этом не пострадает…

– Вам что, тоже кажется, что сто арбалетчиков для Флоренции мало?! – воскликнул Данте. – Неужели вы не представляете себе, в каком плачевном виде находятся наши вооруженные силы после того, как ими многие годы так отвратительно командовали?! Как вы думаете, кто соберется у нас на Марсовом Поле в случае надобности? Всего лишь несколько тысяч кое-как вооруженных безработных ремесленников. В последний раз они упражнялись в военном деле три года назад. Они ничего не умеют. У них нет командиров. Они не знают, что такое дисциплина, и страшно трусливы. Они мастера только махать кулаками в кабаках. Они будут долго пинать поверженного врага, но разбегутся под ударом хорошо подготовленного войска. С тех пор как закон запретил благородным рыцарям командовать флорентийским ополчением, оно оказалось во власти неграмотных суконщиков и чесальщиков шерсти, этих тупых простолюдинов!..

– Мессир Алигьери! – на другом конце стола вскочил на ноги Лапо Сальтерелло. – Вы говорите о гражданах Флоренции как о сброде, к которому не имеете отношения. А сами-то вы откуда вышли? Не из тех же ли купцов, менял или кого-то еще похуже?!

– Ах ты негодяй! – Данте тоже вскочил и бросился на Лапо, чтобы вцепиться ему в горло. Кто-то схватил поэта за одежду. Другие бросились разнимать дерущихся. Не успел Данте дотянуться до Лапо, как его оттащили, а тот с испуганным визгом отскочил в сторону.

– Да вы с ума сошли! – взвыл Лапо, схватившись за поцарапанный нос.

– Это вы с ума сошли, а я-то как раз в здравом уме!

С трудом переводя дух, поэт огляделся по сторонам и понял, что погорячился. У него в висках бешено стучала кровь.

По-прежнему не спуская глаз с Лапо, поэт стал понемногу успокаиваться.

– Давайте вернемся к делу, – проговорил он и взял пергамент дрожащими пальцами.

– Вы говорите – это всего лишь сотня арбалетчиков. Но ведь сейчас, кроме них, во Флоренции вообще нет профессиональных военных. Если мы отдадим их Бонифацию, мы оставим наш город беззащитным, а Каэтани может их подкупить. Они вернутся к нам, а потом выполнят любой его приказ, в том числе и во вред нам. Или они вообще останутся у него. Представьте себе, сколько денег нам придется выложить за генуэзских наемников!

Эти слова явно произвели впечатление на слушателей Данте. Даже Лапо Сальтерелло, продолжавший злобно смотреть на поэта, начал прислушиваться.

– Да… Надо подумать. К чему торопиться с ответом?.. – пробормотал мессир Пьетро.

Данте обрадовался. Это уже кое-что!

Ему удалось заронить крупицу сомнения в души остальных приоров. Судя по всему, он задел нужную струну. Для этого ему не пришлось упоминать ни Платона, ни Аристотеля.

К чему рассуждать о разуме и добродетели, когда этих людей волнуют только деньги?!

– Да! Можно сказать папе, что мы отправим к нему арбалетчиков, как только укрепим стены, – с видимым облегчением добавил мессир Дуччо.

Все приоры заметно успокоились, ведь им больше не нужно было принимать важные решения.

– А вы слышали новости от ворот Порта аль Прато? – спросил Лапо. – Там вроде бы видели несметную толпу прокаженных. Они идут с севера в сторону Рима в надежде, что во время Юбилея папы Бонифация получат исцеление от язв. А ведь среди них может быть немало обменщиков и нарушителей спокойствия. Пусть приор гильдии суконщиков прикажет усилить стражу. Нельзя пустить прокаженных в город.

– Я бы их всех поубивал! – прошипел мессир Пьетро, в его голосе слышался животный страх. – Знаете, что говорят в Падуе, где из лазарета сбежали все прокаженные? Говорят, что гибеллины[6]6
  Гибеллины – политическое направление в Италии II–XV вв.


[Закрыть] подкупили монахов, чтобы те убедили прокаженных искать исцеление в Риме. Гибеллины хотят распространить заразу во враждебных им городах!.. А ведь нам еще придется лечить этих людей, наказанных Господом страшной заразой за их ужасные грехи. В госпитале Маджоре для них уже приготовили подземелье. А ведь его может и не хватить.

Данте задумался. Конечно, он мог лишь посмеяться над тем, что гибеллины решили опустошить Рим с помощью толпы прокаженных, но последние слова Пьетро коснулась тайных струн и в его душе. Ведь поэт довольно долго размышлял над этой идеей во время занятий этикой.

