Текст книги "Искушение Данте"

Автор книги: Джулио Леони

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

Поэт с трудом взял себя в руки. Известка, прочно прилипшая к лицу убитого, отстала от него с целыми лоскутами кожи, оставившими после себя жуткие кровавые раны. В других местах кожа оторвалась вместе с волосами. Лицо мертвеца было страшно обезображено, но запястья и шея почти не пострадали. Данте набрался храбрости и приподнял рукава одежды на трупе до самых локтей. На руках тоже не было следов заразы. По всей видимости, убийца облил незнакомца известковым раствором, пока тот был еще жив, и тот умер от удушья. Присмотревшись к покойнику, Данте откинул с лица вуаль. Увидев это, капитан немного успокоился и осторожно приблизился.

– Значит, он не…

– Успокойтесь. Это не прокаженный и не чумной. Судя по его мышцам, в момент смерти он прекрасно себя чувствовал.

Капитан оправился от первого испуга и разинув рот разглядывал труп.

– Ну да! – воскликнул он. – Это он!

– Вы его знаете?

– Да! Я узнал его даже в таком виде. Это Амброджо. Знаменитый художник с севера Италии.

Данте осмотрелся по сторонам.

– В храме наверняка замыслили грандиозную реставрацию, если обратились к такому умельцу! – Он озадаченно почесал свой затылок. – Вот это да! И как некстати! Во Флоренции и так неспокойно. Не хватало только убийства знаменитого мастера. Да еще такого зверского! Что будет, когда о случившемся узнают земляки убитого? Их месть будет страшной!

В душной церкви словно пахнуло ледяным ветром.

– Строитель… – пробормотал Данте.

– Архитектор! – уточнил капитан. – И великий мастер мозаичного дела. Он отвечал за реставрацию этой церкви. Как же его, по-вашему, убили?

Данте ответил не сразу. Да и вообще его больше интересовали мотивы, а не способ убийства несчастного. Впрочем, любопытство капитана было оправданным. Ведь характер событий часто указывает на их причины!

Указав на рану в затылке покойного, Данте сказал:

– Его оглушили сильным ударом сзади, а потом он задохнулся.

– Его повесили?

– Нет, – ответил поэт, ощупывая веревку, поддерживавшую труп в неестественной позе. Она была слишком слабо затянута, чтобы задушить несчастного. – Пока он был без сознания, преступник связал ему руки за спиной и привязал за шею к бревну веревкой, которая потом и держала труп. Может, убийца что-то выпытывал у своей жертвы… Потом он стал лить на него известковый раствор, который застыл и превратился в посмертную маску. Смотрите! – Данте вытянул руку, в которой держал маску.

На известке отпечаталось лицо убитого, искаженное нечеловеческой мукой. К маске прилипли волосы с проседью и куски кожи.

Не в силах больше смотреть на обезображенное лицо убитого, Данте поднял взгляд на огромную мозаику за спиной у покойника. Заинтересовавшись, он поднял факел еще выше. В свете факела поблескивали разноцветные камешки, упавшие к подножию лесов. На стене виднелись следы того же известкового раствора.

– Убит орудием своего же мастерства, – пробормотал поэт и отошел подальше, чтобы лучше рассмотреть огромное мозаичное панно.

На стене виднелась величественная фигура старца высотой примерно в шесть локтей. Он смотрел куда-то вправо. Колени старца были слегка согнуты, правая нога приподнята, словно он собирался куда-то ринуться. Правая рука простерта вперед. Благодаря своему незаурядному мастерству художник сумел воплотить в холодном камне живые человеческие эмоции. Тело старца было выложено из разноцветных материалов. Голова – из золотых пластинок, покрытых эмалью. Грудь и плечи серебряные. Живот вплоть до бедер – из кованых медных пластинок, а левая нога – из кусочков железа. Правая нога была выложена из каких-то красноватых квадратиков. Это был не металл, а, наверное, терракота. В некоторых местах фигуры кусочков мозаики не было, словно художник отбил их, чтобы заменить другими.

– Над этой мозаикой работал мастер Амброджо, когда смерть уже распростерла над ним свои крылья, – задумчиво сказал Данте. – Но почему же?..

– А что это значит? – перебил поэта капитан, робко разглядывающий картину.

Данте взглянул на капитана. На этот раз благосклонно.

