Текст книги "Все или ничего"
Автор книги: Джудит Крэнц
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 37 страниц)
Пока она произносила эти незамысловатые слова, он, понурив голову, глядел на ее руки и вдруг увидел, как они тянутся навстречу ему, словно желая вручить или получить подарок, неважно какой. Заглянув в ее встревоженные, искренние глаза, он увидел, как в них происходит удивительное превращение: насмешка преобразуется в открытое, честное признание, смысл которого понятен даже ему, и только тогда он осознал, что она не смеется над ним.
– И ты выйдешь за меня замуж? – поспешно произнес он, словно боялся, что она передумает.
– И я обязательно выйду за тебя замуж, – заверила его Джез. Он обнял ее, немного неуклюже, и притянул к себе, так что ее лицо оказалось у него под подбородком.
– А сейчас давай помолчим. Милый, поцелуй меня. Так мы всегда поймем друг друга.
XVIII
Джез с трудом пробуждалась от глубокого сна, совершенно забыв, где она находится. Она не помнила, какой сегодня день недели, не знала, который час, не представляла даже, где она. Единственное, что сразу до нее дошло, – что наконец пошел дождь; тяжелые капли, барабанившие по крыше и стучавшие в окна, разбудили ее, но сон был так сладок, что она пыталась еще хоть на несколько мгновений его продлить, и вдруг неожиданно осознала, что лежит в постели с Кейси Нельсоном и постель это его, а вовсе не ее. Как только она услыхала его теплое, спокойное дыхание, почувствовала рядом его крепкое и надежное тело, все остальное перестало для нее существовать, и она закрыла глаза, чтобы до конца ощутить безмерность своего счастья.
Оно, это счастье, было сильным и чистым, абсолютно лишенным каких-то недомолвок, вопросов, полутонов. Оно не просто казалось полным, оно и было именно таковым, естественное явление природы, которое существовало всегда, ожидая, когда она придет и насладится им. Господи, подумала она, как же долго они оба шли к этому счастью! Долгие месяцы, когда все должно было решиться в считанные часы или даже минуты. Но они были слишком хорошо воспитаны и старались закрывать глаза на то, в какие игры играют люди, какие маски носят, какие подозрения живут в их сердцах, поэтому они не могли просто посмотреть друг на друга, понять – ибо они должны были понять все с самого начала – и честно признаться друг другу в своем открытии.
Наверно, она была единственной женщиной своего возраста, согласившейся выйти замуж за мужчину, который всего-навсего ее поцеловал, но вчера они наконец наверстали упущенное. Кейси был... Она задумалась, подыскивая нужное слово, и с внутренней дрожью произнесла про себя: «виртуоз». Он заставил ее пожалеть о том, что в ее жизни были другие мужчины. Но если бы их у нее не было, она бы не смогла по достоинству оценить его, стыдливо подумала Джез, с головой забираясь под одеяло, чтобы почувствовать его запах. Может, это неправильно, что мужчина пахнет так хорошо? Каждая клеточка его тела. Пожалуй, надо его разбудить, для его же пользы: зачем он тратит свой восхитительный запах на сон, когда он может проснуться и они снова займутся любовью?
Пытаясь понять, можно ли уже будить Кейси или пока еще рано, Джез посмотрела на часы. Почти полдень. Или полночь? Нет, вчера в полночь они еще не спали. Не могли же они проспать двадцать четыре часа подряд! Значит, сейчас полдень, только очень дождливый и темный. Хорошо еще, что сегодня воскресенье и нет Сьюзи, а то она могла бы пройтись по дому в поисках проголодавшихся хозяев, заглянуть сюда, обнаружить их вместе в постели и... Пожалуй, она испытала бы шок. Джез хихикнула, представив себе Сьюзи. Нет, она настолько умудрена жизненным опытом, что скорее была бы шокирована их невинностью.
Вдруг Джез на лоб упала капля. Она высунула лицо из своего уютного гнездышка и с негодованием посмотрела на потолок. За первой последовали новые и новые капли, постепенно превращаясь в маленький ручеек, а затем уж в настоящий водопад. Джез принялась ожесточенно трясти Кейси за плечо.