– Вы думаете, что страдания это действительно – наказание за неправедные поступки? – спросил он, разговаривая в первую очередь с самим собой. – Если это так, за какие же грехи пострадал убитый в церкви Сан Джуда художник?

В зале воцарилось неловкое молчание, а Данте продолжал, не дожидаясь ответа.

– Я узнал, что и во Флоренции намереваются открыть Studium – учебное заведение вроде университета в далеком Париже. И делается это по приказу самого Бонифация! Вы что-нибудь об этом слышали?

– Ничего, – ответил мессир Пьетро. Остальные тоже покачали головами. – Этим занимаются монахи. Город не дает денег на такие учебные заведения. Мы оплачиваем только обучение ремесленников… А что плохого в том, что и у нас откроется университет? Нашим согражданам не придется теперь отдавать последние гроши, чтобы отправить сыновей учиться в Падую или в Болонью. Или в это гнездо еретиков – Париж!

Данте подозрительно покосился на Пьетро. Ведь в молодости и сам поэт учился в университете Парижа, из-за которого этот город и прозвали еретическим.

На что это намекает этот невежда?!

Поэт вскочил на ноги и собрал свои бумаги.

Довольно!..

У подножья лестницы перед дворцом стоял какой-то человек, не спускавший глаз с Данте. Несмотря на жару, на нем был белый шерстяной хитон, а лицо у него, как у жителей пустыни, прикрывало от лучей палящего солнца покрывало. Он приблизился к поэту и откинул покрывало. Это был один из мудрецов «Третьего Неба» – Августино ди Менико, занимавшийся натуральной философией.

Он учтиво приветствовал Данте, но смерил его при этом ледяным взглядом, и поэт насторожился.

– Здравствуйте, мессир Алигьери. Я поджидал на площади своих студентов, когда увидел вас. Не желаете ли прогуляться со мной? В вашем городе я нечасто имею удовольствие побеседовать с человеком таких обширных знаний и к тому же с собратом-философом, учившимся в Париже.

У Данте начало складываться впечатление, словно в Италии не осталось человека, не знавшего бы о его студенческих годах.

– Не все в Париже так прекрасно, как кажется, – сухо ответил Данте.

Они с Августино пошли прочь от лестницы в сторону лоджии Орсанмикеле.

Там стояли под погрузкой повозки торговцев тканями, отправлявшихся на ярмарки севера Италии. В узком переулке стоял невыносимый смрад от конского навоза, разогретого жаркими лучами солнца. Над ним кружились тучи обезумевших мух, лезших прохожим в рот, нос и глаза. Однако, несмотря на жару, улочка кишела людьми, они закрывали лица от мух платками и покрывалами.

– Я хотел бы поговорить с вами, мессир Алигьери, отнюдь не о достоинствах или недостатках наших учителей, – продолжал Августино, отгоняя насекомых. – Мне гораздо интереснее узнать ваше мнении о преступлении, которое вам поручили расследовать.

Данте ответил не сразу, задумавшись о том, почему Августино это так заинтересовало.

Может, это – простое любопытство, а может – и чувство вины…

– На месте преступления не оказалось почти никаких улик, – сказал наконец поэт. – Ничего, кроме того, о чем я уже говорил.

– Ничего, ничего? – с разочарованным видом спросил Августино. – Я надеялся на то, что ваш острый ум сумеет усмотреть даже в полном мраке то, что не в силах увидеть там наши глаза… Впрочем, меня могли ввести в заблуждение похвалы, которые звучат вам повсюду.

Данте стиснул зубы, а потом стал оглядываться по сторонам, словно заинтересовавшись шнырявшими вокруг людьми.

Потом он снова взглянул на философа и проговорил:

– Однако в связи с этим преступлением у меня сложилось одно любопытное впечатление.

– Какое?

– Мне показалось, что вы знаете о нем гораздо больше меня.

Августино ответил не сразу.

– Полагаю, вы внимательно изучили мозаику, над которой работал убитый, – после паузы сказал он.

– Вы, конечно, ее тоже видели? – спросил Данте, согнав со щеки муху.

– Гигантскую фигуру? Да. Один раз. Вскоре после того, как Амброджо за нее взялся, – ответил Августино и замолчал, ожидая реакции поэта.

– Это похоже на сон Навуходоносора, – осторожно заметил Данте, не упомянув прочих деталей мозаики и того обстоятельства, что половина стены осталась пустовать.

– Довольно прозрачный символ, – подытожил он.

– Эта мозаика – не простое изображение эпизода из Ветхого Завета с помощью игры цвета и форм. В ней был и тайный смысл, который погибший художник пытался выразить своим искусством.

