Текст книги "Искушение Данте"
Автор книги: Джулио Леони
Жанр:
Исторические детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)
Часть вторая
Антилия
В тот же день, в час вечерни
Медная вывеска под аркой зазывала любителей выпить в таверну под названием «Путь в Иерусалим». Вывеска была в форме рыцарского щита. Помимо названия на ней были грубо намалеваны группа вооруженных всадников и истекающая кровью отрубленная голова сарацина, встречавшая посетителей безумным взглядом вытаращенных глаз. Еще на вывеске был красный крест.
«Так им и надо, этим грязным тварям сарацинам!» – подумал Данте, которому, кроме этой вывески, тут ничего не нравилось.
Таверна представляла собой остатки большого здания времен Римской Империи с провалами в стенах, заложенными тесаным камнем. Верхняя часть стен этого некогда высокого здания почти полностью обрушилась. Стена наверху сохранилась лишь с одного угла, где она походила на грубую башню с зубчатой вершиной.
И вот на эту руину кто-то повесил вывеску с названием главного города Святой Земли и с головой сарацина!
Что-то неприятное было в этой таверне и в окруживших ее деревянных лачугах.
Чуть дальше начинались широкие поля, а следующие каменные здания виднелись в отдалении возле новых городских стен.
Данте с брезгливой миной осмотрелся по сторонам.
С какой это стати ученые мужи решили собраться здесь, а не в любой из многочисленных таверн внутри старых городских стен?! Почему они прячутся здесь от взглядов честных обывателей? Какую тайну скрывает в себе Studium?
Название таверны тоже не понравилось Данте. После поражений христиан в Святой Земле мамлюки начали отвоевывать у них Палестину пядь за пядью, и Иерусалим стал не только Святым Городом, но и городом, навевающим тяжелые мысли. Его название явно не подходило для таверны.
По выщербленным ступеням Данте поднялся к дверям. Из таверны доносился громкий шум голосов. Похоже, здесь, несмотря на поздний час, собралось множество народа. Поэт раздраженно подумал о том, что, по всей видимости, никто во Флоренции не подчиняется запрету Магистрата шататься по ночам во Флоренции. Данте решительно толкнул дверь и вошел в таверну, полную слуг и посетителей, сидящих за длинными столами вдоль стен. В центре таверны полыхал огонь жаровни. Над огнем булькал большущий медный котел и жарилось мясо на вертелах, которые крутили сидевшие на полу маленькие оборванцы. Данте, поморщившись, подумал о том, что хозяин таверны наверняка купил их себе в рабство за пару медных монет в какой-нибудь нищей крестьянской семье.
В помещении висел дым от жаровни и светильников. Он клубами поднимался кверху и постепенно исчезал сквозь отверстие в крыше. Крики, вопли, стук мисок и ложек о стол начали действовать Данте на нервы, и он испугался того, что у него снова разболится голова. Это напомнило ему утреннюю ярмарочную толпу. Он уже прикидывал, не стоит ли удалиться, когда услышал голос:
– Сюда, мессир Алигьери! Сюда! Добро пожаловать на Третье Небо!
Поэт обернулся и увидел в дальнем углу слева аптекаря. Тот вскочил из-за стола, за которым сидел вместе со своими друзьями, и стал махать Данте руками. Поэт нарочито медленным шагом пошел в его сторону. Ему хотелось, чтобы его движения дышали чувством собственного достоинства, которое древние считали спутником мудрости. Кроме того, у него появилась возможность рассмотреть сидевших за столом людей.
При этом он чувствовал, что его тоже изучают с ног до головы.
Товарищи аптекаря сидели за большим столом. У Данте возникло такое ощущение, будто их от окружающих отделяет невидимая стеклянная стена. Хотя таверна была переполнена, рядом с ними, как ни странно, никто не сидел. Те же, кто сидел к ним ближе всего, вели себя тише и спокойнее остальных.