– Это сцена из Ветхого Завета. Однажды языческому царю Навуходоносору во сне явилась статуя, изображавшая падение человечества со времен далекого Золотого Века. Пройдя серебряную, бронзовую и железную эпохи своего существования, человечество вот-вот обратится в прах, каковой и является грязная глина.

По сторонам от старца художник наметил камешками очертания башен, стен и храмов – словно великан намеревался покинуть город слева от себя и направиться в более большой, расположенный справа. Данте встал по правую руку от фигуры, привлеченный одной деталью среди леса башен и куполов, поднимавшихся из-за зубчатых стен. Он сразу узнал это строение даже по эскизу, поскольку видел его во время поездки в центр мирового христианства. Замок Святого Ангела, построенный на огромных обломках гробницы императора Адриана.

Значит, старец направлялся в Рим. Страдающее и погрязшее в грехах человечество шло в Святой Город, надеясь получить отпущение грехов по случаю Centesimus – великого юбилейного года, объявленного Бонифацием VIII, чтобы отпраздновать начало нового века!

Данте снова повернулся с факелом к мертвецу. Интуиция подсказывала поэту, что между изображенной на стене фигурой и убийством существует некая связь.

– Тебя не случайно убили у подножья мозаики, – прошептал поэт на ухо мертвому мастеру. – Твое творение связано с твоей смертью!

Капитан напряженно прислушивался к тому, что шепчет Данте.

Большая часть стены вокруг огромной фигуры была подготовлена для дальнейших работ. В конечном итоге мозаика должна была стать огромным панно. А может быть, мотив убийства связан не с тем, что уже изображено, а с тем, что художник только собирался изобразить? Данте быстро осмотрел всю апсиду, но ничего не нашел. Вокруг лежали только доски.

– Обыщите здесь все! – приказал он стражникам. – Ищите холсты, бумагу с рисунками. Должны же где-то остаться эскизы мозаики.

Стражники подняли над головами факелы и стали обшаривать храм. Их поиски возглавил капитан, обрадовавшийся возможности убраться подальше от человека, шептавшегося с мертвецами. Поэт же продолжал изучать пейзаж за фигурой на стене. Маленький город, расположенный слева, мог быть любым из многочисленных укрепленных городков, которые часто изображали на модных нынче фресках в итальянских церквах. В его изображении не было ничего такого, что помогло бы Данте угадать его название. Разве что ворота на одном участке стены, вершину которых украшали четыре львиные головы… Как раз рядом с ними на штукатурке было что-то нацарапано. Данте наклонился поближе.

Тем временем вернулся капитан.

– Ничего нет, мессир. Только мусор и инструменты. Никаких бумаг. Никаких холстов.

Данте раздражал этот глупец. Он быстро повернулся и протянул капитану факел.

– Посветите мне! Хоть какая-то польза от вас будет!

Капитан с обиженным видом взял факел. Впрочем, любопытство быстро взяло верх над обидой.

– Вы говорили, что мастера привязали к бревну еще живым. Почему вы так думаете?

– Да потому, что даже со связанными за спиной руками он умудрился что-то написать на стене. Вряд ли покойник сумел бы это сделать, – объяснил Данте, показывая на знаки, нацарапанные на стене за спиной убитого.

Капитан осветил стену факелом. На стене среди красноватых пятен виднелись какие-то полоски, которые Амброджо в отчаянии провел чем-то острым. При ближайшем рассмотрении оказалось, что они похожи на буквы «IIICOE».

Данте наклонился поближе к едва заметным знакам. По всей видимости, Амброджо вывел их острым краем камешка для мозаики. Капитан внимательно следил за каждым движением поэта и тоже наклонился поближе. Потом он выпрямился.

– Ну да… И что же, по-вашему, здесь написано, мессир Данте?

– Пока не знаю. Может, это число девяносто восемь римскими цифрами и начало какого-то слова, которое мастер не успел дописать. Но это так – предположение…

Предположением было и то, что художник начертал эти знаки перед смертью. Это вполне могла быть какая-нибудь рабочая надпись, давно красовавшаяся на стене. Вариантов было много.

– А кто нашел труп? – немного подумав, спросил Данте.

– Один пастух, который искал свою овцу. По крайней мере, так он сказал. Но может, он залез сюда что-нибудь украсть… Он страшно перепугался, найдя мертвеца!

Задумавшись, Данте стал оглядываться по сторонам. У него опять разболелась голова. Очень болели глаза. Его снова затошнило. Надо отдохнуть. Все равно в церкви больше нечего делать!

