Текст книги "До нас (ЛП)"
Автор книги: Джуэл Э. Энн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)
ГЛАВА 12
Светит солнце, но я его не чувствую. Пока я сижу в джунглях, укрывшись одеялом Сюзанны, члены наших семей толпятся в доме, шепчутся и всхлипывают. Уверен, что им тоже больно, но я ничего не чувствую, кроме боли своей вывернутой наизнанку груди. Спустя час после того, как у меня забрали ее тело, я послал сообщение всем в групповой чат. Еще одно сообщение я только что отправил всем моим контактам. Бьюсь об заклад, там есть люди, вроде моего парикмахера и администраторов нескольких наших любимых ресторанов, которые не знают, как реагировать на текст: «она умерла».
Делать мне нечего. Сюзанна все сама спланировала перед смертью, включая музыку, которая будет играть на ее похоронах. Она попросила сестру прочитать ее любимое стихотворение Э. Э. Каммингса, а ее подруга Эйприл споет что-нибудь слишком вдохновляющее для смерти. У меня только одна работа – быть скорбящим мужем.
Сделано.
Если бы я мог зарабатывать, оплакивая Сюзанну, то стал бы очень богатым человеком. Для парня с множеством талантов (по крайней мере, так всегда говорили моя семья и друзья), я думаю, горевать – моя новая профессия. Я горжусь тем, что я в ней лучший, как бы ни намеревался ее выполнять. Осторожно, мир, я собираюсь стать гребаным профессионалом в этом деле.
Не нужно есть.
Не нужно принимать душ.
Не нужно говорить.
Не нужно двигаться.
Если я перестану дышать… пусть будет так.
На данный момент я как бы ненавижу свою жизнь, да и любую жизнь в принципе. Сюзанну бы разочаровало отсутствие у меня силы и стойкости. Нах*й. Стойкость я оставлю для своей следующей жизни. А тем временем некая мертвая цыпочка по имени Тара воссоединяется с моей женой. Она, наверное, уже забыла обо мне.
Ирония? Никто даже не тратит время, чтобы обратить на меня внимание. Не просит что-то сделать. Не задает никаких вопросов о планах на будущее. Просто обходят меня стороной. Десять баксов на то, что это тоже упомянуто в посмертных инструкциях Сюзанны.
Оставьте Зака в покое. Он – жалкая киска, которая попытается свернуться в клубок и умереть. Дайте ему несколько дней, затем затолкайте в душ и оденьте в тот серый костюм, который так ему идет. Черное он носит на работе, и я не хочу, чтобы он выглядел скорбящим. Это не похороны. Это праздник жизни.
Ладно, вот вам новость… если хотите, чтобы люди праздновали вашу жизнь, вы должны жить. Вы должна быть живым. Умерев, вы получаете похороны, плач над гробом и органную музыку.
Проходит день. Люди приходят и уходят. Тарелки с нетронутой едой на подносе рядом со мной каждые несколько часов заменяются свежей порцией. Затем я погружаюсь в тишину, и свет гаснет. Снаружи темно. Я понятия не имею, сколько сейчас времени, поэтому закрываю глаза и иду спать. Может, Сьюзи вернется утром. Может, Тара слишком растолстела в загробной жизни или стала натуралкой, или подцепила какую-нибудь горячую мертвую цыпочку, и Сьюзи решит вернуться и бороться немного усерднее, чтобы выжить. Да, я делаю ставку на это.
С этим мне было бы хорошо.
На третий день – день похорон – мой отец и брат, как и ожидалось, стаскивают меня с кресла и заталкивают в душ.
– Бл*дь! – Моя спина выгибается, когда сверху обрушивается ледяной водопад, от которого перехватывает дыхание.
– Хорошо… – усмехается отец. – Ты чувствуешь. Думаю, это означает, что мой старший сын все еще жив. А то я уже начал сомневаться.
Я стучу зубами.
– Намыливайся. – Аарон сует мне в руку кусок мыла, прежде чем выдавить мне на голову хренову тонну шампуня.
Я стою и дрожу, позволяя куску мыла с глухим стуком выпасть из руки к моим ногам.
– Я не собираюсь ползать между твоими ногами, чтобы поднять мыло. Так что нагнись, подними его и вымой свою грязную задницу. – Аарон отвешивает мне несколько сильных пощечин.
Мой взгляд скользит к нему.
Он хмурится и вздыхает.