– Что такое... милая, любимая моя... – забормотал он.
– Крыша течет!
– Черт! Дай я подвинусь... кровать...
– Вставай, городской житель!
– Послушай, ты же обещала меня больше не дразнить... ну, иди сюда...
– Кейси, милый, ну, пожалуйста! Дождя давно не было, а крыша старая и, должно быть, протекает во многих местах. Мы должны осмотреть весь дом!
– Ты серьезно?!
– У нас нет выбора.
– Давай просто найдем другую кровать, а эта тем временем высохнет. О господи, ведь вымокнет мой факс! – Его сонливость как рукой сняло.
– Кейси!
– Хорошо, хорошо, но ты должна мне помочь.
– С удовольствием, – горячо пообещала Джез, пытаясь отыскать одежду.
Кейси тем временем выключил факс из розетки и поставил на стол в гостиной.
Они быстро пробежали по веранде, проверили многочисленные комнаты, но на сердце у Джез было неспокойно. У нее было такое чувство, что потолок протекает не только в комнате Кейси.
– Архив! – вдруг вспомнила она. – Как же я могла забыть? Где ключ?
Когда дверь была наконец открыта, они услыхали шум воды там, где его быть не должно. Джез затаила дыхание, Кейси включил свет. В комнате, где хранился архив, стояли те немногие вещи, которые нельзя было переносить, поэтому ее надо было осмотреть в первую очередь. Наконец, обнаружив место протечки, Джез вздохнула с облегчением: на стене, где расположились полки с документами, следов влаги не было, но в противоположном конце комнаты струйки воды образовали небольшую лужицу на полу.
– Слава богу, фото не пострадали! – радостно воскликнула Джез.
– Дыра в крыше может увеличиться, – предупредил Кейси. – К тому же могут образоваться новые протечки, так что давай лучше перенесем папки в какое-нибудь безопасное место, где они все время будут у нас на глазах.
– Перенести папки? Мы вдвоем? Да их здесь сотни!
– Вместе мы с тобой пока достаточно сильны, – усмехнулся он.
– Что касается меня, то это в прошлом, – покорным тоном пробормотала Джез. – Все куда-то исчезло с тех пор, как появился ты.
– У нас есть шанс еще немного побыть вдвоем, пока крыша не рухнула.
– Тогда забирайся на лестницу и передавай их мне, – предложила Джез. – Пообедаем, когда закончим, а там видно будет.
Два часа спустя, вконец измотанные, но преисполненные чувства исполненного долга, Кейси и Джез перенесли все папки в гостиную и аккуратно сложили на полу в том порядке, в каком они стояли на полках. Только маленький коричневый альбом, принадлежавший ее прабабке, Джез положила на стол в своей комнате: она помнила, какие очаровательные, изящные открытки ко Дню святого Валентина хранились в нем, и тайно решила воспользоваться ими, поскольку День святого Валентина был уже на носу и Эмилия наверняка не стала бы возражать.
Была уже глубокая ночь. Они с Кейси отметили завершение героической операции по спасению документов едой, вином и любовью, время от времени навещая спальню Кейси и архив, чтобы вылить воду из ведер, куда она набиралась, стекая с потолка. День выдался тяжелый, и Кейси крепко спал, на этот раз у нее в комнате. Джез с удивлением смотрела на него. Очевидно, между полами существует какое-то принципиальное различие, раз мужчины могут моментально засыпать после акта любви, пусть даже он венчает дождливый, нервный и напряженный день. А она сама никак не могла уснуть, прислушиваясь к тихому шуму дождя и чувствуя себя ребенком, перевозбудившимся после рождественского торжества. Она пыталась забыться, но не в состоянии была расстаться с ощущением чуда, которое вдруг случилось в ее жизни. Ей казалось, что она будет бодрствовать всю ночь.
Может, взять какую-нибудь скучную книгу? Она оглядела комнату и не нашла ни одной, которая обещала быть скучной. Ванну на сон грядущий она уже приняла; она считала до ста, представляла себе, что спускается на лифте, отмечая про себя номера этажей, воображала, будто медленно крутится на чертовом колесе, но ни один из привычных способов не помогал.
