Текст книги "Все или ничего"
Автор книги: Джудит Крэнц
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 37 страниц)
Фернанда вскочила, сотрясаясь от ярости и шока, кинулась к шкафу и поспешно натянула на себя халат.
– Убирайся отсюда, грязный ублюдок!
– Черт, да дай же мне передохнуть. Ты получила, чего добивалась, не так, что ли? Что там ни говори, а я уверен, что тебе не каждый день подобное перепадает.
– Пошел вон!
– Да ладно. – Он поднялся, натягивая одежду, настолько выжатый, что едва держался на ногах. – Ха, я вспоминаю о своих фантазиях – ничего даже близко похожего! Слушай, Ферн, я возьму твой джип? Надо же мне как-то добраться до своей машины.
– Бери, – коротко отрезала Фернанда. – Да поторапливайся.
– Иду. Слушай, не думай ты ни о чем, я никому не скажу. Да никто этому и не поверит. Во повезло тебе, а?
– Фиеста удалась на славу, – уверяла отца Джез после того, как часа в три утра последние гости гасиенды наконец-то разбрелись по кроватям. – Самая лучшая за последние годы.
– Ты выглядишь так, словно тебе всю ночь прогулять нипочем, – ответил он. – Вот только платье бы хорошо сменить.
– Да уж. Кузен Кейси прикончил и это. Я могла бы переодеться, но, кроме пары джинсов, у меня здесь ничего нет. А если б даже и было, кто знает, что выкинет Кейси на этот раз? Уж лучше не рисковать.
– Ну, он не нарочно, – возразил Майк, удобно устроившись в одном из кресел в спальне, куда они с Джез укрылись на то время, пока кузен Кейси перетаскивал свои вещи из комнаты Джез в комнату для гостей, чтобы устроиться там на целый год.
– Фрейд говорил, что случайностей не бывает, – заметила Джез, насмешливо приподняв брови.
– Полная чепуха, – лениво отозвался Майк.
– Ну, это ты ему скажи.
– Так вы с Кейси стали друзьями?
– Парень неплохо танцует. Ты это хотел сказать?
– Вы протанцевали вместе весь вечер.
– Ты тоже, – не без ехидства заметила Джез. – Вместе с Рэд.
– Точно. Вот уж не думал, что ты заметишь.
– Я все замечаю. Слушай, па, я иду спать. Завтра утром мне нужно мчаться обратно, черт бы их всех побрал.
Поднявшись с кресла, Джез склонилась над отцом, чтобы поцеловать его в макушку. Повернувшись, чтобы выйти из спальни, она заметила фотографию матери: ту самую, которую она сделала еще девочкой и которая так и простояла все эти годы на столике у кровати отца. На мгновение ей показалось, что она смотрит на свою фотографию, потом портрет быстро приобрел привычные очертания, превратившись в знакомый снимок, один из первых, которые она сделала. От матери Джез унаследовала тот же разрез глаз и изгиб бровей, больше ничего, но беглый взгляд схватывал именно эти черты. Это сходство подчас отмечали и другие, однако разница в цвете волос и очертаниях рта Джез и Сильвии нередко его затмевала.
Интересно, подумала Джез, бывает ли, чтобы отец засиживался перед фотографией, глядя в глаза Сильвии, или это уже просто привычка – держать в спальне одну-единственную фотографию?
Сильвия Норберг приехала в Калифорнию в январе 1959 года. Студентка одного из театральных училищ Швеции. Ей не было еще и двадцати, когда она снялась в фильме Ингмара Бергмана, после чего ее приметил Голливуд. Сильвия была единственным ребенком в семье стокгольмских интеллектуалов: отец – искусствовед, а мать – известный дизайнер. Они вели обычную для богемы бурную жизнь, центром которой была Сильвия. Родители сознательно развивали рано заявивший о себе талант дочери, поощряя в ней сильное врожденное чувство индивидуальности.
Родители наделили Сильвию как бы особой силой личности, которой обладают люди, не знающие сомнений и не нуждающиеся в признании и одобрении.