Сидевшие за столом были не только прекрасно одеты. Об их особом положении говорила покрывавшая стол чистая скатерть. Кроме того, если остальным подавали еду в грубых деревянных мисках, то эти ели из оловянных тарелок и пили из кубков. Они сидели не на грубых лавках, а на стульях с высокими резными спинками.
Теофило по-прежнему махал Данте рукой, но остальные не шевелились. Дождавшись, когда поэт приблизится, они все вместе поднялись и отвесили ему не глубокий, но почтительный поклон.
Удивленный Данте в свою очередь поклонился. Так вот каково оно – общество мудрецов, о котором говорил аптекарь!
Во Флоренции было не так уж много ученых, но ни один из людей за столом не был знаком Данте. Наверняка все они, как и Теофило, приехали сюда из других городов!
Поэта вывел из задумчивости голос аптекаря.
– Мы несказанно рады приветствовать вас здесь, мессир Данте! – сказал Теофило и повернулся к своим друзьям: – Перед вами поэт Данте Алигьери. Мой учитель и друг.
Данте пожал плечами. На самом деле он не мог претендовать на звание учителя, потому что никогда ничего не преподавал. Впрочем, в глубине души он был польщен и обрадован.
– Благодарю вас за приглашение, мессир Теофило. Благодарю за приглашение и всех остальных. Надеюсь, мое общество не будет вам в тягость.
– Ни в коем случае! Ваше посещение для меня большая честь. Разрешите мне представить вам моих друзей. Августино ди Менико, – продолжал аптекарь, указав на сидевшего справа широкоплечего мужчину, на целую голову выше остальных. – Он занимается натуральной философией и проник во все секреты Творения. Августино только что вернулся из стран, где господствуют неверные. Несколько лет он прожил в Триполи. Там он переводил на наш язык труды язычников. Он знаток алхимии и древних языков… В этом ему не уступает сидящий рядом с ним Антонио да Перетола – законник и нотариус, выдающийся знаток права.
С этими словами аптекарь указал на поклонившегося Данте человека с лисьими чертами лица.
– Вы наверняка состоите на службе в папской курии? – спросил Данте, стараясь скрыть неприязнь.
– Я был начальником канцелярии его святейшества, – сказал да Перетола. О его высоком положении говорили тяжелая золотая цепь на груди и унизанные перстнями пальцы, а также расшитое золотом платье, выделявшееся на фоне более скромной одежды остальных.
– Бруно Амманнати, знаток богословия, – продолжал Теофило, указывая на третьего из присутствовавших. Это был монах-францисканец, и он выглядел немного странно в этом заведении, созданном ради плотских утех. У него было живое лицо умной, но хитрой обезьяны.
Данте не очень удивился тому, что монах пришел в таверну. Разглядывая богослова, поэт подумал о том, что веселые святые отцы, видимо, встречаются не только в Болонье. Было видно, что ряса монаха сшита из тонкой дорогой ткани.
Хотя богослов наверняка ощутил настороженное отношение Данте, он не подал вида и с подчеркнутой вежливостью приветствовал поэта.
– А это совсем недавно прибывший к нам из Рима геометр и архитектор Якопо Торрити.
– И математик, – не преминул с довольно важным видом добавить римлянин.
Данте вспомнил, что слышал об этом человеке. Якопо Торрити был одним из помощников великого Арнольфо ди Камбио и приехал с ним из Рима, когда начали строить новый собор. Поэт окинул быстрым оценивающим взглядом лошадиное лицо математика, дышавшее большой силой воли. Длинные руки Якопо Торрити словно от рождения предназначались для того, чтобы поднимать камни, в них чувствовалась страшная сила…
В этот момент, не дожидаясь приглашения Теофило, из-за стола встал энергичный человек с собранной на затылке пышной шевелюрой и решительной складкой губ, чем-то напоминавших львиную пасть. Он подошел к поэту и поклонился поэту.