Тогда Джез выскользнула из постели, взяла альбом Эмилии и забралась обратно под стеганое одеяло. Она вспомнила про письмо своей прапрабабки и решила, воспользовавшись школьным знанием испанского, попробовать перевести написанный четким почерком документ на английский, полагая, что это поможет ей победить бессонницу. Ее мозг, надеялась она, не справится с этой почти невыполнимой задачей, и она провалится в забытье, в котором так нуждалось все ее усталое тело.
Меньше часа спустя глаза у нее слипались и почерк казался совсем неразборчивым. Письмо начиналось с теплого, но довольно формального приветствия предполагаемой невестке, Эмилии Монкада-и-Ривера, от будущей свекрови, Хуаниты Изабеллы Валенсия Килкуллен. Из письма выходило, что женщины были троюродными сестрами – Джез никогда об этом не знала. Голова соображала все хуже и хуже, и предпоследний параграф давался с таким трудом, что Джез решила отказаться от своей затеи, но перед сном все-таки перечитать текст, который ей удалось перевести.
«Теперь, когда ты собираешься... и стать женой Килкуллена, ты должна узнать о договоре... который мой род, род Валенсия, заключил в местечке... со святыми отцами много лет назад. Я чувствую... что ты будешь, как и я... горда узнать, что Килкуллены... не испанцы... Валенсия. Они... согласились на договор, когда мой... муж... ранчо моего отца, и они чтут его с тем же... что и Валенсия».
– Многоточие, многоточие, многоточие, – бормотала Джез, гася свет и откладывая листок с переводом, в который было завернуто письмо. Когда листок соскользнул на пол, Джез уже крепко спала.
Конечно, размышляла Лидди Килкуллен, продавщица в «Бергдорфе» – дама весьма тактичная, но даже всего ее такта не хватило, чтобы скрыть удивление, когда покупательница, никогда прежде не позволявшая себе ничего, кроме уцененных товаров, вдруг направилась прямиком к самым модным вещам, только-только поступившим в продажу, и попросила отнести кое-что из отобранного ею в примерочную. Продавщица сказала, скорее даже предупредила, что все вещи новые и еще долго не будут уценены.
Что и говорить, продолжала думать Лидди, растянувшись в шезлонге в комнате у Фернанды и попивая чай, она выглядела слишком глупой и взволнованной. Она пропустила это неуместное замечание мимо ушей, сказала что-то о том, что скоро приходит ее пароход, и продолжала покупать, покупать, покупать. Она даже не смотрела на цену. Стоило вещи ей приглянуться, как она тут же покупала ее: она покупала одежду для утреннего выхода, на день и на вечер, в десятки раз больше того, что когда-либо приобретала за один раз; одежда для курорта всегда была более экстравагантна, чем обычные летние модели, но именно такая и была ей нужна для поездки в Калифорнию, где она собиралась руководить действиями дочерей.
Вообще-то, вынуждена была признать Лидди, эти наряды ей не скоро понадобятся. Зимой в Калифорнии не очень-то курортная погода, в это время там царит межсезонье, когда скорее требуется костюм с блузкой, а по вечерам даже теплое пальто. Лидди вполне отдавала себе отчет, что поездка в Калифорнию была лишь предлогом пройтись по магазинам и накупить именно той одежды, которая единственная во всем городе не была выброшена на распродажу, но это ее ничуть не волновало.
Только так она могла отпраздновать свалившееся на нее богатство, а такое событие нельзя было не отметить. Если бы она была сладкоежка, то накупила бы столько шоколада, что довела бы себя до приступа; если бы она любила выпить, то все время находилась бы под кайфом; если бы любила поесть, то сейчас, наверно, растолстела бы фунтов на двадцать по сравнению с тем временем, когда еще не начала дел с Джимми Розмонтом. Но жизнь давно научила ее ограничивать себя в сладостях, напитках и еде; она не собиралась даже покупать драгоценности, пока не подберет себе новый гардероб.