Сильвия обладала редким качеством: полной и безоговорочной уверенностью в правильности сделанного выбора – уверенностью, которая в зрелой женщине встречается редко. И в детстве, и в юношеские годы ее свободомыслящие родители старались подчеркнуть одно: жить нужно так, как считаешь правильным. И Сильвия Норберг выросла настолько уверенной в каждом своем шаге и настолько решительной в предъявлении своих прав, что никто никогда в них не усомнился.
Она стала национальной звездой, снявшись в первом же американском фильме, поскольку относилась к той породе актрис, которые неизбежно становятся звездами, стоит им только появиться на экране, как это было с Одри Хэпберн после «Римских каникул». Сильвия приняла свою «звездность» с очаровательной и сдержанной грацией, без благоговейного страха или изумления перед неожиданным поворотом событий, словно юная принцесса, которая от рождения знает, что судьбой ей уготована корона.
Она настолько отличалась от других голливудских звезд – поведением и манерой держаться, восприятием жизни и системой ценностей, жизненной ориентацией, обворожительной важностью и серьезностью, – что пресса с огромным уважением подхватывала любое ее высказывание. Она завоевала любовь у газетчиков, не приложив для этого даже малейших усилий со своей стороны. По-английски она говорила чуть более правильно, чем нужно, с едва заметным скандинавским акцентом, что придавало ее словам особую очаровательную весомость и значимость, которых нет ни в одном варианте разговорного английского.
Сильвия Норберг была красива, но не сексуальной красотой «нордической» блондинки с белыми, как лен, волосами. Волосы у нее были скорее русые, с легкой природной волной, подстриженные просто, до подбородка. Ее ясные серые глаза источали особый свет, переменчивый и таинственный – так переливается, наверное, лунный камень, – сияние, которое можно было разжечь словом и словом же погасить, чарующее сияние, заставляющее каждого, кто встречался с нею, задуматься, о чем она сейчас размышляет. Радушная и приветливая, отзывчивая, Сильвия была красива естественной, трогательно простой и открытой красотой – лесная нимфа, свежая и чистая, что полностью отвечало духу начала шестидесятых годов. Она напоминала чувственную девчонку-сорванца с острым умом – именно так можно было бы выразить суть того образа, к которому стремились в то время женщины в противовес утонченному, зрелому, подчеркнуто женственному образу, характерному для звезд прошлого.
Безразличная к общественному мнению, не признающая никаких границ, которых обычно требует от человека жизнь, Сильвия жила, подчиняясь простому девизу: она всегда получит то, чего хочет.
За свои юные годы она могла бы привести немало примеров, когда сумела выбрать правильный поворот на жизненной тропе. Но Швеция, она прекрасно понимала это, не так сложна, как Голливуд. В кинобизнесе, если не постоять за себя, придется подчиниться системе, а это ей не по душе.
После того как летом 1959 года был завершен второй фильм с ее участием, Сильвия решила передохнуть – в тот самый момент, когда любая амбициозная американская актриса, не задумываясь, с головой бы ринулась в карьеру, забыв обо всем на свете. Но Сильвия только что снялась в двух серьезных фильмах подряд без передышки, пройдя все круги ада, неизбежные для рождения новой звезды, – встречи и интервью, позирование для фото, – и пришла к мысли, что должна взять небольшой отпуск, чтобы немного освоиться в новом качестве.
В Швецию поехать она не могла – в сентябре ее уже ждали съемки. Она должна была приезжать в Голливуд в июле и в августе на примерку костюмов, грима и париков. Однако потребность вновь услышать шведскую речь, поговорить самой на родном языке была неодолима. Она скучала по мелодии родной речи куда больше, чем могла предположить, а потому откликнулась на настойчивое предложение Свена Хадсена, двоюродного брата ее отца, владеющего небольшой шведской кофейней в Сан-Хуан-Капистрано, провести у него отпуск.
Там она будет неподалеку от Лос-Анджелеса, так что всегда успеет вскочить в поезд и добраться туда на день-другой, если потребуется. И в то же время крошечный городок, раскинувшийся вокруг величественных руин христианской миссии, казался ей настолько необычным и старомодным, настолько удаленным от избитых троп, что провести там лето значило получить тот же заряд свежести и бодрости, который может дать лишь путешествие в чужие страны. Первый фильм с ее участием, как заверил ее Свен, не добрался еще до единственного кинотеатра в Сан-Хуане, а следующий вообще до осени на экраны не выйдет.