– Прикажите вашим людям отвезти труп в морг неизвестных больницы Мизерикордия. Пусть отвезут его на вашей повозке. Я вернусь пешком. Прикажите страже у ворот, чтобы меня пропустили.

– Как?! Ночью?!

– Уже давно пробил утренний колокол. Скоро рассветет. Мне надо подышать свежим воздухом и спокойно подумать.

Данте покинул церковь, осторожно обогнув провал в полу. На самом краю у него на мгновение закружилась голова, а рядом не было никого, кто мог бы его поддержать. Он вспомнил молодого воина, спасшего ему жизнь. Ему хотелось бы поблагодарить своего спасителя, но поэт не нашел его среди усталых и испуганных стражников.

На пороге церкви Данте кивнул капитану, смущенно топтавшемуся перед своими людьми. Неужели этот дурак думал, что Данте тут же назовет имя убийцы?! Нда-а, судя по его разочарованной роже, именно на это он и рассчитывал!

Данте почувствовал укол самолюбия. Ведь он, скорее всего, мог удовлетворить любопытство начальника стражи, если бы чувствовал себя лучше… Данте потер себе виски. Он наверняка мог бы понять причину убийства!

Однако внутренний голос шептал поэту, что все не так просто.

– Завтра! – сказал он. – Мы поговорим об этом завтра. Когда будет светить свет.

На улице Данте заметил первые проблески рассвета и обернулся. Теперь строгие очертания церкви были хорошо различимы. Что-то в ее стенах было не то. Недобрая аура… Казалось, руки, внесшие на протяжении столетий в нее столько изменений, оставили на ней и следы своих преступлений.

«Судьба накладывает свой след не только на человеческие судьбы, но и на все, что окружает человека, – подумал он. – Не только души людей, но и камни могут стать сосудами зла…»

Ему хотелось побыть одному, подышать свежим воздухом в надежде избавиться от головной боли. Было очень рано. В этот час не найти открытую лавку торговца лечебными травами. Хотя…

Данте вспомнил недавнее постановление, изданное, когда он входил в состав Совета Ста. Поэт всегда гордился своей памятью. Даже сейчас он мог продекламировать наизусть почти все книги «Энеиды», а уж постановление словно лежало у него перед глазами.

«Милостью приоров… разрешается открыть лавку магистру Теофило Спровьери, врачу и аптекарю родом из Сан Джованни д’Акри…»

Речь шла о лавке и лаборатории на виа Лунга рядом с Римскими воротами. Придется вытащить магистра Теофило из постели! В конце концов, он обязан своим благоденствием именно Данте, а сам Данте – приор, на него не распространяется запрет на ночные перемещения по улицам. Он вообще может делать, что хочет. К тому же он приор гильдии врачей и аптекарей. Вот пусть товарищ по ремеслу ему и поможет.

Снадобье! Любое снадобье и свежий воздух!.. И боль наверняка отступит…

Однако пешая прогулка до Римских ворот не принесла Данте облегчения. Головная боль усилилась, он быстро выбился из сил и обливался потом. Помимо всего прочего, поэт понял, что заблудился в лабиринте улочек за церковью Санто Спирито.

Завернув за угол, Данте столкнулся с запыхавшимся пузатым священником. У того был вид нездорового человека, который часто прибегает к помощи лекарств и прочих снадобий. Поэту показалось, что, увидев его, священник вздрогнул, а на лице его промелькнул испуг.

– Где-то здесь – лавка аптекаря, – сказал Данте, преградив дорогу священнику и уставившись на него налитыми кровью глазами. – Где она?

Священник побледнел и стал удивленно разглядывать одеяния Данте и его искаженное лицо. Данте поправил головной убор, расправил складки одежды и повторил вопрос. Увидев регалии приора, священник смутился и пробормотал, указывая дорогу дрожащей рукой:

– Вот там. Слева. Сразу за Фонтаном Смерти.

Данте зашагал в указанном направлении, довольный впечатлением, произведенным знаками его должности. Он даже оглянулся на священника, старавшегося скорее скрыться с глаз безумца в одеждах представителя власти.