Одни женщины выбирают одежду, чтобы показать свои драгоценности, другие подбирают украшения к одежде, но она не принадлежала ни к тем, ни к другим, в приступе самолюбования решила Лидди. Она была из той немногочисленной когорты женщин, костюм и украшения коих, пусть даже самые скромные, составляют безупречный фон, на котором блещет лишь их хозяйка.
Да, вот что могут сделать настоящие деньги! Например, помочь раскрыться ее таланту, который прежде находился под спудом, потому что ей постоянно приходилось выгадывать и рассчитывать, на что потратить те крохи, которые она имела. Она всегда была в восторге от своих богатых друзей, ей хотелось понять, что это – быть богатым, она страстно желала оказаться на их месте, но сознавала, что нельзя ни вообразить себе, ни понять что-то глубинное в человеке, пока не побудешь в его шкуре, не прочувствуешь его жизнь как свою, не ощутишь независимости.
Интересно, а что деньги сделают с Фернандой и Валери? Конечно, они тоже изменятся, но вот в какую сторону? Трудно сказать. Возможно, деньги не принесут им счастья, они станут действовать неосмотрительно, вести себя неподобающим образом, переменятся к ней. Именно эти мысли заставляли ее ехать к ним. Телефон – не самое надежное средство общения с дочерьми; теперь, когда они получили наследство, о котором она столько мечтала, они больше, чем всегда, нуждаются в ее совете и опеке. Вот уже целых тридцать лет она наблюдала ту жизнь, в которую они теперь готовились вступить, и знала все ловушки, которые подстерегают на этом пути.
Да, продолжала думать Лидди, уж в чем она стала настоящим экспертом, так это в образе жизни богачей. Никто не может похвастаться объективностью в этом вопросе, как она, по собственной воле ставшая – если быть до конца откровенной самой с собой – приживалкой. Честно говоря, она, конечно, платила сполна за свое место в мире миллионеров, платила изо дня в день, стараясь содержать в порядке свои счета, и тем не менее была приживалкой, не имевшей полного права находиться среди них.
Но с этих пор ей уже не придется считать каждую копейку! Не придется униженно благодарить, выдавливая из себя очаровательную улыбку, посылать цветы на следующий день после торжества, узнавать, не должна ли она кого-то пригласить, – с сегодняшнего дня другие будут чувствовать себя обязанными ей. Подобно признанной красавице, известной кинозвезде или великому таланту, богатая женщина может позволить себе жить беззаботно, снисходя до окружающих только тогда, когда сама того пожелает.
Неожиданно для себя Лидди поняла, что больше никогда не вернется в Марбеллу. Словно после долгих и тщательных раздумий, она уже точно знала, где будет жить: в Сан-Клементе.
Как удивительно, что теперь, когда она может безбедно существовать в любом уголке земного шара, она, словно завершив полный круг своей жизни, возвращается в маленький городок в Калифорнии! Но пока Димс Уайт остается губернатором, пока их с Норой второй дом находится в Сан-Клементе, она будет жить там.
Когда же она научится не лукавить перед собой, подумала Лидди, ставя чашку на стол и улыбаясь, как девчонка. Примеряя сегодня наряды, она думала только о том, понравятся ли они Димсу. Все ее разглагольствования о дочерях имели мало отношения к действительности. На самом деле истинной причиной ее отъезда был Димс. Девочки могли бы прекрасно обойтись и без нее, но она нужна была своему любимому, и вот теперь, наконец, могла поехать к нему.
Интересно, кто же главный агент по продаже недвижимости в Сан-Клементе? Такой, который может предложить наилучшие варианты?
– Боюсь, мне никогда не удастся разлучить тебя с Валери, – сказала Фернанде леди Джорджина Розмонт.
– А я думала, она тебе нравится, – заметила Фернанда. Женщины возвращались в «Ритц» после поездки в Сан-Хуан-Капистрано, где Джорджина существенно пощипала удивительную коллекцию антиквариата в магазине Джепа Дюренбургера, скупив практически все лучшие экспонаты и самую дорогую мебель.