– Конечно, кое-кто из местных тебя может узнать по фото на обложке «Лайфа», – сказал Свен, – но докучать тебе они не станут, если ты сама не захочешь, а уж на меня можешь положиться: я лишний раз твоей известностью хвастать не стану.
Весной 1959 года Майк и Лидди Килкуллен вынуждены были окончательно признаться друг другу, что их совместная семейная жизнь подошла к концу. Совместное воспитание дочерей – очень слабое звено для того, чтобы так долго удерживать людей вместе. Просто раньше им не хватало смелости признаться, что каждый из них сделал неверный выбор.
Тридцатилетие Лидди лишний раз напомнило ей о всех ее недовольствах, высветив их с новой силой, и заставило принять решение уехать, пока она еще в состоянии это сделать. Валери исполнилось одиннадцать, а Фернанде восемь лет, и Лидди вынашивала по отношению к ним твердые как кремень и возвышенные планы. Пусть хоть у них будет то, чего лишила себя она и чего им никогда не получить, если дети вырастут тут, на ранчо. Хватит того, что она вынуждена была целых десять бесконечных лет терпеть эту изоляцию от жизни большого города. Если немедленно не забрать девочек отсюда и не поместить их в приличную школу, они так и не приобретут того лоска, который необходим, чтобы занять в мире достойное их место.
Собрав девочек, Лидди примчалась к родителям, в небольшой городок Честнат-Хилл неподалеку от Филадельфии, чтобы перед разводом провести там лето. Прежде чем сделать решительный шаг, она хотела еще раз проконсультироваться у их личного адвоката.
Майк Килкуллен даже не пытался ее остановить. Слишком поздно, думал он, одновременно молчаливо соглашаясь с ее решением и чувствуя себя неудачником. Если б не дети, у них с Лидией в последние десять лет и так не было ничего общего, одни воспоминания. Они постараются договориться, чтобы девочки как можно больше времени проводили с ним, но Майк давным-давно знал, что рано или поздно Лидди вернется к жизни, от которой никогда по-настоящему не удалялась.
Уже более двух лет она не позволяла ему даже пальцем к ней прикасаться. Он не винил ее – как не винил себя за то, что не послушался ее бесконечных уговоров продать ранчо и начать новую жизнь с семьей в Филадельфии. Коль скоро ей могла прийти в голову эта идиотская, болезненная идея, значит, они и вправду совершили огромную ошибку, поженившись.
Погода той весной выдалась прекрасная, но гнетущим и давящим был климат в его душе. После затяжных зимних дождей холмы вокруг ранчо покрылись сочной зеленью и стали напоминать Ирландию; скот наедался досыта, и после мартовского клеймения скота цены на новое поголовье – здоровое и быстро набирающее вес – достигли рекордного уровня. На аукционе в Сан-Франциско Майк купил двух призовых быков, а остатки прибыли положил в банк в Сан-Клементе, где давно уже держал счет.
Что ж, за счет скота особо не разбогатеешь, думал он, тем более в Калифорнии, но, если не слишком роскошествовать, заботиться о земле и поголовье, иметь достаточные площади под урожай, сдавать их в аренду, чтобы обеспечить надежный ежегодный доход, голодать не придется, это уж точно.
В Техасе отрезок земли размером в шестьдесят четыре тысячи акров сочли бы крошечным наделом, но здесь, в Южной Калифорнии, в свои тридцать четыре года Майк Килкуллен считался одним из крупнейших землевладельцев. Ранчо занимало почти одну шестую округа Оранж, и даже несмотря на то, что Майк голосовал за демократов, за ним закрепилась репутация настоящего гражданина. Все бы ничего, если забыть о том, что его личная жизнь суха, как сток раковины, и бесцветна, как земля за пределами верхней границы лесов на перевале Оулд-Сэддлбэк.