– Значит, и вы считаете, что Амброджо убили из-за мозаики?

– А из-за чего же еще?

Данте пожал плечами и промолчал, но Августино явно ждал его ответа, и поэт проговорил:

– Ну да… Конечно… Наверняка из-за нее. Обычно убивают из-за того, что уже произошло, или для того, чтобы что-то не произошло. Убийство порождено внутренней сущностью жертвы, а что выражает внутреннюю сущность художника лучше его произведений?

Они с Августино дошли до лоджий рынка. Философ остановился у фонтана в форме волчьей головы. Данте почувствовал, что его опять начинает трясти лихорадка, и тоже выпил глоток теплой воды.

– Думаю, вы правы, – сказал Августино. – Наверное, Амброджо допустил ошибку, пожелав изменить первоначальный проект.

– Значит, не вы – управляющие будущим университетом – заказали ему мозаику на этот сюжет? – спросил Данте, вытирая рукавом губы.

Августино вновь усмехнулся. В каких-то своих целях он выдавал Данте важную информацию по капле.

– Да нет. Конечно, мы. Но наш первоначальный замысел был совсем другим. Я даже видел эскиз, который сделал на стене углем один из учеников Чимабуэ. Мы хотели видеть триумф флоры и фауны. Своего рода древо жизни наподобие замечательного изображения в базилике города Отранто.

– И что потом произошло?

– Мастер добился разрешения самостоятельно избрать иной сюжет мозаики, утверждая, что не сможет соперничать с предложенным ему великим образцом.

– И вы ему не поверили?

– У меня сложилось впечатление, что мастер Амброджо считал, что ему нет равных в его искусстве. Порой он доходил чуть ли не до богохульства, утверждая, что сделает церковь Сан Джуда центром мира. Так что он наверняка изменил сюжет по каким-то другим причинам.

Данте задумался, теребя себе пояс.

Что же в малоизвестном эпизоде с Навуходоносором так поразило художника, что тот изменил свои замыслы, рискуя поссориться с заказчиками?! Кроме того, если Августино верно оценил способности Амброджо, почему тот упустил прекрасную возможность прославиться еще больше, превзойдя одно из прекраснейших произведений искусства христианского мира? Что же хотел сказать мастер Амброджо гигантской фигурой старца?

Ответить на эти вопросы мог бы только убитый художник.

Августино думал о том же, что и Данте.

– Хорошо бы расспросить мертвеца, – внезапно проговорил философ.

– Вы думаете, это возможно?

Философ не ответил, словно не решаясь рассуждать на эту щекотливую тему, но явно не желал оставлять поэта в покое:

– Но ведь вы наверняка пытаетесь проникнуть в тайные уголки души убитого художника?

– Разговор с мертвецами – это кропотливое изучение следов, оставленных ими в нашем мире, мессир Августино. Они многое могут рассказать человеку, идущему по ним под руководством знаний и добродетели.

– Думаю, вы правы, но будьте осторожны. Ведь многие пытаются вступить в беззвучный разговор с мертвецами с совсем иными целями. Встреча с такими людьми смертельно опасна. Они считают, что гораздо проще призвать мертвецов в наш мир с помощью волшебства.

– Призвать мертвецов с того света? Но ведь стремиться к этому можно только с помощью черной магии!

Августино пожал плечами и промолчал.

– Вы думаете, что души мертвецов можно вынудить разговаривать с живыми? Вы сами умеете это делать или знаете тех, кто умеет? – наугад спросил не желавший успокаиваться Данте.

Августино побледнел и вперил взгляд во что-то за спиной поэта, словно там возник призрак. Данте даже оглянулся, думая, что их подслушивают, но увидел лишь опустевшую площадь. Казалось, жители покинули пораженный чумой город.

А может, царство мертвых ничем не отличается от этой грязной площади?!

По мнению Данте, сам Августино теперь очень напоминал мертвеца. Поэту пришлось подавить желание прикоснуться к нему, чтобы убедиться в том, что перед ним не призрак.

– Думайте, что говорите, – прошептал философ, указывая пальцем на процессию монахов, появившихся из-за угла виа дельи Аччайуоли. – Мы в землях святой католической церкви!

– Значит, в землях святой католической церкви не занимаются черной магией? – усмехнулся Данте.

– Еще как занимаются!

– Даже посвятившие себя служению Господу?

– Брат Франциск насчитал в консистории больше демонов, чем в преисподней!

– А как насчет Третьего Неба?

Августино не ответил, запахнул полы хитона, спасаясь от неожиданного порыва влажного ветра, поднявшего облако пыли на площади, и закрыл лицо покрывалом.