– Нравится, – признала Джорджина, – но когда она с нами, мне не так интересно, как когда мы вдвоем. Я чувствую себя лет на сто моложе, чем Вэл, а ты? Слава богу, старая кляча не увязалась с нами. Вот будет веселье, когда мои драгоценные помощники увидят тот гроб, который им надо будет доставить в Нью-Йорк, я имею в виду покупки у Дюренбургера, – теперь-то им придется держаться со мной уважительнее.
– Джорджи, да они просто обожают тебя, – воскликнула Фернанда.
Она не уставала поражаться этой маленькой рыжеволосой англичанке: та носила свою необыкновенную красоту с поразительной небрежностью, никогда не смущалась и смотрела на себя с изрядной долей самоиронии.
– Я просто стараюсь быть честной, Ферни. Ты прекрасно знаешь, что я плохо разбираюсь в этих делах и совсем не умею создавать интерьер... Джимми просто хочет, чтобы у меня было какое-нибудь увлекательное занятие. Как только оно мне надоест, я придумаю что-нибудь еще. Может, хорошенький цветочный магазин. Я прекрасно могла бы составлять букеты. Какие угодно.
– А почему не кондитерскую?
– Гениально! Я стану печь булочки и раздавать лепешки, а ты будешь разливать чай. Как тебе такая идея? Мы вместе можем открыть дело. Послушай, Ферни, а было бы здорово, если бы мы могли работать вместе. Тебе нужно чем-нибудь заняться, ведь не будешь же ты целыми днями только и делать, что пересчитывать свои денежки.
– Но я никогда ничего не делала. Зачем же начинать именно теперь, когда я стану сказочно богатой?
– Всегда лучше сделать над собой усилие, энергично взяться за дело, показать всем, на что ты способен. Ведь ты же не хочешь заседать во всех этих благотворительных комитетах? Продавать билеты на всякие там балы, покупать билеты на балы, ходить на эти балы, и так без конца? «Извините, милые дамы, мы не можем выйти к обеду, нам надо стряпать лепешки, а потом будет стирка».
– А я думала, тебе нравятся все эти вечера и балы... Ты так здорово умеешь их устраивать.
Фернанда въехала на гостиничную стоянку. Они вышли из машины и направились к лифту: Розмонты снимали номер на одном этаже с Фернандой и Валери.
– Я это делаю, только чтобы угодить Джимми. Для меня это не составляет труда, по крайней мере, не составляло в прошлом году, когда все еще было для меня в новинку. Но теперь мне это начинает порядком надоедать – скучно, утомительно и бессмысленно. Мне было бы проще посылать им деньги, а самой туда не ходить. Пойдем, милая, закажем чай и посмотрим, смогут ли нам предложить такое же хорошее обслуживание, какое мы собираемся наладить в нашем маленьком кафе.
– А где Джимми?
– Он на целый день уехал в Сан-Франциско и до ужина не вернется. Все какие-то встречи... Ты же знаешь Джимми!
Женщины пили чай и ели бутерброды в относительном молчании. Джорджина, казалось, полностью ушла в свою безумную идею устроить кафе, а Фернанде было достаточно того, что она может просто получать удовольствие, глядя на свою подругу. Джорджине было двадцать девять, на целых десять лет меньше, чем Фернанде. Они чувствовали себя на удивление уютно в обществе друг друга, будто были ровесницами. То ли Джорджина была старше своих лет, то ли Фернанда моложе? А возможно, и то, и другое.
Когда поднос с закусками унесли, Джорджина направилась к себе в комнату.
– Пойдем со мной, Фернанда, поболтаем, – предложила она. – Мне хочется немножко полежать. Боюсь, я переусердствовала с покупками.
– Я лучше пойду к себе. Может, ты вздремнешь.
– Нет, честно, мне вовсе не хочется спать, просто ноги немного гудят. К тому же я не хочу, чтобы Валери знала о твоем возвращении.
Какой она еще, в сущности, ребенок, подумала Фернанда. Впрочем, они одинаково относились к Валери. Обе они были как дети, которые прячутся от строгой воспитательницы. С того момента, как Джорджина приехала в «Ритц», – через несколько дней после встречи сестер с Джез, – они постоянно пытались улучить минутку, чтобы побыть вдвоем, как это часто бывало во время их обедов в Нью-Йорке, но к ним неизменно присоединялась Валери.