От невыносимой головной боли у Данте потемнело в глазах, он спотыкался о неровные камни мостовой. Ничего не видя вокруг себя, он кое-как добрался до фонтана, сложенного из серых камней, над которыми возвышались остатки римской статуи. За много веков ветер и дождь превратили лицо никому не нужной мраморной женщины в страшную маску…

Данте выпил немного ледяной воды из фонтана, и присел на камень перевести дух. Даже здесь рядом с ним таилась смерть, сверлившая ему спину взглядом пустых глазниц.

Смешно открывать аптечную лавку в таком месте! А может, выбор места продиктован тайными знаниями? Исцеление и Смерть, неразделимые, как две стороны одной медали в этом городе, как и во всем мире.

Данте прошел несколько шагов по одной из улиц, начинавшихся на площади с фонтаном, и уже издали узнал знакомую дверь с резной притолокой, украшенной эмблемами гильдии. До двери он добрался как во сне.

Несмотря на ранний час, лавка была открыта. Из дверей лился неверный свет, словно кто-то ходил внутри со светильником в руке.

Внутри лавка напоминала необычную библиотеку. Вдоль всех стен высились полки, уставленные шеренгами банок и прочих разноцветных стеклянных и керамических сосудов. В центре помещения стоял обширный стол с мраморной столешницей. На нем располагались каменные, бронзовые и деревянные ступки разных размеров. Рядом были печурки, на которых в медных ковшах и ретортах кипело что-то благоухающее. В дальней стене был каменный очаг. Горевший в нем огонь наполнял аптеку красноватыми бликами.

Над столом склонился человек примерно того же возраста, что и Данте, он что-то толок в ступке. Человек оторвался от своего занятия и бросил на поэта любопытный взгляд. Аптекарь был худ, с иссиня-черными волосами и живым взглядом темных, раскосых на азиатский манер глаз. В его движениях сквозила почти кошачья грация.

– Чем могу служить вам, мессир? – спросил он, почтительно склонив голову. При этом в свете лампы стали видны глубокие морщины, бороздившие его лоб.

Ничего не отвечая, Данте осмотрелся по сторонам. Ему нравился образцовый порядок, царивший в аптеке, изящные формы сосудов и вдумчиво расставленная мебель.

Он понял, что хозяин аптеки не шарлатан, и ему сразу полегчало. Здесь царил дух современной науки, все дышало новыми временами, ясными мыслями и здравым смыслом, как в Парижском университете. Аптека показалась Данте в полном смысле этого слова передовой.

– Дайте мне порошок из корней аконита и боярышника. И настой тимьяна, черный перец и свежей ивовой коры, – сказал он наконец.

Аптекарь внимательно разглядывал Данте, вновь начиная что-то потихоньку толочь в ступке. Казалось, он думает, зачем посетителю эти снадобья.

– Странные вещи вы просите. Словно вы хотите и терзать, и успокоить свои органы. Кстати, аконит очень опасен… Кто прописал вам все это? – Аптекарь говорил вежливо, но в его тоне сквозила подозрительность.

– Я Данте Алигьери, приор Флоренции! – не терпящим возражения тоном заявил поэт, скривившись от нового приступа боли. – Я мастер аптекарского дела и разбираюсь в медицине. Мне прекрасно известно, что от аконита можно умереть…

С этими словами Данте приблизился к столу и взял с него тяжелый бронзовый пестик.

– Я не собираюсь сводить счеты с жизнью! – крикнул он. – Этими средствами я просто хочу заставить лишнюю желчь покинуть мой организм естественным путем! Вы дадите мне лекарства или прикажете размозжить вам голову, чтобы добраться до них?!

Данте тут же устыдился своей вспышки гнева и опустил руку с пестиком.

Аптекарь внимательно слушал объяснения Данте и, кажется, не обиделся на высокомерный тон поэта.

– Данте Алигьери! – воскликнул он, всплеснув руками. – Ваш неожиданный визит для меня большая честь! Разве я мог надеяться когда-либо узреть великого поэта в моей скромной лавке?! Вы помните меня? Я Теофило Спровьери. Мы познакомились еще на студенческой скамье в Болонье? Помните? – с некоторым разочарованием повторил аптекарь под недоумевающим взглядом Данте.

На студенческой скамье?! Сначала Данте ничего не мог вспомнить. Потом имя аптекаря вызвало у него смутные воспоминания.

Ну да! Много лет назад! Когда он недолго учился в университете и писал любовные оды к Беатриче!

– Да! Вспомнил! Теперь я вспомнил ваше лицо! Простите меня. От боли у меня совсем помутился рассудок.