– Меня зовут Веньеро Марин. Всегда к вашим услугам, мессир Данте. Надеюсь, что вы будете ко мне так же благосклонны, как и остальные собравшиеся за этим столом ученые мужи. Они с распростертыми объятьями приняли меня на берегах Арно, хотя мне и не сравниться с ними в мудрости и знаниях, – произнес человек с пышной шевелюрой с приятным венецианским акцентом. – Моя наука – море. А моя кафедра – мостик галеры, с которого земные дела зачастую видятся совсем иначе…
Данте сразу понравился непосредственный венецианец. Похоже, он был ровесником поэта, хотя его обветренное изборожденное морщинами лицо и выглядело старше. Его слова прозвучали как журчание горного ручья на фоне ледяного океана чопорных педантов.
– Наука ветров и морей созвучна учению о движении звезд. И она основывается на точном расчете и понимании истинной сути вещей, – улыбнувшись, ответил Данте венецианцу, изучавшему его пристальным взглядом своих серых глаз. – В этом она сродни виднейшим из наук, которые, однако, не могут похвалиться такой же древностью. Ведь сам Спаситель избрал своих первых учеников среди людей, бороздивших воды!
– Мессир Веньеро не рыбак, а отважный капитан венецианского флота, – поспешно вставил Теофило, словно не желая выпускать из рук бразды правления церемонией знакомства, прерванной порывистым венецианцем. – К сожалению, он поссорился с дожем и покинул Венецию в поисках убежища на чужбине. Поэтому-то он и оказался здесь, вдали от моря…
– К чему скрывать! Мне грозила смертная казнь! – сказал внезапно погрустневший венецианец.
Ошеломленный этим признанием, Данте уставился на него вытаращенными глазами. Венецианец перехватил его взгляд и пояснил:
– Моряку не должно засматриваться на женщин. Даже в Венеции, где почти все – моряки. А меньше всего внимания они должны обращать на жен членов Совета.
– Наши подруги – пропахшие рыбой сирены, – добавил он и расхохотался, но глаза его были грустны.
Последним за столом сидел молодой человек с пышными темными волосами, падавшими ему на плечи. У него был пронзительный орлиный взгляд, на лице лежала тень тайной тревоги и бессонных ночей, проведенных за книгами. Он был неподвижен как статуя. За все это время молодой человек не проронил ни слова, но не сводил глаз с лица поэта.
И вот теперь он заговорил, не дожидаясь приглашения аптекаря.
– Мы встречаемся впервые, и все же вы знаете меня, мессир Данте, а я – знаю вас. Меня зовут Франческо из Асколи.
Данте был поражен. Остальные – почтительно закивали, а Теофило ограничился тем, что пискнул:
– Мессир Чекко избран ректором Studium!
Франческо Стабили – более известный как Чекко из Асколи – славился как самый выдающийся астролог всех времен и народов.
Чекко распростер руки, и Данте с готовностью обменялся со знаменитым ученым крепким объятьем.
– Разумеется, я знаю вас, мессир Чекко, и приветствую в вашем лице великого медика и астролога! – с искренним восхищением воскликнул поэт.
– А я рад приветствовать величайшего из поэтов! – ответил Чекко. – Я давно хотел познакомиться с вами. Вся Италия восхищается благозвучием ваших произведений. Никто и никогда не писал так прекрасно, как вы. Будь сейчас жив император Фридрих, он обязательно пригласил бы вас к себе, чтобы вы пролили бальзам вашей сладостной поэзии на его душу, истерзанную государственными заботами.
– Будь сейчас жив император Фридрих, вы бы пребывали у него при дворе, проливая свет ваших знаний на будущее Империи. Ведь вы – любимый ученик Гвидо Бонатти! – с поклоном ответил Данте.
– Умудренного знаниями о небе! – почтительно добавил Чекко.
– И знатока магических ритуалов! – сказал поэт.
– Можно считать и так…
Наконец церемония знакомства закончилась, и Данте сел на единственный свободный стул, явно предназначавшийся ему. Он устроился поудобнее, откинулся на спинку и задумался, глядя на тех, кто сидел рядом с ним.
Вот кто создаст во Флоренции университет! И среди них – ни единого флорентийца, а смерть уже выхватила одного из их рядов!