Фернанда вполне отдавала себе отчет в том, что продажа ранчо – не ее ума дело, этим займутся более умные головы. Она не возражала, чтобы Джимми и сэр Джон взяли дело в свои руки. Ей было достаточно того, что она вырвалась из Нью-Йорка, а присутствие Джорджины создавало ощущение праздника.
Она тоже не хотела, чтобы Валери знала об их возвращении от антиквара. Она просто не хочет ни с кем делить Джорджину, вдруг осознала она. Находиться наедине с Джорджиной – в этом было что-то волнующее, дающее ощущение исключительности, которое сразу разрушалось в присутствии здравомыслящей, организованной умницы Валери. Должно быть, так все девчонки относятся к своим лучшим подругам, размышляла Фернанда. У нее никогда не было такой подруги, какой обзаводятся в школе, – с ней шепчутся о других девчонках, секретничают, ревнуют ее так, будто она мальчишка. Сама Фернанда всегда была настолько занята собой, своим стремлением к красивой жизни, что у нее не было времени искать себе настоящую подругу; она не находила вокруг ни одной девочки, похожей на нее, с которой можно было бы запросто поговорить, а если таковая случайно встречалась, то бывала так же одинока и замкнута, как Фернанда.
Вслед за Джорджиной Фернанда вошла в изысканно обставленную спальню. Еще раньше Джорджина объяснила, что они с мужем никогда не спят вместе, потому что он либо вскакивает ни свет ни заря, либо ложится очень поздно, названивая партнерам во все точки земного шара.
– Иди сюда, радость моя, садись, – пригласила Джорджина, усаживаясь на кровать и хлопая рукой по покрывалу. – Мне просто нужно задрать ноги.
– Ты не выглядишь усталой.
– Да я вовсе не устала. Мне очень хорошо здесь. Я специально попросила горничную оставить шторы опущенными, чтобы можно было отдохнуть в полумраке. Этот яркий солнечный свет... После вчерашнего дождя он действует мне на нервы. Хорошо, что в Нью-Йорке так сумрачно зимой.
– Ты скучаешь по Лондону?
– Немножко. Или, скорее, скучала, пока не встретила тебя. Ты такая радость, Ферни, такая хитрая плутовка, такая бессовестная кокетка, дикарка, роскошная подделка под простую пастушку. Ты напоминаешь мне подругу, от которой я была без ума... Конечно, она была совсем непохожа на тебя, разве что гораздо более коварная...
– О ком ты говоришь? – спросила Фернанда, почувствовав укол ревности от того, каким мечтательным голосом говорила Джорджина.
– Мы вместе учились в пансионе... Ее звали Клэр. Она была старше меня... Должно быть, ей было пятнадцать, когда мне было двенадцать, но мы крепко подружились, несмотря на разницу в возрасте. Я никогда не забуду Клэр.
– И ты до сих пор с нею видишься?
– Боюсь, что теперь вряд ли ее узнаю. Я слышала, она стала идеальной женой и идеальной матерью четырех идеальных, скучных-прескучных детей... Обещай мне, Фернанда, что ты никогда не совершишь ничего подобного!
– Я бы не смогла, даже если бы захотела. Я неидеальна по сути.
– В школе Клэр была совсем другой. Мы жили вместе, в одном общежитии, и я была просто без ума от нее... Порой во время занятий хора я смотрела на нее, не в состоянии оторваться, и не могла петь. Я пожирала ее глазами, когда мы были в столовой, повсюду шпионила за ней. Такой безумной, слепой любви у меня больше не было никогда.
– Любви?
– Да, Ферни, любви. Чистой, первой любви, самой сладостной, которую невозможно забыть.
– А потом она окончила школу и вы больше с ней не встречались?
– О, нет, судьба не могла быть так жестока ко мне. Нет, однажды ночью, когда я уже была в постели, Клэр вошла ко мне – старшим девочкам разрешалось больше, чем малышам, они, например, могли позже ложиться спать, – закрыла за собой дверь, подошла и села ко мне на кровать, вот как ты сейчас сидишь. Потом наклонилась и поцеловала меня в лоб.