От жалости к себе уже тошнит, сказал себе Майк, направив машину в Сан-Хуан, чтобы взглянуть, открыта ли еще кофейня Свена Хансена. Там можно выпить чашку крепкого кофе с куском кекса. Идти сегодня в бар «Свэллоуз», заполненный веселой, разудалой толпой, настроения не было, но без детей гасиенда после обеда настолько пустела, что оставалось либо выбираться оттуда куда глаза глядят, либо сидеть дома, обливаясь горючими слезами над собственным одиночеством. Беда в том, размышлял Майк, что по вечерам скотина рано укладывается спать. Если б не так, ему и присесть было бы некогда, а значит, и лишний раз задуматься.
– Мисс? Я не слишком поздно?
– К вашим услугам, сэр, чего желаете? – отозвалась Сильвия. Она спустилась вниз, чтобы сделать себе чашечку кофе, и собиралась уже закрыть кафе на ночь, поскольку Свена не было. Однажды ей пришлось играть официантку, и на секунду ее позабавила возможность сыграть ту же роль в жизни. Эта идея наполнила ее глаза таинственным светом.
– Кофе, пожалуйста, и один из ваших фирменных кексов с тмином, если что-то осталось.
О Пресвятая Дева, Мария-заступница! К каким же это услугам? Ему бы такую официанточку, с легким акцентом и тонкой усмешкой в глазах, бросающую в ответ такие возбуждающие фразочки, – и он ей покажет, к каким услугам. Для начала зацелует ее до полусмерти, пока голова не пойдет кругом.
– Могу я предложить вам сливки или же вы предпочитаете черный кофе? – опять спросила Сильвия.
– Черный лучше. Вы давно здесь работаете?
– Всего неделю. Свен – мой двоюродный дядя.
– Вы здесь надолго?
– Я приехала всего лишь на лето, – с сожалением ответила девушка.
– А имя у вас есть?
– Сильвия...
Вот это экземпляр, думала Сильвия. Он просто превосходен! Проведя в Голливуде шесть безумных, перегруженных и все же одиноких месяцев, она уже начала подумывать, где найти человека, который бы ей понравился: взрослого, но без занудства, сильного и мужественного, к каким она привыкла в Швеции. На актеров и режиссеров, сценаристов и продюсеров из Голливуда у нее времени нет. Уж слишком они надломленные, искусственные, слишком поглощены глуповатым и избыточным миром кино.
– Я Майк Килкуллен, – сказал он, поднимаясь и протягивая ей руку. – Не хотите ли выпить со мной чашку кофе?
– А здесь разрешено официанткам принимать приглашения посетителей?
– В Сан-Хуан-Капистрано все разрешено, – ответил Майк, неторопливо улыбаясь. – Добро пожаловать в Дворец Свободы.
– Вы живете по соседству, Майк Килкуллен? – серьезно спросила Сильвия, присаживаясь рядом.
Он, несомненно, ирландец. Как она сразу не догадалась? Дитя севера, как и она. Человек с жаркой кровью и, без сомнения, тяжелым характером, способный как на глубокую преданность, так и на сильное упрямство, подчас склонный и к меланхолии, в общем, чуть-чуть с сумасшедшинкой.
– У меня тут ранчо, милях в пяти южнее.
– Что вы выращиваете?
– Выращиваю? Я скотовод, – ответил он со сдержанной гордостью, представляя себя этой прелестной женщине. Уж слишком она владеет собой и слишком самоуверенна, чтобы принять ее за девушку. – Хотите посмотреть мое ранчо? Как-нибудь на днях? Со Свеном я договорюсь. Вы ездите верхом?
Он был взволнован, как мальчишка, впервые приглашающий девушку на серьезное свидание. Она хотя бы догадывается, насколько красива? Его поразило, как такая женщина могла задержаться в таком простоватом месте, могла заниматься таким непрестижным делом, но расспрашивать он не посмел, боясь показаться бестактным.
– Я очень люблю верховую езду. Вы можете достать для меня лошадь?
– Конечно.
– Завтра у меня выходной, – объявила Сильвия.
– Но завтра же суббота. Вы уверены, что не понадобитесь Свену?
– Может быть, и понадоблюсь, но меня не будет. Я поеду с вами верхом. Во Дворец Свободы.
Когда Сильвия смеялась, под глазами у нее возникали легкие морщинки, и эти выразительные лучики веселья внезапно меняли весь ее облик: былая серьезность куда-то пропадала, она становилась откровенно радостной.
– Быстро вы обучились обычаям этой страны.