– Вот я и на Третьем Небе. В кругах душ, посвятивших себя учению и науке, о которых говорил мне Теофило, – сказал наконец Данте, не обращаясь ни к кому в особенности. – Но почему же вы собираетесь в таком странном месте?.. Мне известно, что ваш Studium еще не имеет своего помещения. Однако Магистрат, разумеется, выделил бы вам зал в монастыре Сан Пьеро. Или в каком-нибудь еще монастыре…
Поэту показалось, что присутствовавшие тайком переглянулись.
– Потерпите немного и все поймете, мессир Алигьери, – сказал аптекарь и кивнул в один из углов таверны, где воцарилось особенное оживление.
Внезапно раздались медленные удары барабана, сопровождавшиеся звоном бронзовых тарелок. Под одобрительные возгласы публики в помещении возникла женская фигура. Посетители тут же повскакивали с мест, замахали руками, завопили разные пошлости и стали колотить деревянными мисками по столам в такт барабану, порой его заглушая.
Данте с вопросительным видом повернулся к Теофило.
– Это Антилия. Танцовщица, из-за которой слава о таверне мессира Бальдо докатилась до самого Рима! – возбужденно пояснил аптекарь.
Поэт огляделся по сторонам.
Так, значит, эту грязную дыру знают даже в Риме! Бедная, бедная Флоренция! Во что ты превратилась! Выйдя за пределы старых стен, ты стала новым Вавилоном! Где твоя древняя честь?! Что это за новые идолы?! Какая-то танцовщица с размалеванным лицом?! Кто она?! Откуда?!
Погрузившись в эти тягостные размышления, поэт ограничился тем, что заметил:
– Антилия? Такого имени нет в святцах.
– Будьте уверены в том, что Антилия не попала бы в святцы, зови ее хоть Мария Магдалина! – рассмеялся Веньеро. – Конечно, ее нет и не будет в святцах, – ироническим тоном добавил он. – Но уверен, что и вам понравятся ее явные и тайные достоинства.
Данте его уже не слушал. Он силился рассмотреть происходящее на том конце таверны, но ему мешала толпа посетителей. В центре всеобщего внимания была смуглая женщина, закутанная в покрывало.
Внезапно раздался чей-то вопль и взрыв всеобщего хохота. В другом конце зала какой-то однорукий верзила схватил за промежность какого-то подвыпившего посетителя и потащил его к выходу. Пьяный орал, как будто его режут.
– И сегодня хозяин действует как настоящий крестоносец, – подмигнув остальным, сказал Бруно.
– Почему как крестоносец?
– Разве вам не известен этот ловкий боевой прием, прибывший к нам из-за моря, мессир Алигьери? – вмешался Веньеро. – На самом деле мавры подарили нам не только свои комментарии к Аристотелю! Когда наши воины в кольчугах и латах впервые высадились на азиатских берегах, язычники сначала испугались, считая их неуязвимыми. Впрочем, они скоро поняли, что и в христианских доспехах есть слабое место и стали действовать так, как только что поступил Бальдо. Хоть у него и одна рука, он легко справится с любым верзилой.
Внезапно раздался бой большого барабана, заглушивший остальные звуки в таверне. Возможно, это был сигнал, потому что танцовщица двинулась грациозной походкой к столу, за которым сидел Данте. Она шла сквозь лес тянувшихся к ней рук как галера, рассекающая морские волны. На ее скрытом до половины покрывалом лице было написано презрение к таким грубым проявлениям восхищения.
Однако Данте показалось, что презрительное отношение танцовщицы к толпе притворно. Наверняка ей льстило всеобщее внимание и она лишь изображала пренебрежение.
Ритмичные удары барабана и тарелок усилились. Антилия подходила все ближе и ближе. Любопытство, которое вначале испытывал поэт, стало перерастать в неосознанное возбуждение. Он как зачарованный наблюдал за приближением женщины. Она двигалась, ловко уклоняясь от жадных пальцев взволнованных зрителей.