– А что она сказала?
– Сказала, что заметила, как я не отрываясь смотрю на нее, и решила узнать, в чем дело. Конечно же, она просто дразнила меня, потому что сама все прекрасно понимала. Я просто потеряла дар речи и не могла ничего сказать, и тогда она поцеловала меня в губы... впервые меня кто-то целовал в губы... А она все целовала и целовала меня... Она знала, что делает.
Джорджина говорила тихим, задушевным голосом, словно воспоминания полностью завладели ею.
– У нее были такие сладкие губы, Ферни! И знаешь, когда я, наконец, решилась поцеловать ее в ответ, она стянула с меня сорочку и принялась целовать мне грудь... она тогда еще только формировалась, грудки были такие нежненькие, такие маленькие, и, просыпаясь, я каждое утро ощупывала их, не успели ли они за ночь хоть немного подрасти... Так вот, она все целовала и целовала меня в грудки, играла с ними до тех пор, пока я не почувствовала, как они начали набухать. Тогда она забралась ко мне под одеяло, и я почувствовала, как она трогает меня рукой между ног... Ее пальчики трогали меня там... Так нежно, так восхитительно... Никто так меня до этого не ласкал, кроме... Кроме меня самой... Но мне и в голову не могло прийти, что будет так приятно, когда это станет делать кто-нибудь еще... Мне было... понимаешь, это так трудно объяснить, но ничто больше не казалось мне таким... таким безумно важным... у меня было ощущение, что я не жила, не понимала всей прелести жизни, пока Клэр не стала трогать меня там, между ног... и она продолжала трогать меня, пока я... В общем, ты понимаешь, Ферни, о чем я говорю. Я понятия не имела, что нужно сделать, чтобы показать, какое наслаждение я испытала, и она объяснила мне, как доставить ей удовольствие. Таким был мой первый опыт. С тех пор Клэр при каждом удобном случае приходила ко мне, и я училась у нее... Я научилась таким вещам... Я была способной ученицей. – Джорджина тихо рассмеялась. – Лучшей ее ученицей.
– А что было потом, когда Клэр окончила школу? – Фернанда сама не узнала свой голос, он звучал словно издалека.
– Сначала я просто места себе не находила. Только и думала о ней. Конечно, я сама себе делала... но это было, конечно, уже не то... К тому времени я не могла без этого жить... Мне было тринадцать, и все мои мысли были заняты только этим. Я с трудом заставляла себя делать уроки, еле-еле тянула учебу, и вот однажды я заметила девочку, которая смотрела на меня так же, как я когда-то на Клэр. И как-то ночью я пошла к ней...
– А дальше? – хрипло спросила Фернанда.
– Мы занимались любовью, как когда-то с Клэр! С тех пор у меня всегда была подружка, пока я не уехала из Англии, но ни одна из них не могла вытеснить из моего сердца образ Клэр, никто не был столь же восхитителен, никого я не желала так, как ее, ни по кому не сходила с ума... Пока не повстречала тебя. – Голос Джорджины дрогнул, но сама она даже не пошевелилась, не протянула руку к Фернанде.
– Я не... Мне и в голову не приходило... Я никогда... – Фернанда запнулась, не решаясь посмотреть на Джорджину. Она была смущена и поражена тем, что только что узнала, к удивлению примешивался невольный и неодолимый восторг. Удобно расположившись в кресле в этой комнате, где царил полумрак, слушая мечтательный, прекрасный голос Джорджины и рисуя в своем воображении сцену девичьей любви, Фернанда вдруг почувствовала небывалое возбуждение. Да возможно ли такое? Ее никогда не волновали женщины... Конечно, подобные мысли посещали ее много раз, но она быстро прогоняла их, считая лишь простым любопытством. Всем в тот или иной момент приходит такое на ум, это еще ни о чем не говорит.