– Мне говорили, что я способная.
– Я заеду за вами в любое удобное для вас время. Возьмем с собой немного еды и отправимся к океану, устроим там пикник на утесе.
– Прекрасно! Именно об этом я и мечтала! Я всегда делаю то, что мне хочется.
– Обычно мой отец приезжал сюда, переходил бухту вброд и, можно сказать, вытаскивал омаров руками, – рассказывал Сильвии Майк, когда они скакали к пещере в желтоватом утесе, с которого свисали похожие на порывы пламени стебли фуксии и пурпурной бугенвиллеи. Они спешились, и Майк расстелил на земле одеяло, покидал на него пакеты с бутербродами и термос, выбрав для этого место в углублении скал: там они могли поесть с удовольствием, надежно укрытые от ветра, продувающего берег насквозь.
Слева от них раскинулся Тихий океан. Бесконечные ряды волн с пенящимися гребнями, разбиваясь о валуны Валенсия-Пойнт, поднимали высокие струи брызг. От кромки воды пещеру отделяла широкая полоса пляжа, песок потемнел от прилива, пропитавшись влагой, и был покрыт паутиной водорослей и клочьями морской пены. Надо всем этим простирался бездонный купол небес, озаренный солнцем. Такой особенный, тонкий, прозрачный, пьянящий свет бывает только там, где океан сливается с небом.
Пока Майк распрягал лошадей, чтобы они могли пастись на свободе, Сильвия легко сбежала вниз, на берег, где после откатившейся волны остались капли воды, сверкавшие драгоценной россыпью, и застыла там на отметке прилива. Прикрыв руками глаза, она стала медленно поворачиваться в лучах солнца. Океан, пляж, сотни и сотни миль зеленых холмов, верхушки гор, различимые вдали за прибрежными скалами, – она кружилась и кружилась, вглядываясь в линию горизонта, раскинув в восторге руки, в восторге от бесконечных просторов, простирающихся от самой кромки воды и до вершин гор.
– Здесь просто рай! – воскликнула она и бросилась бежать вдоль берега, бесцельно, в никуда, – естественная реакция для человека, вдруг обнаружившего, что он находится на краю земли.
Майк рассмеялся, заметив, как лошади пустились вскачь, едва Сильвия побежала по берегу. Они составляли единую живописную группу – вместе с океаном, солнцем, этим воздухом и шумом прибоя. Майк бросился следом за Сильвией, и так они носились по кромке воды, останавливаясь, меняя направление, разворачиваясь, уклоняясь и ускользая друг от друга, налетая и сталкиваясь, как сорвавшиеся с поводка щенки, но наконец, обессилевшие и запыхавшиеся, вынуждены были остановиться.
Они упали на песок, но в ту же секунду обнаружили, что он сочится влагой, и, смеясь, помогли друг другу подняться, а потом побрели вверх по склону, к пещере, где рухнули на расстеленное одеяло, продолжая хохотать.
– Хочешь поцеловать меня? – спросила Сильвия, едва к ней вернулась способность говорить.
– Это самый глупый вопрос, который я когда-либо слышал, – ответил Майк и сжал ее в объятиях.
Она была стройная, тонкая, он – большой и мускулистый, но оба достаточно сильные и одинаково сумасшедшие. Безумие овладело ими с той самой минуты, когда они впервые увидели друг друга, и не давало заснуть ночью, наполняя волнующими образами.
Порывистые, резковатые, неловкие от неистовой страсти, они целовались, крепко обнимая друг друга, с той поспешностью, которая оставляет синяки на губах, заставляет упираться носом в нос и натирать подбородок, пока наконец не найдется удобное и правильное положение.
Сильвия принялась расстегивать рубашку Майка, когда он еще продолжал ее целовать. Ей не терпелось увидеть белизну его кожи, границу между нею и загаром, она жаждала упереться руками в сильную, мускулистую грудь, почувствовать его мощь, пройтись ладонями по густым волосам на его груди. Она познала первого любовника, едва ей исполнилось шестнадцать, но с той поры ни один мужчина не вызывал в ней такой страсти, такого жгучего желания, словно от его исполнения сейчас зависела вся ее жизнь.