Данте наконец разглядел танцовщицу в подробностях. Ее тело было скрыто под тонким шелковым покрывалом, искусно вышитым узорами с павлиньих перьев. В своем диковинном одеянии она напоминала грациозную экзотическую птицу. Изящные запястья украшены металлическими браслетами. Ни в одной флорентийской таверне Данте не доводилось видеть подобную танцовщицу.
Вот Антилия подошла к столу ученых мужей и остановилась, слегка поводя бедрами и позванивая браслетами. Она пристально смотрела на сидевших за столом. Данте заглянул в ее глаза – они были черны как оникс. Чувственным движением Антилия запрокинула голову, изогнув шею, украшенную монистом из мелких золотых монет. Потом она повела плечами, качнула грудью и роскошными бедрами и начала извиваться. Извивалось все ее тело от шеи до тонких лодыжек, украшенных золотыми цепями. Танцовщица завертелась на месте, подняв руки, на ее лице была написана гордость языческой жрицы, совершающей древний ритуал.
Данте не отрывал взгляда от ее прекрасного лица. В ее чертах было что-то восточное. Высокие скулы были умело подчеркнуты румянами, и из-за этого ее лицо казалось отлитым из бронзы. Танцовщица двигалась с грацией пантеры.
Поэт был околдован. Танец Антилии был похож на некий нечестивый ритуал, ведь праздновавшая его жрица явно не отличалась скромностью. Но при этом в нем было что-то духовное, две противоположности – дух и плоть – слились воедино… Если в Земном Раю танцевали, это делали именно так. Там танцевала сама Лилит. Так танцевали те, чье падение повлекло за собой многовековые страдания человечества. На лице Антилии больше не было сладострастия, с которым она перед этим открывала свое тело чужим взглядам. Теперь у нее на губах играла ангельская улыбка.
Поэт с удивлением поймал себя на мысли, что в грязную таверну воистину спустилась с небес божественная посланница, ангел, недоступный постыдным желаниям.
Танцовщица вращалась все быстрее и быстрее. Полы ее покрывала вращались вместе с ней, поднимаясь все выше и выше. Наконец они раскрылись под взглядами онемевших зрителей как лепестки огромного цветка. Музыка грохотала. В неистовом темпе били тарелки и барабаны.
Данте всем своим существом ощущал, как собравшиеся вокруг него мужчины желают эту женщину. Какая-то сила подняла его на ноги вместе со всеми. Словно магнитом его тянуло к восхитительному женскому телу, полностью появившемуся из-под раскрывшихся лепестков покрывала. На женщине не было никакой одежды. Лишь на плоском животе сверкал золотой кулон на цепочке. Не видя ничего вокруг себя, Данте не мог оторвать взгляда от треугольничка мягких волос в низу ее живота…
Женщина продолжала в экстазе вращаться на одном месте в ореоле лепестков, расшитых павлиньими глазами. Ее сложенные над головой руки трепетали. Казалось, ее танец никогда не кончится…
Внезапно музыка замолчала. В этот же момент танцовщица прекратила головокружительное вращение так легко и просто, словно была невесомой. Покрывало упало и скрыло от посторонних глаз ее обнаженное тело.
Женщина закуталась в покрывало и некоторое время стояла неподвижно, переводя дух, с таким видом, будто понятия не имела о буре желаний, которую вызвала среди зрителей.
Данте тоже окаменел. Потом осознал, что смотрит на танцовщицу разинув рот от вожделения, устыдился и попытался взять себя в руки. Не иначе, это последствия приема загадочного снадобья чанду, иначе с чего флорентийскому приору так реагировать на вид обнаженного женского тела, пусть даже такого прекрасного. Поэт смутился и сел, надеясь на то, что никто не заметил, как он с разинутым ртом пялится на голую женщину.
Молчание нарушил Теофило:
– Теперь вы наверняка понимаете, почему мы называем наш узкий кружок последователями Третьего Неба.
Приковывая к себе похотливые взгляды мужчин, танцовщица в гробовой тишине подошла к двери, скрытой за занавеской, и исчезла.