– В данный момент у меня нет для тебя добрых слов, потому что я тоже ее любил. Мы все любили. Но она хотела, чтобы сегодня ты там был. И моя работа – доставить тебя туда в более-менее презентабельном виде. Так что, если не хочешь, чтобы я позвал маму, чтобы она вымыла твой голый, взрослый зад, приступай к делу.
Несколько секунд я смотрю на мыло на полу душевой, пока вода нагревается. Потом наклоняюсь и поднимаю помятый кусок. Мое тело медленно переходит в режим автопилота. Я просто хочу, чтобы этот день закончился, но, кажется, все приостанавливается в ожидании, когда же я исполню свою роль. Ведь скорбящие мужья ходят на похороны своих жен. Полагаю, такова моя роль. Поэтому я принимаю душ.
Бреюсь.
Одеваюсь.
Сажусь в машину, ожидающую меня у входа.
Сижу в первом ряду и смотрю на ее гроб.
Звучат прощальные речи. Песнопения. Чтение стихов.
В какой-то момент я слышу смех, но не уверен, что было сказано, чтобы вызвать такую реакцию. Возможно, это одна из миллиона историй о Сюзанне. У нее был способ доставить радость и смех всем, с кем она общалась. Сейчас мне не помешало бы немного радости, но она всю ее забрала с собой.
После последней молитвы мы следуем за гробом. Мне не нужно принимать ничьи соболезнования, поэтому Сюзанна и не просила, чтобы меня навещали визитеры. Она знала, что мне это не понравится. Ее мысли всегда, в первую очередь, обо мне.
Похороны заканчиваются в мгновение ока. Мама отпускает мою руку и что-то шепчет на ухо. Думаю, это: «Не торопись», но, честно говоря, я все еще онемевший и плохо соображаю.
Несколько минут спустя рукав моего пиджака слегка дергают, и я поворачиваюсь.
– Привет. – Эмерсин одной рукой промокает глаза бумажным платочком, а другой протягивает букет тюльпанов цвета фуксии.
Я смотрю на них несколько секунд.
– Она сказала тебе принести их?
Эмерсин качает головой.
– Нет. – Выдыхая нервный смешок, она пожимает плечами. – Думаю, она предполагала, что их принесешь ты. Но… я уверена, что твои мысли были заняты другим. Поэтому по дороге я купила букет… на всякий случай.
Взяв букет, встречаюсь с ее красными глазами. Пряди светлых волос бьют по лицу, когда ветер усиливается. Сегодня ожидается гроза. Не уверен, откуда я это знаю. Кажется, слышал, как отец говорил по дороге на кладбище. Удивительно, что я это запомнил.
– Спасибо, – бормочу я.
– Пожалуйста. – Она отводит взгляд и переплетает пальцы перед собой. – Что ж, дам тебе немного уединения. Если тебе что-нибудь понадобится, ты знаешь, где меня найти… пока. Скоро я съеду. Это первый пункт в моем списке.
Нервничая, она так быстро шевелит губами, что я не могу уловить ни всех ее слов, ни их значения. Боже, надеюсь, она не говорит мне ничего важного. Сегодня я не гожусь ни для чего важного.
Когда Эмерсин завершает свою речь, которая, как мне кажется, заканчивается словами об уборке дома и стрижке газона, я киваю.
Несколько секунд она осматривает меня с болью в глазах, а затем разворачивается и на цыпочках идет по траве к каменной дорожке. В последний раз я слышал Сюзанну, смеявшуюся до хрюканья, когда они с Эмерсин лежали на нашей кровати и смотрели по телевизору «Девичник в Вегасе». Их дружба была такая неожиданная.
– Вот и все, любовь моя. – Я касаюсь блестящей деревянной крышки, укладывая тюльпаны рядом с большим букетом цветов посередине. – Я достаточно взял себя в руки, чтобы быть здесь.
На глаза наворачиваются слезы, и я пытаюсь протолкнуть комок горя, застрявший в горле. После того, как я держался на протяжении всей похоронной службы, реальность самого последнего прощания бьет в грудь так сильно, что я не могу перевести дух.
Мои ноги так долго остаются прикованы к земле, что я не чувствую пальцев. Моргая снова и снова, я жду, что проснусь от этого кошмара. Жду, когда Бог скажет: «Ой, это не тот человек. Сюзанна слишком молода и хороша, чтобы забирать ее так рано. Виноват. Иди домой, она будет ждать тебя в саду. Собирать овощи для ужина».