Данте надеялся на то, что аптекарю будет достаточно его извинений, но тот, вместо того чтобы направиться к полкам за снадобьями, приблизился к поэту.

– Какова же природа заболевания, которым вы страдаете? – спросил аптекарь, пристально взглянув в глаза Данте, словно хотел увидеть там самую суть боли, терзавшей его собеседника.

– Разлившаяся по венам черная желчь. Она как кипящая лава бурлит у меня в голове, – с трудом ответил Данте.

В глазах Теофило вспыхнул огонек.

– Может, вам поможет мое новое лекарство! – сказал он, обрадовавшись возможности облегчить страдания уважаемого земляка и проявить себя при этом настоящим мастером своего дела. – Доверьтесь мне, мессир Алигьери, и позвольте мне прибавить каплю собственных знаний к бескрайнему морю ваших.

В углу аптеки стоял тяжелый деревянный сундук, окованный железом. На его крышке висел огромный замок под два ключа вроде тех, под какими прятали свои сокровища самые богатые флорентийские ростовщики.

Аптекарь достал из шкафчика два ключа, приблизился к сундуку и вставил один из ключей в верхнюю скважину замка.

Несмотря на слепившую его боль, Данте с восхищением созерцал это чудо механики. Замок был сконструирован таким образом, что открыть его можно было, только действуя обоими ключами одновременно. Сначала надо было повернуть на один оборот первый ключ, а потом вставить второй и повернуть его в обратную сторону на бесчисленное количество оборотов.

Наконец раздался щелчок, дужка замка открылась, и Теофило поднял тяжелую крышку сундука.

Данте не смог толком разглядеть содержимое сундука, ему даже показалось, что аптекарь нарочно заслоняет от него сундук своим телом. Данте только заметил на дне свиток бумаг, перевязанных шнурком, а в одном из отделений с деревянными перегородками – большую склянку, закупоренную металлической пробкой. В банке была незнакомая зеленоватая жидкость.

– Вот снадобье, о котором я вам говорил. Лекарство от всех болей в хрупком человеческом теле. Оно облегчает даже душевные страдания, – пояснил Теофило, закрыв сундук и с величайшей осторожностью водрузив склянку на стол.

Данте начал догадываться, о чем идет речь. Во Флоренции поговаривали об особой траве, которую крестоносцы привезли в Европу с Востока. Это была так называемая «трава ассассинов», коварный и искусных убийц, единственным законом для которых было слово кровожадного Горного старца. Эта трава могла успокаивать органы чувств, приглушать эмоции и стирать из памяти воспоминания. Древние греки знали ее и называли лотосом лотофагов. Данте знал, что ее порой применяют и во Флоренции.

– Пожалуй, я знаю ваше средство, мессир Теофило, но, по-моему, настой лотоса плохо подходит для того, чтобы привести в порядок взбушевавшиеся в организме жидкости.

– Нет, нет! Эта настойка не из ливийских трав, – загадочным тоном проговорил аптекарь, немного поколебался и добавил: – Родина этого средства гораздо дальше. Его придумали не живущие в песках сарацины. Оно – из далекой цветущей страны, которую не покорил даже великий Александр. Два года назад в Алеппо мне дал немного этого средства один странник. У него были самоцветы и шелка, но это снадобье было самым замечательным из того, что он принес с собой. Он сказал мне, что люди, придумавшие это средство, называют его «чанду».

– Что же оно содержит?

Теофило некоторое время о чем-то молча думал.

– Значит, это не лотос. И происходит из далеких стран, – настаивал Данте.

Внезапно на него нашло озарение:

– Так, может, это меконит?

– Меконит? – пробормотал аптекарь.

– Вещество, которое получают на Востоке из мака. О нем писал Старший Плиний. Великий император Марк Аврелий принимал в печали и в заботах.

– Вижу, ваши знания еще глубже, чем говорят, мессир Алигьери, – с непроницаемым лицом сказал аптекарь. – Это мое самое лучшее тайное снадобье. Я буду счастлив, если оно принесет вам облегчение.

Он достал из ящика стеклянную трубочку, открыл склянку, набрал трубочкой немного зеленоватой жидкости и вылил ее в баночку. Стекая по стеклу, жидкость засверкала, и по помещению распространился резкий запах.

Поборов последние сомнения, поэт протянул руку. Боль мучительно пульсировала у него в голове. Данте был готов на все, лишь бы от нее избавиться. Но Теофило не отдавал ему баночку.