Все начали разговаривать и смеяться, но как-то невесело, словно каждый боролся в этот момент со своим демоном сладострастия.
– Понимаю, – пробормотал Данте. – Легко могу себе представить, что перед нами была посланница самой богини, управляющей третьим хрустальным сводом небес.
Возбуждение постепенно проходило, и поэт с трудом приводил в повиновение собственные чувства.
Неужели божественная покровительница будущего университета его родной Флоренции – распутница? Блудница, триумфально шествующая из одной таверны в другую без одежды и при всех регалиях своего постыдного ремесла!
Остальным приорам наверняка дали взятку! Только это может объяснить царящее во Флоренции разложение нравов!
«Как это много говорит о нашем времени! – пряча горькую усмешку, подумал поэт. – Богиня любви избрала своей посланницей блудницу!»
От тягостных размышлений Данте отвлек звучный голос Веньеро.
– Ну и как вам это зрелище, мессир Данте? Вам не кажется, что мудрость наших друзей проявляется и в их тяге к красоте – лучшем из того, что есть в этом мире? Поверьте мне, я знаю всех знаменитых красавиц Средиземноморья, но этой женщине нет равных!
– А кто она такая? – стараясь говорить как можно равнодушнее, спросил поэт.
– Антилия появилась во Флоренции недавно, – ответил Августино, в чьих глазах еще блестело желание. – Она из далеких стран. Видели, какое у нее лицо? Говорят, она одна из немногих, кто спасся во время резни, учиненной сарацинами в Сан Джованни д’Акри. У нее ничего и никого нет, только эта умопомрачительная красота. Наверняка на родине она и научилась этому невероятному танцу. Это вам не наши деревенские пляски!
– Вряд ли ее родители итальянцы.
– Может, они были византийскими греками. Или евреями. Или рабами родом из Анатолии. Она и сама не знает. Или не хочет признаваться.
– Ну и как? – с хитрым видом спросил поэта Бруно Амманнати. – У вас не возникает желания поближе познакомиться с этим источником нашего вдохновения?
Мужчины за столом навострили уши, всем было интересно, как Данте, этот поборник добродетели, отреагирует на подобное предложение.
– Здесь пиршество скорее любви, а не мудрости, – уклончиво ответил он.
– Причина тому – женщина, которой вы только что восторгались, мессир Алигьери, – сказал Антонио да Перетола. – Но разве не могли быть посвящены ей ваши строки, которые я с удовольствием вспоминаю:
Данте возмутился, услышав начало одной из канцон, посвященных им Беатриче. Как можно восхвалять этими словами плотские прелести какой-то там танцовщицы?!
У него на языке вертелась резкая отповедь, но он удержался. Ведь Антонио наверняка хотел не обидеть его, а польстить ему!
– Кроме того, и мудрейший Соломон не отказывался выполнять пожелания царицы Савской. Он делал это без колебаний и не утерял из-за этого ни крупицы своей славы, – каким-то двусмысленным тоном сказал архитектор Якопо. – Может, и вы найдете здесь новые источники поэтического вдохновения…
– Увы, но обязанности моей новой должности не оставляют мне времени для сладостных любовных песен, – ответил Данте.
– Но ведь мы рассуждаем здесь не только о любовных утехах, – миролюбиво заметил Чекко из Асколи. – Мы говорим и о плодах познания, и о том, что скрыто от нас природой, которая ревниво стережет свои секреты. Истинное призвание ученого – пытаться проникнуть во все тайны. В этом и заключается высшая задача Studium, который мы создаем.
– И все же именно любовь должен особенно тщательно изучать человеческий ум, – настаивал Якопо. – Кому это знать лучше вас, мессир Алигьери?!
Все закивали, соглашаясь с архитектором. Августино даже открыл рот, чтобы что-то добавить.
– Именно любовь, говорите? – внезапно опередил его Данте. – А смерть? Злодеяние?
Никто не нашелся что ответить.
– Злодеяние? – пробормотал наконец Бруно. – Думаете, ученым умам стоит заниматься злодеяниями? Как это можно? Ведь и Сократ, и Платон считали любовь и злодеяние несовместными?!