Вдалеке звучит раскат грома.
Я не двигаюсь.
Ветер поднимается.
Я не двигаюсь.
Косой дождь хлещет меня по лицу, несмотря на тент над моей головой.
Я не двигаюсь.
Я знаю, что кто-то, – скорее всего моя семья, – откуда-то наблюдает за мной. Они дают мне пространство и время. Они знают, что мы не можем перенести этот момент на другое время или день, поэтому, если идет дождь… пусть идет. Я не растаю. Я высохну. Я буду жить.
Буду жить без нее.
ГЛАВА 13
Мне никогда не забыть звука, разбивающейся о стену, лампы или тук-тук-тук кулака Зака, проделывающего в ней дыру.
Мне никогда не забыть его пустой взгляд и безжизненный голос в день похорон.
Но больше, чем любой другой момент в моей жизни… мне никогда не забыть того, что он сделал.
Я не должна была быть там, но после вихря хаоса, криков, грохота и урагана гнева мне нужно было знать, в порядке ли он. Стоя в тени коридора рядом с их спальней, откуда практически ничего не было видно, я наблюдала. Плача безмолвными слезами, зажав ладонью рот, чтобы не издать ни единого звука, я наблюдала за прощанием Зака – его лицо искажалось в агонии, каждый раз, когда Сьюзи стонала, вонзая нож мне в сердце.
Время исчезло. Прошли ли минуты? Часы? Я понятия не имела. Горе парализовало меня. Конечности онемели от боли, пока единственное, что я чувствовала, это глухой стук сердца.
Зак медленно сел.
Мне удалось резко моргнуть и сделать крошечный шаг назад.
Трясущимися руками он наполнил шприц морфином. Ожидаемое, привычное действие… превратилось в нечто совершенно иное. Потребовалось время, чтобы понять, чему я стала свидетелем. Мой разум кричал: «Что ты делаешь?»
На этот вопрос ответило сердце. Оно знало. Оно понимало.
Я должна была уйти. Сбежать в свою комнату, прежде чем Зак меня заметит. Я не должна была быть там. Как бы ни называлось то, что он сделал, быть свидетелем этому было не мне. Затаив дыхание, скрывая шок и подавляя рыдания, я на цыпочках босиком вернулась в свою комнату. Я оставила Заку последнее прощание и ее последний вздох, потому что они принадлежали ему… и только ему.
– У тебя есть мой номер. Позвони, если он перестанет есть или вставать с постели, по крайней мере, до полудня. Хорошо? – напутствует его брат Аарон, открывая входную дверь, чтобы последовать за родителями к машинам, припаркованным на подъездной дорожке.
Я с секунду трясу головой, возвращаясь мыслями к настоящему.
– Э… да.
Сегодня семья Зака официально оставляет его одного. Не уверена, высматривали ли они признаки суицидального поведения всю последнюю неделю после похорон, но кто-то, кроме меня, постоянно был здесь. День и ночь.
Что до меня, то я не выходила из своей комнаты с ночи смерти Сьюзи. Мне кажется, родственники забыли о моем существовании, за исключением тех случаев, когда я выскальзывала из своей комнаты, чтобы прибраться на кухне или в холодильнике и морозилке, чтобы вместить всю еду.
– Эмерсин?
Мой взгляд устремляется к Аарону, и я выдавливаю из себя улыбку.
– Да. Конечно. Без проблем, – говорю я с сомнительной уверенностью, делая вид, что поняла.
После минутной паузы Аарон кивает.
– Спасибо. До скорого.
Дверь за ним закрывается, и впервые за неделю в доме воцаряется тишина. Я пробираюсь в его спальню – их спальню – проверить, как он. Зак – в джинсах, без рубашки – свернулся клубочком на своей половине кровати в обнимку с подушкой. Думаю, это подушка Сьюзи. Он обнимает ее.
До семи еще несколько минут. Не уверена, что он обедал, но спрашивать не буду. Сегодня вечером я не скажу ему ни слова. Я разберусь с ним завтра. Отступив на несколько шагов, поворачиваюсь и иду в оранжерею. Подняв с кресла одеяло Сьюзи, отношу его в спальню и накрываю им Зака, прежде чем закрыть дверь, чтобы Гарри Паутер его не побеспокоил.