– Подожди! – остановил ее Майк, когда она нетерпеливо взялась за его ремень. – Ты уверена, что знаешь, что делаешь?
– Это самый глупый вопрос... – прошептала она. – Лучше помоги мне.
Заглянув ей в глаза, он понял вдруг, прочитал в них, что с этой женщиной вступает в странный и незнакомый мир, в котором не нужны вопросы. Он должен просто следовать за ней.
– Я помогаю, – ответил Майк и через секунду разделся донага. Он уложил Сильвию на одеяло, снял с нее льняную рубашку и, хотя пальцы дрожали, ловко расстегнул «молнию» на белых брюках.
– Быстрее, – без тени сомнения приказала она, освобождаясь от одежд.
– Быстрее? – Ему хотелось изучить ее тело, насладиться ее красотой неспешно и тщательно.
– Я хочу тебя. Сейчас, – проговорила она низким, слегка дрогнувшим голосом, голосом, не терпящим возражений, и внезапным гибким движением приподнялась, села на одеяле и, перекатившись, оказалась верхом на нем, распластав под собой и сжав коленями его бедра.
Какое-то время она наслаждалась его мощью и силой, любуясь им, затем, качнувшись взад-вперед, уверенно и не спеша, не говоря ни слова, завладела им – тонкая белая колонна из крови и плоти, откинувшаяся назад на вытянутых руках, с задорно торчащими вверх грудями, гордо вздернутой головой и широко распахнувшимися от муки и наслаждения глазами – счастливый наездник, первый разорвавший ленту на финишной черте.
Затем она всем весом легла на его грудь и вытянула ноги поверх его ног, так чтобы их тела слились воедино по всей длине. Он был настолько крупнее, что практически не ощущал ее веса, пока лежал, откинувшись на спину, стараясь контролировать свои чувства и выжидая, что она будет делать дальше. Застыв на минуту, она чувствовала, как он заполняет ее, прислушиваясь к биению его сердца, частоте дыхания, к его пульсу.
Он был как дикое животное на пустынном диком берегу, за которым она давно охотится и вот наконец поймала, думала Сильвия, подставив спину теплу солнечных лучей и ощущая на губах вкус соли. Теперь уже можно и не спешить. Теперь он полностью принадлежит ей. То, чего хочет, она получает всегда. Теперь можно позволить себе наслаждаться любовной прелюдией, едва ощутимо сжимая и разжимая мышцы, настолько легко, что никто другой, менее чуткий, чем Майк Килкуллен, этого и не заметил бы.
Он словно ждал от нее этого слабого сигнала. Быстро обхватив руками легкое, прекрасное тело, не размыкая сплетенных ног, он легко приподнял ее и перевернул на спину, под себя, так что теперь уже он мог наблюдать за ней сверху вниз. Они долго смотрели друг другу в глаза, и Майк понял, что Сильвия его разгадала: ни одна женщина не оседлает его, не подчинит себе, ни одна не заставит его взорваться, если он этого не хочет.
Осторожно и неспешно освободив себя от пленительных пут ее тела, Майк нежно принялся ласкать внутреннюю поверхность ее бедер. Затем вновь овладел ею, останавливаясь и выжидая, прежде чем двинуться дальше хоть на дюйм, давая себе отдых и чутко вслушиваясь в ее призывные ответные движения. Они не проронили ни слова, и, вновь прервавшись, он опять принялся ласкать тот самый таинственно-сокровенный участок ее тела, слыша, как откликается Сильвия на его ласки, устремляется навстречу ему, прислушиваясь к ее участившемуся дыханию, наблюдая, как она начинает задыхаться от страсти, крепко зажмурив глаза. Только дождавшись знакомого сигнала, уловив сначала внутреннее напряжение, затем тяжелое оседание ее бедер, только услышав сдержанный вздох, сорвавшийся с ее губ, он позволил себе ускорить ритм, отдавшись страсти, которая должна была привести их обоих к счастливому завершению.
Они лежали, повернувшись на бок и не размыкая объятий.
– Этого не может быть, – пробормотал Майк странным, незнакомым голосом.
– Обычно этого и не бывает, – ответила она, мягко рассмеявшись.
– Не смейся, а то я сейчас выну...