– Кропотливые и опасные опыты показали, что это средство надо принимать в определенных количествах. Десять капель успокаивают и снимают резкую боль зубов, в ушном проходе и в мозгу, как та, которая вас сейчас донимает. Двадцать капель вызывают невероятные галлюцинации. Падает занавес стыда, которым Господь сдерживает нашу фантазию. Ум теряет способность рассуждать и обретает дар пророчества. Но не боговдохновенный, а по наущению и искушению зеленого дьявола. В этом состоянии человек настолько возбужден, что его может резать хирург или разбойник, а он ничего не почувствует.

Пока аптекарь говорил, в голове поэта эхом звучало название снадобья.

– Рискуя навлечь на себя праведный гнев Святой Церкви, я мог бы сказать, что прародители всего человечества, сорвали с Древа Познания именно плод чанду, – продолжал аптекарь. – А теперь возвращайтесь к себе и примите десять капель. К девяти часам боль вас покинет.

– А если принять больше двадцати капель? – спросил Данте, хотя заранее знал ответ.

– Никогда не принимайте так много. Может, вам и откроются двери рая, но из рая еще никто не возвращался живым. Вы просто умрете.

Собрав последние силы, Данте дошел до монастыря. В Сан Пьеро он не встретил никого ни у дверей, ни на лестнице. Даже охрана куда-то попряталась этой ужасной ночью!

Добравшись поскорее до своей комнаты, Данте накапал в чашку с водой десять капель снадобья. Подумал и добавил еще пять, а потом, не раздеваясь, бросился на высокий ларь, служивший ему кроватью, надеясь на то, что обещания Теофило сбудутся.

Вначале Данте не почувствовал ничего особенного. В окно лился утренний свет. Впрочем, уличные шумы казались поэту сейчас какими-то особо далекими, словно окно ему завесили очень толстым ковром. Он не различал слов, до него доносилось лишь неразборчивое бормотание. Не слышно было обычной перебранки прохожих. Конечно, по всему городу уже разнесся слух о том, что именно здесь поселился поэт Данте Алигьери, флорентийский приор. Данте внезапно захотелось высунуться из окна и поблагодарить всех, кого увидит на улице, но на это ему не достало сил. Его не слушались руки и ноги. Казалось, у него нет больше тела. Остался только мозг – маленький остров в бушующем море пустоты. Маленькая скала, оставленных всеми кораблями водах морей, где не слышалось больше даже пения сирен.

Данте не понял, когда именно вокруг него воцарилась полная тишина. Он слышал только стук крови в висках. Кровь забурлила, и периодами ему даже казалось, что она сейчас фонтаном вырвется из его тела.

Потом Данте услышал за закрытой дверью какой-то шум. Кажется, там люди. Они топчутся на месте и перешептываются, не решаясь его побеспокоить. Уже позднее утро. За дверью ждут кардиналы, чтобы объявить ему дату выборов. Может, они что-то замышляют у него за спиной? Почему не созвали конклав? А ведь выбрать преемника Бонифация должен он сам! Да ведь как раз ему самому-то и будет предложен посох исполненного Божьей благодати пастыря…

– Входите же! – крикнул он в сторону двери, из-за которой все время неслись шорохи. Из ее щелей пробивались лучи света от множества ламп, складывавшиеся на ее досках в огненные буквы смерти «IIICOE». Свет пробивался из всех щелей двери. Потом дверь распахнулась, и из нее вылетело огненное облако света. К постели Данте медленно приблизился выделявшийся на его фоне черный силуэт. Это была женщина, завернутая в просторную тунику из белого, зеленого и алого шелка. На фоне яркого света тело женщины было хорошо видно и под шелком. Она подошла к самой постели и наклонилась над Данте. Поэт почувствовал жар ее тела, когда она распахнула свои одеяния и обнажила перед его лицом свою плоть.

Данте с ужасом узрел прямо перед собой жуткую, кровоточащую, гниющую язву. Волосы женщины зашевелились вокруг ее лица, это извивались и шипели змеи, стараясь дотянуться до Данте. Поэт отпрянул, попытался сесть в изголовье кровати, вжался в стенку, лишь бы быть подальше от посетившего его исчадия ада.

Гниющие от проказы веки медузы Горгоны стали подниматься. Раздался душераздирающий вопль, оглушивший поэта как удар палицы.