В этом доме я должна быть той, кто будет заботиться о себе, чтобы Зак мог быть тем, кто сломлен и потерян. Это значит, что я буду есть, работать, принимать душ и быть всем, чем он пока не может быть.
На следующее утро я поливаю ее сад и растения в ее джунглях.
Ее… все это по-прежнему ее? Могут ли вещи принадлежать человеку после его смерти? Задается ли Зак вопросом, остается ли она все еще его? Или она нашла Тару? Эта мысль должна причинять боль.
В 12:01 я осторожно стучу в дверь его спальни.
Ответа нет.
Я открываю ее. Зак в той же позе, что и прошлым вечером.
– Зак?
Тишина.
Я не знаю, что делать. Кажется, Аарон доверяет мне. Почему? Это загадка. Сьюзи тоже доверяла мне, будто думала, что после ее смерти я, как по волшебству, буду интуитивно чувствовать Зака.
Я не чувствую.
Часть меня хочет собрать чемоданы, забрать Гарри и уйти. И ни разу не оглянуться назад. Заботит ли Зака, буду ли я сейчас убираться в доме? Возможно, нет.
Хочет ли он видеть меня здесь? Возможно, нет.
Нужна ли я ему? Не знаю. Я пытаюсь поставить себя на его место и представить, чего бы я хотела или в чем нуждалась. Но когда я это делаю, то представляю, как он хочет, чтобы все оставили его в покое и позволили ему решать, что будет дальше. Хочет ли он жить дальше или последовать за ней в следующую жизнь, оставив настоящую.
Размышляя об этом, сажусь в мягкое кресло в нескольких футах от кровати. Сквозь жалюзи пробивается ровно столько света, что я могу разглядеть лицо Зака. Подтянув колени к груди, я жду.
Примерно через час он открывает глаза. Так медленно и нерешительно, что на ум приходит дверь, которая со скрипом открывается против воли натянутых петель.
– Привет, – шепчу я.
После нескольких морганий он хрипло отвечает:
– Привет.
– Я должна поднять тебя с постели и накормить. Но я не против, если ты не поешь до ужина. Я просто… – Я сглатываю. – Я просто не могу позволить тебе…
Умереть?
Могу ли я сказать это? Нет.
– Я не могу позволить тебе отгородиться. Извини.
Болезненно скованными движениями он побуждает свое тело сесть. Его босые ноги свисают с края кровати.
– Мне надо отлить.
– Конечно. – Я встаю. – Оставлю тебя наедине.
Он наклоняется вперед, упираясь руками в колени, прежде чем встать.
– Было бы прекрасно. – В его голосе не слышно признаков жизни, но он поднялся с кровати. Это уже что-то. На данный момент я приму эту маленькую победу.
Закрыв за собой дверь спальни, направляюсь на кухню, где достаю из холодильника тарелку салата с макаронами, быстро нюхая его.
Столько еды…
Когда я выкладываю немного в тарелку, в нескольких футах позади меня появляется Зак.
– О, привет. Э-м… у меня тут салат из макарон. Ты будешь?
В его правой руке скомканная футболка. Посмотрев на меня несколько секунд пустым взглядом, он кивает и возится с футболкой, просовывая руки и голову в отверстия. Затем садится за стол. Когда я накладываю салат ему в тарелку, он смотрит на пустой стул рядом с собой, где всегда сидела Сьюзи.
Куда она больше никогда не сядет.
Мы едим молча. Зак уходит спать до следующего дня. В течение нескольких дней мы повторяем все ту же процедуру, только на следующий день это не салат из макарон. Это блюдо из курицы и риса.
Запеканка.
Лазанья.
Еда у нас не заканчивается.
Аарон и его мама пишут мне каждый день, справляясь о Заке. Я подтасовываю отчет, сообщая, что у него все хорошо. Он ест. Встает с постели. Вот только я не упоминаю, что с постели он встает лишь на час, а ест один раз в день.
С каждым днем Зак воздерживается от постели немного дольше. Он принимает душ. Его посещает семья. И я возвращаюсь к своему привычному режиму. Но мы не разговариваем. Зак ни с кем много не разговаривает. Он усовершенствовал крошечную фальшивую улыбку и легкий кивок, заставляющий всех думать, что он их слышит. И я уверена, он нас слышит, но знаю, что не слушает.