– Рано или поздно это случится, – сказала она, продолжая смеяться.
– Крупный специалист? – спросил Майк, внезапно встревожившись, и в голосе его послышалась нотка, которая заставила Сильвию немедленно освободиться из его объятий и сесть, обхватив руками колени и спрятав прелестную грудь: лесная нимфа, возникшая из спасительной услады дерев, выбравшаяся погреться под яркие лучи солнца.
– Не знаю, есть ли более приятный спорт, которым стоило бы заниматься профессионально.
В голосе ее не было вызова, только полная уверенность, четкость и абсолютная искренность. Но глаза ее больше не смеялись.
– Я хотел сказать... Хочу сказать... ты... – Майк тоже сел, вдруг почувствовав, что если будет и дальше лежать, то утратит свое превосходство.
– Ты хочешь сказать, но безуспешно, мой дорогой, что ты удивлен. И даже больше – потрясен тем, что случилось. Женщина, которую ты впервые увидел только вчера, отдалась тебе так быстро. Больше того, для нее занятие любовью – своего рода спорт, которым стоит заниматься профессионально. Разве не так? Тебе даже не нужно отвечать, я все вижу по твоему лицу. Ты ожидал, что будешь ухаживать за мной неделями, прежде чем я позволю тебе – может быть! – сделать со мной то, что ты сделал сегодня. Но даже в этом случае решающее слово в выборе момента останется за тобой. И все это случится ночью, правда? В общем, ты думал, что я должна буду лучше тебя узнать, прежде чем...
– Это ты говоришь, а не я, – возразил Майк, зная, что все, что она сказала, – правда.
– Вовсе нет. Я просто читаю твои мысли. Ты – американский мужчина, а я научилась уже их понимать, знаю, что они думают, во что верят, какое поведение считают подходящим для женщины. В этой стране ты вовсе не исключение.
Она говорила с достоинством, в ее словах, в каждой фразе, которую она произнесла, сквозила такая мягкая уверенность, лицо было таким разрумянившимся от любви, а волосы настолько взъерошены, что сейчас она выглядела даже моложе своих двадцати лет.
– Проклятье, я не понимаю тебя! – воскликнул Майк в отчаянии. – Ты сказала, что приходишься родственницей Свену, приехала сюда ненадолго, работаешь с ним в кофейне – и вдруг демонстрируешь мне свою опытность, знание американских мужчин, их поведения и образа мыслей. Ты слишком красива, чтобы быть просто социологом, антропологом или еще каким-нибудь ученым синим чулком. Но ты не просто красива, ты слишком уверена в себе и слишком подкована в вопросах секса, чтобы быть обычной женщиной. Объясни мне, что происходит.
Встав на колени, он схватил Сильвию за плечи, притянул к себе и, приподняв ее подбородок, взглянул ей прямо в глаза.
– Скажи, что происходит? – повторил он. – Ты русалка, оборотень или эльф в облике человеческом?
– Всего-навсего актриса, – ответила Сильвия, прикрывая веками глаза и невинно улыбаясь. – В Стокгольме и... в Голливуде.
– Киноактриса? Но я никогда тебя не видел. Ты играла в американском кино?
– Снялась в двух фильмах. Первый – «Совершенно чужие», а второй, «Неверная жена», еще не вышел на экраны.
– Я лет шесть не был в кино, но газеты иногда читаю. «Совершенно чужие» стал просто сенсацией. Какую роль ты играла?
– Главную.
– Ты та самая девушка, которую потом называли новой Ингрид Бергман?
– Да, да, да! Я собиралась сказать тебе при случае, так что можешь прекратить свой допрос. Да, я кинозвезда, а не просто киноактриса. Тебя это волнует?
– Наверное, должно бы, но не знаю почему, – медленно отозвался Майк, стараясь переварить неожиданно неприятную для него информацию. Он был удивлен, смущен и растерян, словно что-то вокруг странным образом сместилось, переменилось, как будто на солнце наползли облака. – А тебя это волнует?
– Это моя работа, – легко, беззаботно проговорила Сильвия. – А вот другим людям, стоит им узнать, что я кинозвезда, становится не по себе. Потому-то я прикинулась вчера официанткой. Но только ради тебя, другие меня вообще не волнуют.