– Я знаю, что тебе «в голову не приходило», цыпленочек мой. Зачем, ты думаешь, я рассказала тебе про Клэр? Ведь не думаешь же ты, что я стала бы рассказывать об этом кому-то еще? Ферни, ведь тебя не устраивают мужчины, правда? Все считают, что ты сначала используешь мужчину в своих целях, а потом бросаешь его ради другого, но я-то знаю, что тебя просто никто из них не устраивает в любви. Я права?
– Я... да... Просто мне казалось, что это... Что-то не в порядке со мной...
– Такого просто не может быть! О, любовь моя, с тобой абсолютно все в порядке! Я чувствую, я напугала тебя своим рассказом, тем, что я испытываю по отношению к женщинам. Ты нервничаешь, напряжена, придумываешь всякие доводы против... Но что плохого, если ты один раз попробуешь... со мной? Только один разочек, как эксперимент... Если тебе не понравится, мы больше никогда не станем этого делать, забудем о том, что было, просто останемся лучшими друзьями. Я обещаю, потому что мне доставляет такое удовольствие быть с тобой. Я только тебе покажу. Тебе не придется ничего делать, ты даже рукой не пошевельнешь... И если ты попросишь меня прекратить, я немедленно прекращу... Я просто проведу урок для начинающих, как делала это в школе.
Да разве она может отказаться, разве она может вот так просто встать и уйти, подумала Фернанда. От волнения ей было трудно дышать.
– Только запри дверь! – с трудом выдавила она.
Пока Джорджина исполняла ее просьбу, она подумала, не лечь ли ей на кровать, но от волнения не могла пошевелить ни рукой, ни ногой. Она не знала, как это делается, и страшно переживала, но Джорджина подошла к ней, встала позади кресла и принялась гладить ее по волосам, да так успокаивающе, так нежно, что Фернанда почувствовала, как напряжение покидает ее.
– Вот так, хорошо. О, я так давно мечтала об этом, – приговаривала Джорджина, прижимая Фернанду к себе. – За обедом я всегда смотрела на тебя и представляла себе, каковы твои волосы на ощупь – мягкие, душистые, даже мягче, чем я себе представляла. Иди сюда, ложись на кровать. Дай мне посмотреть на тебя.
Она положила руку Фернанде под голову и поцеловала ее в лоб. Та вздрогнула от приятного предчувствия, вспоминая о том, как начала свой урок Клэр, откинулась на подушки, закрыла глаза и подставила губы под поцелуи Джорджины. Какой восхитительный рот, думала она, и так красиво очерчен; губы не знают помады и так теплы, так нежны; маленький острый язычок проникает в ее рот так осторожно, так неуверенно, не то что неуклюжий язык мужчины, всегда или слишком требовательный, или слишком большой.
Когда Джорджина прервала свой долгий поцелуй, Фернанда подумала, что она решила раздеться, и стала было расстегивать пуговицы на блузке, как вдруг почувствовала руку Джорджины на своей.
– Дай я сама раздену тебя. Я хочу быть твоей рабыней.
– Что?
– Твоей рабыней, любовь моя. Я хочу прислуживать тебе, все за тебя делать, выполнять все твои желания. Мы ведь никуда не спешим, у нас вся жизнь впереди. Чем дольше я смогу доставлять тебе удовольствие, тем лучше. О, как бы я хотела, чтобы все это длилось очень-очень долго. Я хочу, чтобы ты говорила мне, что делать.
– Так тебе говорила Клэр? – пробормотала Фернанда.
– Нет, я поняла это гораздо позже... Так можно я буду твоей рабыней?
– Да... конечно, да...
– Можно, я расстегну тебе блузку?
– Да.
Джорджина принялась очень медленно расстегивать пуговицы, и Фернанда слышала, как участилось ее дыхание, но, когда роскошные груди Фернанды вырвались на свободу, Джорджина не смела прикоснуться к ним, пока не получила разрешения. Только тогда она стала ласкать их кончиками пальцев, точно зная, какой силы должно быть прикосновение, чтобы доставить максимум удовольствия. Эти опытные, чувствительные пальцы знали, как возбудить в Фернанде желание, все приближаясь к соскам, но не касаясь их, так что соски напряглись, изнывая от желания, чтобы руки Джорджины наконец дотронулись до них. Но Джорджина медлила, ожидая приказаний.