Зак с Сюзанной, – на пограничье этой жизни и следующей, – выясняет, где ему место, где он может обрести счастье. Я вижу это. Глаза не лгут. Они не могут, не то что фальшивая улыбка, не то что кивок или бормотание «Ммм-хм» время от времени. Это тоска по ней? Она съедает его сильнее всего? Или мысль о том, что он сделал? Меня сильнее всего съедает последнее.
ГЛАВА 14
– О… – Эмерсин, вздрогнув, отворачивается от тостера. – Ты на работу?
Она смотрит на меня в униформе. Лицо побрито. Волосы уложены.
Я играю роль.
– Ага. – Я обхожу ее и тянусь к кофейнику, со сваренным ею кофе.
Эмерсин делала все.
Готовила.
Убирала.
Косила.
Стирала.
– Это хорошо. Полагаю. – Она прочищает горло и садится за стол.
Я прислоняюсь к стойке и, потягивая кофе, пожимаю плечами.
– Это работа.
– Это… – она прикусывает нижнюю губу, вероятно, взвешивая свои слова, – …логичный выбор. Так как у тебя есть работа.
– Конечно.
Несколько секунд смотрю мимо нее в окно.
– Скорбящий муж отправлен в отставку. Концы обрублены. Неважно, насколько несправедливой я считаю жизнь, я не могу изменить свою реальность. Есть только я и время. Оно движется вперед без меня. А я… застрял посредине, задыхаясь. Такое чувство, что меня протащили целые мили. – Я закрываю глаза. – Все болит, но я еще жив. Все болит, но ее все равно нет.
Взгляд Эмерсин по-прежнему прикован к ее тосту, как к безопасной гавани.
– Я хожу в магазин за продуктами… потому что устал от того, что семья и друзья оставляют еду у моего порога. И…
Она рискует взглянуть на меня, прежде чем я продолжаю:
– …на днях, где-то между бакалеей и секцией с замороженными продуктами, я осознал, что положил в свою тележку десять предметов, не думая о ней. – На короткую секунду закрываю глаза. – И я почувствовал себя ужасно. Я почувствовал себя родителем, по рассеянности потерявшим ребенка. Как я позволил себе отвлечься на такие пустяки, как томатный соус и арахисовое масло?
– Я не останусь с тобой, – выпаливает она так быстро, что мне требуется секунда, чтобы вникнуть в смысл ее слов.
Эмерсин морщит носик, когда подносит тост ко рту, откусывая от него крохотный кусочек. Ее глаза широко распахнуты.
Я не упустил из виду, как она пристально следила за мной, как напрягалась в моем присутствии. Она чего-то избегает?
– Ты помогала мне, – пытаюсь я облегчить ее ощутимое беспокойство. – Одним своим присутствием и отличным от моей семьи поведением… и тем, что смотрела на меня не так, как моя семья… мне это помогало. Спасибо.
Эмерсин несколько раз моргает, не зная, что сказать, прежде чем выдавить из себя отрывистое:
– Пожалуйста. – Она прочищает горло. – В смысле… мне это было лишь в удовольствие. Ну, удовольствие – не то слово… я просто хочу сказать, что это я должна благодарить тебя за то, что ты позволял мне оставаться здесь с тех пор, как Сьюзи…
Она склоняет голову и щиплет переносицу.
– Она умерла, – заканчиваю я и делаю глоток кофе. Кто знал, что два слова могут снова вывернуть меня наизнанку?
– Во сколько у тебя рейс? – Эмерсин удается вновь поднять на меня взгляд.
– В одиннадцать.
Она кивает.
– Куда летишь?
– Орландо. Даллас. Затем обратно в Атланту.
– Будешь дома к ужину? Э-м… – Она качает головой. – Прозвучало так…
– Нет, – говорю я.
– И я тоже. Собираюсь встретиться с… кое с кем. – Она отводит взгляд к окну.
– Свидание? Хорошо. – Я выливаю остатки кофе в раковину и ставлю кружку в посудомоечную машину.
– Свидание, – повторяет она за мной, будто разгадывая, что это такое.
– Наслаждайся свиданием. – Я направляюсь к двери в гараж.
– Безопасного полета.
– Спасибо.
Дверь за мной закрывается, и я останавливаюсь, делая глубокий вдох.
– Я иду, детка, – шепчу я, прежде чем мои ноги неохотно ступают к машине. – Я… иду.
Весь следующий месяц я летаю всевозможными рейсами. В полете я чувствую себя ближе к Сюзанне. А дома я не чувствую ничего, кроме зияющей пустоты, потому что ее больше нет во всех местах, где я привык ее видеть.