Данте оглядел собравшихся.
– Злодеяние ужасно, но его источник все в той же душе человека. Злодеяния сопровождают нас с момента первого грехопадения. С первого убийства, когда Каин призвал брата к себе на пастбище. – Данте на секунду замолчал, оценивая впечатление, произведенное его словами. – При этом мне кажется, что нет такой загадки, какую не могли бы решить разум и добродетель. Ведь злодей оставляет на теле своей жертвы отпечатки не только своих рук, но и своей черной души. Жертва же по принципу тайного влечения противоположностей притягивает к себе своего палача. Выходит, палач и жертва две стороны одной медали.
– Вы так думаете? – спросил Амманнати.
– Да. Укажите мне жертву, и я скажу вам, кто палач. Как и великому Архимеду, мне нужна лишь одна точка опоры.
– В каком смысле?
– В таком, что каждая жертва притягивает своего палача и создает благоприятные условия для злодеяния. Иными словами, воля злодея – вторична. Убитый связан с убийцей как звезды с небесным сводом. Самые хитроумные уловки преступника неразрывно связаны с характером его жертвы, поэтому проницательному уму не трудно найти виновного.
Поэт чувствовал на себе внимательные и удивленные взгляды собравшихся.
– Борясь со злом, – подытожил он, – Господь дарует нам способность проникнуть в ухищрения злодеев.
У всех был такой смущенный вид, что Данте засомневался в том, что они уловили ход его мыслей. Может, астроном Чекко что-то и понял. Остальные наверняка – ничего! Мысленно улыбаясь, поэт откинулся на спинку стула.
В конце концов, поставить на место этих чужаков, кичащихся своей ученостью, оказалось не так уж сложно.
На этот раз молчание нарушил Августино.
– Судя по всему, ваш интерес к злодеяниям, мессир Алигьери, не так уж и абстрактен. Похоже, вы сталкиваетесь с преступлениями и в повседневной жизни. Теперь, в должности приора, вы наверняка расследуете какое-нибудь из числа злодеяний, о которых так вдохновенно рассуждали, – с невинным видом добавил он. – Неужели во Флоренции совершено преступление?!.
– Именно так. Кроме того, это преступление касается вас.
Воцарилось гробовое молчание. Казалось, стало тише во всей таверне.
Краем глаза Данте заметил, что к их столу бочком стал пробираться Бальдо – ее хозяин. Казалось, он не мог слышать их разговор с другого конца таверны, и все равно сейчас он пожирал глазами Данте и его собеседников.
– В церкви, предназначенной на роль помещения для вашего Studium, совершено зверское убийство. Погиб мастер Амброджо, делавший мозаику.
Ни единый звук не нарушил тишины. Данте внимательно разглядывал безразличные и бесстрастные лица. Он ждал, что кто-нибудь пожалеет убитого или ужаснется. Или хотя бы удивится.
О чем же говорит это невозмутимое молчание – о спокойствии мудрецов или о том, что они и сами все знали? Да, они, несомненно, знают об убийстве! А один из них – намного больше других!
Тут, как по мановению волшебной палочки, тишина испарилась. За столом послышались удивленные и сочувственные возгласы. Ученые мужи так старались выразить свои эмоции, что стали шуметь громче подвыпивших гуляк.
– Значит, Амброджо больше нет? – выговорил наконец Чекко из Асколи. – Как же так?! Почему?!
На его лице было выражение глубокого горя, но Данте видел, что он притворяется.
– Стража во главе со своим капитаном ничего не может понять, – сказал поэт.
Прежде чем продолжать, он некоторое время внимательно разглядывал сидевших рядом с ним за столом людей, все больше и больше убеждаясь в том, что они уже все знали, но по какой-то тайной причине скрывали это.
Конечно, ему казалась нелепой мысль о том, что эти ученые могут быть замешаны в такое страшное преступление. Но ведь ему уже много раз приходилось убеждаться в том, какими невероятно двуличными могут быть люди!