– Tibi benedicat Dominus, брат мой. Да благословит тебя Господь! Мы поговорим об этом, когда вы вернетесь к нам на Третье Небо.

Кивнув поэту, философ поспешно удалился.

Данте продолжил свой путь. На улице шумели и кричали, но Данте ничего не слышал, обдумывая слова Августино, его туманные намеки и обвинение в гордыне, брошенное мертвому художнику.

Но ведь и сам Данте почти ничего не знал о мастере Амброджо, кроме того, что тот был великим мастером. Кому было знать его, как не человеку из его же круга?!

Внезапно Данте вспомнил лошадиное лицо Якопо Торрити. Кажется, только он знал убитого художника еще до того, как тот приехал во Флоренцию.

Якопо работал на строительстве большого нового собора перед баптистерием[7]7
  Баптистерия – (от греческого baptisterion – купель), крещальня, помещение для крещения; в странах Западной Европы Баптистерий – часто отдельно стоящее сооружение, круглое или восьмигранное в плане, завершенное куполом.


[Закрыть].

Данте быстро прошел по узкому проходу между палатками торговцев чулками на виа дельи Кальцайуоли и вышел на площадь Сан Джованни.

Земля на протяжении двухсот с лишним локтей – от врат баптистерия до старых римских стен – была выровнена. Там возвышались мощные несущие конструкции нового собора, разделенные на три нефа высокими прямоугольными колоннами. Стены по сторонам были построены до уровня окон, а возле трансепта[8]8
  Трансепт – поперечный неф в крестообразных в плане храмах.


[Закрыть] была уже почти закончена апсида с тремя нишами. Великий Арнольфо установил там опоры огромного купола, которому предстояло венчать собой самую большую церковь христианского мира.

Поэт прошел на стройку, увертываясь от тачек и спускавшихся сверху канатов. Внутри собора, на месте будущей дароносицы, в центре огромного кирпичного восьмиугольника будущего купола стояли длинные деревянные столы на козлах. Данте издали узнал архитектора, склонившегося над разложенными на столах чертежами.

Данте незаметно подошел к нему со спины и некоторое время с восхищением молча следил за тем, как Якопо несколькими мастерскими штрихами нарисовал мелом деталь арки, что-то объясняя стоявшему рядом с ним мастеру. Идеальный круг барабана будущего купола у них над головами казался всевидящим божьим оком, следившим за тем, чтобы человеческая гордыня не подвигла людей на строительство новой вавилонской башни.

Архитектор повернул голову и заметил Данте. Сначала он выглядел недовольным появлением поэта, но потом улыбнулся одними губами и поднялся.

– Мессир Алигьери, мы польщены тем, что флорентийский приор посетил нашу маленькую стройку. К сожалению, мастера Арнольфо сегодня нет. Полагаю, вы пришли, чтобы осведомиться о ходе работ?

– Нет. Я пришел к вам. Хотя и не могу удержаться от того, чтобы выразить восхищение невероятным мастерством, которое проявляете здесь вы и Арнольфо.

– Ко мне? – спросил с озабоченным видом Якопо, не обращая внимания на похвалу.

– Да, к вам. Я хотел кое-что узнать об убитом художнике. Думаю, вы знали его лучше других.

Якопо пожал плечами:

– Ну да. Мы с мастером Амброджо общались. Хотя он и принадлежал к особой корпорации, члены которой предпочитают не иметь дела с посторонними. Однако в Риме мы часто работали рука об руку. Впрочем, должен сказать, что мы не были друзьями. Кроме того, мы недолго работали вместе. В один прекрасный день Амброджо бросил работу и уехал. Приехав сюда с Арнольфо, я не ожидал застать здесь Амброджо.

– А как вы считаете, мастер Якопо, – спросил Данте, не спуская глаз с архитектора, – мастеру Амброджо действительно не было равных в Италии в искусстве мозаики?

Архитектор ответил на сразу.

– Амброджо был большим мастером своего дела. Сам Бонифаций поручил ему украсить мозаикой стены вокруг своего надгробия в храме Святого Петра, – равнодушным тоном сообщил он поэту.

– Но вам, кажется, не по душе его стиль?

– Время не стоит на месте, мессир Данте. Из Франции к нам пришел новый стиль, а мастер Амброджо по-прежнему работал на византийский манер, упорно повторяя одни и те же застывшие формы. Его манера прославляла величие государей, но вряд ли была созвучна нашему времени, когда народ решительно заявил о себе. Но вы же сами видели его мозаику в церкви и наверняка заметили, какая она суровая и величественная.