В джунглях.
В нашей кровати.
В саду.
У гребаного туалетного столика в ванной, который теперь пуст.
Присутствие Эмерсин в доме кажется странным. Не так, как было при Сюзанне. Не так, как с соседями по комнате, с которыми мне приходилось жить раньше. Видимся мы не часто. Оба много работаем. Находясь дома, я бегаю и навещаю родителей. Эмерсин проводит свободное время за фотосъемками или обработкой фотографий у себя в комнате. Время от времени она забивается в угол дивана, словно не хочет занимать его целиком, и работает за ноутбуком. Сюзанне нравилось смотреть, как она корректирует изображения в Photoshop. Она говорила, что это успокаивающее воплощение удовлетворения.
Иногда мы пересекаемся на кухне. Если я остаюсь дома, то готовлю нам ужин, но Эмерсин быстро его проглатывает и тут же убегает в свою спальню с Гарри Паутером. Сегодня мне хочется, чтобы она осталась.
– Хочешь, откроем бутылку вина? – спрашиваю я, когда она встает, чтобы отнести свою тарелку в посудомоечную машину.
Она замирает с широко раскрытыми глазами, словно ей нужно убедиться, что я обращаюсь именно к ней.
– Что ты имеешь в виду?
Усмехнувшись, пожимаю плечами.
– Я имею в виду, не хочешь ли ты выпить вина? Со мной? Сегодня вечером? Но если у тебя свидание или что-то еще, то все нормально. Просто решил спросить.
– Л-ладно.
Она часто смотрела на меня как олень в свете фар. Думаю, она ходит вокруг меня на цыпочках, боясь, что я всего лишь сломленный человек, приютивший бродяжку.
Я убираю свою тарелку и беру бутылку вина и два бокала. Эмерсин снова плюхается за стол.
– Можем посидеть в гостиной.
– Л-ладно.
Ее опаска снова вызывает у меня смех. Приятно улыбаться, не прилагая особых усилий. С каждым днем я начинаю яснее замечать все то, что Сюзанна видела в Эмерсин. Она добрая и вежливая. И ее большие голубые глаза загораются при виде меня… так же, как когда-то при взгляде на Сюзанну. Возможно, это ее молодость. Я ловлю себя на мысли, что мне приятно смотреть на нее, когда она забивается в угол дивана (как сейчас), просматривает свои фотографии и социальные сети, иногда поглядывая на меня с крошечной ухмылкой. Сюзанна была права. Это успокаивает. Она успокаивает.
К тому времени, когда я наливаю два бокала и заглядываю в гостиную, Гарри Паутер уже лежит у ее ног в такой же скрюченной позе, что и хозяйка, не занимая больше одного из трех сидений дивана.
– Спасибо. – Она нервно улыбается мне, когда я передаю ей бокал и сажусь на противоположный конец дивана.
– Итак… – Возникает неловкость. Это не было таким неловким, когда Сюзанна была жива. – Как твоя работа?
Она пожимает плечами.
– Хорошо. – Отпив вина, она натянуто мне улыбается. – Как твоя работа?
– Хорошо. – Внутренне корю себя за повтор ее ответа. Я взрослый мужчина, который должен знать, как вести разговор, не ограничиваясь односложными ответами. – Она стала хорошим отвлечением. Я люблю летать. Всегда любил. И уже давно не работал так долго, как в последнее время.
– Побывал в каком-нибудь веселом месте?
– Два дня назад в Шанхае.
– Твой первый раз?
– Нет. – Я ухмыляюсь. – Ты путешествовала за границу?
– Конечно. В Мексику на весенние каникулы на втором курсе колледжа. – Ее мягкий смех наполняет комнату, будто вино уже оказало расслабляющее воздействие.
Этот звук. Это не Сюзанна, я знаю. Прекрасно понимаю, что Эмерсин не Сюзанна, но моя жена была очарована этой молодой женщиной. И… мне кажется, я тоже хочу что-то почувствовать.
Сможет ли она заставить меня улыбнуться?
Или рассмешить?
Или помочь сбежать от моей реальности, хотя бы ненадолго?