– Так как же погиб мастер Амброджо? – настаивал Чекко.
– Он умирал долго и мучительно… – приор вкратце описал то, что нашел на месте преступления. – При этом он, кажется, успел написать себе эпитафию, хоть она и не вполне ясна.
– Что? Что он написал?
Данте обмакнул палец в остатки вина на дне своего кубка и начертал на скатерти знаки, замеченные им на стене в церкви Сан Джуда. Внезапно он замер с занесенным над скатертью пальцем, вспомнив фрагмент сна, увиденного им после приема снадобья Теофило. Виденное во сне и виденное наяву в церкви Сан Джуда наложились одно на другое. Видимо, Данте мельком заметил эту деталь в церкви, но не обратил на нее должного внимания, а потом чанду обострило его ум и помогло увидеть взаимосвязь.
Данте еще переживал это открытие, когда услышал озабоченный голос Теофило:
– Мессир Алигьери! Вам плохо?
Данте ответил вопросом на вопрос:
– А кто из вас знал мастера Амброджо лично?
Собравшиеся быстро переглянулись. Заговорил опять Теофило:
– Думаю, могу сказать от лица всех собравшихся, что все мы знали мастера Амброджо и восхищались его талантом.
Аптекарь говорил спокойно, но по лицам его товарищей было видно, что они поражены этим вопросом и скрытым в нем намеком.
– Вы сообщили нам о том, до чего смогла додуматься стража, – продолжал Теофило. – А сами-то вы что об этом думаете?
– Хоть я и сообразительнее стражников, сначала я тоже ничего не понял, – ответил поэт. При этом ему показалось, что люди вокруг стола вздохнули с облегчением.
– Однако несколько мгновений назад я очень много понял, – добавил он и на секунду замолк. – Минерва озарила мой ум своим факелом мудрости.
– В каком смысле? – спросил Теофило.
– Теперь мне очень многое ясно, – проговорил поэт и провел пальцем вдоль знаков, начертанных вином на столе. – Вам не кажется, что мастер Амброджо сумел нацарапать три вертикальные черточки и начал писать слово, которое ему не достало сил закончить. Не желал ли он написать по-латыни «III COELUM» – Третье Небо?
Никто не проронил ни слова.
– Забавное совпадение, не правда ли, мессир Алигьери? – проговорил наконец безразличным тоном Августино.
Данте решил ему подыграть.
К чему играть в кошки мышки?!
– Не могу даже предположить, что такие ученые мужи не пришли раньше меня к этому выводу!
– Ну и что же вытекает из этого вывода? – скрипучим голосом спросил с дальнего конца стола Якопо.
Не дав Данте ответить, в разговор вмешался Чекко из Асколи:
– Я тоже думаю, что эта надпись не случайна, и пришел к тому же выводу, что и вы, мессир Алигьери. Что же имел в виду Амброджо? Что мы повинны в его гибели? Или, может, мы должны отмстить его убийце? А в первом случае – виновны ли мы все, или среди нас скрывается лишь один убийца? Если один, то кто он?
– Возможно, что дело было совсем по-другому, – вмешался Бруно. – Что, если знаки начертал убийца, имевший в виду что-то совсем иное? Как вы думаете, друзья мои? – спросил богослов, не обращаясь при этом ни к кому в отдельности.
– Наш корабль сейчас разобьется о скалы беспочвенных догадок! – пробормотал Августино.
Данте некоторое время молча думал. Он прекрасно понял, какую позицию избрали его собеседники. Некоторые из них даже бросали ему вызывающие взгляды, позабыв о внешней учтивости.
Впрочем, Данте был готов принять вызов.
– Убийца надеется скрыться, пока мы ломаем себе головы над этой загадкой. Однако Флоренция вложила мне в руки карающий меч правосудия, и я не вложу его в ножны, пока голова злодея не покатится с его плеч, – громко и ясно проговорил поэт.
Никто не стал возражать. Все смотрели на него с непроницаемыми лицами. Теперь они напоминали поэту мошенников, которыми кишели улицы Флоренции.