– Да, я видел эту мозаику… Мне сказали, что первоначально она должна была изображать нечто совсем другое – древо жизни, аллегорию Творения. Вы не знаете, почему мастер Амброджо вдруг взялся за другой сюжет?

– Не знаю. Может, он и не начинал работать над древом. Поначалу он долго кружил по храму, в глубокой задумчивости…

– Словно не знал, что лучше изобразить?

– Да. Или… – Архитектор внезапно прикусил язык с таким видом, как будто о чем-то чуть не проболтался.

– Или?

– Казалось, он чего-то боится.

– Чего?

– Не знаю. Но, что бы это ни было, это явно как-то связано с Римом.

Данте задумался.

– Думаете, новая тема мозаики как-то связана с этими страхами? – наконец спросил он. – Может, Амброджо хотел рассказать своим произведением именно о них?

Якопо стал с затравленным видом озираться по сторонам. Казалось, ему очень хочется закончить этот разговор и вернуться к работе.

– Но вы ведь наверняка подозреваете, чего именно боялся мастер Амброджо, – не отставал от него поэт.

Якопо не ответил и отвернулся, но Данте ухватил его за плечо.

– Между прочим, в распоряжении Магистрата есть средства способные развязать язык кому угодно.

– Мы работали вместе с Амброджо в храме Сан Паоло… И там говорили… Там говорили разное о смерти папы-отшельника Целестина V… – пробормотал Якопо.

– Ну и что? Все знают, что его приказал убить Бонифаций.

Архитектор, кажется, непритворно удивился.

– Нет, мессир Данте! Папа Бонифаций не отдавал такого приказа. В Риме шепотом рассказывали о том, что Бонифаций пришел в ярость, узнав о кончине Целестина, и три дня проклинал смерть, лишившую его надежды узнать нечто очень важное…

– Нечто очень важное? – удивленно спросил Данте.

– Да! Какие-то тайные знания, которые Целестин якобы унес с собой в могилу…

Данте не верил своим ушам.

Да нет! Не может быть! Наверняка эти пустые сплетни распускают приближенные злодея Бонифация, чтобы снять с него обвинение в убийстве!..

– Какие еще тайные знания?

– Это никому не известно. Но, может, Амброджо об этом знал. И, возможно, не только он!

Данте пытался осмыслить услышанное.

– Не только он? Кого вы имеете в виду?

– Когда мы работали в храме Сан Паоло, в соседнем монастыре проживали законники, занимавшиеся чем-то особенным по приказу Бонифация.

Поэта озарила догадка.

– Вы имеете в виду Антонио да Перетола, знатока законов с вашего Третьего Неба? Он тоже там жил?

Якопо молча кивнул.

– Возможно, именно он поможет вам, мессир Данте. Он был довольно близок к людям, распускавшим всякие слухи…

Данте посторонился. Прямо перед ним кран с противовесом поднимал кирпичи. Это приспособление заинтересовало поэта. В сущности это был простой рычаг Архимеда, но огромного размера – излюбленное устройство мастеров с севера.

– Вижу, у вас тут много таких кранов.

– На большой стройке без них никак.

Поэт осмотрелся по сторонам. От старой церкви Санта Репарата сохранились лишь остатки древних стен по периметру. Скоро и они исчезнут под полом нового храма…

Подняв глаза ввысь, Данте попытался представить себе, на что будет походить законченное сооружение.

Колоссальная церковь, построенная такими мелкими людишками…

Якопо проследил, куда смотрит поэт.

– Когда мы поставим купол, это будет самая большая церковь всего христианского мира. Шедевр мастера Арнольфо. Благодаря ему имя Флоренции прогремит по всему свету.

– Имя Флоренции теперь гремит и в преисподней, – пробормотал Данте. – Этот город не только рвется ввысь, но и падает в бездну, пробитую при падении самим Люцифером.

Удивленный архитектор молча слушал поэта…

Антонио да Перетола, человек с лисьим лицом, жил в монастыре Сан Марко. К этому часу он должен был уже закончить занятия в школе францисканцев и вернуться к себе в келью.

И действительно, Антонио да Перетола был у себя. Вокруг него было разложено множество открытых книг, сам Перетола что-то писал в огромном фолианте. Данте подумал, что он сравнивает различные тексты и записывает расхождения между ними.

Увидев поэта, Антонио да Перетола тут же перестал писать и захлопнул фолиант.

– Приветствую вас, мессир Антонио, – сказал Данте.

– Прошу прощения за то, что прервал ваши занятия, – добавил поэт, указывая на закрытую книгу.

Антонио да Перетола встал и поклонился Данте.

– Ничего срочного, – сказал он, убрал со скамьи пергаментные свитки и жестом пригласил поэта садиться.