– В Мексике хорошо. – Я подношу бокал с вином к губам, чтобы скрыть ухмылку, ухмылку, которая, как я заставил себя поверить, не может быть настоящей. Когда Сюзанна умерла, я знал, что ничто из приятного никогда не станет реальным. И хотя не могу отделаться от мысли, что позже пожалею об этом, – что не смогу избавиться от вины за то, что украл для себя глоточек счастья, – на секунду или две я впускаю его. Позволяю улыбке осветить свое лицо, мгновенно чувствуя, как эндорфины немного притупляют боль.
Кривая ухмылка Эмерсин говорит о том, что в ее истории о поездке в Мексику есть нечто большее. Из-за нее я тоскую по тем годам, когда мне было чуть за двадцать, и я беззаботно летал по всему земному шару.
До Сюзанны.
До рака.
До смерти.
– Я мечтаю когда-нибудь отправиться в путешествие по миру со своей камерой. – Ее глаза светятся, как и все лицо. Это приятно. Тепло и ярко.
И снова я вижу немного больше той Эмерсин, которая привлекла Сюзанну.
Сделав еще глоток вина, она потирает губы и мычит.
– Забавно… многие считают, что, тратя столько времени на фотосъемку, упускаешь из виду более широкую картину – как будто смотришь на жизнь лишь через крошечную линзу. – Она пожимает плечами и взбалтывает вино. – Я думаю, это правда лишь наполовину. Но есть и другая правда. Жизнь движется так стремительно, что мы часто упускаем бесценные моменты, которые несут в себе массу эмоций. Крошечные мгновения, которые длятся не дольше вдоха, вроде солнца за несколько секунд до того, как оно исчезнет за облаками. Эти микромоменты заслуживают того, чтобы их запомнили и смаковали. Вот почему я люблю фотографировать все подряд. Я чувствую, что улавливаю гораздо больше, чем упускаю.
Гарри Паутер идет ко мне по дивану и растягивается у меня на коленях.
Глаза Эмерсин расширяются, челюсть отвисает.
– Гарри Паутер? Это что такое? Ты, предатель?
Я глажу его по спинке и улыбаюсь, будто выиграл какой-то конкурс.
– Если хочешь знать, мы много тусуемся, когда я здесь, а ты на работе. Только мы, парни.
Выражение ее лица смягчается, и она переводит взгляд с кота на меня.
– У меня нелепая степень в области изящных искусств, которой я, возможно, никогда не воспользуюсь. Нелепая сумма долга по студенческому кредиту. И это заставляет меня чувствовать себя…
– Нелепо?
Она ухмыляется и кивает.
– Ага.
– Тогда зачем получала эту степень?
Она пожимает плечами.
– Самооценка. Мама вечно жаловалась, что не может найти хорошо оплачиваемую работу, потому что у нее нет высшего образования. И я не была уверена во многом в своей жизни, но в одном никогда не сомневалась, – в решимости не быть похожей на нее. Итак, вот она я… без денег и без дома. Мой план полетел ко всем чертям. Верно?
– Дерьмо случается.
Она фыркает и быстро отпивает вина, чтобы скрыть веселье. Спустя несколько секунд ее улыбка сникает, и она смотрит на свой бокал.
– Зак, помнишь, ты рассказал мне о своем походе в магазин после смерти Сьюзи? Что ты не думал о ней какое-то время и почувствовал себя ужасно? Ты задал вопрос: как позволил себе отвлечься на такую ерунду, как томатный соус и арахисовое масло? А я тебе не ответила. Я не знала, как ответить на такой вопрос.
Я медленно киваю.
– Ты все еще чувствуешь ту вину? – спрашивает она.
– Я… я не знаю.
Это правда. Я до сих пор не знаю, как ориентироваться в будущем, не цепляясь за прошлое и не забывая каждую мелочь, которая заставила меня полюбить ее. В ванной у меня есть целая банка этих напоминаний.
– Почему ты спрашиваешь?
– Потому что я здесь. И я пробыла здесь дольше, чем планировала остаться. Я не только в долгу перед тобой за твою щедрость… я в долгу перед Сьюзи за то, что она была моей подругой. И я знаю, она хотела бы, чтобы я удостоверилась, что с тобой все в порядке. Понимаешь? Убедилась, что ее смерть не подорвала тебя. То есть, я вижу, как ты ходишь на работу и готовишь еду. Просто надеюсь, что подумав об арахисовом масле и томатном соусе без мысли о ней, ты не будешь чувствовать себя ужасно.
Я выпускаю намек на смешок, несмотря на боль, все еще живущую в моей груди.