– А Свен? Он вправду твой дядя?
– О да. Эта часть – полная правда. И кофе, кстати, тоже был настоящий.
– А что еще мне нужно знать о тебе, чего я не знаю? – требовательно спросил Майк. От беззаботного поддразнивания он уже начинал закипать.
– Ты уже знаешь куда больше, чем любой мужчина в Америке. А вот я о тебе ничего не знаю, Майк Килкуллен, кроме того, что ты восхитительный любовник. И еще – что ты умеешь краснеть под загаром. Это восхитительно.
– Я женат, Сильвия, но мы с женой не живем вместе. Осенью она подает на развод. Свен этого еще не знает. Да и никто не знает. У меня две дочери, восьми и одиннадцати лет. А мне тридцать четыре. Если не считать армии, всю свою жизнь прожил здесь. Я простой человек, Сильвия, и ничего не знаю о той жизни, которой живешь ты.
– Да и зачем? Ты укоренился здесь, в этом изумительном месте, как огромное дерево. Ты здесь на своем месте, ты хозяин. О-о, я видела, как быстро исполняют все твои команды, например, оседлать лошадей. Здесь твое место, Майк, твой дом. Должно быть, это прекрасно – владеть землей, которую никто не может у тебя отобрать, пляжем на берегу океана, горами и всем этим пространством, которое лежит между ними. Я чувствовала, когда лежала на тебе, насколько ты реален, реален и крепок, как сама земля.
Она говорит, как взрослая, прожившая жизнь женщина, подумал Майк почти с отчаянием.
– Ты скучаешь по Швеции? – спросил он. – У тебя бывает ностальгия, моя маленькая, сумасшедшая, прелестная кинозвездочка?
– До сегодняшнего дня скучала. Но если ты прижмешь меня к себе, я перестану скучать. Забуду о ностальгии, если ты обещаешь любить меня. Это единственное лекарство, которое мне известно.
– Любовь будет для нас лекарством или спортом?
– И так, и эдак, – выдохнула она губы в губы. То, чего хочет, она получает всегда.
Следующие два месяца Майк старался побыстрее завершить дела на ранчо, охотно уступая бразды правления любому желающему впервые с момента смерти отца, лишь бы провести с Сильвией как можно больше времени. Он переговорил со Свеном, с которым дружил, рассказал о разъезде с женой и предстоящем разводе. Последнюю новость Свен воспринял с легким удивлением, однако виду не подал. Майк понимал, что невозможно на глазах у всего города забирать Сильвию у кофейни и не вызвать при этом лавину слухов и разговоров. На гасиенде появилась новая повариха, Сьюзи Домингес, а также две горничные, которых приводило в нескрываемый восторг его повторявшееся каждый вечер предложение пораньше разойтись по домам. Сильвия купила себе небольшой автомобиль и в сумерки, когда равнины и холмы вокруг окрашивались в самые таинственно-прекрасные цвета, приезжала к нему на ранчо. Их встречи отличала жаркая, неутолимая страсть, которая из просто страсти переросла в любовь.
По вечерам, прежде чем заснуть, они прогуливались по этому прекрасному уединенному раю – густому мирному саду, ограждающему их словно тайной зеленой стеной от остального мира; останавливались то там, то здесь, чтобы или коснуться белой розы, в переливах лунного света подавшей только им понятный знак, или сорвать несколько листочков лаванды и растереть их пальцами, или опустить руки в фонтан с прохладной водой, который возвышался в центре главного патио, или вдохнуть воздух, насыщенный ароматами, которыми обогащала его ночь. Они отыскивали затерянные в полумраке, скрытые от глаза садовые скамейки, на которых можно было просто молча сидеть, созерцая безмерность своего счастья. Было настолько тихо, что ржание, доносившееся из конюшни, гулко разносилось в ночи. Смесь нелепых суеверий и упрямой, своевольной слепоты, в которой они не хотели себе признаться, запрещала им обсуждать будущее, пока для Сильвии не пробил час возвращаться в Лос-Анджелес, к работе над новым фильмом. Ночи, проведенные ими вдвоем, не знали запретов и ограничений, хотя все их королевство было ограничено и в пространстве – размерами ранчо, и во времени.