– Так вот она – лакмусовая бумажка моего психического здоровья? Мысли об арахисовом масле и томатном соусе без нее?
– Ну… – она пожимает одним плечом, – … да, полагаю, что так.
– Это сложно. Чувство вины все еще не ушло, просто чуть потускнело. Я не знаю, что нормально. Что нормально и здраво? Сколько раз в день можно о ней думать? Можно ли смотреть ее фотографии? Не пора ли перебрать ее гардероб? И что оставить? А что отдать? Она… везде и нигде. Думает ли она обо мне? Видит ли меня? Слышит ли мои мысли? Чувствуете ли мою боль? Или она движется дальше? Воссоединилась со своей Тарой?
– Каково такое чувствовать?
Прищурившись, смотрю на нее.
– Чувствовать – что?
Она собирает кошачью шерсть с подушки дивана.
– Каково это – думать, что она тебя видит? Что она может слышать твои мысли или чувствовать твою боль? Это то, чего ты хочешь? Так ты чувствуешь себя менее одиноким? Это немного облегчает боль? Потому что мне это ненавистно. – Она морщит носик. – Не обижайся. Я просто хочу сказать… мне бы не хотелось, чтобы все мои мысли, действия или чувства тщательно изучал тот, кого больше нет рядом, чтобы разделить их со мной. Я уверена, что в хорошие моменты ты, естественно, захочешь, чтобы она была здесь и увидела и пережила их вместе с тобой. Но что произойдет, когда ты оступишься? Мы все оступаемся. Все совершаем ошибки, и у нас есть мысли, о которых мы не хотим, чтобы кто-нибудь знал.
– Это… – Я готов ответить мгновенно, но в ту секунду, когда открываю рот, истина, скрывающаяся за ее словами, доходит до меня, и я подвергаю сомнению все. – Я не знаю. Ее голос до сих пор в моей голове.
– Что она говорит?
– Сделай это.
– Что? – Она хихикает и заправляет светлый локон за уши.
– Не знаю.
Но я знаю. Знаю.
Она ждет, что я изменю чью-то жизнь. Словно, она не обретет настоящего упокоения, пока я этого не сделаю. Может, я не хочу, чтобы она замолкала. Готов ли я перестать слышать ее голос? Прошло всего два месяца.
Всего? Уже?
Я понятия не имею, какое место в этом уравнении занимает время. Слишком ли медленно я двигаюсь дальше? Слишком быстро? Ужасно ли с моей стороны думать об арахисовом масле и томатном соусе, а не о ней?
– Тебе следует позвонить Мишель и попросить ее помочь разобрать гардероб Сюзанны. Возможно, ей понадобится что-то из одежды. И ее семья, и твоя семья, вероятно, обрадовались бы, увидев, как ты делаешь этот шаг.
– Я не могу этого сделать.
– Ой, прости. Слишком рано? Я понимаю.
Я качаю головой.
– Если я попрошу Мишель, она все время будет плакать.
Эмерсин допивает остатки вина и со вздохом встает.
– Ну, тебе явно нужно что-то сделать. Если не хочешь, чтобы ее голос преследовал тебя всю оставшуюся жизнь, предлагаю разобраться с этим.
Мои губы кривятся, когда я думаю о ее словах.
– Спасибо за ужин и вино. Это было…
– Ты сделаешь это? – спрашиваю я.
Она постукивает пустым бокалом по подбородку.
– Что сделаю?
– Сложишь все ее вещи в коробки.
– Тебе следует отобрать их.
Я качаю головой.
– Я оставлю ее одеяло и ловца снов. Этого достаточно.
– Уверен?
– В твоих глазах я выгляжу жалким придурком?
Она смеется и, спотыкаясь, отступает на несколько шагов.
– Ты серьезно беспокоишься о том, что будешь выглядеть в моих глазах жалким придурком?
Я хмурюсь.
– Что же, вижу, ты уклонилась от ответа на вопрос.
Эмерсин наклоняется и прижимает пальцы к внутренней стороне моего запястья.
– Что ты делаешь?
– Проверяю пульс. Хорошие новости. Он у тебя есть, значит, ты самый сильный человек, которого я знаю, потому что ты потерял жену и продолжаешь жить. Это супергеройская сила, Зак. Ты можешь стать моим новым кумиром, – она ухмыляется и неторопливо идет на кухню. – Не удивляйся, если я немного влюблюсь в своего соседа-по-комнате-супергероя.
